Текст книги "За Россию - до конца"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

 
Тихо всюду, глухо всюду,
Что-то будет, что-то будет...
 

...Деникин осторожно повернулся с боку на бок, стараясь улечься поудобнее. А как быстро засыпалось в молодости, да и позже, в боевых походах! Только прилёг, только закрыл глаза, и уже словно в яму провалился. Никаких снов. Никакой бессонницы!

Да, самое прекрасное время жизни – это детство и школа. Как-то за провинность учитель оставил Антона в классе после уроков. Не такое уж страшное наказание, но мальчик очень боялся реакции родителей. Непременно накажут, если узнают, да ещё и будут мучить всяческими внушениями и наставлениями. Антон встал на колени перед иконой, висевшей в углу:

   – Боженька, сделай так, чтобы меня отпустили домой!

И случилось чудо! Распахнулась дверь, вошёл учитель, как-то по-доброму посмотрел на провинившегося:

   – Деникин Антон, можешь идти домой.

В голове у мальчика сверкнула мысль: «Значит, Бог есть!» А уже приближаясь к дому, засомневался: может, учитель увидел в окно, как он молится и просит пощадить его?

Во втором классе Антон заболел оспой, еле выкарабкался. Но пришлось остаться на второй год. Летом приналёг на математику, с невиданным упорством проштудировал учебники алгебры, геометрии и тригонометрии, перерешал все задачи. Учитель математики Епифанов на первом же уроки объявил:

   – В прошлом номере «Математического журнала» предложена была задача: определить среднее арифметическое всех хорд круга. А в последнем номере значится, что решение не прислано. Не хотите ли попробовать свои силы?

Никто не осилил. Антон поклялся решить задачу. Через несколько дней, дрожа от волнения, протянул лист с решением задачи Епифанову. Тот молча прочёл, выразительно посмотрел на Антона, так же, не проронив ни слова, прошёл к кафедре, открыл классный журнал и вывел там крупную пятёрку, такую, что весь класс сумел разглядеть. С тех пор Антона стали уважительно называть «Пифагором».

...Антон Иванович вдруг едва не расплакался: в голове у него зазвучали стихи, сочинённые ещё подростком. Собственно, не стихи, а так, рифмованные строчки, но сейчас он вдруг с потрясающей силой осознал, что в них отразились его жизнь и судьба, будто он сознательно напророчил себе на заре своей жизни:

 
Зачем мне жить дано
Без крова, без привета,
Нет, лучше умереть —
Ведь песня моя спета.
 

Сейчас он понимал, что строки эти далеки от истинной поэзии. Но тогда он даже осмелился послать их в «Ниву». Конечно, не напечатали и даже не ответили.

Из впечатлений детства особенно горьким была смерть отца. Казалось, сноса не будет кряжистому двужильному Ивану Ефимовичу. И вдруг – рак желудка... Перед смертью он сказал сыну:

   – Скоро я умру. Оставляю тебя, милый, и мать твою в нужде. Но ты не печалься – Бог не оставит вас. Будь только честным человеком и береги мать, а всё остальное само придёт. Пожил я довольно. За всё благодарю Творца. Только вот жалко, что не дождался твоих офицерских погон...

В страстную пятницу Антон был в церкви на выносе плащаницы и пел, как обычно, на клиросе. Прибежал друг:

   – Иди скорей домой, тебя мать зовёт.

Антон почувствовал недоброе. Вихрем помчался домой – отец уже был мёртв. Упал перед ним, зарыдал...

Похоронили отца на третий день Пасхи, сотня пограничников проводила своего командира тремя ружейными залпами. На могилу положили плиту с надписью, составленной ротмистром Ракицким: «В простоте души своей он боялся Бога, любил людей и не помнил зла».

Жить стало ещё тяжелее. Антону пришлось стать репетитором, бегать к ученикам в разные концы города. Уроки учил ночью.

...Антон Иванович вздохнул незаметно для себя, наконец-то заснул.

