Текст книги "Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша"
Автор книги: Андре Кастело
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)
Бедная Жозефина так бледна, что Лора, не сдержавшись, говорит Наполеону:
– Генерал, вы кажетесь очень злым, а ведь на деле вы не такой. Госпожа Бонапарт нездорова, у нее мигрень. Умоляю вас, позвольте ей вылезти.
На этот раз он злится:
– Госпожа Жюно, я даже ребенком не любил, когда мне выговаривают. Спросите у синьоры Летиции, а заодно и у госпожи Пермон. Или вы думаете, что я с тех пор стал покладистей?
Затем, видя, что рыдающая Жозефина просит кучера «помедлить еще минутку», Бонапарт вытягивает того хлыстом по спине и кричит:
– Собираешься ты исполнять мои приказы, негодяй?
Коляска одолевает препятствие. Толчок так силен, что экипаж совершенно выходит из строя.
Рыдания г-жи Бонапарт не смолкают до самого Бютара. «И когда, вылезая, Жозефина предстала мужу с заплаканным лицом, он не просто выказал неудовольствие, а пришел в настоящий гнев. Он довольно грубо вытащил ее из экипажа, отвел неподалеку в лес, и мы услышали, как он бранится так же отчаянно, как утром хотел совершить веселую прогулку. Заставляя жену перебираться через ручей, он был неправ, но в остальном правота была на его стороне. Жозефина, видимо, упрекнула его еще в чем-то, кроме переправы через ручей, потому что я слышала, как Наполеон ей ответил:
– Ты дура, и если будешь повторять такие слова, я сочту, что ты злая дура: ты же ведь не думаешь того, что говоришь. И потом ты знаешь: я до смерти ненавижу твою бессмысленную ревность, Ты кончишь тем, что мне всерьез захочется тебе изменить. Перестань, поцелуй меня и замолчи: я уже говорил: слезы безобразят тебя».
Как видно, она хваталась за любой предлог, чтобы сетовать на «измены» мужа.
Однако Жозефина была бы права, позавидовав чувствам, которые Бонапарт, возможно бессознательно, питал к маленькой Лоре. Жозефина находилась на водах в Пломбьере, когда однажды в Мальмезоне будущую герцогиню д'Абрантес сорвал с постели громкий стук в двери. Но опять предоставим слово ей самой:
«В то же мгновение я вижу у своей постели первого консула. Я решила, что еще сплю, и протерла глаза. Он расхохотался.
– Это я, я, – сказал он. – Почему такой удивленный вид?
Хватило минуты, чтобы я окончательно проснулась. Вместо ответа я с улыбкой протянула руку к окну, которое была вынуждена оставить открытым из-за сильной жары. Небо, как всегда сразу после восхода, оставалось еще ярко-голубым. По темной зелени деревьев было видно, что солнце только-только встало. Я взяла часы – не было еще пяти утра.
– В самом деле, неужели так рано? – удивился Бонапарт, когда я показала ему, который час. – Тем лучше, поболтаем.
Взяв стул, он придвинул его к изножью моей кровати, сел, скрестил ноги, словом, устроился так же, как пятью годами раньше в глубоком кресле моей матери, в особняке Транкилите».
После получаса болтовни Бонапарт через одеяло ущипнул Лору за ногу и ушел, совершенно довольный и «что-то фальшиво напевая».
Однако на другой день, когда Бонапарт опять пришел будить ту, кто, без сомнения, его взволновала, он обнаружил, что дверь заперта на ключ. Более того: возобновив свою попытку на третий день, он нашел в постели Лоры Жюно ее мужа.
Больше Лора никогда не согласится провести ночь в Мальмезоне, даже если Жозефина находится в замке. Как-то вечером, – это было год спустя, – г-жу Жюно пригласили к обеду. «Когда пришла пора уезжать, – рассказывает она, – разразилась такая гроза, что деревья в парке ломались под напором ветра. Г-жа Бонапарт сказала, что не хочет меня отпускать в такую непогоду и что мне приготовят мою комнату. Я поблагодарила и ответила, что меня ждут дома и безотлагательно.
– Я не отпущу вас в такую бурю, госпожа Жюно, – сказала мне г-жа Бонапарт, направляясь к двери, чтобы распорядиться.
