Текст книги "За Россию - до конца"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

19

Из записок поручика Бекасова:

Я вновь убедился, какая у Антона Ивановича цепкая зрительная память! Он узнал меня сразу, едва только увидел. Горница, в которой располагался кабинет Деникина, была светлой, залитой солнцем, и чудилось, что генерал тоже излучает солнечный свет.

   – Ваше превосходительство... – начал было я рапортовать, но он тут же остановил меня:

   – Бог с тобой, Дима. Для тебя я не превосходительство, а, как тебе известно, Антон Иванович. Я искренне рад, что вижу тебя.

   – Спасибо за ваши добрые слова. – Я хотел добавить «Антон Иванович», но всё же не решился. Как не решился сказать о том, что «оправдаю ваше доверие».

Деникин подошёл ко мне, крепко обнял за плечи – объятие его было поистине крестьянским:

   – Как ты возмужал! Впрочем, чему удивляться, мы ведь давно не виделись. Садись, прошу тебя, чувствуй себя как дома. Поговорим, у меня выдалась свободная минута.

Я сел на табуретку у стола.

   – Ну, рассказывай, как тебе удалось пробраться к нам. Ты из Москвы или из Петрограда?

Я коротко рассказал свою «легенду». Деникин смотрел на меня испытующе: он понимал, что революция перепутала все карты, и кто знает, кем она меня сделала?

   – Каковы планы на ближайшее будущее? – спросил Антон Иванович. – Каковы твои цели? Прости за столь прямые вопросы, но сейчас по-другому нельзя.

Вот оно, самое трудное для меня, самое ненавистное: вместо правды – лгать, говорить с искренностью, в которую не веришь сам!

   – Хочу воевать вместе с вами, других целей у меня нет, – ответил я и вдруг почувствовал, что краснею. Как ошибались чекисты, думая, что из меня может получиться настоящий агент: они совершенно упустили из виду, что я всегда краснел, когда пытался скрыть правду. Так было в детстве и в юности, так было и сейчас.

Хорошо ещё, что я сидел спиной к окну и прямые лучи солнца не падали на моё лицо, и потому, кажется, Антон Иванович ничего не заметил.

   – Думаю, что ты выбрал правильный путь. – В голосе Деникина чувствовалось удовлетворение моим ответом. Кажется, даже лаконичность ответа произвела на него благоприятное впечатление, ибо он и сам не переносил многословия.

   – Что же, будем считать, что нашего полку прибыли, – с прежним удовлетворением произнёс Деникин. – Нашей Добровольческой армии сейчас дорог каждый офицер, каждый солдат. А чтобы тебе было легче начинать новую службу, кратко обрисую обстановку, в которой мы формируем вооружённые силы Юга России. Прямо скажу, что мы – и Алексеев, и, царство ему небесное, Корнилов, да и я тоже – переоценили те возможности, которые, казалось бы, должна была предоставить нам область Войска Донского.

   – Но почему? – удивился я, стремясь вызвать Деникина на откровенность.

   – Видишь ли, Дима. – Кажется, ему понравилось, как я живо интересуюсь обстановкой. – Казаки испугались того, что приток офицерства на Дон может послужить своеобразным магнитом, притягивающим нашествие красных. Да и возвращение казачьих войск в родные края принесло с собой с фронта пагубные идеи большевизма. И как результат – в среде казачества тоже началось разложение. Разве можно было представить себе раньше, что казаки станут отрицать авторитет стариков, отрицать власть, бунтовать и даже начнут преследовать и выдавать офицеров? Советская власть затмила им разум. Казаки поверили лживым обещаниям о том, что им будет гарантирована неприкосновенность казачьих прав и уклада жизни. Трагедия распада проникла и в казачья семьи, где часто дети поднимаются против отцов, а отцы против детей!

   – Я пытался ответить себе на вопрос: почему вы ушли с Дона, ведь можно было попытаться переломить казаков? – Я воспользовался тем, что Деникин сделал паузу. – Тем более что, кажется, и на Кубани такие же настроения?