19

Седьмого декабря 1945 года семья Деникиных прибыла в Нью-Йорк. Антон Иванович предполагал, что в Америке не все примут его одинаково. Так оно и вышло.

Вездесущая пресса откликнулась на приезд Деникина незамедлительно, едва он сошёл с трапа парохода. Встречавший генерала бывший доброволец, штабс-капитан, вручил Антону Ивановичу свежий номер газеты «Новое русское слово». На первой полосе было сообщение о прибытии Деникина:

«Антон Иванович Деникин почти не изменился за последние пять лет, тот же твёрдый, стальной взгляд, та же осторожная точность выражений. И политически его взгляды за эти годы не изменились: бывший Главнокомандующий вооружёнными силами Юга России остался патриотом и антибольшевиком. Он по-прежнему с русским народом, но не с советской властью».

Сойдя на берег, Деникин огляделся вокруг. На пристани стояла, переминаясь с ноги на ногу, небольшая кучка пикетчиков с транспарантами в руках. Деникин прочитал некоторые из них и, хотя они почти все были на английском языке, понял смысл: «Деникин, убирайся домой!»

Штабс-капитан, заметив, что Антон Иванович помрачнел, поспешил успокоить:

   – Не обращайте внимания, ваше превосходительство. Обычные американские штучки. Пикетчиков здесь нанимают и платят довольно щедро.

   – Понимаю, демократия, – как-то растерянно откликнулся Деникин.

Штабс-капитан намеренно не стал знакомить Антона Ивановича с газетами «Морден журнал» и «Форверте», которые он тоже приобрёл в киоске. «Морден журнал» оголтело уподоблял Деникина Петлюре и Махно, стремясь доказать, что между ними не существует никакой разницы:

«В город самых бойких репортёров, в мировой центр еврейской печати, в страну, где находится, возможно, самое большое число евреев, помнящих ещё украинские погромы, прибыл незаметно самый отъявленный из всех оставшихся в живых русских черносотенцев».

И тут же «Морден журнал» обрушивался на «Новое русское слово», обвиняя эту газету во всех смертных грехах:

«Возможно ли, что евреи, издатели и члены редакции «Нового русского слова» забыли еврейские погромы и устроили дружеский приём генералу Деникину только потому, что он разделяет их вражду к Советской России?»

Деникины остановились в пригороде Нью-Йорка, в доме пригласившего их на жительство штабс-капитана. Отдохнув от дальней дороги, Антон Иванович уже на следующий день отправил в «Морден журнал» письмо:

«Я узнал, что в вашей газете помещена статья, возводящая на меня необоснованные и оскорбительные обвинения. Сообщаю вам:

   1. Никаких «тайных» задач у меня не было и нет. Всю жизнь я работал и работаю на пользу русского дела – когда-то оружием, ныне словом и пером – совершенно открыто.

   2. В течение последних 25 лет я выступал против пангерманизма, потом против гитлеризма в целом ряде моих книг и брошюр, на публичных собраниях в разных странах, в пяти европейских столицах. Книги мои попали в число запрещённых и были изъяты гестапо из магазинов и библиотек. Пять лет немецкой оккупации я прожил в глухой французской деревне под надзором немецкой комендатуры, не переставая всё же распространять противонемецкие воззвания среди соотечественников.

Эта моя позиция, равно как и несправедливость обвинения меня газетой в «черносотенстве», известна всей русской эмиграции, к сожалению, неизвестна редакции вашей газеты... Вы должны знать, что волна антисемитских настроений пронеслась по Югу России задолго до вступления белых армий в «черту еврейской осёдлости» и что командование принимало меры против еврейских погромов. Уверяю вас, что если бы этого не было, то судьба еврейской Южной России была бы несравненно трагичнее».

Антон Иванович не любил оправдываться и обычно отмалчивался, когда его пытались несправедливо упрекнуть в чём-то или унизить, но сравнение с Петлюрой и Махно глубоко оскорбило, и, отослав опровержение, он немного успокоился.

