Текст книги "За Россию - до конца"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

   – Кто знает, кто знает! – загадочно и с ещё более заметным кокетством воскликнула Люба. – Разве мы обладаем пророческим даром предугадывать свою судьбу?

   – Да, вы правы. – Я посерьёзнел. – В наше время предсказание судьбы – занятие безнадёжное. – Я внимательно посмотрел на неё и с тревогой подумал о том, что, наверное, долго не смогу забыть эту женщину. – Но вы же – цыганка? Не станете отрицать? А цыгане – прекрасные предсказатели.

   – К сожалению, я не цыганка, хотя мне все говорят, что во мне есть что-то цыганское. Я – терская казачка.

   – Марьяна из Старогладковской? – пошутил я, вспомнив «Казаков» Толстого.

   – А вам не кажется, Дмитрий, что мы чрезмерно увлеклись литературными образами, – неожиданно охладила она меня. – Пора поговорить о деле.

   – Я ждал этого, – поддержал я её озабоченный тон. – Но прежде я хотел бы выяснить один крайне важный для меня вопрос.

   – Какой же? – насторожилась она.

   – В этом доме я должен был встретиться с мужчиной. А встретил вас.

   – Ничего удивительного, – поспешно ответила она. – Вам не следует тревожиться. Григорий Маркович вынужден был срочно выехать в Новочеркасск и все дела он переложил на мои хрупкие плечи.

   – Понятно. – Я решил больше не задавать вопросов, которые сейчас могли быть неуместными.

   – Я в курсе вашего задания, – продолжала Люба, и я поразился, насколько быстро она превратилась из обаятельной, кокетливой девушки в серьёзного, делового агента. – На мою долю выпала задача облегчить вам его успешное выполнение. Хотите, я коротко обрисую вам обстановку, в которой вам предстоит работать?

   – Безусловно, хочу, – поспешил заверить её я, чувствуя, как хмель постепенно выветривается из моей головы.

   – Так вот, слушайте. Вы, наверное, знаете, что, отправляясь на Дон, Деникин и другие генералы, прежде всего Корнилов, рассчитывали на активную помощь донского казачества. Прежде всего на генерала Каледина. Отсюда и избранный ими маршрут – Новочеркасск. Надеюсь, имя «Каледин» вам что-либо говорит?

   – Конечно, – подхватил я. – Мне о нём много рассказывал отец. Ведь они вместе воевали на русско-германском фронте. Каледин сменил Брусилова на посту командующего Восьмой армией и особенно отличился во время известного наступления весной и летом шестнадцатого года. А когда Брусилов стал Верховным главнокомандующим, то тут же снял Каледина с должности. В июне прошлого года Донской войсковой круг избрал Каледина атаманом. Отец рассказывал, что он – человек завидного мужества. Чего стоит эпизод, когда Каледин в ходе ожесточённого боя спокойно сидел в Карпатах на горном утёсе вместе с Деникиным. А ведь был жесточайший обстрел наших позиций противником!

Я намеренно рассказывал обо всём этом слишком пространно, чтобы показать свои знания.

   – Всё, что вы рассказываете, – увы, уже в прошлом, – прервала меня Люба. – А значит, принадлежит истории, не более того. Нам же, вернее, прежде всего вам нужно в деталях знать о том, что происходит сегодня, и по возможности предугадать, как будут развиваться события завтра.

   – Согласен и умолкаю. – Я изобразил из себя послушного подчинённого.

   – Так вот, теперь уже можно сказать, что вожди Белого движения, мягко говоря, переоценили возможности донского казачества, как, впрочем, и кубанского, и терского, – с некоторой иронией произнесла Люба. – Казачество боится, что его втянут в новое кровопролитие. Большевизм, как зараза, въедается в казаков. И Каледин лучше всех понимает, что генералам и офицерам, бегущим на Дон, грозит смертельная опасность. Когда Деникин приехал наконец в Новочеркасск, Каледин, с одной стороны, был рад встрече со своим боевым сослуживцем, а с другой – откровенно предупредил его, чтобы тот, пока не прояснится обстановка, благоразумно переждал бы события где-нибудь на Кавказе или в кубанских станицах. Хотя и уверял, что на Дону приют ему обеспечен. Но, сами понимаете, Деникин приехал сюда вовсе не для того, чтобы искать место для отдыха, а для того, чтобы, собрав силы, воевать с большевиками. Каледин откровенно рассказал Деникину, что обстановка на Дону для организации Белого движения в настоящий момент крайне неблагоприятна. – Люба немного помолчала. – Кстати, Деникин был поражён той переменой, которая произошла с Калединым. Он увидел человека, который словно враз постарел, осунулся и был придавлен страшным горем. Он рассказывал, что глаза у Каледина были усталые, потухшие. А причина была одна – он уже не верил, что можно преодолеть катастрофу и победить красные войска, которые идут на Дон.

