Текст книги "За Россию - до конца"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

30

Из записок поручика Бекасова:

Двадцатого июня 1919 года в Царицыне генерал Деникин подписал директиву, которая сразу же получила горделивое название «Московской».

В ней, в частности, говорилось:

«...Имея конечной целью захват сердца России – Москвы, приказываю:

   1. Генералу Врангелю выйти на фронт Саратов – Ртищево – Балашов, сменить на этих направлениях донские части и продолжать наступление на Пензу, Рузаевку, Арзамас и далее – Нижний Новгород, Владимир, Москву.

Теперь же направить отряды для связи с Уральской армией и для очищения нижнего плёса Волги.

   2. Генералу Сидорину правым крылом, до выхода войск генерала Врангеля, продолжать выполнение прежней задачи по выходу на фронт Камышин – Балашов. Остальным частям развивать удар на Москву в направлениях: а) Воронеж, Козлов, Рязань и б) Новый Оскол, Елец, Кашира.

   3. Генералу Май-Маевскому наступать на Москву в направлении Курск, Орел, Тула. Для обеспечения с запада выдвинуться на линию Днепра и Десны, заняв Киев и прочие переправы на участке Екатеринослав – Брянск.

   4. Генералу Добровольскому выйти на Днепр от Александровска до устья, имея в виду в дальнейшем занятие Херсона и Николаева.

...6. Черноморскому флоту содействовать выполнению боевых задач... и блокировать порт Одессу».

Отныне Москва становилась символом, её взятие означало бы полную победу Белого движения в России. И если бы каждый командующий действовал точно в соответствии с данной директивой, если бы не стремился получить выгоду для себя как в стратегическом, так и в тактическом отношении и если бы все армии, составлявшие вооружённые силы Юга России, действовали как единое целое, то, по всей вероятности, взятие Москвы было бы вполне достижимо. Разумеется, при более активной и деятельной помощи союзников.

Однако достижение этой желанной цели зависело не только от самих белых. Главной «виновницей» неудач была конечно же Красная Армия, в которую, порой без принуждения, вливались всё новые и новые массы людей. А какие силы, пусть и вооружённые, способны подавить народ, если он одержим одной идеей – идеей, зовущей его в прекрасное завтра? Таких сил в природе не существует.

Надо ли говорить, что, имея к тексту Московской директивы некое отношение, я при первой возможности передал её суть в ту самую Москву, которая, согласно повелению Антона Ивановича Деникина, и должна была быть взята Добровольческой армией? Впоследствии, оценивая этот свой шаг с позиций человеческой совести, я пришёл к выводу, что это и было моим самым главным преступлением перед Деникиным и перед всем Белым движением...

А пока что я пристально наблюдал за тем, как будут разворачиваться события.

Я сразу же понял, что каждый командующий считает свой фронт самым наиважнейшим и, исходя из этого, требует для него как можно больше вооружений и резервов. Особое усердие в этом проявлял барон Врангель. Он буквально терроризировал Антона Ивановича, то наскакивая на него, как бык во время испанской корриды, то вымаливая резервы, как нищий просит милостыню. Антон Иванович называл эти выходки Врангеля стремлением добиваться своего «не мытьём, так катаньем». Врангель требовал подкреплений из состава Добровольческой армии, не уставая повторять, что её командующий Май-Маевский находится исключительно в выгодном, более того, в привилегированном положении, в то время как его, Врангеля, армия числится где-то на задворках и пребывает в «даря Антона» в немилости.

   – Армия Май-Маевского без сопротивления идёт к Москве, – возбуждённо говорил он Деникину, заранее «заводясь» при одной мысли о том, что кто-то другой, а не он, Врангель, первым въедет в Первопрестольную. – Главные силы надо направить на Царицынское направление! Пусть Май-Маевский передаст в моё распоряжение часть своей пехоты.

   – Прикажете расценивать этот ваш демарш как вымогательство? – внешне спокойно осведомился Деникин.

Врангель слегка присмирел, но не отступился:

   – В то время как Добровольческая армия в своём победном шествии к сердцу России беспрерывно увеличивается за счёт потока добровольцев, в это самое время, Антон Иванович, моя Кавказская армия, истекая кровью в неравной борьбе и умирая от истощения, посылает на фронт последние свои силы!

