Текст книги "Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша"
Автор книги: Андре Кастело
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)
Имя генерала Бонапарта на устах у всех, кроме его жены. Для нее вся жизнь – это Ипполит. Их объятия прерывает лишь слишком частое прибытие курьеров, привозящих гражданке Бонапарт на улицу Шантрен, № 6 пламенные письма, которые она осмеливается читать вслух любовнику.
«Я получил письмо, которое ты прервала, чтобы, как ты утверждаешь, поехать за город. И после этого ты позволяешь себе говорить ревнивым тоном со мной, измученным делами и усталостью! Ах, мой добрый друг… Я ведь вправду виноват перед тобой. Весной за городом так хорошо. И сверх того, с тобой, конечно, был девятнадцатилетний любовник?»
* * *
Но затянувшийся праздник прерывает полковник Мюрат, первый адъютант ее мужа. Он примчался, чтобы сообщить о новых победах и, главное – главное для Бонапарта, – привез Жозефине неотложное письмо, где муж умоляет ее немедля пуститься в дорогу. Он советует ей выехать вместе с лихим рубакой, его посланцем. Жилище для нее приготовлено в Мондови и Тортоне.
«Счастливец Мюрат – он пожмет твою маленькую ручку!.. Но если ты не приедешь!!! Привези с собой горничную, кухарку, кучера. У меня здесь к твоим услугам и лошади, и отличный экипаж. Возьми с собой только то, что нужно лично тебе. У меня есть столовое серебро и фарфор для твоего обихода».
Она с трудом разбирает – у него такой плохой почерк! – пламенные слова:
«Ни одну женщину не любили преданней, страстней и нежнее…»
Дальше, разумеется, упреки:
«Как же ты хочешь, друг мой, чтобы я не грустил? Писем от тебя нет. Я получаю всего одно за четыре дня. А ты должна была бы писать мне дважды в день, если бы меня любила. Но ведь тебе приходится с десяти утра стрекотать с разными господами визитерами, а потом до часу ночи выслушивать вздор и глупости доброй сотни вертопрахов. В странах с неиспорченными нравами каждый с десяти вечера уже у себя дома. Но в этих странах пишут своему мужу, думают о нем, живут для него.
Прощай, Жозефина, для меня ты непостижное уму чудовище… День ото дня я люблю тебя все больше. Разлука исцеляет от слабой любви, но усугубляет сильную.
Целую тебя в губы и в сердце. На свете один мужчина – я, верно? И еще один поцелуй – в грудь».
Не повторила ли Жозефина свое обычное: «До чего за-а-бавный!»? Несомненно одно: она с восхищением смотрит на здоровяка и красавца Мюрата. «Счастливец Мюрат – он пожмет твою маленькую ручку!»
Не оделила ли она своим вниманием и этого вояку? Так утверждали, но бездоказательно. Г-жа д'Абрантес описывает одну сцену, и стиль ее очарователен. Поэтому предоставим ей возможность рассказать историю, имевшую место вскоре после возвращения будущего короля Неаполитанского в Итальянскую армию:
«Мюрат дал завтрак нескольким своим приятелям офицерам, в том числе Лавалету[119]119
Лавалет, Антуан Мари Шаман граф де (1769–1830) – французский политический деятель. Адъютант Наполеона в итальянском походе, он женился на Эмилии Луизе Богарне, племяннице Жозефины, и был при Империи директором почт. Активный сторонник Наполеона во время Ста дней, он был после Ватерлоо приговорен к расстрелу, но его спасла жена, подменившая его в камере накануне казни, что дало ему возможность бежать. Узнав о подвиге г-жи де Лавалет, Людовик XVIII сказал: «Она одна из нас всех выполнила свой долг».
[Закрыть] и другим штабным чинам. Завтрак проходил очень весело. Выпили много шампанского, и Мюрат предложил гостям собственноручно приготовить для них пунш.
– Ничего лучше вы отродясь не пили. Меня научила его варить одна очаровательная креолка. И если бы я мог описать ее урок во всех подробностях, вы нашли бы мой пунш еще более вкусным.
Мюрат велел принести кучу всяких приспособлений. Потом достал из несессера прелестный инструмент из золоченого серебра, предназначенный для выжимки лимонного и апельсинового сока. Пунш был найден удачным, безукоризненным, и его выпили много.