   – И что же Деникин? – нетерпеливо спросил я.

   – К его чести, не затаил обиды. Вы же знаете его – он не держит зла, а ведь это прекрасное качество человека, недоступное многим. Он решил последовать совету Каледина и до приезда в Новочеркасск Корнилова перебрался с Марковым на Кубань. А в начале декабря, едва Корнилов появился в Новочеркасске, он со своими сподвижниками тотчас же вернулся назад. Вы что-нибудь слышали о Савинкове?

   – Почти ничего, – слукавил я, давая ей возможность подробнее проинформировать меня о всех деятелях Белого движения.

   – Авантюрист высшей пробы! – запальчиво воскликнула Люба, будто я противоречил ей, доказывая обратное. – Вы, наверное, не знаете о том, что в своё время он предлагал генералу Краснову сместить Керенского и возглавить Временное правительство? И в то же время заискивал перед Керенским. Белое движение едва начало делать первые шаги, как этот хищный ястреб, нет, скорее, чёрный ворон примчался в Новочеркасск. И тут же явился к генералу Алексееву, затем к Каледину. Он пытался доказать, а красноречия ему не занимать, что Белое движение обречено на неминуемый провал, если его будут возглавлять только генералы. Он утверждал, что такое движение народ не поддержит, ибо увидит в нём лишь контрреволюцию, решившую возвратить прошлое. А вот если он, Савинков, и его соратники включатся в борьбу, разумеется при условии предоставления им высоких должностей, то это уже будет воспринято как движение демократическое.

   – И что же генералы? – Я сгорал от нетерпения узнать всё до малейших подробностей. У меня в голове уже вырисовывалось содержание того первого донесения, которое я отправлю в Москву.

   – Неужели вам не понятно? – укоризненно спросила Люба. Кажется, в этот момент она стала разочаровываться во мне как в разведчике. – Генералы этого Савинкова на дух не переносят. И всё же – ну не парадокс ли это?! – он таки поколебал Алексеева и Каледина. Алексеев сказал, что считал бы полезным привлечь к организации движения людей левой ориентации. А Каледин даже решил, что участие таких людей уменьшит давление на него социалистов в среде казачества. И только Деникин выступил против. Он прямо сказал, что считает Савинкова человеком глубоко аморальным, не брезгающим ничем, когда дело касается его личной карьеры и личной выгоды. И что участие Савинкова и его группы правых эсеров в Белом движении не даст Добровольческой армии ни одного солдата, ни одного рубля и не вернёт на стезю государственной деятельности ни одного донского казака, а лишь вызовет недоумение, а то и протест среди офицеров.

   – С Савинковым всё ясно, – прервал я Любу, почувствовав, что она уходит от главного. – Мне было бы куда интереснее и полезнее узнать, каково сейчас положение тех войсковых сил, которыми командует Деникин.

И сразу же почувствовал, что сделал промашку: Люба как-то удивлённо посмотрела на меня.

   – Впрочем, – решив смягчить ситуацию, добавил я, – я не могу и не хочу влиять на содержание тех сведений, которые вы сочтёте возможным сообщить мне. Считайте это проявлением любопытства.

   – Кажется, вы далеко уже не мальчик, – заставила себя улыбнуться Люба и посмотрела на меня уже чисто по-женски.

   – Увы, – только и смог промолвить я.

   – Скажу лишь, что вы зря не принимаете в расчёт Савинкова. Тем более что он сыграл определённую роль и в вашей судьбе.