   – Пётр Николаевич, неужто вы запамятовали, что фронт Добровольческой армии составляет шестьсот вёрст, а вашей – всего сорок? – сдерживая раздражение, спросил Деникин.

   – Однако же верста версте рознь! – не сдавался Врангель. – Эти мои сорок стоят шестисот, которые имеет этот везунчик Май-Маевский! И я никак не могу взять в толк, почему вы, Антон Иванович, человек железных требований, столь благосклонны к этому любителю зелёного змия?

   – Пётр Николаевич, я считаю не очень-то этичным переходить на личности, – остановил его Деникин. – Вы прекрасно знаете, что Владимир Зенонович – храбрый воин и талантливый военачальник. А кто из нас абсолютно безгрешен?

Признаюсь, слушать Врангеля было забавно, он и в обычном разговоре выражался столь же высокопарно и цветисто, как и в своих речах и приказах. Нет, этот человек был достоин того, чтобы его строй ума, психологию и прирождённый авантюризм изучали представители учёного мира!

Так уж случилось, что почти все письма и телеграммы Врангеля, посылаемые Деникину, проходили через меня. Они были переполнены желчью и ядом. Так, в одном из писем Врангель жаловался, что после взятия Царицына Деникин отменил обещанный усталым войскам отдых и приказал без остановки преследовать противника. Письмо это несказанно удивило Антона Ивановича: он был осведомлен о том, что наступление ещё до получения приказа сам же Врангель и продолжал. В другом письме Врангель сетовал на то, что Кавказской армии якобы не отпускались кредиты. И даже в простейших житейских жалобах он не мог обойтись без патетики: «В то время как там, у Харькова, Екатеринослава и Полтавы, войска одеты, обуты и сыты, в безводных калмыцких степях их братья сражаются за счастье одной родины – оборванные, босые, простоволосые и голодные».

   – Зависть словно злой дух вселилась в барона, – прокомментировал это письмо Антон Иванович. И хотя он почти никогда не прибегал к крепким, а тем более нецензурным выражениям, на этот раз не сдержался: – Как по той пословице: «В чужих руках х... всегда толще».

Он тут же приказал мне запросить о кредитах генерала Лукомского, который, как известно, был лицом дружественным и близким Врангелю. Я незамедлительно выполнил приказание Деникина и получил ответ Лукомского. Ответ заключался в том, что кредиты Кавказской армии переводились своевременно.

– Ну что тут скажешь? – в недоумении развёл руками Антон Иванович. – Когда он говорит правду, а когда лжёт?

–Антон Иванович, – решил успокоить его я. – Если хотите знать моё мнение, то вот оно: не берите в голову всё, что исходит от барона. Неужели вы не видите, что человек он совершенно непредсказуемый? Как та вероломная собака: не угадаешь, когда она лизнёт, а когда укусит.

Антон Иванович поморщился, и я почувствовал, что несколько перегнул палку. Даже мне он не разрешал столь грубо и своевольно отзываться о генерале, пусть и нелюбимом. Поручик смеет критиковать генерала – это же вопиюще противоречит военной субординации!

Впрочем, я уверен, что он вспомнил мои слова о Врангеле, когда тот уже в феврале разразился письмом, которое иначе чем памфлетом и не назовёшь.

Вот это письмо:

«Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить её на Царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге.

Моё предложение было отвергнуто, и армия стала перебрасываться в Донецкий бассейн, где до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время болезни.

Предоставленный самому себе адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на восток. Тщетно Кавказская армия пыталась подать руку помощи его войскам. Истомлённая походом по безводной степи, обескровленная и слабо пополненная, она к тому же ослаблялась выделением всё новых и новых частей для переброски их на фронт Добровольческой армии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве.

В середине июля мне наконец удалось связаться с уральцами, и с целью закрепления этой связи я отдал приказ 2-й кубанской дивизии генерала Говорущенко переброситься в район Камышина на левый берег Волги».

Смысл этого послания был ясен даже человеку, не сведущему в военных делах: Врангель открыто обвинял Деникина в том, что он повинен в поражении Колчака!