Молодым сумасбродам захотелось узнать, где и как учатся таким милым вещам, и Мюрат, который уже плохо соображал, рассказал гостям, что приготовлению пунша и даже кой-чему другому научила его самая красивая и самая хорошенькая женщина Парижа. Тотчас же все начали еще настоятельней требовать, чтобы он поведал свою историю целиком. Мюрат, по-видимому, не устоял и выболтал им такие подробности, которые уместны разве что на гусарской пирушке. Речь шла о завтраке, обеде и ужине в один и тот же день за городом, то есть на Елисейских полях, с самой красивой (г-жа Тальен) и самой хорошенькой (г-жа Бонапарт) женщинами Парижа.
Один из приглашенных взял инструмент из золоченого серебра и, заметив на его ручке шифр, забормотал: „Ба, бе, би, бо“, а потом закричал: „Бо… Бон… Бона…“ Но тут Мюрат заставил его замолчать.
Однако еще не кончился день, как все подробности этой вакхической сцены стали известны командующему. Он хотел объясниться с Мюратом, но, поразмыслив, понял, что это было бы не подобающим ему шагом. Тем не менее он не оставил своего намерения выведать правду. Выведал ли он ее? Вот этого я не Знаю. Мюрат уничтожил золоченую соковыжималку и объявил, что у молодого человека, усмотревшего на ручке инициал „Б“, перед глазами стоял туман от выпитого, что он принял „М“ за „Б“, что инициал „Ж“ был его, Мюрата, собственным инициалом и что он очень жалеет о пропаже своего инструментика».
Похоже, словом, что в сердце соблазнительной креолки царил один только Шарль. Однако странное совпадение: в день приезда Мюрата в Париж Бонапарт разбил стекло на миниатюре с портретом Жозефины. Он «страшно» побледнел, – рассказывает нам его адъютант, – и воскликнул:
– Мармон[120]120
Мармон, Огюст Фредерик Луи Внес де (1774–1852) – маршал Франции с 1809.
[Закрыть], моя жена заболела или изменяет мне!
И он пишет Жозефине:
«Думай обо мне или с презрением скажи, что разлюбила меня».
Он угрожает ей «кинжалом Отелло»[121]121
Кинжал Отелло – Наполеон знал не подлинного «Отелло» Шекспира, а переработку трагедии, сделанную Жаном Франсуа Дюсисом (1733–1816) с подстрочного перевода и поставленную во Французской Комедии в 1792. Дюсис выкинул все, что могло показаться слишком «натуралистичным», в частности, заставил героя не задушить Дездемону, а заколоть ее кинжалом.
[Закрыть] в случае, если она имела несчастье изменить ему. Она прочла это письмо своему другу Арно, который рассказывает: «Я и сейчас слышу, как она читает то место, где для вида отгоняя терзавшую его тревогу, ее муж писал: „Но если это правда… Страшись кинжала Отелло!“ – и слышу, как она, улыбаясь, произносит со своим креольским акцентом:
– До чего же Бонапарт за-а-бавный».
Она произносит это с напевным островным акцентом и небрежно бросает письмо в ящик комода. Но курьер должен вернуться с ответом «гражданки», на отдых ему дано всего четыре часа, И вместо того чтобы пойти поваляться со своим Ипполитом, Жозефина вынуждена взять письменный прибор и наспех набросать письмо, которое Бонапарт снова – и вполне заслуженно – сочтет «холодным, как дружба».
Через десять дней после приезда Мюрата появляются Жозеф Бонапарт и Жюно. Первый везет просьбу пьемонтцев о перемирии, второй – захваченные неприятельские знамена. Оба, разумеется, доставили и письма, адресованные «генеральше».
«Предупреждаю тебя, – гласит то из них, что доставлено Жозефом, – что, если будешь медлить и дальше, ты найдешь меня больным. Усталость и одновременно разлука с тобой – это слишком!»
Теперь очередь Жано вручить свое послание. Жозефина опять с трудом разбирает:
«Ты должна с ним приехать, слышишь? Если это не произойдет немедленно, пусть вовсе не возвращается. Непоправимая беда, безутешное горе, нескончаемая мука, если я, на свое несчастье, увижу, что он приехал один! Он увидит тебя и будет дышать воздухом твоего храма, моя обожаемая подруга! Быть может, ты окажешь ему неповторимую и бесценную милость, дав поцеловать тебя в щеку? А я буду один, и так далеко-далеко! Но ты ведь приедешь, правда? Ты скоро будешь здесь, рядом со мной, у меня на груди, в моих объятиях, под моими губами.
Пусть у тебя вырастут крылья, и приезжай, приезжай! Целую в грудь и чуть ниже, нет, много ниже!»
