Текст книги "Слухи о дожде. Сухой белый сезон"

Автор книги: Андре Бринк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

5

Моя близорукость ничуть не лучше, чем комары на ветровом стекле. Пожалуй, даже хуже: в тучах комаров есть просветы, а тут все туманно и смутно. Я знал только, что еду по шоссе, но все детали исчезли. Мои действия определялись памятью и интуицией, а не тем, что на самом деле происходило в каждый отдельный момент. У меня все сильнее и сильнее болела голова.

Каткарт, Куинстаун, Джеймстаун.

По дороге на ферму мы проезжали здесь в темноте, теперь же сияло солнце, лишь изредка закрываемое бегущими облаками, но видел я еще хуже. И, целиком сосредоточившись на дороге, я вдруг испытал странное чувство – словно еду супротив самого себя, супротив своего прошлого. Мне казалось, что если бы я мог видеть яснее, то впереди я непременно разглядел бы себя, едущего на ферму. Порой я замечал, что наклоняюсь вперед и напрягаю глаза, будто действительно ожидаю столкновения с собой.

Понедельник ехал навстречу пятнице. Ничто не было ни отделено друг от друга, ни завершено. Небольшой сдвиг во времени, и я снова оказался бы возле дома, на карнизе которого сидел человек, а из толпы ему истерически кричали: «Прыгай! Прыгай!» И он валился вниз как тюк старой одежды. И Луи подходил ко мне сзади и брал за руку, глядя на меня со скорбью познания в глазах, как и в тот куда более невинный день возле плавательного бассейна. Легкий сдвиг, и маленькая девочка опять будет скакать на мостовой, и ее платье задерется. И это видишь, не глядя. Я словно начал всю пленку прокручивать заново, несмотря на жгучее желание забыть обо всем.

Казалось, я был на обратном пути к своему прошлому: к Чарли, идущему к воротам во главе разъяренной толпы, к Чарли, разбивавшему кирпичом ветровое стекло моей машины. К мужской вечеринке с извивающейся стриптизеркой. К изысканному суаре у профессора Пинара: «Избранные стихотворения», кулинарная эстетика его супруги и изречения Старого Козла. К преподобному Клуте на бурой скамье в участке. К скандалу на заднем дворе моего дома, к человеку, заталкиваемому в полицейский фургон, к чернокожей женщине («Но, баас, это мой муж»), а за ней открытая дверь комнаты для прислуги с железной кроватью, поставленной на кирпичи.

И конечно, к Бернарду. Его белокурые волосы и загорелая спина в каноэ, с головокружительной быстротой проскальзывавшем мимо скал по самому краю опасного водоворота. (И к Элизе, неделю спустя потерявшей ребенка. «Никаких органических нарушений, – сказал доктор, – просто нервное перенапряжение. В следующий раз, господин Мейнхардт, постарайтесь быть при ней во время первых месяцев. Ее страшно угнетает одиночество». Но, господи, не меня же за это упрекать! На поездке настоял Бернард.)

И к Бернарду на ферме. К плотине в тот воскресный полдень. Колени Элизы, упершиеся мне в грудь, ее рот, полный зерен граната. И годы спустя поздней ночью в полутемной комнате женщина, протянувшая руку за рюмкой, два лица в профиль, вечное незавершенное мгновение. Мое тело, еще помнящее Марлен, и где-то в глубине души ощущение возникшего отчуждения. Между Элизой и мною, между Бернардом и мною… И далее ко всему даже столь абсурдному, как синий круг, нарисованный вокруг пупка.

Зал суда с деревянными панелями, пыльными шторами и косыми лопастями вентилятора, вращавшимися на стержне. Если бы я стал сейчас просить о помиловании или с нисхождении, я предал бы дело, ибо я верю: то, что я делал, было правильно. Люди, встающие с мест с пением Nkosi sikelel’ iAfrika. Его бледное напряженное лицо, столь не похожее на лицо приземистой старухи, севшей в мою машину на Диагональ-стрит дождливой ночью и вдруг заговорившей его голосом.

Беа привела меня на Диагональ-стрит в свой день рождения в сентябре. Зачем она это сделала? Часто ее поступки казались мне совершенно необъяснимыми. (А зачем Чарли повез меня в Соуэто?)