Я задержала ее, сославшись на то, что у меня с собой ни белья, ни горничной.
– Вам дадут мой ночной чепец, мою сорочку, у вас будет все необходимое. Полно, оставайтесь. Решено, не так ли? Да и как вы поедете по лесу одна в такой час? Вы рискуете. Известно ли вам, что в лесах Буживаля неспокойно?
– Я ничего не боюсь, сударыня, со мной четверо мужчин, а потом, уверяю вас, в лесах Селли и Буживаля не водится диких зверей. Итак, позвольте мне ехать и проститься с вами.
Первый консул сидел у камина, переворачивая щипцами какую-то злополучную головню и не вмешиваясь в разговор. Тем не менее я со своего места хорошо видела, как он улыбается, хотя и совершенно беззлобно. Мне стало ясно, что мои слова пробудили в нем новое воспоминание. Наконец, когда г-жа Бонапарт принялась еще пуще настаивать, чтобы я не уезжала, он, не выпуская из рук щипцов и по-прежнему уставившись в камин, бросил ей со своего места:
– Не докучай ей больше, Жозефина, я ее знаю: она не останется».
Первый консул, безусловно, питал слабость к Лоре, но на этот раз Жозефина ничего не заметила.
* * *
В июне 1801, желая продемонстрировать парижанам, что король «невелика птица», Бонапарт пригласил в столицу инфанта Людовика Пармского и его жену Марию Луизу, равно принадлежавших к дому Бурбонов, потомков Людовика XIV. Люневильский мирный договор посадил их на трон Тосканы, милостью первого консула превращенной в королевство Этрурию.
Ошеломленные парижане стали очевидцами въезда короля, королевы и их сына, трех марионеток, спесиво развалившихся в карете времен Филиппа V[255]255
Филипп V (1683–1746) – король Испании в 1700–1746, первый из дома Бурбонов. Внук Людовика XIV, он получил испанский трон по завещанию бездетного Карла II, последнего испанского Габсбурга, что привело к войне за Испанское наследство в 1701–1714.
[Закрыть], влекомой мулами с бубенчиками на сбруе. Король, шумный, гротескный, жестикулирующий, выглядел редкостным идиотом, да к тому же выставлял свою глупость напоказ. Королева была отталкивающе, чудовищно, нечеловечески уродлива. Что до их пятилетнего сынка, il Contino[256]256
Conlino (ит.). – графчик.
[Закрыть], то он, повествует Лора, «протягивал вам руку для поцелуя, даже если вы его о том не просили, после чего весьма непристойно показывал то, что принято прятать, – у него, видите ли, „были колики в животе“, как выражался его родитель».
Успех спектакля превзошел надежды Бонапарта. Слышали даже, как он растерянно пробормотал:
– Знай я, что так получится, он бы с места у меня не тронулся.
А ведь это было еще не все! В этом пришлось убедиться на обеде, устроенном Жозефиной в Мальмезоне в честь пармской четы. «Когда король вылезал из кареты, ему стало нехорошо, причем весьма странным образом, – рассказывает нам г-жа Жюно. – Проходя через вестибюль с колоннами, я угодила в сумятицу, поднявшуюся в связи с этим событием. Королева выглядела страшно смущенной и старалась заслонить собой мужа, но ведь невозможно скрыть от стольких внимательных глаз лицо, пусть даже самое неприметное, когда с человеком случается эпилептический припадок, а злополучный монарх страдал, видимо, этим ужасным недугом. Когда я в тот день его увидела, он был бледен, как смерть, а черты его совершенно искажены. Должна сказать, что этот припадок, каковы бы ни были его причины, продлился меньше, чем обычно в таких случаях, но зато был ужасен. Когда он вошел в гостиную, г-жа Бонапарт поинтересовалась, что с ним было.
– О, ничего, ничего… Правда, Луиза? Так, пустяки, спазм в желудке… Мне хочется есть, я с удовольствием пообедаю… Мне хочется есть… Я уже говорил об этом Пепите… Правда, Пепита?
В этом смехе на еще бескровных и сжатых губах было нечто устрашающее».
