Текст книги "За Россию - до конца"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

32

Будённый хорошо понимал, что Шкуро, занявший Воронеж, – штучка не простая и наскоком город не возьмёшь.

   – И ты, дорогой мой товарищ и друг, милейший ты мой начштаба, – с обычной своей усмешкой обратился он к Погребову, – маленько поостынь. А то заладил: штурм да штурм. Так наштурмуешься, что копыта откинешь. С умом надобно действовать, с умом. Пораскинь мозгами, как выманить этих шкурят из города, в открытое поле, вот тут мы их своей конной лавой и накроем, голубчиков, тут уже им будет хана!

Погребов задумался, не зная, что ответить Будённому.

   – Ну что, конь ретивый, раскинул мозгами?

Погребов смущённо улыбнулся:

   – Есть вот такая задумка. Что, ежели мы сочиним письмецо этому паразиту Шкуро?

Будённый крутанул ус:

   – Любовное, что ли?

   – Так нетто он баба? – развеселился начштаба. – Мы ему такое, чтоб как ежа в печёнку!

   – А что? – вдруг поддержал его Будённый. – Все наживки хороши, лишь бы ёрш клюнул! Давай сочиняй, небось писаки у тебя найдутся?

   – Такие в наличии имеются, – подтвердил Погребов. – Вмиг накатают!

Вскоре письмо было готово:

«Завтра мною будет взят Воронеж. Обязываю все контрреволюционные силы построить на площади Круглых рядов. Парад принимать буду я. Командовать парадом приказываю тебе, белогвардейский ублюдок. После парада ты за все злодеяния, за кровь и слёзы рабочих и крестьян будешь повешен на телеграфном столбе там же, на площади Круглых рядов. А если тебе память отшибло, то напомню: это там, где ты, кровавый головорез, вешал и расстреливал трудящихся и красных бойцов.

Мой приказ объявить всему личному составу Воронежского белогвардейского гарнизона. Будённый».

   – Головастый твой писака, – одобрил письмо Будённый. – Да вот задачка, едри её в корень: какой почтарь цидулю эту доставит лично в руки этой Шкуре?

   – Есть такой! – откликнулся Погребов. – Сам Олеко Дундич напрашивается.

   – Дундич? А что, этот лихо сработает!

Будённый не раз видел Дундича в бою, безумно храбрый был этот хорват! Прапорщиком воевал на стороне немцев, в шестнадцатом под Луцком попал в плен к русским. С тех пор и прикипел сердцем к России. С белыми воевал в составе интернационального отряда в районе Одессы и в Донбассе. Потом попал к Ворошилову, воевал вместе с ним в Царицыне, а Будённый переманил его к себе. Здесь, у Будённого, бойцы прозвали его Красным Дундичем.

   – Погоди, начштаба, – остановил Будённый устремившегося к двери Погребова. – Ты не забыл, что Дундич состоит при мне для особых поручений? Особых! А ежели его эта Шкура на виселице вздёрнёт, как мне прикажешь быть без орла моего?

   – Семён Михайлович, – усмехнулся в усы Погребов. – Дундич у нас от всех пуль и виселиц заговорённый. Мало того что смельчак, так ещё и хитёр, пройдоха! Вывернется, как пить дать вывернется!

   – Ну добро, посылай.

Едва Будённый произнёс эти слова, как в комнату влетел белогвардейский капитан. Семён Михайлович даже вскочил со своего места и от неожиданности схватился за рукоятку маузера.

   – Господин генерал, ваше превосходительство. Капитан Пердыщенко прибыл по вашему приказанию! – лихо отрапортовал офицер голосом Дундича, так хорошо знакомым Будённому.

   – Дундич, язви тебя! – воскликнул ошеломлённый Семён Михайлович. – Вылитый беляк, чертяка! Да я в тебя чуть пулю не всадил!

   – Готов рапортовать самому Шкуро! – пробасил Дундич.

   – Хорошо, даю добро. А ежели голову сложишь – высеку!

   – Ежели голову сложу – сечь некого будет! – рассмеялся Дундич.

   – Ладно, ладно! – Будённый и сам понял, что сказанул не то. – Когда намерен ехать?

   – А прямо сейчас! – уверенно воскликнул Дундич.

Будённый встал и крепко обхватил Дундича за плечи.