   – Сейчас я тебе объясню. – Деникин помолчал. – Одна из главных причин ухода в том, что та Дону офицерам грозила постоянная опасность. Расхожее мнение состоит в том, что казаки якобы встречают нас с распростёртыми объятиями. Но это не более чем большевистская пропаганда. Своим прибытием на Дон мы поставили покойного ныне генерала Каледина в чрезвычайно тяжёлое положение. Знаешь, ведь непрошеный гость хуже татарина. Конечно, существует старый казачий обычай: «С Дона выдачи нет». Но ныне всё так круто повернулось, обычаи тоже! Каледин вынужден был прислушиваться к голосу своих противников. И потому он даже просил генерала Алексеева вербовать добровольцев более конспиративно и перебраться за пределы Войска Донского, скажем, в Ставрополь или в Камышин. И мы решили перебазироваться на Кубань. Здесь для нас более благоприятная обстановка.

Деникин умолк, видимо полагая, что он уже и так сказал слишком много.

   – Ну да что это я так разговорился, – посетовал он. – Поди, утомил тебя серьёзными вопросами. Ты и сам скоро поймёшь, что к чему. Главное, что ты пришёл к нам. И ты не одинок. Молодёжь – офицеры, юнкера, кадеты, студенты, глубоко оскорблённые в своих патриотических чувствах, презирая опасность, стремятся к нам. Честно тебе скажу, Дима, – вдруг воодушевился он, – если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось молодёжи, готовой идти на смертный бой с большевиками, готовой отдать свою кровь и жизнь за разрушенную родину, – я бы вынужден был отказаться от принадлежности к народу, к которому счастлив принадлежать.

   – Мои чувства созвучны с вашими, – поспешил заверить его я, вновь содрогаясь от заведомой лжи.

   – Спасибо, Дима, – прочувствованно произнёс Антон Иванович. – Мы ещё поговорим обо всём. Пока что я намерен прикомандировать тебя к своему штабу для разного рода поручений.

   – Ваше превосходительство! – взмолился я. – Мне хотелось бы прямо в строевую часть, на передний край...

   – Всё в своё время, – прервал меня Деникин, и по тому, как голос его потеплел, я понял, что ему импонирует это моё желание. – А пока побудешь подле меня. Это поможет тебе лучше войти в курс дела.

Он подошёл ко мне и снова обнял за плечи:

   – Мне очень дорога память о твоём отце. – Эти его слова прозвучали особенно проникновенно. – И потому прошу тебя: будь мне как сын!

   – Благодарю вас, Антон Иванович, это для меня высочайшая честь! – Впервые за всё время беседы я назвал его по имени-отчеству.

Слова Деникина и впрямь растрогали меня едва ли не до слёз: «И этого человека я должен буду предавать?!»

В этот момент в гостиную вошёл генерал Романовский. Внешне он был спокоен, хотя я и заметил на его лице некоторую озабоченность. Он мельком взглянул на меня, и мне трудно было понять, узнал он меня или нет. Дело в том, что прежде я не раз видел его, когда он встречался с моим отцом. Я знал, что Романовский был сыном артиллерийского офицера, окончил кадетский корпус в Москве, Константиновское военное училище в Петербурге, вышел подпоручиком в лейб-гвардии 2-ю артиллерийскую бригаду, позднее был принят в Академию Генерального штаба, где учился вместе с Марковым. Последней его должностью до революции была должность генерал-квартирмейстера в Ставке Верховного главнокомандующего генерала Корнилова.

Мне показалось, что с того времени, как я не видел Романовского, он заметно постарел и выглядел уже не таким стройным и подвижным, как раньше.

   – Антон Иванович, – обратился Романовский к Деникину, но тот перебил его:

   – Иван Павлович, представьте себе, какая неожиданная встреча! – Деникин кивком головы указал на меня. – Надеюсь, вы узнаете этого молодого человека?

Романовский теперь уже более внимательно посмотрел на меня.

   – Очень знакомое лицо, – виновато произнёс он, – но что-то...

   – Не буду вас мучить догадками, – оживлённо сказал Деникин, довольный, видимо, тем, что его зрительная память оказалась более надёжной, чем память начальника штаба. – Это же Дима Бекасов, которого мы с вами знавали ещё совсем юным. А теперь перед вами – поручик Бекасов.

   – Сын полковника Бекасова? – В голосе Романовского прозвучали и удивление и радость. – Как же, как же, ещё бы не помнить.

Он подошёл ко мне, и я ощутил крепкое пожатие его руки.

   – С большим трудом и риском для жизни добрался к нам, впрочем, как и другие добровольцы, – пояснил Деникин. – И я безмерно рад, что молодёжь по зову сердца собирается под наше знамя. А, вы хотели что-то сообщить, Иван Павлович? Что-нибудь срочное?

   – Да, Антон Иванович, дело, кажется, не терпит отлагательств. Со мной только что говорил генерал Краснов.