Узкая странная улочка с тележками для фруктов, груженными бананами, помидорами, поздними апельсинами и ранней клубникой. Чернокожие мальчишки, истошными голосами зазывавшие покупателей. Маленькие грязные лавчонки. Лавки перепродажи, колониальные товары, обломки ушедших миров (бычья упряжь, плетки из слоновьей и носорожьей кожи, горы плетеных кнутов).

– Зачем мы пришли сюда? – спросил я. – Я знаю эту улицу. Я часто проезжаю здесь.

– Нет, ты не знаешь этих мест. Ты ничего не замечаешь, когда проносишься мимо. Я хочу показать тебе кое-что в твоем собственном городе. Это мой подарок на день рождения – тебе от меня. Другого случая может не быть, здесь скоро все снесут.

– Давно пора.

– Пошли, – сказала она, беря меня под руку. – К шаману.

Невероятно темная вонючая лавчонка с травами, высушенными головами страусов и обезьяньими хвостами, кожей змей и игуан, шкурами дикобразов, клювами, клыками, когтями и какими-то внутренними органами зверей – и все это под мрачным надзором высокого безобразного индийца, стоявшего в облаке благовоний за стойкой. Я вдруг попал в мир необычный и первозданный, чем-то похожий на мир старика, встреченного мною несколько месяцев спустя в лесу, но приведший меня в куда большее замешательство, ибо это случилось в центре города, который, как я полагал, хорошо знаю.

Беа сердечно поздоровалась со стариком, словно они были давно знакомы. Увидев ее, он на мгновение оттаял, но на меня продолжал глядеть угрюмо и настороженно.

– Что мы здесь ищем? – спросил я, почувствовав тошноту от всех этих запахов.

Я собираюсь купить кое-что, чтобы подсыпать тебе в кофе.

– Ты хочешь избавиться от меня?

Нет, хочу, чтобы ты в меня влюбился.

– А тебе не кажется, что я и так влюблен?

– Сомневаюсь. – Когда мы выходили из лавки, она помахала рукой угрюмому лавочнику. – Я думаю, что ты вообще не знаешь, что такое любовь.

Снова оказавшись на освещенной солнцем улице, в паутине звуков, сотканной свистульками мальчишек на тротуаре, я спросил у нее:

– Что ты имеешь в виду?

В том же легком, насмешливом тоне она ответила:

– Ведь для тебя любить, это, значит, обладать, верно?

– Мне очень жаль, если ты действительно так думаешь.

– Ах, Мартин, ты неисправим.

Она снова водрузила на нос темные очки, которые, к моему удивлению, снимала в лавке.

– Я не понимаю тебя, – резко сказал я.

– Ты не меня не понимаешь, а себя.

– Благодарю покорно, но себя я отлично знаю.

– Злюка.

Взяв меня под руку, она принялась насвистывать мелодию, которая звучала со всех сторон.

Чуть раньше, когда я тем же утром вручил ей свой подарок, ее поведение было столь же непонятным. Это был маленький золотой медальон, простой, старинный и дорогой. Она уже давно любовалась им в ювелирной лавке. Я надеялся обрадовать ее. Она не то чтобы была разочарована, но отнеслась к подарку как-то странно.

– Тебе не следовало дарить его мне.

– Но ты же говорила, что он превосходен.

– Он и был превосходен, пока не стал моим. Понимаешь?

– А теперь он твой.

У меня, должно быть, был весьма несчастный вид, ибо она тут же обняла меня и поцеловала. Вот тогда-то она и сказала:

– Пойдем, я тоже хочу подарить тебе кое-что, – и повела меня на Диагональ-стрит.

– Ты знакома с этим шаманом? – спросил я, когда мы уже вышли на привычные улицы в центре города.

– Не слишком хорошо.

– У него вид преступника.

– Возможно, так оно и есть. Но у него очень доброе сердце. Я однажды помогла ему на суде. Его обвинили тогда в торговле краденым.

– И ты поверила в его невиновность?

– Я просто помогла ему.

– Ты все больше напоминаешь мне Бернарда.

– Бернарду он тоже нравится, – мимоходом заметила она.

– Откуда он его знает?

– Я однажды водила его туда.

– Беа. – Я остановился. – Ты часто видишься с ним?

– Иногда, когда он сюда приезжает.