   – Давай, сынок...

Был хмурый осенний день, когда Дундич отправился в штаб Шкуро. Добрался до Воронежа без осложнений. Быстро разыскал штаб. Часовой, стоявший у крыльца, потребовал документы.

   – Смирно! – взревел Дундич. – С кем разговариваешь, мерзавец?!

Часовой опешил, а Дундич вбежал в штаб. Там сидел поручик – адъютант начальника штаба.

   – Срочный пакет от генерала Сидорина! – почти торжественно объявил Дундич. – Лично в руки его превосходительству генералу Шкуро! И поскорее, поручик!

   – Генерал ещё почивает, – лениво сказал адъютант. – Как только его превосходительство встанет, вручу немедленно. Хотите чаю?

   – Прекрасно, поручик! – одобрил Дундич. – Однако чаи гонять мне недосуг – очень спешу! До встречи!

   – Нет ли у вас новых сведений от генерала Сидорина? – спросил адъютант, когда Дундич уже распахнул дверь. – Имеет ли он намерение прислать нам подкрепление в Воронеж?

   – Имеет, несомненно имеет! – заверил поручика Дундич. – Он прекрасно понимает, что одному генералу Шкуро вряд ли под силу справиться с этой сволочью!

   – С какой!

   – Известно с какой – с Будённым!

   – С Будённым?! – презрительно воскликнул адъютант. – Да мы ему такую баньку готовим – век будет помнить, если живым останется.

И уже доверительно, вполголоса добавил:

   – По нашим разведданным, Будённый собирается наступать с востока – вот и пусть себе наступает! У нас там сосредоточены главные силы...

У Дундича радостно ёкнуло сердце: «Как повезло! Да только ради этой информации стоило рисковать! Представляю себе, как обрадуется Будённый!..»

33

Как это всегда водилось в России, чем тяжелее складывалась обстановка, тем яростнее закипала борьба за власть в среде обречённых. Уже к началу 1920 года, когда Белое движение стало катиться к своему закату, схватка за власть разгорелась с новой, не виданной ещё силой. И главным возмутителем спокойствия оказался всё тот же барон Пётр Николаевич Врангель – талантливейший мастер интриги, для которого порой был важен не столько результат подковёрной схватки, столько сам процесс игры.

Когда поезд генерала Шкуро прибыл в Екатеринодар, он остановился как раз напротив уже застывшего на станции поезда Врангеля. Едва только тяжело лязгнули буфера, как в салон-вагон Шкуро явился адъютант с докладом о том, что его желает срочно видеть генерал Шатилов – начальник штаба Врангеля.

Шкуро знал Шатилова с давних пор, хотя во время гражданской войны встречаться им не доводилось.

Шатилов вошёл в салон-вагон с широкой улыбкой, как это происходит при особо желанных встречах, в ходе которых гостю доставляет величайшее удовольствие сообщить хозяину нечто радостное. После взаимных бурных приветствий Шатилов спросил без всяких дипломатических вывертов:

   – Генерал, скажите как на духу: как вы относитесь к Петру Николаевичу?

Шкуро был не из тех, кого можно было с ходу вызвать на откровенность, он вспомнил о том, что Врангель не очень-то жаловал его, нередко ядовито критиковал, а потом и вовсе потребовал от Деникина убрать его из армии, называя главным виновником расстройства кубанских конных корпусов, впрочем, так же, как и Мамонтова, который командовал донскими казаками. Дошли до него и «воспоминания» Врангеля. Барон рассказывал, что знал новоиспечённого генерала ещё по боевым действиям в лесистых Карпатах, когда отряд есаула Шкуро, действуя и районе 18-го корпуса, в состав которого входила Уссурийская дивизия барона, большей частью находился в тылу, пьянствовал и грабил и в конце концов по настоянию командира корпуса генерала Крымова был с участка корпуса снят.

Поэтому нынешний ответ Шкуро генералу Шатилову был предсказуем:

   – Ты лучше скажи, когда Кутепов взял Курск и Орел, а я – Воронеж, где пребывал тогда твой доблестный Пётр Николаевич? Может, он поспешил к нам на помощь? Хрена лысого! Он, видите ли, вслушивался в перезвон московских колоколов! Уши у твоего барона, доложу я тебе, дюже музыкальные!