Приезжай, приезжай! Жозефина смеется. Это несерьезно. Две недели пути! Переезд через Альпы! Покинуть Париж и его удовольствия! Париж, где ей кадят фимиам, празднуя победы ее мужа! В компании Жюно, г-жи Тальен и г-жи Рекамье она побывала на банкете, устроенном Директорией. Будущая императрица прекрасно выдержала сравнение с Терезией и Жюльеттой. «Я и сейчас отчетливо вижу, как они втроем, – рассказывает поэт Арно, – в туалетах, великолепно обрисовывающих их достоинства, с головой, увитой самыми роскошными цветами, в один из наилучших майских дней входят в салон, где Директория пожелала принять знамена; глядя на них, можно было бы сказать: вот три весенних месяца, сошедшиеся вместе, чтобы отпраздновать победу».
«Уходя, – рассказывает Лора д'Абрантес, – Жюно предложил руку г-же Бонапарт, которая, будучи женой его генерала, имела право идти первой, особенно в такой день. Левую руку он подал г-же Тальен и вот так спустился с обеими по лестнице Люксембургского дворца. Толпа собралась огромная. Люди теснились и толкались, только бы получше все видеть.
– Гляди-ка, его жена.
– А вон его адъютант. Какой молодой!
– А уж она-то до чего хорошенькая!
– Да здравствует генерал Бонапарт! – кричал народ.
– Да здравствует гражданка Бонапарт! Она добра к беднякам.
– Да, да, – подхватила какая-то толстуха с рынка. – Это же наша Богоматерь Победоносная».
А тем временем он – при Лоди – продолжает ткать себе тогу славы, «После Лоди, – напишет впоследствии Наполеон, – я рассматривал себя уже не просто как генерала, а как человека, призванного повлиять на судьбы целого народа. Мне пришла мысль, что я мог бы стать главным действующим лицом на нашей политической сцене, Так зажглась первая искра высоких честолюбивых помыслов».
При Лоди он завоевал для Республики всю Италию. Но, отдавая приказ идти на Милан, Бонапарт думает только о жене.
Жозеф не торопится покинуть столицу. Он жаждет интриговать, добивается места консула и к тому же хочет купить себе загородный дом. Но Мюрат не может задерживаться до бесконечности. Что делать Жозефине? Оставить Париж и своего милого Ипполита? Об этом не может быть речи. И вот она изобретает предлог, чтобы не пускаться в дорогу:
– Я беременна.
Дался ли в обман Мюрат? Или Жозефина посвятила его в тайну? Не исключено. Ее горничная Луиза Компуэн участвует в заговоре и, бросив на чашу весов свои прелести, нейтрализует Жюно.
1 3 мая новость достигает Лоди.
«Значит, ты вправду в тягости? Мюрат написал мне об этом. Но он говорит, что ты плохо себя чувствуешь, и с твоей стороны было бы неосторожно предпринимать столь долгое путешествие.
Итак, я лишаюсь счастья заключить тебя в объятия. Я еще много долгих месяцев пробуду вдали от всего, что люблю. Возможно ли, что мне не даровано счастье увидеть тебя с животиком? Он сделает тебя еще более интересной. Ты пишешь, что сильно изменилась. Твое письмо кратко, печально и написано дрожащей рукой. Что с тобой происходит, моя обожаемая подруга? Что тебя беспокоит?»
Нет, с Жозефиной ничего не происходит. Она влюблена, и все тут. Она предпочитает важному генералу блестящего лейтенанта, которого товарищи прозвали Живчиком.
Живчик? Удачное прозвище.
А Бонапарт встревожен. Больше всего ему не по себе от холодных, равнодушных писем жены. Тогда она – опять-таки чтобы выиграть время – пишет ему, что больна. Он отвечает: «…сердце мое полно невыразимой тревоги. Ты больна, ты вдалеке от меня. Развеселись и береги себя, кем в сердце своем я дорожу больше, чем целой вселенной. Увы! Мысль о том, что ты больна, повергает меня в уныние…»
Что же ей делать? Развлекаться, конечно. Муж ей советует то же самое:
«Ах, уезжай из деревни. Живи в городе. Старайся побольше веселиться. И знай, что для моей души нет горшей муки, чем думать, что ты больна и грустишь. Я считал, что у меня есть причины ревновать тебя, но, клянусь, это прошло. Мне кажется, я сам готов подыскать тебе любовника, лишь бы не знать, что ты в меланхолии…»
Возможно, она вместе с любовником и читает эти строки!