Она спокойно выдержала мой настороженный взгляд.

Минута страха и подозрения. (Реньета.) Но я сердито одернул себя. Господи, я достаточно хорошо знаю Бернарда, я знаю Беа. Ни один из них не стал бы… сама мысль об этом была грязной и абсурдной. Я доверял ему. Я доверял ей. Без этого доверия жить было бы просто невыносимо.

– В чем дело, Мартин?

– Я просто спросил.

– Ты же знаешь, что мне очень нравится Бернард. И знаешь, что я достаточно редко вижусь с ним. Не думаешь же ты, что…

– Ничего я не думаю.

Яркое весеннее утро вдруг словно померкло. Но по дороге к ней домой, пока мы ехали навстречу субботнему движению на улицах, старое доброе доверие между нами было восстановлено. Она прекрасно умела обуздывать мои настроения. А погрузившись в знакомый хаос ее квартиры, я совсем успокоился. Она возилась на кухне, что-то напевая про себя.

– Ты знаешь, что я Дева? – игриво спросила она, внося поднос с едой.

– Как это тебе удалось ею стать?

– Я имею в виду знак Зодиака.

– Неужели ты веришь в этот вздор? Я думал, ты достаточно образованна и рациональна.

– Все правильно. Но это еще не превращает меня в компьютер.

– Как можно быть такой неразумной?

– Я не просто Дева. Я родилась точно на девятый день девятого месяца, представляешь?

– Ну и что? – терпеливо спросил я. Так в подобной ситуации я говорил бы с Ильзой.

– Согласно древним поверьям, я отшельница.

– Не слишком далеко от истины, – согласился я.

– И пророчица.

– А это уже немножко чересчур, не находишь?

– Может быть. Но ведь никогда не знаешь…

В беспорядке на полке она сразу нашла нужную книгу. Я, разумеется, не запомнил дословно того, что она мне прочитала. В общих словах смысл всей нелепицы сводился к тому, что девять – это число отшельников-пророков, гонимых и презираемых и являющихся накануне великих бедствий. Эту фразу я запомнил. Накануне великих бедствий. Она чуть ли не с гордостью поставила книгу на место.

– Ну, что ты теперь скажешь?

– Пока это только игра, все достаточно безобидно.

– Нет, не безобидно. Напротив, крайне опасно.

– Почему бы тебе в таком случае не бросить все это?

– По той же причине, почему я люблю Диагональ-стрит. Ты знаешь, что с наступлением темноты ходить там небезопасно? Тебе в любой момент могут всадить нож в спину. Там даже на машине небезопасно.

– Надеюсь, ты не бываешь там с наступлением темноты?

– Да нет. Тебе нечего бояться.

* * *

Точно те же слова она сказала тогда утром после знакомства с Бернардом. Тебе нечего бояться.

Когда он вышел из ванной с полотенцем, обмотанным вокруг бедер, мы пили чай. Он на мгновение остановился. Лицо его было усталым и напряженным, как будто он совсем не спал. Но, увидев Беа, он невольно улыбнулся:

– Мисс Ливингстон, если не ошибаюсь?

Она тоже улыбнулась и сказала:

– Вы должны быть благодарны Мартину. Он спас вас от опасности похуже смерти. Если верить тетушке Ринни, я предназначалась вам, а не ему. По ее словам, так было задумано на небесах.

– Гм… – забавно нахмурясь, он поглядел на меня, потом снова на нее. – Ну ладно, – сказал он наконец с несколько преувеличенным оживлением, – поезд уже ушел. Я опоздал. – Он по-мальчишески улыбнулся. – Так или иначе, рад познакомиться.

– По-моему, тебе неплохо бы одеться, – холодно сказал я, заметив ее взгляд.

Он сразу же ушел к себе и через несколько минут вернулся одетый. Пробыл он с нами недолго, так как ему еще нужно было до начала судебного заседания потолковать с адвокатами.

– Пожалуй, я как-нибудь зайду в суд, – сказала Беа, когда он собрался уходить.

– Только предупредите заранее, чтобы я для вас постарался.

Оставшись одни, мы долго молчали.

– Вот видишь, – выдавил я наконец, – я же говорил, что он тебе понравится.

– Понравился слишком слабо сказано.

– Что ты имеешь в виду?

