Текст книги "Византийская цивилизация"
Автор книги: Андре Гийу
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
Красота окружавшего культурного пространства чувствовалась как зрителями, так и участниками. Превосходство новой церкви над библейскими святилищами, говорил Фотий в середине IX в., «вызвано не превосходством Божьей милости и Святого Духа над Законом Божьим и Писанием, но красотой и великолепием искусства этой церкви». Но о какой красоте, о каком искусстве идет речь? Произведения средневекового искусства, созданные по заказу императоров, «не были простым выражением личных чувств и мыслей художника, а соответствовали практическим требованиям культа» (R. Assunto). Искусство оценивалось исходя из целей его предназначения и эстетических качеств, – насколько они являлись показателем функциональности и соответствовали назначению произведения. В Византии были зафиксированы некие каноны, роль ремесленника или художника состояла в том, чтобы приспособиться к природе объекта. Если это удавалось, говорили о достижении сходства с образцом, но не о создании произведения искусства. Существовало два определения искусства: одно натуралистическое, другое – религиозное. Первое обращается к красоте природы, какой ее видели философы: «В произведениях искусства, – писал Лев Византиец в VI в., – можно видеть, как в результате работы бесформенные предметы, с которыми имеют дело, превращаются в благородные и полезные. Искусство в итоге дает то, чего нет в природе, так флейта, цитра и подобные инструменты издают звуки под воздействием искусства, так золото и другие материалы приобретают пластику животных и даже человеческие формы, механика изобретает астрономические инструменты, часы и другие подобные вещи, и слишком долго перечислять все, что изобретательный ум добавляет к вещам, благодаря искусству красоты и извлечения полезного из природы без каких-либо ограничений и ущемления ее сути». Художник, как пишет святой Василий, и эта формула будет сохранена на протяжении всего Средневековья, «рисует икону по образцу другой, не отрывая взгляда от модели и стараясь передать черты произведения, которое он копирует». Работа ремесленника, которую можно увидеть в манускрипте Иерусалима, или святого Луки, состояла в том, чтобы изобразить Богородицу с Младенцем с натуры. Первоначальное представление о натурализме произведения искусства дополняется Фотием (IX в.): «Нарисованный образ вещи всегда испытывает влияние модели, он, подобно зеркалу, способен уловить видимое… Нужно, чтобы взгляд на него был похожим на объект для принятия и созерцания его. Всякое существо становится божественным и красивым, если оно хочет созерцать Бога и Красоту. Красота должна быть различима внутренним взором, а не глазами». Искусство не только имитация, непосредственная и более или менее идеализированная копия предмета, но средство общения с Высшим Разумом, который воплощен в произведении.
Воспроизводить, чтобы объяснять. Понятие авторства, идет ли речь об иконе, о другом ли произведении византийского искусства, несколько отлично от того, к какому мы привыкли, и это понятно. Сколько византийских текстов, житий святых, стихов, романов, хроник, словарей, комментариев всех сортов «никогда никому не принадлежало, каждый переписчик был еще и редактором, и соавтором… иногда издания пролога или нескольких слов во вступлении было достаточно, чтобы поменять adespoton(анонимный текст) или простой отрывок научного труда» (L. G. Westerink). Византийское искусство не сохранило, в отличие от литературы, корпуса подписанных «классических» произведений, они создавались в основном для нужд православной церкви и оставались анонимными. Интеллектуальные амбиции культурных кружков византийцев были исключительно филологическими, их цель состояла в сохранении правильных текстов, и иллюстрации к книгам воспринимались как иконы без какого-либо эстетического значения и служили для частного почитания: художник назывался только в том случае, если он был еще и писцом (H. Belting). Набожные намерения в итоге были очень далеки от светских представлений, даже если они и были тесно связаны с властью.