   – В моей судьбе?! – Я был как громом поражён. – Каким образом?

   – Об этом не сейчас, – отсекла она мой нетерпеливый вопрос. – Разумеется, вы вправе спросить о положении войск, которые противостоят большевикам. На весну этого года численность армии – около четырёх тысяч человек, отборные, преданные белому делу люди. Армия всё время пополняется, исключительно на добровольных началах: каждый доброволец даёт подписку прослужить четыре месяца, беспрекословно повинуясь своим командирам.

«Господи, – моему удивлению не было предела, – и это говорит мне красивая молодая женщина, назначение которой – любить и быть любимой, а не излагать суконным языком сведения, которые гораздо естественнее звучали бы из уст какого-нибудь хорошо осведомленного штабиста».

Люба продолжала всё так же деловито и серьёзно:

   – Положение армии не из лёгких. С января этого года офицерам положен оклад сто пятьдесят рублей в месяц, солдатам – пятьдесят рублей. Хотя деньги совершенно обесценены и суммы эти – нищенские! С вооружением пока тоже плохо. У донских казаков на складах полно всякого оружия и боеприпасов, но попробуйте взять у них хоть одну винтовку! Тут надо действовать или с помощью обыкновеннейшего воровства, или же путём подкупа. Поначалу в армии не было ни обоза, ни полевых кухонь, ни тёплых вещей, ни сапог. Не далее как два месяца назад добровольцы украли два трёхдюймовых орудия в одной из дивизий, самовольно бросивших Кавказский фронт против турок. Да-да, отряд совершил набег вёрст за полтораста от Новороссийска и силой отбил эти орудия. Два других орудия украли на войсковом складе у донских казаков. Одну батарею купили у вернувшихся с германского фронта казаков-артиллеристов. Это стоило командиру Георгиевского батальона полковнику Тимановскому десять бутылок водки и пять тысяч рублей.

   – Безрадостная картина, – заключил я. – Выходит, большевики зря так опасаются Добровольческой армии?

   – Не скажите, – горячо возразила Люба. – Армия растёт и обещает постепенно превратиться в грозную силу. Если бы донские казаки пошли за Калединым и соединились с Добровольческой армией, она уже сейчас была бы способна прогнать красных со всего Северного Кавказа. Трагедия Каледина в том, что казаки, по существу, предали его. Вы, наверное, слышали, что Каледин застрелился?

   – Да-да, до меня доходили эти слухи, но, честно говоря, я им не верил.

   – Увы, слухи эти соответствуют действительности. – Люба произнесла эти слова с печалью.

   – Было немало и таких фактов, – продолжала она, – когда казаки выдавали офицеров большевикам за приличное вознаграждение. Но, повторяю, армия растёт, набирает силу. Она всё время пополняется офицерской молодёжью. Прекрасные юноши! Недавно один из таких юнцов старался изо всех сил доказать, что ему уже шестнадцать лет и что он имеет полное право служить добровольцем. Другой спрятался под кроватью, когда его пришли разыскивать родители. Оказывается, этот юнец вручил им фальшивое удостоверение, согласно которому он зачислен в один из батальонов.

Рассказывая обо всём этом, Люба не сообщала мне главного: каковы сегодня планы Добровольческой армии. Это меня настораживало, хотя я и понимал, что она могла этого не знать.

   – В феврале Добровольческая армия вынуждена была покинуть Ростов, – снова заговорила Люба. – Кстати, знаете, какое письмо написал из Ростова генерал Алексеев своим близким?

   – Любопытно узнать.

   – Я запомнила несколько фраз, – похвасталась Люба. – Вслушайтесь в них, они звучат как музыка: «Мы уходим в степи. Можем вернуться, только если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы». Каково?

   – Прекрасные строки! – Я постарался вложить в свои слова как можно больше искренности. – Что ж, по-своему эти люди тоже любят Россию.

Люба задумчиво посмотрела на меня.

   – Давайте ещё по бокалу цимлянского, да пора и отдохнуть, – неожиданно предложила она. – Честно говоря, я устала от такого делового и, признаюсь, скучного разговора. Но Григорий Маркович велел мне ввести вас в курс дела, чтобы помочь как можно лучше выполнить вашу миссию!