– Я уверена, что у него много могущественных врагов. И преданных друзей. Он не из тех, к кому можно относиться равнодушно.

– Это верно.

– И женщин у него, наверное, хоть отбавляй, – сказала она потупившись.

– Да, с тех пор как я его знаю.

– Не каких же это пор?

– Уже почти двадцать лет.

– Странно, как иногда складывается впечатление о человеке. Я часто читала о нем в газетах. Но представляла его совершенно другим.

– А каким?

– Не знаю, как объяснить, но, когда он смотрит на тебя, внутри что-то сжимается и ноги словно становятся ватными. Обычно у меня не бывает столь нелепой реакции на мужчин.

– Вот видишь, тебе в самом деле следовало вчера познакомиться с ним, а не со мной, – сказал я как можно спокойнее, но в голосе все же прозвучали резкие нотки.

– Почему ты так говоришь? – оскорбленно спросила она. – Ты что, считаешь…

– Многие женщины полагают за честь…

– Значит, из-за того, что я пошла с тобой… господи, да что же ты обо мне думаешь?

Почти с испугом я вспомнил, как эта женщина, спокойно сидящая теперь напротив меня в вязаном жакете, с темными очками на прямом носу, всего несколько часов назад взяла мою руку и положила себе на грудь. В ясном утреннем свете это казалось почти абсурдным.

– Ты не жалеешь о том, что случилось? – довольно натужно спросил я.

– Нет. Я никогда ни о чем не жалею. Что толку?

– Но ты предпочла бы, чтобы этого не было?

– Прекрати свои вопросы. К чему это вскрытие трупа?

Понимая, что разговор начал искриться опасностью, я взял ее за руку.

– Беа, мне важно знать это. Чтобы мы потом…

– Я же сказала тебе, что все кончено. Даже если ты и не желаешь в это поверить.

– Но я не хочу, чтобы все было кончено.

Пожав плечами, она отодвинула чашку.

– Отвези меня, пожалуйста, домой.

По дороге, пока мы маневрировали в оживленном потоке утреннего движения, она сказала:

– Почему нельзя, чтобы все было как в первый раз? Почему потом обязательно возникают сложности? Почему всегда нужно торопить события?

Сидя рядом с ней, я чувствовал – мысль постыдная, но зато верная, – что, если бы она иначе отреагировала на Бернарда, я, возможно, смирился бы с одной ночью. Не первый случай в моей жизни и не последний. Но теперь между нами был Бернард, он незримо присутствовал и угрожал мне. В эту ночь я замещал его. А какие новые узурпации ждали меня впереди?

– Когда я тебя увижу? – спросил я, остановившись возле ее дома.

– Оставь, Мартин!

– Или ты предпочитаешь увидеться с Бернардом? – обиженно сказал я, понимая детскую нелепость своего вопроса.

Она сняла очки, протерла стекла подолом юбки и посмотрела на меня большими темными глазами.

– Бернард стал бы для меня гибелью, – сказала она. – Тебе нечего бояться.

Странные слова, не правда ли? Тебе нечего бояться.

– Ты докажешь мне это?

– Я ничего не обещаю. – Она устало улыбнулась, надела очки, наклонилась и быстро поцеловала меня. – Спасибо, Мартин.

И прежде чем я успел выйти, чтобы открыть ей дверцу, она выскочила из машины и направилась к дому.

* * *

Нелепо продолжать настаивать на своем – нельзя переоценивать свои возможности. От постоянного напряжения головная боль стала почти невыносимой. И когда мы заправлялись у Аливала, я сказал Луи:

– Если хочешь, садись за руль.

Он удивленно и обрадованно поглядел на меня. Я передал ему ключи и достал из аптечки таблетки. «Держи ключи, – думал я, глядя мимо него, – но последнее слово все равно останется за мной. И не жди, что я стану хлопотать за Бернарда. И ты, и он – оба упустили свою возможность». Правда, и сама эта мысль была весьма сентиментальной.