Надо было начинать жизнь на новом месте. Пока Ксения Васильевна занималась домашними делами, Антон Иванович жадно изучал американскую прессу, пристально следил за тем, как развивается послевоенная жизнь и какие витиеватые изгибы совершает современная международная политика.

Он не мог оставаться равнодушным, когда узнал, что Англия и Америка приняли решение выдать Сталину русских военнопленных. Деникин был настолько взволнован, что немедленно написал письмо командующему оккупационными силами США в Германии генералу Дуайту Эйзенхауэру:

«Ваше Превосходительство.

В газете «Таймс» я прочёл описание тех ужасов, которые творятся в лагере Дахау, находящемся под американским управлением, над несчастными русскими людьми, которых называют то «власовцами», то «дезертирами и ренегатами» и которые предпочитают смерть выдаче их советской власти. Эти несчастные люди отлично знают, что ждёт их в «советском раю», и неудивительно поэтому, что собираемые в Дахау военнопленные предпочитают искать смерти на месте, и какой смерти! Перерезывают себе горло маленькими бритвенными лезвиями, испытывая невероятные предсмертные муки; поджигают свои бараки и, чтобы скорее сгореть живьём, сбрасывают с себя одежду; подставляют свои груди под американские штыки и головы под их палки – только бы не попасть в большевистский застенок...

Ваше Превосходительство, я знаю, что имеются «Ялтинские параграфы», но ведь существуют ещё, хотя и попираемые ныне, традиции свободных демократических народов – право убежища.

Существует ещё и воинская этика, не допускающая насилий даже над побеждённым врагом. Существует, наконец, христианская мораль, обязывающая к справедливости и милосердию.

Я обращаюсь к Вам, Ваше Превосходительство, как солдат к солдату и надеюсь, что голос мой будет услышан.

Генерал А. Деникин».

Ответ был для Антона Ивановича малоутешительным. Кроме того, он был подписан не самим Эйзенхауэром, а исполняющим обязанности начальника его штаба генералом Ханди, что уже само по себе говорило о том, что высокие официальные власти не желают вступать в контакт с бывшим Главкомом. Ответ не содержал ничего обнадёживающего и лишь сухо повторял те самые параграфы Ялтинского соглашения, которые и без того были хорошо известны Деникину.

В ответе перечислялись те категории лиц, которые подлежали насильственной репатриации в СССР: те, кто был захвачен в плен в германской военной форме, кто состоял 22 июня 1941 года (или позже) в Вооружённых Силах Советского Союза и не был уволен, кто сотрудничал с неприятелем и добровольно оказывал ему помощь и содействие.

С возмущением прочитав эту отписку, Деникин понял, что плетью обуха не перешибёшь, и весь ушёл в свои мемуары. Ему хорошо работалось в тихих стенах публичной библиотеки, что приютилась среда небоскрёбов на 42-й улице Нью-Йорка. Не было для него более счастливых минут, чем те, в которые он усаживался за облюбованный им стол у окна в славянском отделе библиотеки на втором этаже и получал желанную возможность углубиться в изучение литературы и архивных материалов. Он торопился завершить свой труд «Путь русского офицера». Мог ли он предвидеть, что труд сей так и останется незавершённым и увидит свет лишь в 1953 году, через шесть лет после его смерти.

Антон Иванович работал истово, ценя на вес золота каждую минуту, с прилежностью трудолюбивого школяра, делал выписки в общие тетради и уже где-то к середине дня изрядно уставал. Стараясь сбросить с себя умственное напряжение, он, отвернувшись к окну, чтобы не быть на виду посетителей библиотеки, поспешно съедал припасённый бутерброд, едва замечая его вкус. Но даже в минуты позволенного себе отдыха он не мог отогнать мыслей, которые и прежде одолевали его, а теперь, на склоне лет, заполонили всю его душу. Говоря коротко, главной мыслью было: «Правильно ли он, генерал Деникин, прожил жизнь?» Впрочем, этот философский вопрос часто сменялся на более прозаический: «Как продолжать жить дальше, если в доме постоянно не хватает денег?»