Как-то в минуту откровения Антон Иванович пожаловался мне:

   – А ведь именно я передвинул барона Врангеля на более высокую ступень военной иерархии! Именно и уговорил его, когда он был в состоянии полнейшей прострации, остаться на посту командующего Кавказской армией. Именно я, и никто другой, предоставил ему, по его желанию, Царицынский фронт, который он считал наиболее победным. Наконец, именно я терпел без меры его пререкания, создававшие вокруг Ставки смутную и тяжёлую атмосферу и в корне подрывавшие дисциплину.

   – Хорошо ещё, что вы поняли это хотя бы теперь, – ввернул я.

Деникин тяжело вздохнул:

   – В своём попустительстве я чувствую большую вину перед армией и историей.

Помолчав, он спросил меня:

   – Но скажите, Дима, как быть? Ведь дилемма всё та же: или всецело верить людям, или вовсе не доверять.

И так как я молчал, Антон Иванович решился на откровенность:

   – Интриги и сплетни давно уже крутятся вокруг меня, но я им значения не придаю и лишь скорблю, когда они до меня доходят. – Он как-то потускнел и съёжился в эту минуту. – Никто не вправе бросать мне обвинения в лицеприятии. Никакой любви мне не нужно, как, впрочем, незачем требовать любви и от меня. Есть долг, которым я руководствовался и руководствуюсь. – Эту последнюю фразу он произнёс уже решительным тоном.

Мне вдруг стало бесконечно жаль этого человека, которого, как бы в благодарность за его порядочность, пытаются обвинять во всех смертных грехах.

   – На вашем месте, Антон Иванович, я никогда бы не Простил такого рода выпады. Ведь он просто издевается над вами! Чего стоит его предыдущий памфлет!

А предыдущее послание Врангеля было таким:

«До назначения меня командующим Кавказской армией я командовал теми войсками, которые составляют ныне армию Добровольческую, числящую в своих рядах бессмертных корниловцев, марковцев и дроздовцев... Борьба этих славных частей в каменноугольном районе – блестящая страница настоящей великой войны... бессмертными подвигами своими они стяжали себе заслуженную славу... Но вместе со славой они приобрели Любовь вождя, связанного с ними первым Ледяным походом. Эта любовь перенеслась и на армию, носящую название Добровольческой, название, близкое вашему сердцу, название, с которым связаны ваши первые шаги на великом крестном пути... Заботы ваши и ваших ближайших Помощников отданы полностью родным вам частям, которым принадлежит ваше сердце. Для других ничего не осталось...»

Я счёл уместным напомнить суть этого послания Антону Ивановичу. Он вспыхнул:

   – Как можно обвинять меня в том, что я люблю только Добровольческую армию и забочусь только о ней? Да поступай я таким образом, меня можно было бы считать полным идиотом, не желающим нашей победы!

   – Всё это он заявляет вам в то время, когда мы наступаем, причём небезуспешно. Что же будет, если, не дай бог, боевое счастье нам изменит? Он набросился на вас аки тигр и постарается восстановить против вас всю армию!

Я говорил это от всего сердца, ибо в душе своей не терпел интриганов и карьеристов. И втайне радовался тому, что, разжигая конфликт между Деникиным и Врангелем, подогревая неприязнь, которая постоянно жила в душе Антона Ивановича, я, по существу, «работал» на два фронта: как мог утешал Деникина, стараясь пошире открыть ему глаза на Врангеля, и в то же время по-своему выполнял задание, полученное с Лубянки. Это задание как раз и состояло в том, чтобы способствовать враждебным отношениям, сложившимся между Деникиным и Врангелем, накалять их и тем самым ослаблять боевое единство белых, отвлекать умы генералов от решения оперативных и тактических задач.

А наступление на Москву между тем продолжалось.

В июне генерал Шкуро взял Екатеринослав. Тем самым советская власть отторгалась от плодороднейших областей Украины, лишалась хлеба и другого продовольствия, так необходимых Москве, Петрограду, да и в целом Центральной России. Врангель, хоть и отвлекался на сочинение «памфлетов», тем не менее в два дня покончил с «Красным Верденом» – Царицыном.

Как нам стало известно из донесений наших разведчиков, Москва была смертельно напугана положением на Южном фронте и изо всех сил готовилась к отпору наступавшим войскам Деникина.