6

Меня не покидало ощущение, словно что-то близится к завершению, будто сходятся концы с концами. Откинувшись на сиденье, я прикрыл глаза и слушал Ингрид Хеблер. За Блумфонтейном я достал круглую коробку из-под печенья, в которую мать положила нам провизию. Как обычно, всего было слишком много. Голубоватые яйца вкрутую, куски баранины, куриное ножки, бутерброды, сыр, термос со сладким черным кофе. Луи пожевал один бутерброд, аппетит у него был не лучше моего. Покончив с едой, я выкинул остатки пищи в окно. Луи покосился на меня («Соблюдайте чистоту!»), но промолчал. Меня не волновало его неодобрение. Я почувствовал облегчение, словно выбросил за борт балласт.

Столь многое осталось уже позади. Изнуряющая болезнь и смерть отца (генерал Вим Мейнхардт был наконец погребен). Отец с одолевающими его сомнениями, книжными полками и спрятанной старой указкой. Дядюшка Хенни, в руках которого пила становилась скрипкой, когда он работал с Фредди. Парикмахер с его гробами и непристойными картинками на стенах, большие ножницы, стригущие мои волосы. Мальчик, страстно молящий огня у небес. Алтарь, смытый ливнем. Мпило у грязной запруды. Угрюмый водоискатель и его потаенные источники. Белая палка, ходуном ходящая у него в руках. Старый черный колдун в лесу с узорчатой палочкой Момламбо. Мучительный воскресный вечер. Мать, сильными уверенными руками доящая корову, подойник между ног, пена, плещущая через край. Мать, успокаивающая черного младенца и принимающая больных в своей амбулатории. Мать Токозили, явившаяся в сумерках и с воплями восходящая на холм. Миссис Лоренс, лавка, Кэти, извивающаяся у меня в руках в сладко пахнущей полутьме. Навоз на ботинках. Все со временем теряет запах, выдыхается. Запах Марлен, Кэти, Греты, Элизы. А когда-нибудь и запах Беа? Вместе с запахом моря и перегноя под деревьями в Понто-де-Оуро. Все очищается, стерилизуется памятью – все гибко и подвластно. А любви не имею… Прости, дедушка. Не могу вспомнить ни единого слова. Ничего. И, обращаясь к истории, тоже ничего.

* * *

Прошло почти два месяца, прежде чем мы переспали снова. Будь на ее месте любая другая, я давно бы все бросил. Если долго не можешь добиться своего от женщины, связь становится нерентабельной, вложения слишком велики по сравнению с возможной прибылью. Но я был не в силах порвать с Беа. И не только из-за Бернарда, но и из-за нее самой. Я не выношу интеллектуалок. Но в Беа сам интеллект был обаятелен. Часто наши разговоры перерастали в горячие споры. Но даже и споры не разъединяли нас, а наоборот, как-то фатально сближали.

Время от времени мы вместе обедали, а затем прощались у ее дверей. («Нет, я не приглашаю тебя. Я знаю, что ты не кофе хочешь, а переспать со мной». – «Ну, а почему бы и нет?» – «Я не достаточно хорошо еще знаю тебя». – «В первую ночь это тебя не остановило», – «Потому что это была первая ночь».) Как-то раз она больше недели не подавала признаков жизни. У нее никто не подходил к телефону, а когда я заехал к ней, дверь была заперта. Я уже начал беспокоиться, как вдруг однажды днем она сама появилась у меня в конторе.

Я кинулся к ней.

– Беа, что случилось?

– Ничего, просто я была занята.

– Я не мог дозвониться.

– Ты слышал о наводнениях?

– Наводнениях?

Сквозь нагромождение статистических данных и прогнозов я попытался вспомнить газетные сообщения: страшный ливень к югу от города, разрушенные дома, люди, оставшиеся без крова, – обычные перечисления последствий стихийного бедствия.

– Я помогала там.

– А что ты делала?

– Сначала там царила такая неразбериха, что понадобились просто организаторы. Нужно было раздавать палатки, одеяла, пищу, медикаменты. Я ездила туда почти каждый день.

– Это не опасно?

– Не опаснее, чем в квартире в Жубер-парке.

– Беа, сейчас не время для шуток.

– Ты прав, не время. Все это очень серьезно. Может вспыхнуть эпидемия, нужны более решительные меры.

– Я дам тебе чек.

Она поглядела на меня, ничего не ответив.

– Ну, что опять не так?

– Я бы охотно предложила тебе подавиться твоим чеком. Но он пригодится. Так что, спасибо.

– Куда его послать?