«Итак, будь весела, довольна и верь, что мое счастье зависит от твоего. Если Жозефина несчастлива, если она предается печали и унынию, значит, она меня не любит».
И вновь при мысли, что она вынашивает ребенка от него, он дает волю нежности:
«Скоро ты произведешь на свет существо, которое будет любить тебя так же сильно, как я. Да, так же сильно, хоть это и невозможно, как всегда буду любить тебя я. Твои дети и я, мы всегда будем рядом с тобой, чтобы ты могла убедиться в нашей заботе и нашей любви. Ты не будешь с нами злой, правда? Никаких „гм!“ – Разве что в шутку. Потом несколько гримасок – ничто тебя так не красит, как они, Затем беглый поцелуй, и все улажено».
На Троицу, через двое суток после отправки этого письма, победоносный генерал садится на своего коня Бижу и триумфально вступает в Милан. У ворот города его встречают Массена, граф Тривульцио во главе городских сенаторов и архиепископ Висконти, у которого и остановится Наполеон. Итальянцы поражены обликом победителя, этого маленького худого мужчины, который в шляпе, украшенной трехцветным пером, и с напудренными волосами, по-прежнему, как уши спаниеля, ниспадающими на плечи, подъезжает к ним, ведя за собой армию оборванцев. Народ на улицах безумствует! Бонапарта славят: он вырвет Милан из когтей австрияков. Со всех сторон раздаются крики: «Viva la liberta!»[122]122
«Viva la liberta!» (ит.) – «Да здравствует свобода!».
[Закрыть] А он думает только о Жозефине. Если бы она могла присутствовать при его триумфе! Если б могла видеть миланцев вечером на блестящем банкете в архиепископстве, под конец которого Бонапарт заявит:
– Вы будете свободны. Вы будете свободны и более уверены в своей свободе, чем французы. Вашей столицей станет Милан… У вас будет пятьсот орудий и вечная дружба Франции… Вы выйдете к двум морям, у вас будет свой флот. Довольно сожалений и раздоров… всегда останутся бедные и богатые… Если Австрия вновь перейдет в наступление, я вас не покину.
– Ну что, по-вашему, говорят о нас в Париже? Там довольны нами? – спрашивает он Мармона, ложась спать.
– Думаю, что восхищение достигло предела.
– Французы еще ничего не видели, а будущее сулит нам успехи куда большие, чем те, которых мы уже добились. Фортуна улыбнулась мне сегодня не затем, чтобы я презрел ее милости. Она – женщина, и чем больше делает для меня, тем больше я от нее буду требовать. В наши дни никто не придумал ничего великого. Я обязан подать пример остальным.
Под обликом Бонапарта начинает проступать Наполеон, и лишь Жозефина по-прежнему не отдает себе в этом отчета.
У нее напряженная жизнь. Ни одного вечера без бала или театра. Ни одного дня без нового платья. Ни одного дня без ухаживаний. Париж по-прежнему старается забыться, и теперь «г-жа Бонапарт» – его царица. Поэтому, говорит Мармон, «ей было куда интересней наслаждаться в Париже триумфами мужа, чем ехать к нему». Будущий маршал сражался рядом с ее супругом, а вот поэт Арно воочию видел, как она живет: «Любовь, которую Жозефина внушала такому необыкновенному человеку, как Бонапарт, явно льстила ей, но она воспринимала все это менее серьезно, нежели он; она гордилась, видя, что он любит ее почти так же, как славу; она наслаждалась этой растущей с каждым днем славой, но хотела наслаждаться в Париже под приветственные клики, которые раздавались на ее пути при каждой новой вести из Итальянской армии».
Принимая курьеров, которые день и ночь не слезают с седла, чтобы поскорей доставить ей пламенные любовные письма от мужа, она снова смеется. Между свиданиями с Шарлем ей и без писем хватает забот. Она отказалась от черного парика и заказала себе великолепный белокурый. Газета «Ами де луа» уверяет столь же серьезным тоном, каким говорит о важных проблемах: «На черноволосую женщину в хорошем обществе стали бы указывать пальцем, а среди мужчин в моде брюнеты».
Это превосходно, поскольку Ипполит весьма симпатичный брюнет.
* * *
18 мая Бонапарт просыпается счастливым. Это наверняка предчувствие. Жозефина прошла первую стадию беременности: она выехала к нему. И вот он уже тешит себя этой химерой.