   – Время ли сейчас помнить о прошлых обидах? – дружелюбно отозвался Шатилов. – Всё рушится, летит в тартарары! Или мы сплотимся, или нам всем крышка! Неужто вы не чувствуете, что Деникин выдохся и уже ни на что не способен?

Шкуро враз сообразил, к чему клонит Шатилов: кажется, раскручивается весёленькая интрижка, из которой можно получить свою выгоду!

   – Не темни, – решительно сказал Шкуро. – Я так понял, что барон желает меня видеть и предложить дело на выгодных условиях. Готов встретиться с ним незамедлительно. Скажи ему, что буду через пятнадцать минут.

Однако прошло не менее часа, прежде чем Шкуро появился в салон-вагоне Врангеля. В том был свой тайный умысел: не в меру заносчивый барон почувствует, что с ним, Шкуро, надо считаться, его надобно уважать. Видать, припёрло, раз и Шкуро понадобился! А то, наверное, повторял омерзительную частушку, которую сочинил какой-то красный стихоплёт:

 
Беляки с испугу, сдуру сдали действовать хитро:
Генерал-майора Шкуру перекривили в Шкуро!
 

Врангель был рассержен медлительностью Шкуро, но виду не подал. Напротив, был изысканно вежлив, предупредителен и не жалел льстивых слов:

   – Ваша доблестная конница, дорогой мой боевой друг, – это вихрь, ураган, смерч! Россия никогда не забудет взятия Воронежа! И если бы не бездарность нашего высшего командования, мы с вами уже сидели бы не в этой глухой провинции, а в Московском Кремле!

   – Вашими устами мёд бы пить. – Шкуро тем не менее тоже расплылся в улыбке: кто из смертных устоит против лести?

   – А как настроены кубанские казаки? – Врангель перешёл к делу: ему не терпелось вызвать Шкуро на откровенность и выяснить его истинное настроение.

   – Кубанцы – наша самая надёжная опора, – поспешил заверить Шкуро. – За свой корпус я ручаюсь головой. Однако же и в среду кубанцев проникает большевистская зараза, чёрт бы её подрал.

   – Вся беда в том, – убеждённо сказал Врангель, – что наше главное командование не понимает реальной обстановки, оно продолжает жить старыми иллюзиями и потому, само того не ведая, ведёт нас не к победам, а к гибели. Кстати, генерал, можете ли вы дать оценку тому, какова степень популярности среди казаков нашего главного полководца Деникина?

Шкуро хитро усмехнулся: он так и предвидел, что Врангель не выдержит и обязательно заговорит о Деникине. Вот куда нацелены ядовитые стрелы барона!

   – Какая там популярность! – фыркнул Шкуро. – Разве что полоумный будет поддерживать того, кто своей бездарностью развалил армию! – Он специально подыгрывал Врангелю и заранее предвкушал удовольствие от того, как речи барона слово в слово перескажет Деникину.

Ответ Шкуро пришёлся Врангелю явно по душе.

   – Но надо же искать какой-то выход! – воскликнул он. – Надо бороться за спасение армии, за возрождение её боевой мощи!

   – Надо, – мрачно подтвердил Шкуро, хорошо понимая, что Врангель печётся не об армии, а главным образом о себе. – Только каким образом?

   – Скоро Рождество, – уклончиво ответил Врангель: он ещё не хотел открывать все свои карты. – Я собираюсь поехать на два-три дня в Кисловодск, немного отдохнуть и, главное, повидаться с терским атаманом и с генералом Эрдели.

   – Ну вы, Пётр Николаевич, голова! – нарочито радостно воскликнул Шкуро. – Я тоже еду в Кисловодск повидать семью. Неплохо было бы в Сочельник встретиться у меня. Да и супружниц наших драгоценных хорошо бы с собой прихватить.

   – Да вы просто кудесник! – обрадовался Врангель. – Уверен, что вместе мы выработаем хороший план выхода из позорной ситуации. Давайте не терять времени. Завтра же соединим наши поезда – и с Богом в Кисловодск. Люблю этот город всей душой, это же не город, а чудо природы, рай земной!

* * *

Врангель оказался столь нетерпеливым, что уже в поезде по дороге в Кисловодск начал главный разговор.