   – А каковы наши планы назавтра? – поинтересовался я.

   – Утро вечера мудренее, – уклонилась она от ответа. – Вам следует отдохнуть перед дальней дорогой. Думаю, что вы будете спать богатырским сном.

   – Разве можно говорить о сне, находясь рядом с вами? – Меня вдруг потянуло на комплименты, хотя глаза уже слипались: безумно хотелось спать.

   – После такой дороги – можно. Устраивайтесь на ночлег в спальне, – распорядилась Люба.

   – А вы? Я не стесню вас? Предпочёл бы уступить вам спальню, сам же вполне могу устроиться вот на этом диване. Он такой широкий и удобный.

   – Я не привыкла укладывать гостей на диванах, – улыбнулась Люба. – Вы что, забыли традиции кавказского гостеприимства?

«После такой улыбки мне, кажется, будет не до сна», – подумал я и пожелал Любе спокойной ночи.

Уже лёжа в постели и вспоминая недавнюю беседу, я вдруг поразился одному обстоятельству, на которое во время разговора не обратил внимания. Люба рассказывала о Добровольческой армии и её генералах совсем не так, как это должен был делать связной – тайный агент красных. Не враждебность, а сочувствие Белому движению – вот что отчётливо проявлялось во время нашей беседы... «Вероятно, это какой-то хитроумный трюк опытной разведчицы, предпринятый с целью моей проверки», – не найдя другого объяснения, решил я и заснул.

Не знаю, долго ли я спал, но что-то заставило меня пробудиться.

В комнате было темно, но в этой тьме колебалось светлое пятнышко. Я понял, что это был огонёк горящей свечи. Я шире раскрыл глаза и вдруг увидел, что рядом с моей кроватью стоит со свечой в руке совершенно нагая женщина. В первый момент мне почудилось, что всё это я вижу в прекрасном сне, но, вглядевшись попристальнее в лицо женщины, понял: да ведь это же она, Люба!

Увидев, что я проснулся, Люба поставила свечу на тумбочку, не погасив её, и с негромким смехом сбросила с меня простыню, которой я укрывался. Откровенно скажу, что я привык спать нагишом, ночью меня стесняли даже трусы. Надо ли уточнять, что сейчас я предстал перед Любой во всей своей «красе».

Не произнеся ни единого слова, Люба стремительно легла в постель и очутилась в моих объятиях.

Я растерялся от неожиданности. Но мужское желание пробудилось во мне с такой яростью, что я не раздумывая схватил Любу в охапку, намереваясь опрокинуть её на спину, как это и делается в таких случаях. И тут же ощутил Любино сопротивление, почувствовав, что эта девушка наделена поистине мужской силой.

   – Не торопись, я сама хочу вести тебя, – задыхаясь, прошептала она.

Страсть её была такой буйной и сумасшедшей, какой я ещё никогда не испытывал, хотя мне уже приходилось иметь дело с женщинами. Она стонала, впивалась в мои губы зубами, как кошка, царапала мои плечи и спину ногтями. Весь поглощённый плотскими желаниями, я был в совершеннейшем восторге.

«Неужели она отныне будет моей? Будет навсегда?» – спрашивал я себя, уже страшась даже мысли о том, что она когда-нибудь покинет меня. Мне казалось, что без этой женщины я не смогу жить.

Мы забыли обо всём: о революции и о войне, о красных и белых, об опасностях, которые ждут нас впереди, о неизведанном будущем...

Очнулись мы от любовных утех лишь на восходе солнца. Где-то совсем рядом прокричал петух, его задорное кукареканье вызвало на моём лице улыбку: это не заполошная Москва с её лязганьем трамваев по рельсам или туком копыт битюгов по булыжной мостовой, это Ростов – полугород, полудеревня, и как это чудесно, как сладостно веет от этого петушиного кукареканья детством, милым моим детством!

   – Чего ты улыбаешься? – насторожилась Люба. – Наверное, смеёшься надо мной? И осуждаешь?

   – Восхищаюсь! – успокоил я её, обняв так крепко, что она застонала. – Ты – само чудо, сама мечта!