«Эта мысль преисполняет меня радостью. Разумеется, ты поедешь через Пьемонт: маршрут через него лучше и короче. Затем ты прибудешь в Милан, чем будешь очень довольна: тамошние края чрезвычайно красивы. Что касается меня, я буду так счастлив, что сойду с ума. Умираю от желания видеть тебя вынашивающей ребенка. Это, несомненно, придает тебе почтенный и слегка величественный вид, что, наверное, очень меня позабавит. Главное, не вздумай заболеть! Нет, милая подруга, ты приедешь сюда, будешь прекрасно себя чувствовать, родишь малыша, красивого, как мать, который будет любить тебя, как любит его отец. А когда станешь старой, очень старой, дожив до ста лет, он станет твоим утешением и счастьем, А пока что остерегись любить его так же сильно, как меня. Я начинаю ревновать к нему. Adio, mio dolce amor, adio, любимая! Приезжай поскорей послушать хорошую музыку и посмотреть прекрасную Италию. Ей недостает только тебя. Ты украсишь ее. По крайней мере, в моих глазах. Ты же знаешь: там, где рядом моя Жозефина, я ничего уже больше не вижу».
21 мая перед отъездом из Милана в Лоди, где находится главная квартира армии, он пытается пробудить в жене ревность.
«В честь меня здесь устроили большое празднество. Не то пятьсот, не то шестьсот хорошеньких элегантных особ пытались мне понравиться. Но ни одна из них не шла в сравнение с тобою. Ни у одной не было того нежного и гармоничного лица, которое так запечатлелось в моем сердце. Я видел только тебя, думал только о тебе. Поэтому мне все стало невыносимо, и уже через полчаса я отправился спать, твердя себе: „Но место моей обожаемой женушки пусто…“ Когда же ты приедешь? Как твоя беременность?»
Он снова исходит нежностью:
«Ах, прекрасная моя подруга, следи за собой, будь весела, побольше двигайся, ни о чем не грусти, не беспокойся насчет предстоящего тебе путешествия. Поезжай не торопясь… Я постоянно представляю себе тебя с животиком. Это должно быть очаровательно».
Не успев положить перо, он уже мчится к новой славе, спеша обогнать наступающих австрийцев, но 25 мая вынужден вернуться в Милан. Там вспыхнул сильный мятеж, и Бонапарт отдает приказ подавить его. Как только порядок восстановлен, он отбывает снова, проклиная ту, кого с ним нет. 5 июня он подписывает перемирие с Неаполем, который выходит из коалиции. Но в голове у Бонапарта одна мысль: вернуться в Милан, где – он в этом уверен – его ждет Жозефина. Увы, когда 6 июня он приезжает туда, ни жены, ни писем от нее во дворце Сербеллони он не находит. Одно не вызывает сомнений: 12 прериаля, т. е. 31 мая, она еще была в Париже. На этот раз он разрыдался бы, если б мог.
«Душа моя открылась для радости, – пишет он ей. – Теперь она полна муки. Ни один прибывший курьер не привез мне письма от тебя… Когда ты пишешь мне, твой слог не обличает глубокого чувства. Твоя любовь ко мне была минутным капризом. Ты уже чувствуешь, что было бы смешно, если бы она надолго поселилась у тебя в сердце».
Догадывается ли он, что рядом с ним появился красавец гусар? Что этот гусар умеет смешить его хорошенькую жену и что она счастлива, когда он тискает ее в будуаре ротонды?..
«Похоже, ты сделала свой выбор и знаешь, в ком найти мне заместителя. Желаю тебе счастья, если оно может сопутствовать непостоянству. Не говорю уже – коварству… Ты никогда меня не любила…»
У него остается только слава. Но достаточно ли ее, чтоб быть счастливым? «Она несет в себе смерть и бессмертие».
Теперь Жозефина не без тревоги разбирает письмо, где ее муж говорит о расставании с ней. «Пусть воспоминание обо мне не станет тебе ненавистным. Мое несчастье в том, что я мало знал тебя. Твое – что ты судила обо мне по тем, кто тебя окружает».
И он подводит итог их любви:
«Мое сердце не терпит умеренности… Оно оборонялось от любви. Ты вселила в него безграничную страсть, которая опьянила меня и довела до ничтожества. Я думал сперва о тебе, потом уж обо всей природе. Любая твоя прихоть была для меня священным законом. Видеть тебя было для меня верхом счастья. Ты красива, грациозна. На твоем лице написано, какая у тебя нежная, небесная душа. В тебе я обожал все. Будь ты наивней, моложе, я любил бы тебя меньше. Мне нравилось все, связанное с тобой, даже воспоминание о твоих грехах и прискорбной сцене, произошедшей за две недели до нашей свадьбы».