   – Поймите, Андрей, – настойчиво доказывал он Шкуро, возвращаясь всё к одной и той же мысли, – Деникин – это кандалы на наших ногах! Время его ушло безвозвратно! Общественность и армия в лице её старших Представителей совершенно изверились в Деникине. Их возмущает его нерешительность, полководческая немощь, его стремление окружать себя такими же бездарными фигурами. Возьмите хотя бы того же Романовского. Сколько сражений мы проиграли по его милости! Дальнейшее пребывание Романовского на посту начальника штаба преступно. Что же касается Деникина, то тут двух мнений быть не может: он обязан немедленно и во Что бы то ни стало передать бразды командования другому лицу.

   – И кому же? – спросил Шкуро, разливая по рюмкам коньяк.

Врангель будто не расслышал этого вопроса.

   – О необходимости немедленного ухода Деникина я уже лично переговорил с донскими и кубанскими атаманами, с председателями их правительств, а также с командующим Донской армией генералом Сидориным и его начальником штаба генералом Кельчевским, с кубанскими генералами Покровским, Улагаем и Науменко, с видными членами Кубанской Рады и Донского Круга, со многими членами Ставки и представителями общественности. И все они единодушно разделяют мою точку зрения.

«Ну и мастер же ты брехать, – подумал Шкуро. – Когда ты успел всё это? Зря стараешься, барон, Шкуро не проведёшь».

А вслух сказал, напуская на себя таинственную значимость:

   – Только такой человек, как вы, барон, мог в короткий срок проделать такую громадную работу!

Врангеля эта похвала побудила к большей откровенности:

   – Остановка теперь только за вами, милейший Андрей, да ещё за терским атаманом. Как только вы одобрите мой план, мы тотчас же предъявим Деникину ультимативное требование об уходе.

   – А ежели он откажется напрочь?

   – В таком случае мы ни перед чем не остановимся! – Глаза Врангеля сверкнули.

   – Шкуро отозвался не сразу, сделав вид, что с аппетитом уплетает дунайскую селёдочку, которая ох как хороша после рюмки водки! Но, поняв, что его молчание будет расценено как отказ от совместных действий, произнёс:

   – Пока я не могу сказать ни утвердительно, ни отрицательно. Конечно, риск – оно благородное дело! Но чем чёрт не шутит, вдруг очутимся мы с вами на дне Тихого Дона? Оттуда не вынырнешь. И кто поручится, что это не вызовет крушения всего нашего фронта? – добавил он, стараясь этим вопросом подчеркнуть, что печётся не столько о своей собственной безопасности, но и об интересах армии.

Врангель тут же замкнулся, помрачнел и попрощался со Шкуро холодно, не глядя ему в лицо. Однако от встречи в Сочельник не отказался.

Уходя от Врангеля, Шкуро прикидывал, как бы ему опередить барона. План созрел мгновенно. Декабрьским утром, подъезжая к Пятигорску, Шкуро приказал отцепить свой вагон он состава и, когда это было сделано, не медля ни минуты, отправился к терскому атаману генералу Вдовенко. Атаман с напряжённым вниманием выслушал подробнейший, в ярких красках, рассказ Шкуро.

Чем больше говорил Шкуро о планах барона, тем мрачнее становился Вдовенко. Когда Шкуро наконец умолк, атаман хмуро произнёс:

   – Тут что-то не так. Барон явно преследует свой корыстный интерес. Полагаю, что такого рода генеральская революция всех нас погубит. Этого допускать ни в коем разе нельзя!

   – И что же ты намерен предпринять? в лоб спросил Шкуро.

   – Я немедля, экстренным поездом отправлю председателя Круга Губарева к Донскому атаману и к главнокомандующему. Уже к вечеру мы будем знать истинную обстановку. Ты же никоим образом не соглашайся, не вздумай клюнуть на приманку барона! Он всех нас облапошит, ежели доберётся до власти. Ну а в случае чего, я тебе помогу, будь спокоен.

Шкуро распрощался с Вдовенко и сразу выехал в Кисловодск.

Туда же вечером прибыл и Врангель. Хитроумный, рассчитывающий все ходы, Шкуро на всякий случай встретил Врангеля со всеми почестями. На вокзале был выстроен почётный караул. Встречавшие и гости незамедлительно отправились вместе с жёнами на дачу Шкуро. Серьёзных разговоров не велось, зато взаимная лесть создавала видимость того, что за столом собрались единомышленники, между которыми нет никаких противоречий.