Все византийцы в итоге были верующими ( pistoi), и вера у них проявлялась в любые мгновения жизни. Споткнулся ли, почувствовал ли боль, византиец всегда вспоминал Богоматерь: «Богородица, помилуй!» Встречая монаха на улице, испрашивали его благословения. Не говорит ли о глубокой вере тот факт, что множество людей перед смертью уходили в монастырь, а другие, оставаясь светскими людьми, на смертном одре надевали монашескую одежду? Как иначе объяснить рвение, с которым они заботились о больных и нищих? Некоторые западные авторы, впечатленные величием службы в православной церкви и скандалами при дворе, оспаривают моральное единство византийского христианства. Это единство жизни отдельных индивидов и византийского общества, мне кажется, было необходимой частью империи. Обращение в православие новых народов выражало, по моему мнению, отношение византийцев, спокойно принимавших этнические особенности, разные языки в пределах империи, даже ереси. «Позаботимся о наших подданных, – писал император Юстиниан. – Все, что им полезно, наша первая задача – это спасти их души искренней верой православной, культ святой и неразделенной Троицы и почитание всеславной и непорочной Марии, матери Иисуса. Но, как мы уже знаем, многие вверглись в ереси, мы должны дать им лучшие чувства проповедями, которые приведут их к Богу, а нашими эдиктами и законами исправить их выбор и подтолкнуть их к познанию и принятию единственной веры в спасение – христианской».
Рассматриваемые как признаки безумия, вызванного происками демонов, многочисленные проявления инакомыслия в Византии можно разделить на три категории. К рангу «благородных ересей» принадлежат несторианство, монофизитство и монофелитство, которые появились в ранний период. Они расходились с доктриной Константинополя об определении Бога, Христа, Святого Духа и их взаимосвязи, но «их структура, порядок и кредо были по существу идентичны» с официальной церковью (J. Gouillard): две первые ереси были распространены в провинциях империи – Сирии, Египте, они отличались особенностями чувствований и независимостью суждений. Иногда к ним причисляют и иконоборчество. Все иконоборцы были осуждены вселенскими соборами: Несторий в Эфесе (431 г.), Диоскор Александрийский и монофизиты в Халкидоне (451 г.), монофелиты в Константинополе (681 г.), иконоборцы в Никее (787 г.). Православная церковь отвергала и торжественно осуждала и другие проявления отклонения от догмы, например Геронтия, «который на Крите источал яд своей нечистой ереси, объявив себя Помазанником Божьим, для того, чтобы низвергнуть, о ужас, спасительное Воплощение Христа, предадим же анафеме его учение, порочные писания и учеников» (X–XI в.). Так же было осуждено учение, «распространяемое устно Михаилом, дидаскалом и магистром риторов, и Никифором Василаки, дидаскалом посланий, диаконом Большой Святой церкви в Константинополе, принятое митрополитом Диррахия Евстафием и поддержанное произведениями Сотериха, диакона той же церкви, избранным патриархом Великой Антиохии Феопулом, и другие запрещенные предложения, опубликованные тем же Сотерихом, позднее отвергнутые и преданные анафеме самими авторами, которые святой синод, собранный по приказу Мануила Комнина (1081–1118 гг.), великого православного правителя, порфирогенета и автократора римлян, осудил и предал анафеме» (J. Gouillard). Осуждены были и многие другие учения. Эти ереси, более или менее широко распространенные или локализованные в определенных местах, должны были казаться простому населению борьбой специалистов, но народ не мог оставаться безразличным, когда церковь была слишком терпима к равнодушию большинства населения к православной традиции. В империи были известны и еретические секты, представленные в регионах Болгарии, Каппадокии, Фригии, на Крите, которые были некой формой этнических чаяний и отвержения православной унификации. Возможно, реакцией на православную дисциплину, но также по причинам языческих атавистических чувств всякой восточной души стало появление многочисленных сект (павликиане, богомилы, мессалиане и т. п.), которые особое внимание уделяли личному совершенствованию, непосредственным отношениям каждого человека с Богом, личным молитвам и мистическому опыту, пренебрегали значением образования и таинств, тем самым становясь в оппозицию по отношению к церковной иерархии. Внутри монастырей, заключение в которые было наиболее частым наказанием для представителей высших кругов, появлялись течения, угрожавшие монастырскому порядку. Секты быстро распространялись и свидетельствовали о настоящем интеллектуальном противостоянии в стране, но «их раздробленность на уровне посвящения значительно уменьшала их эффективность» (J. Gouillard). Набожность и святость некоторых их последователей впечатляла православных иерархов. Старые «национальные ереси», ошибки теологов, доктрины сект ни разу не поколебали ортодоксальную церковь. Последняя же письменно запрещала сектантские догмы и сжигала еретические произведения. Она убивала, ссылала, наказывала виновных. Но ее самым сильным средством воздействия на православные души было отречение от церкви ( aphorismos), изгнание из церковного сообщества, которое следовало за преданием анафеме и проклятиями. Целью анафемы были еретики, и каждый, кто имел с ними отношения – служил у них, получал их благословение, принимал их в качестве гостей, сохранял с ними дружеские отношения. Длительность отречения варьировалась от одного дня до года, для некоторых – до самой смерти. И если еретик умер отринутым церковью, то она не производила над ним никаких служб. Еретик, даже после своего отречения, не был полностью освобожден от канонических обязательств, и священники, диаконы и чтецы, не могли без разрешения собора передать свои обязанности другим. То же самое касалось и культовых зданий: если еретик служил в нем литургию, ни один православный не мог присутствовать на ней и молиться в этом месте до церемонии возвращения еретика в лоно церкви.