И он многозначительно посмотрел на меня, а потом и на Донцова. Я поспешно встал.

   – Виталий Исидорович, голубчик, прошу вас, посодействуйте в обустройстве нашего гостя, отныне уже полноправного добровольца. Ну, всякие там необходимые формальности. И посодействуйте, пожалуйста, с жильём. Впрочем, вы всё это знаете лучше меня.

   – Слушаюсь, ваше превосходительство! – отчеканил Донцов. – Не извольте беспокоиться, всё будет сделано как положено. Разрешите быть свободным?

   – Конечно, конечно, – поспешно произнёс Деникин, вероятно его мысли уже были заняты предстоящим разговором. – А ты, Дима, сегодня хорошенько отдохни, а завтра прошу прибыть ко мне к восьми утра. Мы с Иваном Павловичем определим круг твоих обязанностей.

   – Благодарю, ваше превосходительство! – Я был тронут заботой главнокомандующего: что ни говорите, в жизни бывает и так, что старые дружеские связи забываются, а порой сами обстоятельства как бы отодвигают их в область забвения. В моём случае всё было по-иному, и я по достоинству оценил душевные качества Антона Ивановича Деникина.

20

   – Какие же новые идеи обуревают Краснова? – с заметным оттенком иронии спросил Деникин у Романовского, который уже успел удобно устроиться в кресле у приставного столика, видимо полагая, что разговор будет достаточно продолжительным. – С того дня, как он стал Донским атаманом, его деятельность приняла прямо-таки взрывчато-опасный характер.

   – Абсолютно точно, Антон Иванович, – согласился Романовский. – На этот раз он настаивает на немедленном свидании с вами в станице Манычской.

   – Надо отдать ему должное, энергии Краснову не занимать. К тому же страсть как любит молниеносно осуществлять приходящие ему в голову идеи.

   – К сожалению, часто сумасбродные, – заметил Романовский. – Чего стоит его прямо-таки патологическое стремление установить самые тесные отношения с немцами. Разве может себе это позволить истинно русский патриот?

   – И чем же он объясняет это своё и впрямь антироссийское стремление?

   – Причинами, которые на первый взгляд кажутся вполне логичными, – принялся объяснять Романовский. – Немецкие войска, как вы знаете, хозяйничают сейчас в Донской области. Вся западная её часть до железной дороги Воронеж – Ростов в их руках. И самое неприятное, что немцы заняли Ростов и Таганрог. Вот Краснов и разводит руками, мол, что ему остаётся делать, находясь в оккупации, как не сотрудничать с оккупантами. Мол, силёнок для того, чтобы дать им от ворот поворот, у него нет.

   – Ещё куда ни шло, если бы только это, – нахмурился Деникин. – Поступают сообщения, что новый атаман спит и видит, как бы ему сотворить из Донской области суверенное независимое государство! Но разве такие идеи не приведут к развалу великой России? Судя по фактам, Краснову совершенно чужда наша главная ориентация – единая и неделимая Россия.

   – Именно так и обстоит дело, – подтвердил Романовский.

   – В таком случае встреча с ним в ближайшие дни отвечает и нашим интересам, – решительно сказал Деникин. – Пора этому самостийнику сказать всё, что мы о нём думаем. И не просто сказать, но и хорошенько дать по зубам.

   – На открытый конфликт с ним идти не хотелось бы. – Романовский попытался несколько охладить воинственно настроенного Деникина. – Ведь какая-то часть казачества – за ним, и это не сбросишь со счетов.

   – А вот встретимся – и разберёмся, – всё с той же решительностью заключил Деникин.

...Вскоре встреча состоялась. Деникин высказал пожелание, чтобы на ней присутствовал генерал Алексеев. И хотя тот чувствовал себя скверно из-за обострившейся болезни, всё же дал согласие.

Не желая отдавать инициативу в руки Краснова, Деникин сразу взял, что называется, быка за рога:

   – Открытая ориентация Краснова на немцев нами принята быть не может ни в коем случае. – За всё время совещания Деникин ни разу не назвал Краснова генералом, как и не обратился к нему по имени-отчеству. – До нас дошёл даже такой факт, который иначе чем кощунственным я назвать не могу. Донской атаман составил план, по которому собирается овладеть Батайском, действуя вместе с немецкими войсками. Это позор для Белого движения!