Праздничная атмосфера была нарушена внезапным приходом генерала Эрдели. Врангель тотчас же уединился с ним в отдельной комнате, из которой не доносилось ни единого звука. Секретный разговор, по-видимому, не удался, так как возвратившийся в залу Врангель был насуплен и неразговорчив. Он тотчас же потребовал предоставить ему паровоз и вскоре покинул Кисловодск, впрочем условившись со Шкуро встретиться с ним через пару дней в Екатеринодаре.

Между тем посланец Вдовенко Губарев примчался к Деникину на станцию Тихорецкая.

   – Врангель задумал переворот! – этими первыми словами Губарев ошеломил Антона Ивановича, хотя нового в этом сообщении ничего не было. Всё же Деникин, даже зная о настроениях и планах Врангеля, не думал, что барон решится на такое. – Он жаждет коренной реорганизации власти на Юге России!

   – И что он вкладывает в эту реорганизацию? – стараясь не выдать своего возмущения, спросил Деникин.

   – Он желает установить общеказачью власть и стать во главе всех казачьих армий, надеясь опереться на поддержку донцов, кубанцев и терцев.

   – А что он намерен сделать с Добровольческой армией? – поинтересовался Деникин.

   – Он говорит, что не позволит вам увести армию, которая якобы крайне недовольна вами и, разумеется, останется, чтобы продолжать борьбу. Врангель уверяет, что на признание его, барона, своим вождём кубанцы уже дали согласие, донцы тоже обещают поддержку, остановка только за терцами. Барон, говоря обо всём этом, был крайне взволнован и всё время, почти после каждой фразы, оборачивался к Шатилову: «Не правда ли, Павлуша?»

   – И как же Вдовенко отнёсся к предложениям генерала Врангеля?

   – Он высказал сомнение, что донцы и кубанцы могли поддержать его в такой тяжелейший для армии момент. И прямо сказал, что всё это только послужит усилению развала и поможет большевикам. И что Терек на это не пойдёт!

   – Молодец Герасим Андреевич! – похвалой в адрес Вдовенко отозвался Деникин. – Я всегда верил в его порядочность и мудрость.

Губарев откланялся. Не прошло и нескольких минут, как в салон-вагон ворвался взволнованный и бледный от злости Врангель. Не принимая приглашения сесть, прямо с порога произнёс:

   – Ваше превосходительство! Науменко и Шкуро – предатели! Они уверяли меня, что я сохранил популярность на Кубани, а теперь говорят, что моё имя в среде казачества одиозно и что мне нельзя стать во главе казачьей конной армии! А посему прошу вашего дозволения убыть в Новороссийск!

Деникин ничего не ответил. Тяжёлым взглядом, полным разочарования и презрения, он смотрел куда-то мимо барона, будто находился в салон-вагоне совершенно один.

34

Последние месяцы 1919 года и особенно начало 1920 года были самыми несчастливыми в жизни Антона Ивановича Деникина: именно в это время Белое движение пришло к своему краху. Хорошо понимая это, Деникин в минуты относительного затишья между боями выстраивал в своей записной книжке страдальческую летопись поражений:

«13 декабря 27-я дивизия красных захватила Новониколаевск. 22—23 декабря они заняли Томск. В начале января занят Красноярск. 7 марта красные подошли к Иркутску, где уже по приговору военного трибунала красных принял мученическую смерть адмирал Колчак. Новый, 1920-й год «ознаменовался» тем, что красные овладели Царицыном, затем ими был взят Новочеркасск. В конце января мы оставили Николаев и Херсон».

И вот свершилось непоправимое: 23 января белые отступили за реку Маныч. В этом было что-то символическое: именно с этого рубежа, всего полгода назад, Деникин начинал своё победоносное наступление. И совсем недавно – 17 октября 1919 года войска Деникина взяли населённый пункт Новосилье в Тульской губернии! Ещё немного, и Москва бы склонилась перед армиями белых! Большевики были бы схвачены за горло! Куда, в какую новую эмиграцию отправился бы в таком случае возмутитель мирового спокойствия товарищ Ленин?!