Эта одержимость едиными догматами православного мира защищала реальное духовное единство, которое, без сомнения, было отличительной чертой византийской культуры. Несмотря на глубокое уважение своего занятия, знаменитые монахи, например, всегда говорили о том, что монастырская духовность равна христианской духовности в ее целях, спасении и даже в способах. Об этом Феодор Студит написал спафарию Мариану: «Духовная бедность, раскаяние, слезы, нежность и терпимость, мир, соболезнование, взгляд разума, обращенный к Богу, отказ от денег, неприязнь по отношению к миру, умеренность, целомудрие – это по силам каждому. Больше, чем своего супруга, ребенка, родителей, братьев, больше, чем чего-либо, нужно любить Бога, сотворившего нас и умершего за каждого из нас. Эти и другие добродетели делают настоящим христианином. Не верьте, господин, что этот лист ценен только для монаха, то же самое и для светского человека (для него он еще более значим), за исключением безбрачия и бедности: эти два пункта человека, живущего в миру, не подвергают никакому наказанию. Тем не менее и для него, даже в этом, есть время для целомудрия и воздержания… Вот вы меня просили произнести волю Божию. Попросим же всех помолиться о нашем спасении». И Макарий Египетский (IV в.) описывал настоящего христианина с чертами настоящего святого: «Аскеты – их называют монахами – просто христиане, понявшие свое предназначение и решившие использовать средства для того, чтобы его достичь» (I. Hausherr). Из этого следует то постоянное взаимодействие между светским и церковным миром, на которое мы уже столько раз обращали внимание.
Духовное восхождение – это постепенное обращение сердца, которое удаляется от внешних вещей, где бродит разум, чтобы достичь внутренних. Это теория неоплатоников, пересмотренная святым Василием (IV в.) и Псевдо-Дионисием Ареопагитом (V в.), переданная всеми теми, кого называют «отцами мистики» и исихастами в XIV в. Личная молитва афонских монахов – это самое яркое проявление этой доктрины. Обращение сердца к внутренним процессам, к внутреннему «я» предполагает тишину, спокойствие и отсутствие материальных забот: таким образом, монах больше всех может приблизиться к этому. Эта личная борьба каждого против природы необходима, если человек хочет приблизиться к Богу и обрести спасение – цель человеческой жизни. Человек, живущий на земле, в итоге подобен изгнаннику со своей родины, то есть из места, где пребывает Бог. Монах постепенно поднимается над этой землей и приближается к небу: отошедший от мира, он поддерживает существование «между небом и землей», о чем гласит заголовок книги, опубликованной афонским монахом уже в наше время. Имеется ли философское обоснование этой духовной цели? Неизвестно, так как философские системы, вызванные противоречивыми объяснениями различных вещей, – источники разногласий и волнений в душах. Монах, как и светский человек, вместо того чтобы искать объяснения загадок мира и своего пути к спасению, должен наполнять свою душу загадками, так как душа имеет мистическую природу. В основном можно сказать, что византийцы культивировали мистицизм во всех видах, от самых возвышенных до самых инфантильных. Эти тайны были стилем жизни, духовность, которая приводила к святости, была в итоге душевными переживаниями, а не умозаключениями. Другое важное замечание, так как теологи и ученые, помимо того, что они были «напыщенными из-за своих знаний», следовали по пути, который не вел к Богу. Поэтому монахи не доверяли наукам, некоторые из них могли отказаться на некоторое время от спасительного мира под воздействием внешних обстоятельств и заинтересоваться последними открытиями в теологии и истории церкви, но для большинства не существовало ни проблем, ни лакун, так как они знали, что их вера справедлива и что их молчание означает мудрость. Оправдание незнания, говорят, привело к народному аскетизму в конце существования империи и последующей эпохи, философские истоки которого были названы.