Крупное лицо Краснова покрылось бурыми пятнами. Под крепкими скулами заходили желваки. Он тут же взорвался:

   – Главнокомандующий, кажется, напрочь запамятовал, что генерал Краснов – уже давно не командир бригады, которая во время войны с немцами подчинялась Деникину. Генерал Краснов ныне – это представитель пятимиллионного казачества и не намерен выслушивать подобные обвинения! Да ещё высказанные столь недопустимым на подобных встречах тоном!

Деникин едва заметно усмехнулся: всем было хорошо известно, что, во-первых, Краснов стал атаманом всего двенадцать дней назад и, во-вторых, выбран был лишь незначительной частью Донской области, той, что совсем недавно освободилась от большевиков. К тому же Донской круг, проголосовавший за Краснова, представлял собой крайне разношёрстное сообщество и не мог быть изъявителем воли всего донского казачества.

   – Насколько мне известно, – включился в разговор Романовский, – население Донской области составляет не пять миллионов, а только четыре. И это включая иногородних, а их отношение к генералу Краснову должно быть ему самому хорошо известно. Так что не стоит преувеличивать.

Деникину вспомнилась его первая встреча с Красновым, не генералом, а подъесаулом, в Сибирском экспрессе, которым они ехали на русско-японскую войну четырнадцать лет назад. Тогда Краснов был всего-навсего военным корреспондентом «Русского инвалида» – официальной газеты военного министерства. В салон-вагоне Краснов любил навязывать своим спутникам громкое чтение написанных им корреспонденций. И когда слушатели говорили о том, что в них слишком уж часто встречается, мягко говоря, вымысел, противоречащий истинным фактам, Краснов с воодушевлением доказывал, что поэтический вымысел в ущерб правде имеет полное право на существование, особенно в обстановке военного времени, когда необходимо поднимать дух народа, а не повергать народ в уныние фактами, противоречащими мобилизации патриотического духа. Так и сейчас Краснов вновь обратился к столь любимому им «поэтическому вымыслу».

   – Простим нашему оратору некоторые поэтические преувеличения, – остановил Романовского Деникин, заметив, что эта его фраза сильно задела Краснова. – Главное, ради чего мы здесь собрались, – наметить план дальнейших действий Добровольческой армии.

   – Я готов высказать свои соображения! – тут же заявил Краснов, даже не дождавшись, пока Деникин предоставит ему слово. – Добровольческой армии следует незамедлительно отбросить всяческие намерения действовать на Кубани. Ближайшей целью её должно стать овладение Царицыном. Вы спросите, почему, господа! Отвечаю, не ожидая ваших вопросов: на Волге вы найдёте громадные запасы военного снаряжения, там, в Царицыне, есть и пушечный и снарядный заводы. Добровольческая армия перестанет быть в зависимости от казаков, станет поистине русской силой.

   – У нас планы совершенно противоположного характера, – заговорил Деникин, когда Краснов замолчал. – В первую очередь мы должны освободить Задонье и Кубань. План же, который мы только что услышали от Донского атамана, равносилен самоубийству! Согласно этому плану мы вынуждены будем начинать своё наступление на Дону, то есть в тех областях, где хозяйничают немцы. А в ходе боевых действий армия может оказаться в критическом положении, ибо с запада её заблокируют немцы, с севера – большевики, а на востоке мы упрёмся в Волгу, куда красные и пытаются загнать всех нас. А Волга, как известно, река широкая.

   – А что вам даст освобождение Задонья и Кубани?! – яростно выкрикнул Краснов, теряя самообладание. – Казаки и сами справятся с этим!

   – С помощью немцев? – охладил Краснова Деникин и сразу же продолжил: – В соответствии с нашим планом мы сможем взять под контроль всю южную границу Донской области. А это, как вы знаете, четыреста километров! Далее, у нас будет открыт путь к Чёрному морю, и мы сможем установить связь с союзниками через Новороссийск. Укрепившись на Кубани, мы более уверенно поведём наступление на север, имея конечной целью Москву.

Раскрывая свои карты, Деникин тем не менее высказал не все доводы, которые были в пользу именно его решения. Неужели Краснов не понимает, что при наступлении на Царицын в тылу Добровольческой армии осталось бы не менее ста тысяч красных войск? Деникин поднял ещё один важный вопрос:

   – В соответствии с нашим планом считаю целесообразным, чтобы все части донского казачества подчинялись бы единому командованию.

Говоря это, он конечно же предвидел ответ Краснова.

   – Этому не бывать! – снова взорвался Краснов. – Донские казаки будут подчиняться только мне, и никому более!