В Опере, куда удивительную чету повезли Бонапарт с Жозефиной, гостям показали вольтерова «Эдипа». Когда прозвучал стих:
Я создавал царей, сам стать царем не мысля,
весь зал повернулся к консульской ложе и зааплодировал. Король залился дурашливым смехом и запрыгал в кресле.
– Поколение, которое сейчас подрастает, не знало, как выглядит король, – заметил Бонапарт, посмотрев на жалкую марионетку. – Вот мы ему и показали образчик.
Единственное утешение: Жозефина отлично чувствовала себя в своей роли и приняла гостей так, словно сама родилась на ступенях трона.
* * *
7 июля 1801 «гражданка супруга первого консула», не оставлявшая надежду родить ребенка, выехала из Мальмезона на лечение в Пломбьер, сопровождаемая г-жой Летицией, Гортензией, г-жой Лавалет и Раппом.
«Отбывая из Мальмезона, – непринужденно пишет Гортензия, – все общество плакало, отчего у дам так разболелась голова, что день для этих приятных особ выдался трудный. Г-жа Бонапарт-мать перенесла испытание с величайшим мужеством, чего нельзя сказать о г-же Бонапарт-консульше; обе юные дамы в дормезе, м-ль Гортензия и г-жа Лавалет, вырывали друг у друга флакон с одеколоном, и любезный г-н Рапп на каждом шагу останавливал лошадей, чтобы дать отдых своему заряженному желчью сердечку».
Ехать трудно. Еда плохая: «шпинат, заправленный лампадным маслом», или «красная спаржа на кислом молоке» – так, по крайней мере, утверждает Гортензия, добавляя: «Мы худели прямо на глазах». Свекровь по-прежнему смотрит на невестку с явным презрением, тем более что местные власти устремляются навстречу приезжим дамам, а в Пломбьере и Люкзейле дают балы и празднества не ради нее, la madre, а ради Жозефины. Экс-вдова Богарне встречает между двумя купаниями Астольфа де Кюстина и его мать Дельфину, возлюбленную Александра, – воспоминания о монастыре кармелитов, ожившее для «Розы» через семь лет, насыщенных таким множеством событий.
Тем временем Бонапарт остается в столице. «Мальмезон без тебя слишком уныл», – пишет он жене.
Болтая с г-жами Амлен и де Шовлен, Жозефина не сводит нежного взора с томной восемнадцатилетней Гортензии, танцующей с Астольфом, Будущая королева Голландская не очень красива, но наделена, как и ее мать, безграничным обаянием, она «свежа, как цветок», и соединяет, как утверждают, креольскую непринужденность с французской живостью. По мнению другой женщины, у Гортензии «самые прекрасные белокурые волосы на свете». Ко всему этому следует добавить «кроткую» веселость и «пикантное» лукавство. Сверх того, она премило рисует и поет, ловко играет на рояле и восхитительна на сцене. Естественно, это маленькое чудо надо выдать замуж. Гортензия влюблена или считается влюбленной В Дюрока[257]257
Дюрок, Жерар Кристоф Мишель, герцог Фриульский (1772–1813) – генерал и дипломат, обер-гофмаршал двора, доверенное лицо и начальник личной тайной полиции Наполеона.
[Закрыть], любимого адъютанта своего отчима.
– Я никогда не смогу называть тебя госпожой Дюрок, – говорит ей однажды мать.
Вот вернутся – там посмотрят.
По дороге в Париж Жозефину принимают как государыню. 4 августа на границе департамента Мёрт ее встречают гражданские и военные власти. Вечером в Нанси она обедает в правительственной резиденции, а затем вместе с г-жой матерью[258]258
«Госпожа мать» – официальный титул Летиции Бонапарт, матери Наполеона.
[Закрыть] отправляется на спектакль. На другой день она осматривает город и задерживается в ботаническом саду на улице Св. Екатерины. В префектуре ее встречают неизбежным куплетом: «Где может быть лучше, чем в лоне семьи?» – а затем, после завтрака, она вновь выезжает на парижскую дорогу вместе с г-жой Бонапарт-матерью. Madre – это заметно – все больше мрачнеет. Почести, оказываемые невестке, по-прежнему выводят ее из себя, Поэтому сразу по возвращении Жозефина, стремясь сблизиться с «кланом» и обезоружить его, пускает в ход все средства, чтобы просватать нежную Гортензию за своего юного деверя Луи. К тому же, если у Гортензии и Луи родится мальчик, почему бы Бонапарту не усыновить его? Тем самым Жозефина упрочила бы собственное положение: вечно преследующий ее призрак развода тогда уже обязательно рассеется. Чтобы добиться своего и принести дочь в жертву своим интересам, нужно побороться. Бонапарт дорожит Дюроком, а главное, хочет сладить дело открыто и шумно. Поэтому он вызывает Бурьена:
– Где Дюрок?