   – Все мужчины так говорят, – усмехнулась Люба.

«Сколько же у тебя было этих мужчин. – Я почувствовал, как во мне подспудно зарождается ревность, но тут же подумал: – Да если бы она не знала мужчин до встречи со мной, разве могла быть столь огненно-страстной?»

Мы долго лежали умиротворённые и счастливые тем, что доставили друг другу столько упоительного счастья. Наконец Люба заговорила.

   – Скажи, Дима, – легко и свободно она перешла на «ты». – Зачем люди воюют? Разве можно уничтожать друг друга ради каких-то идей? Или из-за того, чтобы переделить богатство? Как было бы прекрасно, если бы люди просто жили – любовью, простыми человеческими мечтами, надеждами, восхищались прекрасным, приносили друг другу только радость!

Мне не хотелось философствовать, и я, лишь для того чтобы показать, что внимательно её слушаю, изредка повторял:

   – Да, да, ты права, права!

   – Увы! Нам предстоит воевать и воевать. И как хорошо, что мы умудряемся ещё и любить. Даже когда гремят бои.

Мне неприятно было слышать эти слова. Я вдруг увидел, как на поле боя, под свистом пуль Люба предаётся любви с каким-нибудь добровольцем, радуясь, что этим она бросает вызов ненавистной войне. И несколько и сам настроился на философский лад.

Утверждают, мысленно рассуждал я, что кроме людей искренних существуют ещё и лицемеры. Ложь! Я утверждаю, что всё человечество насквозь пропитано лицемерием. И если оно станет с негодованием отвергать это моё убеждение, то пусть ответит мне на простейший вопрос: почему оно, человечество, дикие оргии половой жизни, полные бесстыдства и звериной похоти, прикрывает для маскировки святым и чистым словом – любовь? Почему? Почему ставшая до наглости банальная фраза «Я тебя люблю», которой вопиют во все века все континенты земли, в переводе на простой житейский язык означает почти всегда «Я тебя хочу»?

Пусть ответит. Уверен, что ответа не будет, а я буду заклеймён как злостный циник и законченный мизантроп.

Мне вдруг захотелось поделиться этими мыслями с Любой, но я вовремя остановил себя. Зачем? Всё равно в этом мире ничего не изменится: ни Люба, ни я, ни война, в водоворот которой нас ввергли люди, которым непонятно что на свете нет ничего выше любви. Эта моя мысль входила в явное противоречие с предыдущей, но разве вся наша жизнь не соткана из сплошных противоречий?

   – В одном часе любви – целая жизнь, – послышался словно издалека голос Любы, и она поцеловала меня. – Ты не презираешь меня за то, что я сама к тебе пришла?

   – Я боготворю тебя! – Моё восклицание было совершенно искренним. – Кстати, ты прекрасно знаешь литературу. Ты только что произнесла фразу Бальзака, не так ли?

   – Нет, это Бальзак позаимствовал её у меня! – задорно пошутила Люба и, встав с постели, стала одеваться.

   – Каковы наши дальнейшие планы? – поинтересовался я.

   – Сейчас поедем в Егорлыцкую, – коротко и уже по-деловому ответила Люба.

   – Почему именно в Егорлыцкую? – Название этой станицы мне ничего не говорило.

   – Тебе же надо к Деникину? Вот потому-то и в Егорлыцкую.

16

Из записок поручика Бекасова:

Солнце уже садилось, когда мы вышли к берегу Дона, где нас должна была поджидать бричка с нанятым Любой казаком. Она заверила меня, что казак этот надёжный, стоит за красных и ни разу не был уличён в предательстве. После того что у меня произошло с Любой этой ночью, я полностью доверился ей.

Перед тем как выйти из дома, Люба велела мне переодеться в простую и изрядно поношенную крестьянскую одежду – длинную рубаху из грубого полотна и яловые сапоги, порыжевшие от времени. Сама тоже переоделась в старенькое ситцевое платьице, хотя и в нём она была всё так же обаятельна. Это дало мне повод сказать ей шутливо: «Во всех ты, душенька, нарядах хороша». Про себя же подумал, что для той роли, которую ей предназначили, она была слишком броской, а потому крайне уязвимой.