– Можешь отдать мне. Или ты хочешь проделать это в присутствии прессы?

Я чуть было не вышел из себя. Но, сдержавшись, отдал соответствующие распоряжения. Когда я снова поглядел на нее, она, сгорбившись, стояла у окна.

– У тебя измученный вид. Хочешь чаю?

– Да, пожалуй. Я не спала три ночи.

– Почему ты не позвонила мне?

– Боялась, что ты дашь мне чек.

Я подошел к ней.

– Ты действительно меня не выносишь? – спросил я с горечью. – Ты презираешь все, что со мной связано?

– Да, – задумчиво ответила она… – Но это не значит, что я презираю тебя.

– Выходит, меня все же можно уважать?

– Вероятность невелика, но возможно. – Я увидел, как за стеклами блеснули ее глаза. – Ты всегда был таким?

– Каким?

– Ты знаешь, о чем я говорю.

– Беда в том, что ты неисправимо романтична.

– А ты фанатик-материалист.

Принесли чай. Она залпом выпила чашку и сразу же налила себе еще.

– Я отнюдь не фанатик-материалист, – возразил я. – Ты знаешь, что я люблю музыку, собираю картины, ежегодно жертвую тысячи всяким музеям, литературным конкурсам и еще бог знает чему.

Меня прервал бухгалтер, принесший чек.

– Спасибо, я подпишу потом.

– Ты что, шутишь или говоришь всерьез? – спросила Беа.

– С чего ты взяла, что я шучу?

– И ты действительно надеешься спасти мир таким путем?

– Не имею ни малейшей охоты спасать мир. Я предоставляю это тебе.

Налив себе третью чашку, она тихо сказала:

– У меня нет иллюзий на свой счет, Мартин. Я ничто. Я могу лишь распределять одеяла, пристраивать детей, находить жилье. И все. Но в твоем положении, Мартин, о господи, да ты можешь делать практически что угодно.

– А тебе не кажется, что я делаю достаточно? Конечно, не с таким шумом, как тебе хотелось бы. Но я улучшаю условия труда, повышаю заработную плату – в этом люди, видишь ли, действительно нуждаются. Я поднимаю их жизненный уровень. И это не имеет ничего общего с политикой.

– И сколько тебе понадобится времени, чтобы улучшить мир таким способом?

– Все всегда почему-то сводится к вопросу о времени. На самом же деле у нас ровно столько времени, сколько мы хотим отпустить себе. Только постепенные и последовательные преобразования позволяют надеяться на успех. А стоит поспешить, как неизбежно возникнет конфликтная ситуация, и тогда все пропало.

Она встала и взяла со стола чек. Чуть погодя посмотрела на меня.

– Знаешь, Мартин, что больше всего потрясло меня во время наводнения? Не мертвые, не раненые, не больные. Хотя все это само по себе ужасно. Но было и кое-что похуже. Например, молодой мужчина, с радостной улыбкой стоявший в толпе измученных и страдающих людей. Когда я спросила, чему он радуется, он сказал: «Мадам, я успел спасти свой пропуск».

– Он, вероятно, был в шоковом состоянии. Тут удивляться нечему.

– Нет, он был вполне нормален. Если бы его пропуск пропал, он стал бы ничем. Все, что он из себя представляет, – в этом документе. Его имя, номер, адрес, вся его жизнь. Без него ему некуда деться. Что можно сказать об обществе, для которого важен не человек, а его пропуск?

– Ты опять воспринимаешь все чересчур эмоционально.

– Каждый раз, когда тебе нечего возразить, ты говоришь, что я чересчур эмоциональна. И в этом тоже проявляется твое мужское превосходство.

– В наше время это стало пороком.

– Дело не во времени. Ты африканер, значит, всегда сознаешь свое мужское превосходство.

– Не вижу причинной связи.

– Очень жаль. – Она села напротив меня на край кресла. – Это ведь мужская страна. Охота, регби, промышленность, власть, политика, расизм. У африканеров для женщин нет места. Единственное, что ей остается, это ублажать большого босса, сколько бы он ни пожелал.

– Я тоже кажусь тебе таким?

Она встала и поцеловала меня в лоб.

– Ты, мой милый бур, вправе убедить меня в обратном. Не забудь подписать чек. Мы пришлем тебе расписку.