– Вышел. По-моему, он в Опере.
– Передайте ему, когда он вернется, что я обещал ему Гортензию и он женится на ней. Но я хочу, чтобы все уладилось в течение двух дней, самое большее. Я дам ему полмиллиона франков, я назначаю его начальником восьмой дивизии. На другой день после свадьбы он уедет с женой в Тулон, и мы будем жить врозь. Мне не нужен зять под боком. Я хочу с этим покончить, поэтому вечером вы скажете мне, согласен ли он.
– Не думаю.
– Ну что ж, она выйдет за Луи.
– А она захочет?
– Придется захотеть.
«Первый консул, – рассказывает Бурьен, – делал мне это признание довольно резким тоном, который убедил меня, что этот вопрос был предметом оживленных споров консульской четы и что Бонапарт выдвинул свой ультиматум, устав от них и не желая больше к ним возвращаться».
Дюрок возвращается в половине одиннадцатого вечера. Бурьен слово в слово передает ему предложение первого консула.
– Раз дело обстоит так, друг мой, – восклицает адъютант, – пусть оставит падчерицу при себе, я иду по б…
И Дюрок, взяв шляпу, с «равнодушным видом» ушел. «Ответ его был передан первому консулу перед сном, и Жозефина обрела уверенность, что брак ее дочери с Луи состоится».
– У нас, вероятно, не будет детей, – сказал ей Бонапарт. – Я воспитал Луи, считаю его своим сыном. Тебе дочь дороже всего на свете. Их дети станут нашими. Мы их усыновим, и это восполнит нам отсутствие собственных. Только нужно, чтобы наш план понравился молодым людям.
Бурьена отправляют к Гортензии.
– Мне поручено, – объявляет он, – предложить вам то, чего страстно желают ваша мать и консул. Они хотят сочетать вас браком с полковником Луи Бонапартом. Он добр, отзывчив, вкусы у него простые. Он сумеет по достоинству оценить вас; он единственный, кто годится вам в мужья. Оглянитесь вокруг – за кого вы хотели бы выйти? А ведь пришло время задуматься об этом всерьез. До сих пор вам никто не нравился, но если ваше сердце остановит выбор на том, кто не устроит ваших родителей, разве вы откажете им в повиновении? Вы любите Францию. Согласитесь ли вы расстаться с ней? Ваша мать не вынесет мысли о вашем союзе с каким-нибудь иностранным государем, который навсегда разлучит вас с ней. Вы знаете, беда вашей матери в том, что у нее нет надежды иметь новых детей. Ваш долг помочь ей и предотвратить новую, может быть, горшую беду. Помните, вокруг консула непрерывно плетутся интриги с целью толкнуть его на развод. Только ваш брак способен упрочить и укрепить узы, от которых зависит счастье вашей матери. Неужели вы поколеблетесь пойти на это?
«Я дала Бурьену выговориться, не прерывая его, – повествует Гортензия. – Я впервые поняла, что от меня зависит способствовать покою моей матери. Могла ли я отказаться? Но мне было необходимо постепенно свыкнуться с мыслью о том, что я соединяю свою судьбу с человеком, к которому не питаю особой любви. Подобный шаг требовал зрелого размышления».
Тем более что нечто вроде инстинкта подсказывало девушке, насколько она будет несчастлива с Луи Бонапартом.
– Дурочка, – могла бы сказать ей тогда Жозефина, – разве сердце принимается в расчет там, где речь идет о браке? От тебя требуется не любить заранее, а выйти замуж. Любовь придет позже.
Гортензия с отчаянием в душе согласилась, и 4 января 1802 в Тюильри состоялось бракосочетание. В тот вечер она плакала, увидев, как мало восторга выказывает ее унылый муж.