Люба благоразумно решила, что ехать мы будем только с наступлением темноты, а день пережидать где-нибудь в степи, укрывшись в кустарнике или же в копне сена.

Это её решение охотно одобрил рыжебородый казак, назвавшийся Лукой. Я сразу заметил, как жадно глянул он на Любу своими бесцветными водянистыми глазами, в которых сверкнул плотоядный огонёк.

   – Располагайтесь в ивняке, – посоветовал он. – Там холодок и можно схорониться от дурного глазу. А я туточки, под яром, в заводи с удочкой посижу. Авось и уху сварганим.

Место, в котором мы обосновались, было и впрямь скрытное. Берег порос густым ивняком. В этом месте Дон делал крутой поворот, словно ему надоело нести свои спокойные мощные воды напрямик. Берега здесь были очень живописны, крутояры отливали золотом. Волна лениво лизала прибрежный песок. Мы с Любой вволю накупались, пока не начали сгущаться сумерки. Купались нагишом и уже совершенно не стеснялись друг друга. Мне чудилось, что я знаю Любу и живу с ней много лет.

Наконец вернулся Лука. В руке он держал кукан из толстой ивовой ветки, на котором висел громадный сазан.

   – Какое чудо! Ай да рыбак! – радостно воскликнула Люба, и казак снова посмотрел на неё таким взглядом, каким, вероятно, смотрит на желанную добычу хищник.

Лука сноровисто развёл костёр из сушняка, которого вдоволь валялось на берегу, воткнул в песок две рогатины, примостил на них ведёрко с водой.

   – А ты, девка, – по-свойски обратился он к Любе, – давай чисть да потроши рыбину. Или не умеешь?

   – Справлюсь! – пообещала Люба.

   – Тады поспешай, пока вода не нагрелась, рыбу треба ложить в холодную воду. Вот тебе тесак.

Люба подошла к прыгавшему на траве сазану и принялась чистить сверкавшую серебром чешую. Сазан то и дело вырывался из её рук, и она хохотала.

   – Гарная казачка! – одобрил Лука. – Таперича сбегай к воде, сполосни его хорошенько.

Приняв из рук Любы вымытую рыбину, он порезал её на крупные куски и положил в ведро. Потом очистил несколько крупных луковиц и опустил их в уже кипевшую воду.

   – Дюже жаль – картошки нема, – сокрушённо произнёс он. – Хорошо ещё, сольцы с собой прихватил.

Вскоре уха была готова. От её ароматного запаха у меня едва не закружилась голова.

   – Хлебать будем из ведёрка, – сказал Лука, – я с собой сервизов не вожу. А под ушицу у нас найдётся?

   – А как же! – задорно отозвалась Люба. – В Греции всё есть!

   – В какой такой Греции? – насторожился Лука.

   – Страна такая есть, – пояснила, улыбаясь, Люба. На её лице играли отблески костра.

   – Та хай вона перевернётся кверх днищем, та Греция! – весело сказал Лука. – Зато у нас Дон есть, и нам ничего больше и не треба!

Люба вытащила из сумки бутылку водки. Запасливая она была, Любушка!

Мы выпили из металлической кружки, передавая её друг другу, закусили сочными солёными помидорами и принялись за уху. Она была прекрасна, да что там прекрасна – просто восхитительна! То ли потому, что мы успели изрядно проголодаться, то ли Лука был такой отменный мастер «сочинять» уху, то ли аппетит развился после доброй чарки...

   – А таперича тронулись, – решительно сказал Лука, когда уже заметно стемнело и на небе зажглись звёзды.

Лука запряг коней, которые паслись на прибрежном лугу. Мы сели в бричку на пахучее свежее сено. Лука громко чмокнул губами, кони с места пошли мелкой рысцой.

Над Доном всходила луна, вода в реке засеребрилась. Где-то в стороне города прогремели выстрелы. Потом всё стихло.

   – И кто её, паскуду, просит светить? – возмущённо изрёк Лука.

   – Эх ты, Лука, – с укоризной сказала Люба. – Простая твоя душа. Ничего не смыслишь в красоте.

   – Красотой сыт не будешь, – лениво отмахнулся тот.