Надо сказать, что фронт Деникина был неимоверно широк – он простирался более чем на восемьсот километров. И всё же наступление белых войск продолжало развиваться, принимая для большевиков крайне угрожающее положение. Правда, бои порой проходили с переменным успехом, но белые сражались упорно; к тому же нужно учесть, что против сорока пяти тысяч белых большевики сосредоточили пять армий общей численностью около ста пятидесяти тысяч штыков и сабель.

Я внимательно следил за ходом боевых действий. Первого августа 10-я армия красных, возглавляемая командармом Клюевым, в тесном взаимодействии с конницей Будённого на западном крыле обрушилась на Кавказскую армию Врангеля. Однако Врангель нанёс ответный удар, и наступление красных захлебнулось, хотя оно и было поддержано огнём кораблей Волжской флотилии. Красные были отброшены за Хопёр. Ударная группа красных комфронта Шорина понесла большие потери.

За три дня до того как в Москве был разработан план операции красных на Южном фронте, генерал Кутепов перешёл в наступление своим 1-м армейским корпусом в Северо-Западном направлении, разрезал 13-ю и 14-ю армии красных, нанёс им огромный урон и отбросил первую к Курску, вторую – за Ворожбу и продолжил наступление на Белгород. Генерал Май-Маевский неудержимо наступал на Воронеж и Курск в районе реки Десны. Конный корпус генерала Мамонтова совершил рейд в глубокий тыл противника. Москва в результате этого рейда была ввергнута в панику, тем более что уже 5 августа Мамонтов взял Тамбов, затем Козлов, Лебедин, Елец, Грязи, Касторную, а 29-го – Воронеж.

Надо признать, это был грандиозный рейд, подобный нашествию варваров: на всём пути своего движения корпус Мамонтова уничтожал склады оружия, боеприпасов и продовольствия, взрывал мосты, стараясь сжечь за собой все пути отхода, разрушал линии связи. Кроме того, «перемобилизовал» мобилизованных красными несколько десятков тысяч крестьян и конечно же награбил огромное количество всякого ценного имущества. Я не преувеличиваю, прибегая к эпитету «огромное»: обоз с этим имуществом растянулся на шестьдесят вёрст, чем основательно сковал действия мамонтовской конницы и блокировал поступление резервов. Поняв это, Мамонтов, вместе того чтобы наступать в направлении Лисок, пошёл на запад, переправился через Дон и соединился с корпусом генерала Шкуро. Тысячи казаков его корпуса «осели» по дороге в донских станицах, таща за собой множество трофеев. Опять же я не преувеличиваю: из семи тысяч сабель в корпусе Мамонтова осталось не более двух. Сразу же после того как Шкуро овладел Воронежем, Мамонтов отправился на «заслуженный» отдых в Новочеркасск и Ростов, где его под оглушительное «ура!» носили на руках как национального героя. Что касается корпуса, то численность его сильно уменьшилась.

И всё же наступление белых успешно продолжалось. Главное ядро Добровольческой армии Май-Маевского уже приближалось к Москве.

Это породило истерический призыв Троцкого:

«Белогвардейская конница прорвалась в тыл нашим войскам и несёт с собой расстройство, испуг и опустошение пределов Тамбовской губернии... На облаву, рабочие и крестьяне! Ату белых! Смерть живорезам!»

В этом же воззвании большевистский наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета грозил казачеству:

«Вы в стальном кольце. Вас ждёт бесславная гибель. Но в последнюю минуту рабоче-крестьянское правительство готово протянуть вам руку примирения».

Советская газета «Экономическая жизнь» вынуждена была констатировать:

«Как это ни тяжело, но в настоящее время необходимо отказаться от дальнейшего продвижения в Сибири и все силы и средства мобилизовать для того, чтобы защитить само существование Советской Республики от деникинской армии».

Казалось, ещё никогда, с того момента как вспыхнула гражданская война, звезда Антона Ивановича Деникина не сияла так ярко и величественно! А что тут удивительного? Победителя способны воспевать даже враги.

31

Никогда ещё Советской Республике не угрожала такая смертельная опасность, как в октябре 1919 года. В руках белых оказались Тамбов, Воронеж, Орел, Курск и многие другие города Центра России. На Восточном фронте Колчак отбросил красных за реку Тобол.