Но византийская мистика имела еще один аспект – надежду, первые проявления которой находят, без сомнения, в письмах Иоанна Апамейского, сирийского отшельника конца V в., у которого не просматриваются никакие неоплатонические идеи: «Как воскрешение нашего Бога среди смертных, так должно произойти и наше воскрешение, как исполнение таинства, начало которого заключено в крещении. Иосиф получил источник своей будущей силы в детских сновидениях, но в жизни она проявилась только во время его пленения фараоном. Не будем же огорчаться, если наша слава не придет в этой жизни. Когда человек находит радость в бедности, он достиг совершенства. Когда достигают поведения нового человека, видят, как в его душе отражена красота божественного таинства. Чистота души не столько отказ от телесных инстинктов, сколько разум, лишенный плохих мыслей. Начиная с момента, когда была провозглашена надежда, нет больше ничего, кроме исследования духовным знанием» (I. Hausherr). Иоанн Апамейский, как и его последователи, в противовес Макарию или Григорию Нисскому и мистикам, о которых мы уже говорили, очень четко разделяет блаженство духовное в этом мире и блаженство избранных в мире ином. Аскетизм ученого, который не использует ни одного философского термина: он находится рядом с первоначальными понятиями в гораздо большей степени, чем отцы церкви IV в. Без сомнения, больше, чем они, он ценит окончание жизненного пути, которое для православия есть радость anastasis, воскрешения. В итоге православие в Византии не задерживается на страданиях воскрешения, и смысл могилы Христа в том, что «это место, где засверкала милость воскрешения».
Византиец был набожным человеком. Кекавмен, крупный чиновник в отставке, писал в адрес светского человека следующее: «Ты слышал, что я советую тебе работать и испытывать страдания, чтобы обеспечить свое существование, а не участвовать в чрезмерных начинаниях и трудах, которые приведут к утрате твоей души, и ты, пренебрегши Богом, забудешь о псалмопении, обязательном для всех православных, а именно о заутрене и о „четырех часах“, потом о вечерне и повечерии. Это является частью нашей жизни, и именно посредством литургии мы являемся слугами божьими, так как для того, чтобы признать Бога, и неверные, и демоны признают его существование. Нужно, чтобы ты исполнял литургию, но также, если сможешь, твори и полночную молитву, произнося хотя бы один псалом, так как в этот час ты можешь беспрепятственно поговорить с Богом, после молитвы – отдыхай. Говорить с Богом с глазу на глаз не наказание, а только радость. Как я призываю тебя хлопотать по поводу мирских вещей, так и по поводу духовных, таким образом, чтобы и в одном, и в другом случае ты осуществлял мои надежды и стал, одним словом, во всех делах выдающимся человеком, в выполнение всего должного. Не говори: „такой-то не ходит в церковь и процветает при этом“. Ты не знаешь, что он делает втайне. Некоторые тайком творят добро без ведома других и даже дьявола. Но некоторые не делают этого и процветают, несмотря на их озлобленность, и в этом нет ничего удивительного. Евреи и еретики, мусульмане и прочие живут, не зная догматов и не надеясь на Нашего Спасителя Иисуса Христа, истинного Бога, некоторые из них процветают, руководят народами и пользуются добротой Божьей, но мы не должны завидовать их процветанию. Его доброта управляет всем, согласно его собственным суждениям. Будь же милосердным и не впадай в гордыню. Язычник Корнелий, абсолютно не знавший догматов церкви, даже самых незначительных, но мыслью своей творивший благо перед лицом Бога, услышал однажды: „Корнелий, твои молитвы и милосердие поняты Богом“».