На другой день, когда Гортензия и Луи явились обедать в Тюильри, Жозефина плачет в свой черед. Быть может, она сознает, что составила несчастье дочери. Бонапарт пытается осушить ее слезы разговором о скором отъезде в Лион.
– Что говорят в обществе?
– Что ты едешь с целью заставить избрать тебя королем Италии.
Первый консул рассмеялся и повторил в ответ стих из вольтерова «Эдипа», который так восхитил злополучного короля Этрурии:
Я создавал царей, сам стать царем не мысля.
Прежде чем пуститься с Жозефиной в дорогу, Бонапарт узнает, что Луи от имени г-жи Бонапарт и своего разослал извещения о своей свадьбе. Консул приходит в неистовый гнев. Да, Жозеф старше его, но главой семейства он почитает себя. Сцена, устроенная им брату при Гортензии и Жозефине, носит весьма бурный характер.
– Куда вы лезете? Реши я следовать установленным обычаям, я разослал бы извещения от своего имени. Разве я не ваш отец? Разве вы женились не на моей падчерице? По какому праву вы без моего дозволения заставляете писать мою жену? Вам следовало бы знать, что положение первого консула обязывает меня уведомить французские власти и иноземных послов и пригласить их на бракосочетание, которое мы устроили в семейном кругу как раз для того, чтобы избежать церемонии. Они не поймут причину такой забывчивости и не догадаются, что причина ее – вы. Ваши глупости свалятся мне на шею. Вы не будете проявлять независимость, я этого не потерплю.
Молодые проводят медовый месяц в Мальмезоне. Однажды, когда Гортензия позволяет себе рассмеяться, хотя муж не посвящен в причину ее веселости, Луи вспыхивает:
– За кого вы меня принимаете? Уж не полагаете ли вы, что я буду для вас игрушкой? Предупреждаю, что смеяться над мужьями позволяют себе только женщины легкого поведения, а я скорее расстанусь с вами, чем дам до такой степени унизить себя.
«Не стану даже пытаться описать свое отчаяние, – рассказывает Гортензия. – У меня мгновенно исчезла всякая надежда на счастье или хотя бы покой. Я не могла постичь раскрывшийся передо мной характер. Он внушал мне страх за будущее».
И какое будущее!
Позднее она разрыдается, увидев, как ее муж наденет в спальне рубашку чесоточного: считалось – терапия эпохи! – что это выводит из организма «болезнетворные соки». Вследствие плохо залеченной галантной болезни Луи вечно хворает и ходит по врачам.
Скоро он начнет ездить с одних вод на другие со своими мозговыми явлениями, атрофией рук, нарушением двигательной системы и головокружениями. Спору нет, посторонним он кажется человеком серьезным, кротким, «со сдержанными и мягкими манерами», но в семейной жизни он довольно жалкая личность, вечно терзаемая пустыми подозрениями.
Словом, Жозефина, действительно, принесла дочь в жертву собственным интересам. Она вынудила ее выйти за полуинвалида и к тому же отвратительного маньяка.
* * *
Не догадываясь об этой драме, Жозефина в ночь с 8 на 9 января 1802 отправляется с мужем в Лион. Это первая ее официальная поездка. Ей сопутствуют снег, холод, ветер. После первой ночи, проведенной на почтовой станции в Люси-ле-Буа, она вечером 10 добирается до Шалона, а в 20 часов 11 января прибывает в Лион. Она первенствует на балах и концертах. На шелкоткацкой фабрике Барра, Теолера и Дютийе при ней изготавливают бархатный экран с ее инициалами. 20 января устраивается празднество – скорее в честь самой Жозефины, чем ее мужа. «Депутация лионских женщин, – свидетельствует очевидец, – подносит ей корзину цветов, которую она принимает с изяществом, не уступающим взволнованности. В глубине зала изображен Андрокл[259]259
Андрокл – по преданию, беглый римский раб, который встретил в Ливийской пустыне хромающего льва и вынул у него из лапы занозу. Когда Андрокла поймали и бросили львам в римском цирке, вылеченный им лев, тоже оказавшийся на арене, лег к его ногам.