Ехали мы долго, и я задремал, пока не почувствовал, что бричка остановилась.

   – Дальше не поеду, – услышал я сердитый голос Луки. – Давеча в станице каких-то солдат видел. Переночуем в стелу.

На все уговоры Любы ехать дальше он угрюмо молчал, давая понять, что он здесь хозяин и вопрос решён.

Когда к уговорам подключился я, пытаясь доказать, что мы не можем терять время, так как очень спешим, он огрызнулся:

   – На тот свет успеется. Опять же коням передых нужен, или как?

Я сразу догадался, что он лукавит, придумывая разные причины, чтобы заночевать в степи. Но делать было нечего, пришлось согласиться.

Луна поднялась высоко, и стало совсем светло. Лука быстро разыскал у лесополосы стожки свежескошенной травы.

   – Лягайте, – почему-то усмехнулся он, кивая на стожок. – А я чуток в бричке сосну.

Мы с Любой повалились на сено. Я попытался сразу же привлечь её к себе, но она сказала непривычно резко, отодвигая мои руки:

   – Давай спать. Что-то я дюже притомилась.

«Что это она на казачий говорок перешла?» – подумал я, но подчинился. Мне и самому хотелось спать, тряска в этой чёртовой бричке меня тоже утомила.

Не знаю, долго ли я спал, но внезапно пробудился, виня в этом луну, которая смотрела прямо мне в глаза. Я зажмурился и потянулся рукой к Любе. И сердце моё тревожно забилось: Любы рядом не было.

Стряхнув с себя остатки сна, я сел на росистую траву и прислушался. Было тихо, спокойствие нарушал лишь монотонный стрекот кузнечиков. Неподалёку, привязанные уздечками к бричке, недвижно стояли кони.

И вдруг мне послышался тихий, но внятный стон. Я вскочил на ноги и стремительно обогнул стожок. И передо мной в лунном сиянии предстала ужасная картина: громадный Лука тискал лежавшую под ним Любу, задрав ей платье до самого лица. Он был так увлечён своим делом, что даже не услышал моих шагов. Люба извивалась под казаком почти так же, как ещё совсем недавно извивалась подо мной.

В первый момент я пришёл в такую ярость, что хотел было броситься на них и расправиться с обоими. Но рассудок победил: без Любы я не попаду к месту назначения и провалю задание. Тогда ещё для меня долг был превыше всего.

Я, мысленно проклиная себя, тихонько вернулся на своё место. Возня с другой стороны стога продолжалась ещё долго, и я, нестерпимо мучаясь ревностью, придумывал разные варианты наказания, которыми покараю предательницу Любу за её вероломство.

Заснуть я уже не мог, но сделал вид, что сплю, когда Люба вернулась и спокойно улеглась рядом со мной. Мне не терпелось наброситься на неё с упрёками, но я сдержал себя...

Когда начало светать, Люба затормошила меня:

   – Ты всё спишь? Вот уж не думала, что ты такой лежебока!

«Она ещё смеет подшучивать надо мной», – возмутился я, но вслух ничего не сказал.

   – У тебя плохое настроение? – осторожно осведомилась она.

   – А почему оно должно быть хорошим? – не сдержался я. – Может, оттого, что ты, думая, что я сплю, барахталась с Лукой?

Мой внезапный вопрос ничуть не смутил Любу.

   – Да, барахталась! – воскликнула она весело и беззаботно, будто совершила что-то такое, что должно было возвысить её в моих глазах и чем я должен был несказанно гордиться.

   – Какая же ты, оказывается, дрянь! – не выдержал я.

Глаза её вспыхнули.

   – Да, дрянь, и тем горжусь, – спокойно проговорила она. – А ты хочешь быть чистеньким? Хочешь находиться в этой грязи, которую люди почему-то называют войной, и не замараться?

   – Ты забыла слова, которые совсем недавно шептала мне там, в Ростове, – всё более накаляясь, выпалил я. – Ты шептала мне на ухо, что чиста, как голубь! А ты, оказывается, просто змея.

   – Да, я змея. – Она, кажется, решила всласть поиздеваться надо мной. – Но неужели ты и впрямь думаешь, что мне было хорошо с этим Лукой точно так же, как с тобой? Ведь он взял меня силой.