Но, казалось, сам Господь Бог отвернулся от деникинцев, как и вообще от белых. За какие такие грехи?!

Трезво мыслящий Деникин понимал, что грехов разного рода было предостаточно для того, чтобы возмутить Всевышнего. Над этими грехами он мучительно раздумывал бессонными ночами, обвиняя самого себя и тех, кто сознательно или нет, но «помогал» уничтожать Белое движение.

Занимаясь анализом причин, приведших к поражению, Деникин прежде всего опирался на цифры. Его армии достигли высшей точки успеха в сентябре – октябре 1919 года. К этому времени у него было 15 тысяч штыков и сабель, у Колчака – 50 тысяч, у Юденича – около 20 тысяч, да ещё на севере у генерала Миллера столько же. А сколько было у красных? Три с половиной миллиона бойцов! Простейшее сопоставление этих несопоставимых чисел приводило к единственному выводу: народ в своём большинстве шёл за красными!

Все свои надежды Деникин возлагал на решительные, безостановочные действия. Только наступление, только вперёд, оборона должна быть предана полному забвению! Пассивная оборона – смерть для армии, численность которой меньше, чем у противника. Но разве можно только наступать и наступать? В ходе наступления растягиваются коммуникации, нарушаются связи, тылы неизбежно отстают. Тыл в таких обстоятельствах уже перестаёт быть надёжной опорой наступающих, «живёт» сам по себе, всё более превращаясь в самодовлеющую силу, которая зачастую направлена на мародёрство, взяточничество, а то и прямой разбой, порождая разгул самых низменных инстинктов.

Свежайший и нагляднейший тому пример – Мамонтов с его телеграммой, отправленной на Дон из тамбовского рейда:

«Посылаю привет. Везём родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей – дорогие иконы и церковную утварь».

Лозунг войны за идею превращался такими, как Мамонтов, в лозунг «Грабь награбленное». И спрашивается, к кому после этих грабежей предпочтёт прислониться тот же тамбовский мужик – к белым или к красным?

С особым остервенением набрасывались на богатую добычу кубанцы. Они не спешили к линии фронта, а тем более не спешили ввязываться в боевые действия с красными: у них были цели куда более заманчивые и привлекательные! На попадавшихся им на пути станциях они спешно и судорожно, грызясь между собой, перегружали трофеи из эшелонов, идущих к центру, в эшелоны, направляемые на юг, на кубанскую землю. Не брезговали ничем: забирали коней, оружие, военное имущество – всё, что сгодится в родной станице. Не случайно председатель Терского Круга Губарев высказался с потрясающей прямотой:

– Конечно, посылать обмундирование кубанцам не стоит. Они десять раз уже переоделись. Возвращается казак с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать. А на другой день идёт в поход опять в одной рваной черкеске.

Мамонтов оправдывался: красные грабят ещё почище наших. На что возмущённый Деникин отвечал:

– Жалкие оправдания! Ведь мы, белые, вступали в борьбу именно против насилия и насильников!

...Уже много позже, в эмиграции, Антон Иванович размышлял со своими собеседниками на эти темы, был откровенен:

– За войсками шла контрразведка. Я не хотел бы обижать многих праведников, изнывающих морально в тяжёлой атмосфере контрразведывательных учреждений, но должен сказать, что эти органы, покрыв густой сетью территорию юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно в этом прославились контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова-на-Дону.

Он перечислял те самые города, где до прихода белых с небывалой жестокостью, порой доходящей до зверств, действовали ЧК.

В своих мемуарах Антон Иванович был столь же самокритичен:

«История подведёт итоги нашим деяниям. В своём обвинительном акте она исследует причины стихийные, вытекающие из разорения, обнищания страны и общего упадка нравов, и укажет вины: правительства, не сумевшего обеспечить армию; командования, не справившегося с иными начальниками; начальников, не смогших (одни) или не хотевших (другие) обуздать войска; войск, не устоявших против соблазна; общества, не хотевшего жертвовать своим трудом и достоянием; ханжей и лицемеров, цинично смаковавших остроумие армейской фразы «от благодарного населения» и потом забросавших армию каменьями...

Поистине нужен был гром небесный, чтобы заставить всех оглянуться на себя и свои пути».