Взволнованный Ленин пишет полное тревоги письмо члену Реввоенсовета Сергею Ивановичу Гусеву, который на самом деле был Яковом Давидовичем Драбкиным – в те времена без псевдонима не обходился, пожалуй, никто, особенно если этот человек принадлежал к высшим эшелонам власти. Вот что было в этом письме:

«Тов. Гусев! Вникая в письмо Склянского (о положении дел 15.IX) и в итоги по сводкам, я убеждаюсь, что наш РВС работает плохо.

Успокаивать и успокаивать, это – плохая тактика. Выходит «игра в спокойствие».

А на деле у нас застой – почти развал.

На Сибирском фронте поставили какую-то сволочь Ольдероге и бабу... и «успокоились». Прямо позор! А нас начали бить. Мы сделаем за это ответственным РВСР, если не будут приняты энергичные меры. Выпускать из рук победу – позор.

С Мамонтовым застой. Видимо, опоздания за опозданием. Опоздали войска, шедшие с севера на Воронеж. Опоздали с перекидкой 21-й дивизии на юг. Опоздали с автопулемётами. Опоздали с связью. Один ли главком ездил в Орел или с вами, дело не сделали. Связи с Селивачёвым не установили, надзора за ними не установили, вопреки давнему и прямому требованию ЦК.

В итоге и с Мамонтовым застой, и у Селивачёва застой (вместо обещанных ребячьими рисуночками «побед» со Дня на день – помните, эти рисуночки вы мне показывали? И я сказал: о противнике забыли!).

Если Селивачёв сбежит или его начдивы изменят, виноват будет РВСР, ибо он спал и успокаивал, а дела не делали. Надо лучших, энергичнейших комиссаров послать на юг, а не сонных тетерь.

С формированием тоже опаздываем. Пропускаем осень, а Деникин утроит силы, получит и танки и проч. и проч. Так нельзя. Надо сонный темп работы переделать в живой.

Ответьте мне (через Л.А. Фотиеву).

16.IX.1919. Ленин.

Видимо, наш РВСР «командует», не интересуясь или не желая следить за исполнением. Если это общий наш грех, то в военном деле это прямо гибель».

Не случайно 15 октября Политбюро ЦК партии большевиков подчеркнуло, что необходимо «...вопрос о Северном и Западном фронтах рассматривать лишь под углом зрения безопасности Московско-Тульского района в первую очередь...». Ленин потребовал усилить руководство Южного фронта. И тут вспомнили о Сталине и о его «железной руке».

Своенравный Иосиф Виссарионович тут же поставил перед ЦК три непременных условия, лишь при выполнении которых он согласится выполнять поставленную перед ним задачу на Южном фронте: во-первых, Троцкий не должен вмешиваться в дела Южного фронта и вообще не должен переходить за его разграничительные линии; во-вторых, с Южного фронта должен был немедленно отозван целый ряд работников, которых он, Сталин, считает непригодными восстановить положение в войсках; в-третьих, на Южный фронт должны быть немедленно командированы новые работники по его, Сталина, выбору. Перепуганный Деникиным ЦК безропотно принял эти условия.

На следующий день после принятия решения Политбюро Владимир Ильич Ленин читал записку, направленную на его имя Сталиным. В этой записке Сталин выражал крайнее удивление тем, что ещё месяца два назад главком Сергей Сергеевич Каменев не возражал против нанесения удара по белым с запада на восток через Донецкий бассейн и считал это направление основным. И всё же такой удар не был нанесён: главком ссылался на то, что необходимая для этого перегруппировка войск заняла бы слишком много времени и была бы на руку Деникину. Теперь же, как полагал Сталин, сложилась совершенно иная обстановка: 8-я армия передвинулась и смотрит прямо на Донецкий бассейн, таким же образом нацелился на него и кавалерийский корпус Будённого. Кроме того, прибавилась новая сила – латышская дивизия, которая через месяц, обновившись, может превратиться в значительную силу.

Ленин ещё не дочитал до конца записку, далёкую от традиционной военной терминологии (чего стоили такие перлы, как «удар с запада на восток» или же «армия передвинулась и смотрит прямо на Донецкий бассейн»!), как секретарь доложил ему, что пришёл Сталин и просит его принять.

   – Просите! – обрадованно воскликнул Ленин, отдавая предпочтение живому общению с автором записки, в ходе которого можно будет лучше узнать замысел Сталина и поговорить с ним.