* * *

Многие наши беседы за эти месяцы развивались совершенно одинаково, словно мы дразнили или испытывали друг друга, все ближе подходя к тому, что было предопределено с самого начала. И все же поворот в наших отношениях произошел для меня неожиданно.

Вскоре после окончания суда над «террористами», когда Бернард уже вернулся в Кейптаун, она пришла ко мне в контору. На этот раз она просила меня найти работу двум молодым чернокожим, закончившим среднюю школу, с которыми она недавно познакомилась.

– У нас нет подходящих должностей для таких людей.

– Но ведь ты можешь создать такие должности, верно? Или по крайней мере обратиться к людям, которые могут помочь.

– Ну, если их интересует работа на шахте…

– Они учатся на вечернем отделении. Им нужна соответствующая работа. В разносчики газет они не пойдут.

– Я подумаю, что можно для них сделать.

– Ты должен найти что-нибудь сейчас же, пока я здесь. Я им обещала.

– Не слишком ли многого ты требуешь от меня?

– Я думала, ты влиятельный человек, – она снова дразнила меня. – Или все твое влияние уходит на затаскивание баб в постель?

Я подхватил ее шутливый тон:

– Боюсь, в последнее время я разучился с ними обращаться.

– Бедняжка. Ты уже был у врача?

– Да. Он сказал, что есть только одно средство. Переспать с полувенгеркой-полуамериканкой итало-германского происхождения. Но такую не просто найти. Ты никого не можешь мне порекомендовать?

– Надо будет поспрашивать. А как насчет этих парней?

– Знаешь ли, – обиженно сказал я, – при каждом удобном случае ты называешь меня поганым буром и расистской свиньей. Но стоит мне понадобиться, ты мной не брезгуешь.

– Не то чтобы не брезгую, – сказала она, все еще поддразнивая меня, – я просто даю тебе возможность стать лучше.

– Спасибо огромное. А в благодарность я должен найти работу для этих типов.

– Я уверена, что ты это сделаешь. Заранее спасибо, Мартин.

Она поднялась, собираясь уйти.

– Погоди немного, – сказал я.

– Ты собираешься сначала переспать со мной на кушетке?

– А как насчет стола? Тогда мне не придется прерывать работу. Я смогу читать через твое плечо. Послушай, Беа, мне нужно обсудить с тобой кое-что поважнее этих парней.

– Что же?

– У меня есть для тебя работа.

– Какая?

– Я думаю нанять юрисконсульта, а ему понадобится помощник. Это очень ответственный пост.

Она некоторое время изучающе смотрела на меня, потом спросила:

– А при чем здесь я?

– Я знаю, что ты хочешь работать. И ты превосходно справишься.

– Думаешь, став моим боссом, ты скорее добьешься своего?

– Одно с другим совершенно не связано.

– Не обманывай себя. И ради бога, оставь свои попытки захватить меня. Вы, африканеры, во всем империалисты. Вам всегда нужно быть хозяевами, даже в любви.

(Чарли однажды выразился куда грубее: «По сути, ваша философия, Мартин, крайне проста: то, чего мне не заполучить и не купить, я пошлю к чертовой матери или разнесу ко всем чертям».)

– Ты не желаешь понять, что я просто хочу помочь тебе.

– Я приму эту должность при одном условии, – сказала она неожиданно.

– При каком?

– Что с настоящей минуты наши отношения переходят на чисто деловую основу.

– Но ты…

– Я многому научилась у своего профессора. – Подойдя ближе, она погладила меня по щеке. – Мне очень жаль, Мартин. Но ты сам понимаешь, что я не могу согласиться.

Это предложение было задумано как решающий удар. Теперь же я стоял совершенно обескураженный, глядя на нее растерянно и смущенно. Она пошла к двери. Уже взявшись за ручку, она обернулась, чтобы попрощаться.

– А как насчет того, чтобы поужинать сегодня? – неуверенно спросил я.

– Отказать.

Больше я ничего не ждал. Я снова сел за стол.

– У меня есть другое предложение, – сказала она мне в спину.

– Какое? – спросил я не оборачиваясь.

– Ты не поедешь после работы к себе на квартиру?

– Нет, не собирался. – Я посмотрел на нее. – А что?