Молитвы заполняли жизнь византийцев: земные поклоны, крестные знамения, мольбы, многообразные формулы, нескончаемые процессии, многочисленные обеты перед иконами были предназначены для того, чтобы избежать болезни, опасности, печали. Благословения и молитвы сопровождали закладку первого камня при строительстве дома, вступление в новый дом, сложение печи, рытье колодца, обустройство корабля. Просили защиты у Бога на полях, в садах, у него просили избавления от вредителей и других природных бедствий, об изобилии рыбы в пруду или озере. Молились об изгнании плохих мыслей из дома, об очистке колодцев и водоемов от грязи. Просили, чтобы земля была обработанной, виноградники и поля засеянными, фруктовые сады без змей, жаб и вредителей, которые их опустошают: перечисляли и вспоминали всех животных и заклинали их вернуться в горы или в лес. Молитвы и пожелания предназначались для того, чтобы помочь христианам в их духовных делах против пороков (греховные мысли и блуд), ночных кошмаров и похотливых желаний, демонов. Другие должны были поддерживать их в случаях физических недомоганий – телесных болезней, инфекций, несчастных случаев, лихорадки, кожных болезней или зубной боли. Молитва в этих случаях была такой: «О великий мученик Иисуса святой Антипа, спутник апостолов и гордость понтификов, ты был первым епископом Пергама, светом церкви и защитником веры, ты, смело защищавший и славивший Иисуса Христа перед врагами Бога, тобою, как невинным агнцем, пожертвовали, и ладан был сожжен в быке из огненной бронзы, в глубине которого ты умер, славя Божественного Отца, ты, озаренный Иисусом, сиявшим как солнце в твоей душе, поддерживал мученика и подчинил демона до конца, и за самую большую твою заслугу ты был восславлен Иисусом на земле и особой милостью стал светом в мире, он доверил тебе исцелять зубную боль, облегчая страдания тех, кто молит о твоем заступничестве, выслушай же мою жалкую мольбу и услышь своего недостойного слугу и грешника N, который взывает к тебе этой молитвой: епископ Бога и мученик, святой Антипа, прими смиренную молитву своего недостойного слуги N и выслушай ее сейчас, в момент, когда взывают к тебе, и попроси Господа нашего о прощении грехов моих и быстром излечении от зубной боли, которая мучает меня. Вот чего я хочу добиться заслугами Христа и твоим заступничеством. Аминь» (P. de Meester). Против бессонницы призывали Семь Спящих из Эфеса: семь детей, которые, согласно легенде, чтобы спастись от императора Деция, были укрыты в гроте около Эфеса, заснули там и проснулись только двести лет спустя. Византийские обряды включали в себя также молитвы на зараженную пищу (из-за падения скотины в зерно или муку, например) или нечистую (падаль) или для людей, которые ели испорченную пищу. Другие – на раны, полученные в боях, на вражеские вторжения, за победу византийской армии. Молитвы и пожелания были предназначены для защиты христиан от природных бедствий, землетрясений, например, или бури, и для того, чтобы попросить о хорошей погоде, против засухи. Молитвы и обряды, наконец, сопровождали каждое мгновение жизни: отъезд в путешествие, начало учебы, неповиновение детей, усыновление, раздоры, потерянная и найденная вещь, смерть. Благословляли скот, чтобы защитить его от болезней, и стойла, сети, просили о том, чтобы рыбная ловля была удачной. Благословляли пчел следующей молитвой: «Господь наш, Ты, одним словом создавший все из небытия, Ты, Учитель, храни своих пчел, защити их полеты в место, которое они избрали своим жилищем на протяжении нескольких поколений. Святой Агапий, святой Кондратий, святые Сорок мучеников, и святой Зосима, и все святые, храните своих пчел от всех змей, злых муравьев, саранчи и других насекомых, а также от осиных гнезд, которым они дают большой урожай за сезон, благодаря заступничеству Богородицы, матери Божьей, бестелесных небесных созданий (ангелы), святых и великих бессребреников (Косьма и Дамиан), святых иерархов (понтифики) и нашего святого отца Зосимы». Молились о шелковичных червях, сборе винограда, новом вине, оливках и масле, зерне, когда его сеяли, перед жатвой, о пище соленой, моченой, квашеной. Молитвы, пожелания и обряды были закреплены за определенными днями литургического года для подвижных и неподвижных праздников.