Сталин вошёл в кабинет неторопливо, будто всё то, что происходило на фронте, говорило не об опасности, нависшей не только над Москвой, но и над всей кремлёвской властью, а о полном благополучии на полях сражений. Ответив на крепкое, но нервное рукопожатие Ленина, он невозмутимо опустился в предложенное ему кресло.

   – Иосиф Виссарионович, да вы настоящий провидец, какое у вас превосходное чутьё! Как вы догадались, что именно в этот момент я изучаю вашу записку? – И, не ожидая ответа, продолжил, приводя себя в возбуждение: – Да, да, мы на волоске от гибели, обратите внимание на эту карту! Там же сплошные синие стрелы, направленные прямо в сердце республики! Белые почти у ворот Москвы! Надо признать, даже переступив через самих себя, что этот Деникин, несомненно, обладает качествами полководца. А посмотреть на его фотографию, так и не подумаешь – тихоня, тугодум! – Он помолчал, глядя, какова будет реакция Сталина, но тот сидел молча, будто и не слышал восклицаний Ленина. – И представьте, эти дундуки, замшелые военспецы, забросали меня кипой всяческих планов, которые невозможно не то что применить на деле, но даже переварить в голове! И при малейшем их рассмотрении становится понятно, что они вопиюще противоречат друг другу!

Сталин долго не отвечал, как бы думая о своём. Наконец неторопливо произнёс:

   – Было бы удивительно, Владимир Ильич, если бы ведомство великого полководца товарища Троцкого работало по-другому. На первых порах я наивно предполагал, что в этих авгиевых конюшнях, где сам чёрт ногу сломит, товарищ Троцкий взлелеял рассадник путаников и бездельников. Но ныне я пришёл к совершенно твёрдому убеждению, что в этом ведомстве окопались не путаники и бездельники, а настоящие вредители.

Ленин, мелкими шажками меривший тесный кабинет, при этих словах Сталина враз остановился.

   – Вредители?! – изумлённо переспросил он, вскидывая ладони к лацканам пиджака. – Неужели вы полагаете, что товарищ Троцкий страдает политической близорукостью? Кажется, это на него не похоже.

   – Политическая близорукость – слишком мягкое определение, – продолжал Сталин. – Хотя и политическая близорукость, как учит нас опыт революционной борьбы, не такое уж безобидное качество. Как это кажется иным «стратегам» в нашей партии.

Ленин слегка поморщился: на кого это намекает этот немногословный скрытный грузин, в чьём лексиконе самыми любимыми были хлёсткие политические ярлыки?

   – А давайте-ка лучше займёмся вашей запиской, время ли сейчас до политических дискуссий? К тому же, как бы мы сейчас ни критиковали товарища Троцкого, отступление наших войск не приостановится. – Ленину не хотелось вот запросто «сдавать» Троцкого, и он поспешил перевести разговор в другое русло. – Чем же вас не устраивает план главкома, предписывающий Шорину наступать на Новороссийск через донские степи?

   – План главкома, предписывающий Шорину наступать через донские степи, – Сталин почти слово в слово повторил фразу Ленина, – должен быть решительно отвергнут, и чем скорее, тем лучше, хотя бы потому, что по линии, по которой главком предлагает вести наступление, может быть, и удобно летать нашим авиаторам, но уж совершенно невозможно будет двигаться нашей пехоте и артиллерии. Нечего и доказывать, что этот сумасбродный план в условиях абсолютного бездорожья грозит нам полным крахом. Нетрудно понять, что этот поход через казачьи станицы, как это показала недавняя практика, может лишь сплотить казаков против нас вокруг Деникина для защиты своих станиц. Нужно ли доказывать, что этот так называемый план может лишь усилить влияние белых?

   – Аргументация железная! – воскликнул Ленин.

   – Стальная, – усмехнулся в усы Сталин.

   – Иными словами, Иосиф Виссарионович, вы предлагаете отменить план, который поддерживает товарищ Троцкий?

   – Вот именно. Впрочем, этот так называемый план уже отменила сама жизнь.

   – Каков же ваш план? – Ленин изобразил живую заинтересованность.

   – План этот чрезвычайно прост. – Сталин заговорил уже без иронии, по-деловому жёстко. – Этот план предусматривает нанесение основного удара через Харьков-Донецкий бассейн на Ростов.