   – Я не хочу этого знать, бесстыжая тварь! – взревел я и с размаху ударил её ладонью по щеке.

Она безропотно перенесла мой удар. Посмотрев на меня как на злого ребёнка, она тихо сказала:

   – Спасибо тебе, Дима. Бей меня, казни, ну, ударь ещё раз... Ты хочешь знать, почему я отдалась ему? – помолчав, спросила Люба. – Причина только одна: я спасала тебя. Ведь Лука мог тебя убить. Он так и сказал мне: «Или ложись со мной, или я прикончу твоего хахаля». А ты спал так крепко. Что же мне оставалось делать? Да ты не переживай, меня от этого не убудет. Всё равно я никогда не буду с другими такой, как с тобой.

В её объяснении была своя земная и грешная логика, а я всё ещё сомневался в правдивости её слов. Долго ли ей было соврать, чтобы хоть как-то оправдать свой поступок?

   – Ну прости меня, Дима, прости. – Она прильнула ко мне, и я ощутил её слёзы на своей щеке.

Во мне боролись противоречивые чувства: душила злоба и в то же время эту злобу пыталось перебороть чувство любви и нежности к этой непутёвой, распутной женщине.

Видимо, чувствуя моё состояние, Люба принялась излагать мне свои житейские истины:

   – Послушай, Дима. Ты согласен, что сама природа наделила нас желаниями, которые часто непреодолимы? И стоит ли противиться тому, что естественно?

   – Ты лучше скажи, – не сдавался я, – ты лучше скажи, если ты отдалась ему не по своей воле, а лишь подчиняясь грубой силе, почему ты так стонала? Выходит, тебе было приятно?

   – Дурачок ты, Дима. Ты бы посмотрел, что у него висит между ног. Он же чистый жеребец. Па моём месте ты бы не стонал, а визжал как резаный.

Эти слова уязвили мою мужскую гордость, и Люба, похоже, сразу же распознала мои мысли.

   – Да ты не завидуй, Дима, тебя тоже природа не обделила... Скажи, – уже игриво продолжала она, – ты читал Апулея[7]7
  ...ты читал Апулея? — Апулей (ок. 125 – ок. 180 н.э.) – древнеримский писатель. Авантюрно-аллегорический роман «Метаморфозы в XI книгах» («Золотой осёл»), проникнутый эротическими мотивами, элементами бытовой сатиры и религиозной мистики. «Апология» – речь в собственную защиту против обвинения в магии.


[Закрыть]? Ну, помнишь: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно процветал, читал охотно Апулея, а Цицерона не читал»?

   – Ну и что? – уставился на неё я.

   – Уверена, что ты тоже «читал охотно Апулея» и, наверное, с восторгом. Все в нашем возрасте читают Апулея, только иные притворяются, что это мерзкое чтиво. А я много раз перечитывала, особенно одну новеллу.

   – Какую же? – Я догадывался, что этими разговорами она пытается отвлечь меня.

   – А помнишь, жена велела мужу почистить изнутри бочку для вина, тот залез в неё, а плутовка, склонившись над ней и отставив зад, давала ему всяческие советы, чтобы он делал это старательнее. И это в то самое время, когда её любовник, обхватив её сзади, выделывал с ней всё, что ему хотелось. Какая прелесть эта новелла!

   – Снова убеждаюсь, сколь велики твои познания в литературе, особенно в такого рода, – грубо прервал её я.

   – Всё равно мы с тобой будем вместе, так что принимай меня такой, какая я есть. А от пресной жены ты всё равно сбежишь ко мне.

   – В моих ближайших планах женитьба не предвидится, – резко ответил я. – Тем более после того, как я увидел, насколько коварными бывают женщины.

   – Ты снова забыл, Дима, что я спасала тебя, – с неожиданной грустью произнесла она. – Ладно, хватит об этом, коль я тебя раздражаю. Но ты ведь знаешь пословицу: всё, что Бог ни делает, всё к лучшему. Зато теперь этот бородач доставит нас в Егорлыцкую быстрее, чем мы бы хотели. Вот увидишь, как он будет стараться.