Вскоре по этой причине пришлось перебраться в деревню.

Об этом периоде своей жизни Антон Иванович сообщал в письме к знакомому офицеру:

«Понемногу начинаем приспосабливаться к американской жизни. Обзавелись добрыми знакомыми, среди них много сохранивших традиции добровольцев, несколько первопоходников. «Бойцы вспоминают минувшие дни...» Сейчас мы в деревне, на даче, но к сентябрю, невзирая на сильнейший квартирный кризис, нам удалось найти маленькую квартирку в окрестностях Нью-Йорка. Таким образом приобрели некоторую осёдлость.

По предложению солидного издательства пишу книгу. Вернее, работаю одновременно над двумя книгами – о прошлом и настоящем.

И я и жена прихварываем. У меня – расширение аорты, начавшееся в приснопамятные парижские дни – огорчений и разочарований».

...Душевная жизнь старого генерала становилась всё сложнее, распадалась её цельность, таяла вера в то, что свою жизнь он прожил правильно.

В те годы, когда он вихрем ворвался в пекло гражданской войны, Антон Иванович верил в победу, в свою счастливую звезду. И даже когда военное счастье изменило ему, он не пришёл в отчаяние, убеждал всех, да и самого себя, что новый режим, превратившись в абсолютно тоталитарный, долго не простоит; пусть не завтра, не через год, пусть через десяток лет он рухнет неизбежно, ибо будет несправедлив, жесток к людям, каким был и старый, царский режим. Сподвижников его такие рассуждения не утешали: они жаждали победы немедленной, осуществления своих надежд и желаний сейчас, а не в далёком туманном будущем. Деникин же был терпелив и никогда не предавался унынию. Разве что в злосчастные дни, когда погибли его верные друзья Корнилов и Марков или когда был убит его самый близкий друг и единомышленник генерал Романовский.

Впрочем, его жизненная позиция не вызывала удивления: таков уж был его основательный природный характер; такими часто бывают истинные крестьяне во всех поколениях – от древних пращуров до современных тружеников земли. Даже любовь его была основательной, глубокой, начисто лишённой бурных своих проявлений, столь свойственных натурам увлекающимся и порывистым. Она была спокойной, мудрой и внешне никогда не сопровождалась эмоциональными вспышками и бурными страстями. Просто они были нужны друг другу, эти два человека – уже пожилой Деникин и ещё молодая Ксения.

В поздний же период своей вынужденной эмиграции натура и характер Деникина коренным образом изменились, хотя превращения эти произошли постепенно, не вдруг. Окружающие стали замечать, что Антон Иванович превратился из оптимиста в пессимиста, приобрёл своего рода болезнь, которую некоторые сокращённо именовали СНС, что означало «синдром навязчивых состояний». Ксения Васильевна вычитала об этой загадочной болезни в одной медицинской книге, и когда она сопоставляла прочитанное с теми симптомами, которые стали проявляться у Антона Ивановича, то убеждалась, что всё совпадает. Антон Иванович стал панически бояться всего на свете, во всём, что происходило вокруг, он ощущал предчувствие какой-то страшной беды. Ему стало мерещиться, что за ним неотступно следуют агенты НКВД, что с единственной и потому особенно любимой дочерью Мариной непременно случится несчастье, что он, Деникин, внезапно умрёт во сне... – всего и не перечислишь. Даже в июльской грозе ему чудилось страшное бедствие, которое непременно обрушится на людей, и прежде всего на него, – это могли быть смерчи, ураганы, наводнения, пожары, а то и шаровая молния, влетающая в окно. Он боялся, что его Ксения, отправившаяся в магазин, обязательно попадёт под машину при переходе улицы, что непременно пропадёт любимый кот Васька, что они с Ксенией умрут с голоду, который их обязательно настигнет. Ожидание конца света стало для него любимой темой в разговорах, даже в те минуты, когда ярко светило солнце, деревья стояли не шелохнувшись, а прогноз погоды на ближайшее время не предвещал ничего тревожного. Конечно, если бы «синдром навязчивых состояний» владел Антоном Ивановичем в те времена, когда он принимал решение идти на бой с красными, то вполне вероятно, что он, предвидя неизбежную катастрофу, вовремя бы остановился, а может, и перешёл бы на сторону новой власти, как это сделали многие бывшие офицеры и генералы, или вообще занялся бы садоводством, разведением цветов, выращиванием капусты, а то и уженьем рыбы.