[Закрыть], вытаскивающий занозу у льва. Общее веселье подогревалось приятной музыкой, ослепительной иллюминацией, чудовищным скоплением народа, но, прежде всего, присутствием первого консула и его супруги».
Разодетая в шелка – разумеется, лионские, – она председательствует без Бонапарта, который в этот день становится прямо в Лионе президентом Итальянской республики – на празднестве, устроенном в Сент-Мари де Белькур, и восседает на эстраде под транспарантом: «Грации – союзницы доблести». Затем она присутствует на параде войск, вернувшихся из Египта. Бонапарт, следуя своей привычке, заговаривает со старыми соратниками. Какой путь пройден с того дня, как он, генерал Бонатрап[260]260
Бонатрап (букв, не кладущий охулки на руку) – народноэтимологическое переосмысление чужеземной для француза фамилии Бонапарт.
[Закрыть], покинул их и тайно погрузился на корабль в Александрии!
На третий день, 2 7 января, консульская чета возвращается в Париж через Роан и Невер.
Жозефина так удачно маневрировала, так ловко прикидывалась, будто не скучает, выказала такое умение выслушивать комплименты и отвечать на них, сумела так ловко убеждать каждого, будто знает его и приехала только ради встречи с ним, что г-жа Бонапарт вписалась теперь в роль главы государства, исполняемую после Брюмера ее мужем. Поэтому в начале марта газеты сообщают, что «супруги послов, посланников и поверенных в делах иностранных держав представились г-же Бонапарт и каждая представила ей многих дам своей национальности, пребывающих сейчас в Париже».
В следующем месяце Жозефина, расположившись на трибуне, отделяющей хоры от нефа, присутствует в соборе Парижской Богоматери на торжественном молебствии по случаю подписания конкордата[261]261
Конкордат – соглашение 1801 между Наполеоном и папой Пием VII о легализации католической церкви во Франции и полном фактическом ее подчинении государству.
[Закрыть]. Она – несколько все-таки ослепленная – следит за церемонией приведения епископов к присяге, которую принимает ее муж: Франция вновь становится старшей дочерью католической церкви, что не мешает Бонапарту не расставаться со своим египетским ятаганом, а шестерку заводных коней перед его колесницей ведут под уздцы мамелюки. На челяди новехонькие зеленые с золотом ливреи, и она, как встарь, во времена королей, окружает парадные кареты, эскортируемые войсками в сверкающей амуниции. Бонапарт едет в экипаже, запряженном восьмеркой, в то время как двум другим консулам полагаются только шестерки, а членам правительства – четверки.
Прусский посол имеет все основания написать своему двору: «Все вокруг первого консула и его супруги возвращается к повадкам и этикету Версаля. Со всех сторон роскошные наряды, экипажи, ливреи, многочисленная челядь. Иностранцы и иностранные дамы, представляемые первому консулу и допускаемые в общество его супруги, тщательно отбираются одним из префектов дворца. Первый консул любит иногда поохотиться, и леса, где прежде охотились короли Франции и принцы крови, скоро будут зарезервированы за ним и офицерами его свиты».
В ожидании переезда в Сен-Клу, а затем в Фонтенбло, Большой Трианон и Рамбуйе, Жозефина в июне 1802 вновь отправляется в Пломбьер, по-прежнему надеясь излечиться от бесплодия. Кстати, Люсьен иронически бросил ей на прощание:
– Ну, сестрица, сделайте нам маленького Цезариона[262]262
Цезарион – внебрачный сын Цезаря и египетской царицы Клеопатры.
[Закрыть].
Она путешествует как монархиня, ее эскортируют целые подразделения жандармов или карабинеров. В Нанси – большой обед в префектуре. На этот раз она предпочла бы побольше простоты, «Я чувствую, что не рождена для такого величия, – пишет она дочери по приезде в Пломбьер. – Я была бы счастливей, уединенно живя среди того, что мне дорого».
Едва она начала лечиться, как получает письмо от мужа, находящегося в Мальмезоне, где ее заменяет Гортензия, которая ждет ребенка: «Я еще не получил от тебя известий. Надеюсь, ты уже начала принимать ванны. Здесь нам всем немного грустно, хотя милая девочка отлично справляется с ролью хозяйки дома…
Люблю тебя, как в первый день, потому что ты добра и мила сверх всякой меры… Тысяча наилучших пожеланий и любовный поцелуй.