Это правда. Она призналась ему кое в чем из своего тяжелого прошлого – не во всем, разумеется, – и он тем не менее попросил ее руки! Как он рассердился, как ему было горько, когда она бросила ему – из кокетства, конечно, – что он любит не ее самое, а ее состояние, хотя его у нее не было, ее титул виконтессы, хотя она им тоже не обладала, ее влияние на Барраса, хотя тот только и мечтал, как бы скорей положить конец своему короткому роману с ней.
Сегодня, во второй половине 17 96, когда она только что получила это грозное письмо, беспокойство Жозефины превратилось в испуг. Неужели все сначала? Новые поиски мужа или покровителя! Долги! Разумеется, она не перестала их делать, но она знает, что Бонапарт когда-нибудь их уплатит. Заменит ли любовь, которую она питает к своему веселому паяцу, славу и честь быть г-жой Бонапарт? Жозефина продолжает разбирать письмо. Муж и дальше говорит об их союзе в прошедшем времени.
«Добродетель заключалась для меня в том, что ты делала. Честь – в том, что тебе нравилось. Слава влекла к себе мое сердце лишь постольку, поскольку она была приятна тебе и льстила твоему самолюбию. Твой портрет хранился у меня на груди. Какую бы мысль я ни обдумывал, я все равно доставал его и покрывал поцелуями. А мой портрет ты не вынимала целых полгода. От меня ведь ничего не укрылось».
На этот раз Бонапарт, кажется, не намерен страдать в одиночку.
«Если так будет продолжаться, мне придется любить тебя без взаимности. А это единственная роль, на которую я никогда не соглашусь. Жозефина, ты могла бы составить счастье более покладистого человека. А мне ты принесла несчастье, предупреждаю тебя. Я почувствовал это, когда моя душа потянулась к тебе, а твоя стала с каждым днем обретать все большую власть над моими чувствами и порабощать их. Жестокая!!! Зачем ты заставила меня надеяться на чувство, которого не испытывала сама!!! Но опускаться до упреков недостойно меня. Я никогда не верил в счастье».
Однако мысль о жизни без Жозефины кажется ему нестерпимой:
«Каждый день вокруг меня витает смерть… Стоит ли жизнь того шума, который мы вокруг этого поднимаем!!! Прощай, Жозефина, оставайся в Париже, не пиши мне больше и уважай хотя бы мое одиночество. Тысячи кинжалов впиваются мне в сердце. Не вонзай их глубже. Прощай, моя жизнь, мое счастье, все, что существовало для меня на земле».
На этот раз она не говорит больше: «Какой за-а-бавный этот Бонапарт!» Неужели все кончено? Но тремя днями позже она получает новое письмо. Он по-прежнему страдает, но не говорит об их союзе как о чем-то, что уже умерло:
«Жозефина, где найдет тебя это письмо? Если в Париже, значит, мое несчастье несомненно: ты меня больше не любишь! Мне остается лишь умереть…
О, ты!..
У меня текут слезы. Больше ни покоя, ни надежды. Я чту непререкаемую волю судьбы. Она окружает меня славой, чтобы мне еще горше было сознавать свое несчастье. Я привыкну ко всему в этой новой для меня жизни, но никогда не научусь больше не уважать тебя».
Он не представляет себе, как будет существовать без нее:
«Это невозможно! Нет, моя Жозефина уже в дороге, она меня хоть немножко любит. Столько любовных обетов не могут быть забыты за два месяца… Я ненавижу Париж, женщин и любовь… Это состояние ужасно, и твое поведение… Но вправе ли я обвинять тебя? Твое поведение продиктовано тебе твоей судьбой, Неужели ты, такая милая, красивая, нежная, станешь причиной моего отчаяния? Наперекор велениям судьбы, наперекор чести я буду любить тебя всю жизнь. Этой ночью я перечел все твои письма, даже то, что написано кровью. Какие чувства они во мне пробудили!»
Быть может, ничто еще не потеряно, раз он перечитал ее письмо, «написанное кровью», то, где она напоминает ему – и в каких выражениях! – о часах, проведенных в его объятиях!
Тот же курьер, что покинул Милан 11, прибыл в Париж 18 или 1 9 и привез Баррасу следующие строки:
«Я в отчаянии. Моя жена все не едет. У нее есть любовник, удерживающий ее в Париже!»
Неужели он угадал?