Как ни старался Деникин приспособиться к новой жизни, Америка оставалась для него чужой, неласковой и даже жестокой. Каждый здесь жил сам по себе, и всё, чем во все времена славилась Русь – доброта, умение сострадать ближнему, чувство локтя, особенно в беде, стремление защитить несправедливо обиженного, – всё это здесь воспринималось как странная прихоть, недостойная делового человека, изо всех сил стремящегося к личному преуспеванию.

И потому Россия была с ним неотступно – во сне и наяву...

20

Несказанно грели душу Деникина воспоминания об офицерской жизни, о том, как шаг за шагом, без чьей-либо мало-мальской помощи шёл он в своей военной карьере. Эпизоды этого периода жизни часто виделись ему даже во сне, и тогда он пробуждался бодрым, вдохновенным, будто к нему возвращалась молодость.

В сущности, ещё до поступления в военное училище Антон рос в офицерской среде. В городке квартировал уланский полк, и Антон сдружился с двумя корнетами. Это были лихие, бесшабашные молодые люди, любившие веселье, кураж и экстравагантные выходки. В доме у них всегда было шумно, тосты следовали один за другим, дружный здоровый смех вырывался через окна на улице, и тогда Антону казалось, что вся офицерская жизнь – это сплошное веселье, сплошные праздники. С каким восхищением смотрел он на своего знакомого корнета, когда тот на манер Долохова из «Войны и мира» садился на подоконник третьего этажа, спускал вниз ноги, лихо опрокидывал бокал шампанского и бурно приветствовал знакомых офицеров, проходивших по улице. «Вот он, истинный офицер!» – думалось Антону.

И – о чудо! – этот самый корнет впоследствии стал генералом, знаменитым генералом Павлом Карловичем Ренненкампфом, с которым Антон Иванович свиделся уже на русско-японской войне. Деникин был его начальником штаба. Им было что вспомнить! Судьба бывшего удалого улана оказалась трагичной: во время русско-германской войны его признали одним из виновников поражения в Восточно-Прусской операции и расстреляли по приговору военного трибунала.

...Осенью 1890 года Антон Деникин поступил в Киевское юнкерское училище, предварительно записавшись в 1-й стрелковый полк, квартировавший в Плоцке.

Началась совершенно новая жизнь: дисциплина, распорядок дня, безусловное повиновение командирам, приказы которых были высшим законом. Училище разместилось в старинном «крепостном» здании, и жизнь юнкеров была замкнута в его стенах. Любоваться Днепром, катившим свои воды невдалеке, можно было лишь из узких окон. Бывшие гимназисты и студенты, привыкшие к вольготной жизни, попав в эту атмосферу, раскаивались в своём выборе и были готовы бежать отсюда куда глаза глядят. Антону же, выросшему в военной среде, этот жёсткий режим совершенно не был в тягость, наоборот, его привлекали строгости и порядок. Но, конечно, и его тянуло на волю. Голь на выдумки хитра: юнкера придумали способ, как перехитрить своих начальников. Кто-то предложил делать из простыней жгуты, привязывать их одним концом в помещении, а другой конец пропускать через амбразуру наружу. Таким хитроумным способом юнкера спускались на пустырь и пробирались под покровом ночи на берег Днепра, возвращаясь в казарму лишь перед рассветом. На кроватях же находившихся в «самоволке» юнкеров сооружались чучела.

Однажды в такой вылазке принял участие и Антон. Вернулся он под утро через классную комнату на первом этаже, через окно бросил штык, фуражку и шинель. Предупреждённые условленным сигналом друзья принесли ему одежду, он надел шинель внакидку и отправился как ни в чём не бывало в роту. И тут, как на грех, навстречу – дежурный офицер.