   – И в чём же его преимущества? – нетерпеливо спросил Ленин.

   – Преимущества нашего плана очевидны. – Сталин не произнёс слова «моего», заменив его словом «нашего», не уточнив, однако, кого он, кроме себя самого, относит к числу авторов плана. И потому трудно было понять, что стоит за этим «нашим» – чрезмерная скромность или же стремление показать, что именно за такой план ратуют значительные силы в партии. – Во-первых, здесь мы будем иметь среду не враждебную, наоборот, симпатизирующую нам, что облегчит наше продвижение. Во-вторых, мы получаем важнейшую железнодорожную сеть – Донецкую и основную артерию, питающую армию Деникина, – линию Воронеж – Ростов. В-третьих, этим продвижением мы рассекаем армию Деникина на две части, из коих Добровольческую оставляем на съедение Махно, а казачьи армии ставим под угрозу захода им в тыл. – Сталин властно перечеркнул изображённый на карте район предстоящих действий резким взмахом ладони. – В-четвёртых, мы получаем возможность поссорить казаков с Деникиным, который в случае нашего успешного продвижения постарается передвинуть казачьи части на запад, на что большинство казаков не пойдёт. И, наконец, в-пятых, мы получаем уголь, а Деникин остаётся без угля. Таковы аргументы, требующие немедленной отмены так называемого плана товарища Троцкого, пагубного для Советской Республики, и таковы аргументы, наглядно подтверждающие необходимость срочного принятия и осуществления на практике нашего плана.

На предельно сосредоточенном лице Ленина, жадно ловившего каждое слово Сталина и едва удерживавшего себя от того, чтобы не вклиниться в сталинскую речь, вспыхнуло изумление.

   – Да вы, батенька мой, просто военный стратег! – восхищённо и даже с некоторой завистью воскликнул он. – Ну-ка, признавайтесь как на духу, откуда у вас прорезались такие способности? Это же превосходный план, превосходный! – И Ленин снова забегал по кабинету маленькими шажками.

Сталин оставался невозмутимым. Он обожал похвалу, но никогда этого не показывал.

   – Без принятия этого плана, Владимир Ильич, – непререкаемо произнёс Сталин, – моя работа на Южном фронте становится бессмысленной и никому не нужной, что даёт мне право или, вернее, обязывает меня уйти куда угодно, хоть к чёрту.

   – Узнаю твёрдокаменного большевика, – радостно улыбнулся Ленин: он уважал людей, выдвигающих ультиматумы, вероятно, потому, что и сам любил прибегать к ультиматумам. – Успокойтесь, надеюсь, мы докажем нашим недоразвитым военспецам, что наш план – это удар, поистине сокрушительный удар по Деникину, после которого сей прославленный главарь Белого движения уже вряд ли сможет оправиться! Хотя, – Ленин пожевал губами, видимо в чём-то сомневаясь, – даже невооружённым взглядом видно, что путь от Царицына до Новороссийска всё же короче...

   – Путь от Царицына до Новороссийска, – спокойно отреагировал Сталин, – на самом деле может оказаться гораздо длиннее, потому что он проходит через враждебную классовую среду. И наоборот, путь от Тулы до Новороссийска может оказаться гораздо короче, потому что он идёт через рабочий Харьков, через шахтёрский Донбасс.

   – Вы абсолютно правы! – горячо поддержал его Ленин. – Я немедленно дам указание Полевому штабу срочно заменить изжившую себя директиву. Главный удар будем наносить Южфронтом в направлении на Харьков – Донбасс – Ростов!

И Ленин с присущим ему энтузиазмом стремительно обозначил ребром ладони линию, по которой должно пойти решительное наступление красных войск.

Сталин выходил из ленинского кабинета с чувством полного удовлетворения: мало того что Ильич одобрил его план, удалось ещё раз «проехаться» по Иудушке-Троцкому, от влияния которого никак не может избавиться Ленин и Которому рее ещё продолжает доверять. Ничего, придёт время, неминуемо придёт, когда сей «стратег» будет ползать перед ним, Сталиным, на коленях! И уж он, Сталин, сумеет доказать, что Троцкий всё делал для того, чтобы обеспечить победу Деникину и тем самым нанести поражение Красной Армии!