   – Воля ваша, – развёл руками Деникин. – Но этим решением вы наносите Добровольческой армии серьёзный урон.

   – Решение моё неизменно, – повторил Краснов. – Думаю, что на этом надо поставить точку и перейти к обсуждению следующего вопроса.

   – Следующий вопрос нами уже определён. – Деникин помолчал. – Ещё по соглашению с покойным Алексеем Максимовичем Калединым Добровольческая армия должна получить с Дона шесть миллионов рублей. Надеюсь, что эту сумму мы получим.

   – Извольте! – вскинулся Краснов. – Извольте хоть сию минуту! Мой Дон... – он подчеркнул слово «мой», – мой Дон готов заплатить эти деньги. Но при одном непременном условии: Добровольческая армия должна перейти в подчинение истинного хозяина Дона – Донского атамана!

Теперь уже пришла очередь взорваться Деникину:

   – Я хотел бы со всей определённостью заявить Донскому атаману, что Добровольческая армия не нанимается на службу. Она выполняет задачу общегосударственного масштаба и поэтому не может и не будет подчиняться местной власти.

   – Ну что ж, выходит, результатом вашей встречи можно считать пшик! – съязвил Краснов.

   – Мы готовы сотрудничать с Доном, – примиритель, но сказал Алексеев, до сих пор хранивший молчание, – если Дон передаст нам хотя бы часть снаряжения, которое он получает с военных складов на Украине.

   – Да, из запасов бывшего русского Юго-Западного фронта, – вставил Романовский. – Правда, всё это оружие, боеприпасы и снаряжение, как известно, захвачены немцами. Известно также, что Пётр Николаевич получает у немцев это оружие.

Краснов изобразил на лице страдальческую обиду.

   – Да-да, господа! – воскликнул он, уязвлённый словами Романовского. – Добровольческая армия конечно же чиста и непогрешима. Честь ей и хвала! Но ведь это я, Донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, отмываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии. Весь позор этого дела лежит на мне!

«Какой болтун! – Деникина передёрнуло. – Снова «поэтический вымысел» в ущерб правде! Ведь оружие и боеприпасы немцы передают тебе не за красивые глаза! Кто в уплату за всё это гонит в Германию донской хлеб, донскую шерсть, донской скот?»

Деникин располагал фактами: в ближайшем окружении Донского атамана было несколько надёжных агентов, которые давали возможность Деникину быть в курсе всех дел, которые вёл с немцами Краснов. Так, агентура донесла, что Краснов отправил два своих, написанных им лично, письма германскому императору Вильгельму. В этих письмах Донской атаман не только от имени Войска Донского, но и от имени выдуманного им несуществующего Доно-Кавказского союза высказывал свои просьбы и пожелания. Деникин располагал почти полными текстами этих писем. В одном из них Краснов просил Вильгельма «содействовать в присоединении к Донскому Войску по стратегическим соображениям Камышина и Царицына, Воронежа, станции Лиски и станции Поворино». Тут же он клялся Вильгельму в том, что «всевеликое Войско Донское обязуется за услугу Вашего Императорского Величества соблюдать полный нейтралитет во время мировой борьбы народов и не допускать на свою территорию враждебных германскому народу вооружённых сил, на что дали согласие и атаман Астраханского войска князь Тундутов, и Кубанское правительство, а при присоединении – остальные части Доно-Кавказского союза.

Особенное возмущение Деникина вызвала исполненная ложного пафоса фраза Краснова: «Тесный договор сулит взаимные выгоды, и дружба, спаянная кровью, пролитой на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы со всеми нашими врагами».

«Какой позор, до чего докатился атаман! – возмущался Деникин. – Ползает на коленях перед Вильгельмом! И в то же время без всякого стыда и совести втирает ему очки. А как предательски себя ведёт! Толкает Добровольческую армию на Царицын и тут же заверяет немцев, что не допустит на свою территорию враждебных Германии вооружённых сил! Чёрт с ним, пусть лижет задницу Вильгельму, если это доставляет ему удовольствие, но продавать немцам русские земли – это уже слишком».

Как хотелось Антону Ивановичу сказать Краснову прямо сейчас эти слова, но он сдерживал себя, понимая, что ещё не пришло время рвать с ним отношения и отталкивать от себя хотя бы часть донского казачества.

Что поделаешь, не всё подвластно человеку, особенно тогда, когда обстоятельства оказываются сильнее его!