   – Вы почему в шинели?

   – Что-то знобит, господин капитан.

   – Вы бы в лазарет пошли.

   – Как-нибудь перемогусь, господин капитан.

Кажется, пронесло.

Однако, несмотря на юношеские проказы, на первом плане были серьёзные занятия. Училище славилось своими выпускниками. Особенно гордились юнкера строевой выучкой. Правда, однажды, когда командующий войсками округа знаменитый генерал Драгомиров производил смотр училищу, оно оскандалилось. Дело в том, что к этому времени юнкера отработали только взводные учения, а Драгомиров, не зная этого, приказал произвести батальонные. И нашёл полный беспорядок в строю, погнав юнкеров с учебного плаца. Это было для воспитанников училища горькой обидой. Зато в другой раз, на учениях с боевыми патронами и стрельбой артиллерии через голову пехоты, училище показало высший класс.

Драгомиров даже расчувствовался – ведь стрельба через голову пехоты была его нововведением, его гордостью! Генерал истово поблагодарил юнкеров, услышав в ответ их могучее «ура!».

Юнкерское училище давало основательные звания: изучали здесь Закон Божий, Два иностранных языка, химию, механику, русскую литературу, правда только древнюю, – видимо, наставники боялись, что в головы юнкеров проникнут «вредные идеи» из русской классики.

Антон Иванович, мысленно «путешествуя» по годам учёбы в юнкерском училище, не без радости вспоминал забавные эпизоды. Был такой юнкер Нестеренко, прекрасно знавший французский язык. Так он умудрялся сдавать экзамены за троих своих товарищей, которые были с французским не в ладах. Ну настоящий плут: переоденется то в мундир с чужого плеча, то щёку подвяжет платком или сунет под язык леденец, чтобы изменить голос. Благо что учитель французского языка был чудаковат и, главное, никого не запоминал в лицо. И всё-таки однажды разоблачил Нестеренко, когда тот пытался сдать экзамен за своего друга Антона. Деникину французский давался нелегко, и читал он обычно тексты с трудом, а тут Нестеренко перестарался: прочитал текст за Антона, можно сказать, безукоризненно. И учителю всё стало ясно. Он взял и Антона и Нестеренко под руки и повёл их к инспектору. И тут класс взмолился:

   – Ваше превосходительство, не губите! Не гу-би-те!

Учитель оглянулся, не смог сдержать улыбки:

   – Прощаю, но в последний раз, господа!

Пролетели юнкерские годы, и вот уже – выпуск! Антон выбрал вакансию во 2-ю артиллерийскую бригаду в городе Беле, Седлецкой губернии.

Беле оказался маленьким городишком с населением всего в восемь тысяч человек. Жизнь в нём была сонной, тягучей. Офицерам ничего не оставалось, кроме как играть в карты, выпивать и волочиться за местными дамами. После того как старый командир бригады Сафонов – добрый и слабый человек – умер, на смену ему пришёл новый начальник – грубый, невежественный генерал. Офицеров откровенно презирал, никому не подавал руки. Жизнь и быт подчинённых его вовсе не интересовали. Он настолько был оторван от реальности, что однажды даже заблудился среди казарм, в то время как бригада ждала его появления битых два часа в конном строю. Взыскания, аресты стали сыпаться как из рога изобилия. Отсюда и пошло: пьянки, кутежи, скандалы. Три офицера покончили жизнь самоубийством...

«Чеховские будни», – улыбнулся Деникин. Правда, теперь, спустя столько лет, даже служба в бригаде казалась милой и близкой сердцу...

А тогда... Тогда самой заветной мечтой любого офицера было – вырваться из провинциального захолустья в Петербург, чтобы поступить в академию. Они мечтали об этом, потому что иного способа изменить свою беспросветную жизнь у них просто не было.