Весь твой».
Несколькими днями позже, 2 3 июня, он снова пишет ей:
«Получил твое письмо, добрая Жозефиночка. С огорчением вижу, что ты настрадалась в дороге. Но несколько дней отдыха, несомненно, поправят дело. Я более или менее здоров. Был вчера на охоте в Марли и слегка поранил себе палец, стреляя в кабана. Гортензия чувствует себя довольно хорошо. Твой дылда сынок слегка прихворнул, но поправляется. Думаю, что наши дамы собираются поставить „Севильского цирюльника“.
Погода стоит отменная. Прошу тебя верить в глубочайшую искренность чувств, которые я питаю к своей Жозефиночке.
Весь твой».
Жозефина хнычет. Лечение кажется ей утомительным, и муж утешает ее: «Из твоего письма, женушка, я узнал, что ты нездорова. Корвизар[263]263
Корвизар, Жан Никола, барон (1755–1821) – выдающийся терапевт, личный врач Наполеона.
[Закрыть] сказал мне, что это добрый знак: купания должны подействовать и улучшить твое состояние. Однако знать, что ты недомогаешь, для меня очень огорчительно…
Тысяча приветов всем.
Твой на всю жизнь».
1 июля новое письмо: «Ты не пишешь ни о своем здоровье, ни о том, как действуют на тебя купания. Я понял, что ты собираешься вернуться через неделю. Это радует твоего друга: я скучаю в одиночестве. Прошу тебя верить, что я люблю тебя и с нетерпением жду встречи с тобой. Здесь без тебя все уныло».
Бонапарт чуточку прикидывается. В отсутствие жены он принимает в Мальмезоне хорошенькую певицу Луизу Роландо. Жозефина узнает об этом, прерывает лечение и, вернувшись в Мальмезон, упрекает дочь:
– Ты должна была помешать ей приезжать сюда!
Бедная Гортензия! Мать дуется на нее, муж, по-прежнему страдающий манией преследования, воображает, что ребенок, которого ждет жена, не от него, а от его брата Наполеона. Мало того! Он убежден, что его женили на дочери Жозефины лишь затем, чтобы скрыть последствия любви отчима и падчерицы!
Бонапарт в свой черед закатывает Жозефине сцену, попрекая ее преждевременным возвращением и «браня за то, что в порыве неразумной ревности она жертвует заботами о своем здоровье, которые, возможно, позволят ей иметь еще детей».
Эта тема немедленно исторгает у Жозефины слезы, тем более что в июле 18 02 вся Франция готовится проголосовать за пожизненное консульство для Бонапарта. Для нее это кошмар. Кто говорит «пожизненное консульство», тот почти говорит «наследственная власть». А Жозефина почти уверена, что у нее не будет больше детей…
На другой день после Брюмера Бонапарт, похоже, примирился со своей участью.
– У меня нет детей, – сказал он однажды Жозефу, – вы все уверяете, что я не способен их иметь. У Жозефины, несмотря на всю ее добрую волю, их больше не будет ввиду ее возраста, захоти она даже иметь их от другого. Итак, после меня хоть потоп!
Теперь, когда дело идет к пожизненному консульству, а кое-кто поговаривает уже и о монархии, о «потопе после меня» не может быть речи. Материнство становится для Жозефины повелительной необходимостью, навязчивой идеей. Конечно, – утверждает креолка, – она доказала свою способность к деторождению – Гортензия и Евгений подтверждение тому, значит, в бесплодии их брака виновна не она, а Бонапарт. Он не верит в это, и его не следует доводить до того, чтобы он ответил ей словами Элизы, которую так раздражали разглагольствования невестки о двух произведенных ею на свет детях, что однажды она брякнула:
– Но тогда вы были моложе, сестрица!
Однажды утром Жозефина, которой не хотелось, чтобы муж охотился в Мальмезоне, воскликнула:
– Как тебе только пришло это в голову? Сейчас же у нас все самки брюхаты!
Первый консул не слишком учтиво отпарировал:
– Ладно, не поеду. Здесь все плодовиты, кроме хозяйки.