– Да так, я просто подумала, что окажись ты там, я, вероятно, зашла бы и провела с тобой ночь.

И прежде чем, я успел ответить, она вышла и закрыла за собой дверь.

За Блумфонтейном у развилки Луи сбавил скорость.

– Поедем через Винбург? – спросил он.

Этой дорогой я обычно ездил на ферму, по ней поехал бы и два дня назад, не сверни случайно к Вестонарии. Но сейчас у меня не было сомнений.

– Нет, поедем тем же путем, что и сюда.

Само по себе это ничего не значило, но почему-то казалось важным решением. Не поверил ли я в какие-то тайные силы, как Беа в свою астрологию? Какой вздор! Смеркалось, впереди был Брандфорт, где мы останавливались, чтобы смыть комаров с ветрового стекла, и где на пыльной мостовой скакала девчушка; и где-то впереди мы неизбежно должны были натолкнуться на самих себя. Место встречи не могло быть слишком далеко И что тогда? Наступит момент прозрения или светопреставление? Ни то, ни другое. Я не был столь наивен. И все же почему-то не поехал другой дорогой. Я решил ехать навстречу тому, что меня ожидало, ни от чего не отказываясь и не уклоняясь, ничего не избегая.

(Думал ли я так в самом деле по пути домой или просто проецирую на прошлое мои нынешние мысли? Не знаю. Вся история постепенно становится вымыслом, и ничем иным. История, суженная до границ исторической прозы. И давно уже не документальная. И все же она кажется мне теперь более достоверной, нежели раньше. Остается только довести ее до конца.)

* * *

– Вчера я познакомилась с одним из твоих служащих, – заметила Беа как бы невзначай. – С Чарли Мофокенгом. Очень интересный человек.

– Что же в нем интересного?

– Так далеко пойти, начав с самых низов. Учеба за границей и все прочее.

– Я прошел тот же путь.

– Да, но все преимущества были на твоей стороне. А Чарли черный.

– Зато на его стороне был Бернард.

– Он очень помог мне в Соуэто, – сказала она, не ответив на мое замечание. – Он там как рыба в воде. Тебе бы стоило как-нибудь поехать туда с нами.

– Нет уж, спасибо. Не имею ни малейшего желания.

(Я и не знал, что против меня что-то замышляется.)

– Чарли столько о тебе рассказывал.

– Могу себе представить. Мы все время ссоримся.

– А мне показалось, что он испытывает к тебе почти отеческие чувства.

– Отеческие? – Я невольно рассмеялся, – Ко мне?

– Да. Он считает, что тебе предстоит еще многому научиться. И в этом я с ним согласна.

– А как это ты с ним повстречалась?

– Я все время встречаю новых людей.

Мне было неприятно, что они познакомились. Возможно, в этом замешан Бернард. Но Беа не захотела ничего объяснять. Когда спустя несколько дней я стал расспрашивать Чарли, он отвечал столь же уклончиво. Я едва сдержался, чтобы не нагрубить ему.

– Предупреждаю вас, Чарли, не пытайтесь влиять на Беа. Вы сами не понимаете, что делаете.

– Беа в состоянии решать все сама.

– Но она склонна к излишним эмоциям и чрезмерным реакциям.

– Слава богу, что есть еще люди, способные так реагировать, – вырвалось у него. – Посмотрите, какой бардак творится в стране только потому, что всем на все наплевать.

– Я не несу ответственность за то, что творится во всей стране.

– Разумеется, вы несете ответственность. Вы и любой белый.

– Вы несправедливы, Чарли. Я, так же как и вы, лишь унаследовал определенный порядок вещей. Нельзя же упрекать человека за то, что делали его предки.

– Я упрекаю вас не за это. А за то, что история вас ничему не научила.

– История научила меня, как выжить в этой стране.

– Вы полагаете? История научила вас никому не Доверять, вот и все. – (И так далее.)

– Это вопрос выживания, Чарли. Я не собираюсь защищать методы. Но что еще было делать моему народу, если он хотел выжить?

– Вы ждете, чтобы я признал ваше право на выживание за счет других?

– Вы, как всегда, все чересчур обобщаете.

– Господи, Мартин, ваш народ был первопроходцем. Я уважаю его за это. Но потом вы оказались не в силах отказаться от завоевательской психологии, вот в чем загвоздка.