Мечтал об академии и поручик Деникин. И вот летом 1895 года он оказался у монументального здания академии возле Суворовского музея в столице России. Теперь бы только поступить! Да легко ли! Академия могла принять лишь полторы сотни абитуриентов, а желающих было более пятисот.

Академия, академия! Без неё обычному офицеру, не имеющему связей в высоких военных кругах, сделать карьеру было просто немыслимо. Провал на экзаменах – это крах надежд, равносильный краху всей жизни. Провались на экзаменах – и возвращайся в свою часть с клеймом неудачника, с чувством позора и стыда...

Между тем экзаменаторы свирепствовали. Попробуй спутать артикли в немецком языке, сделать хоть одну ошибку в сочинении, не ответить на вопрос о глубине устья Рейна или хотя бы растеряться при вопросе «Знакома ли вам песня «Огород городить»? – и прощай, мечта!

Деникин оказался счастливчиком – приняли! И он, сняв крохотную квартирку, обложился книгами, брошюрами и журналами в» библиотек, накинувшись на них о небывалым упорством. Он штудировал литературу ночами, урывая лишь несколько часов для сна, а утром спешил на занятия – опаздывать нельзя было ни на минуту. От огромного количества предметов трещала голова: множество сугубо военных дисциплин, а также иностранные языки, история с основами государственного права, славистика, геология, высшая геодезия, астрономия, сферическая геометрия...

Антон Иванович был несказанно горд: он взял приступом это элитное учебное заведение! Академия была основана ещё в 1832 году, начальником её в своё время был Михаил Иванович Драгомиров, неутомимый последователь Суворова, а ныне академию возглавлял сам Генрих Антонович Леер, известнейший военный теоретик и историк, член-корреспондент Петербургской академии наук, почётный член Шведской академии военных наук, опубликовавший много трудов по военной стратегии, тактике, военной истории и военному искусству. Лееру было уже восемьдесят лет, но он всё ещё оставался в строю.

Правда, гордясь академией, Деникин видел и её слабые стороны. Его крайне удивляло, что академия отстаёт от жизни, от бурно развивавшегося вооружения армий. Особенно же он сокрушался по поводу того, что здесь читался курс военной истории, в котором преподаватели налегали на древность, но не считали необходимым знакомить слушателей с историей, скажем, последней русско-турецкой войны.

   – Уже семнадцать лет прошло, как закончилась русско-турецкая война, – делился с сокурсниками Антон Иванович, – а наша военная наука не имеет ещё её документальной истории. Поразительная беспечность!

...И вот первые экзамены. Антон Иванович снова ощутил себя в аудитории, где ему пришлось отвечать профессору полковнику Баскакову. В билете значился вопрос о Ваграмском сражении.

   – Сражение это произошло в июле тысяча восемьсот девятого года у селения Ваграм в Австрии между французской армией Наполеона и австрийской армией эрцгерцога Карла. – Антон Иванович как бы повторял сейчас свой ответ. – Наполеон сосредоточил свои войска в районе Вены и начал подготовку к переправе через Дунай, чтобы разгромить австрийские войска в генеральном сражении на левом берегу. Форсировать Дунай Наполеон решил южнее Грос-Энцерсдорфа...

Баскаков весьма рассеянно слушал поручика и вдруг прервал его странным вопросом:

   – Об этом достаточно. Скажите лучше, что произошло ровно в полдень и каково было в это время положение сторон?

   – Наполеон направил против центра неприятеля колонну Макдональда, – продолжил Деникин, но Баскаков настаивал на своём:

   – Что произошло именно в полдень? Да-да, поручик, ровно в двенадцать.

Деникин окончательно смутился. Ну ровно ничего не мог он вспомнить о том. Что произошло в этот проклятый полдень! Кажется, ничего особенного... Смущённое молчание вновь нарушил упрямый Баскаков:

   – Меня интересует только полдень! Может быть, сядете и подумаете?

Деникин внутренне рассвирепел, но сдержался, чтобы не выпалить грубость:

   – Совершенно излишне, господин полковник.

Это был последний экзамен. Поручик Деникин получил шесть с половиной баллов, а для перевода на второй курс надо было набрать не менее семи. Всё пошло прахом из-за какого-то несчастного полбалла!

Примчавшись к себе домой, он судорожно раскрыл учебник и прочитал:

«В полдень французские войска начали выдвижение к реке Русбах. Войска двигались веерообразно: по мере увеличения интервалов в 1-й линии туда вступали корпуса из 2-й линии».

   – Господи, разрази громом этого строптивого педанта Баскакова! – едва не закричал убитый горем поручик.

...И надо же было так прихотливо пересечься их путям! Шло Мукденское сражение, в котором подполковник Деникин будет награждён орденом и получит чин полковника. А начальником штаба в конный отряд прибудет... знаток Ваграмского сражения Баскаков! И как преобразится этот надменный полковник, терзавший Деникина! Растерянный, подавленный, как петух, которому ощипали перья, он будет подобострастно задавать вопросы теперь уже проваленному им на экзаменах Деникину – начальнику штаба дивизии:

   – Как вы думаете, что означает странное передвижение японцев с фланга на фланг?

Как хотелось тогда Антону Ивановичу напомнить о полдне в Ваграмском сражении, но он ответил спокойно, почти равнодушно:

   – Это начало общего наступления и охвата правого фланга наших армий.

Сколько ещё вопросов последует из уст Баскакова на наблюдательном пункте Деникина! Прервутся они лишь после того, как наблюдательный пункт будет накрыт шквальным пулемётным огнём японцев. Только этого экзаменатора и видели!

Упорства Антону Ивановичу было не занимать: отчислили, ну и чёрт с вами! Всё равно пробьюсь, возьму вашу академию штурмом! И взял. Снова вступительный экзамен, и по оценкам он оказался четырнадцатым из ста пятидесяти зачисленных в храм военной науки.

Учёба учёбой, а под влиянием общественного движения в России складывалось мировоззрение и Антона Ивановича. Он был приверженцем конституционной монархии, не принимал марксизм и делал ставку на российский либерализм. Да и как он мог сочувствовать марксизму после того, как прочитал в газете «Красное знамя», издававшейся Амфитеатровым за границей:

«Первое, что должна будет произвести победоносная социалистическая революция, – это, опираясь на крестьянскую и рабочую массу, объявить и сделать военное сословие упразднённым ».

   – Какую же участь старается подготовить России «революционная демократия» перед лицом надвигающихся паназиатской и пангерманской экспансий? – взволнованно спрашивал он у своего знакомого офицера.

Впрочем, разгуляться политическим размышлениям в академии было не так-то просто. Слушатели знали мнение на этот счёт бывшего начальника академии генерала Драгомирова:

   – Я с вами говорю как с людьми, обязанными иметь свои собственные убеждения. Вы можете вступать в какие угодно политические партии. Но прежде чем вступить, снимите мундир. Нельзя одновременно служить своему царю и его врагам.

В годы учёбы приходилось Антону Ивановичу бывать и на балах в Зимнем дворце, куда съезжалось до полутора тысяч гостей. Академии Генерального штаба вручали двадцать приглашений.

Здесь, на балу, увидел Деникин императора и императрицу. Балы блистали роскошью, но сковывали своей чопорностью, отпугивали феерическим блеском...

Снова пришло время выпуска, и тут началась настоящая чехарда: причудливо менялись и тасовались списки, пересчитывались баллы, полученные на экзаменах, по воле начальника академии генерала Сухотина, самодура по природе. Среди офицеров, недобравших нужного выпускного балла, оказался и неродовитый Деникин. Вместо причисления к Генштабу ему предстояло отправиться в свою часть. Деникин вместе с тремя выпускниками, которым тоже отказали в причислении, решил идти в атаку на академическое начальство. И написал жалобу на имя государя императора. Это было неслыханно! Какой-то безродный штабс-капитан осмелился жаловаться самому государю! Разразился настоящий скандал. Деникина объявили чуть ли не преступником. А он упрямо твердил, стойко перенося разносы и упрёки: