Текст книги "За крокодилами Севера (СИ)"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ

Поездку на Север этим летом я планировал на конец июля… Комаров и слепней к концу июля поменьше, к тому же тут начинается сезон черники и морошки – словом, лучшего времени для посещения нашей северной тайги подыскать трудно… Но не получилось у меня ничего в назначенный срок, планы мои передвинулись на вторую половину августа, а тут как раз к десятым числам последнего летнего месяца задождило, да еще так, что стали мои попутчики осторожно подумывать: а не отменить ли путешествие вовсе…

Возможно, именно так я и поступил бы, если бы кроме обычного свидания о тайгой, с озерами, с ягодными и грибными местами не вел меня в этот раз на Север еще и долг – долг человека перед своим жилищем, которое двенадцать лет подряд принимало меня с зимы до зимы и которое тоже двенадцать лет тому назад я оставил и теперь вот должен был сделать все возможное, чтобы это мое прежнее жилище поддержать, подправить…

За годы нашей разлуки вековой северный дом-крепость немного сдал… Навещать его, конечно, навещали мои сыновья и ихние друзья, но какой спрос с тех же постояльцев, которые прибывали сюда по большей части только на отдых… Прошлым летом я заглядывал в свой дом, стоящий на берегу красивого северного озера, но заглядывал очень коротенько – всего на одни сутки, порадовался, что стены дома, пол, потолок целы, что цела и исправна старая, тоже вековая, печь, сложенная когда-то из сырого кирпича, а вот крыша дома меня озадачила… А худая крыша, не залатанная во время хозяевами – это завтра-послезавтра конец самому дому.

Вот так целый год и жил я заботой: как быть, как закрыть прохудившуюся крышу?.. Рубероид, рейки на швы кровли, гвозди – все было приготовлено заранее. Еще с прошлой осенью добыл я в лесу подходящий жерди, вывялил их за зиму и весну, а там из этих жердей соорудил две лестницы: одна до крыши дома, вторая – на крышу, чтобы ремонтировать кровлю… Готовые лестницы я распилил на части, чтобы по частям убрать в мой «уазик-буханку». Словом, все было заранее приготовлено к тому, чтобы отдать долг своему прежнему дому. И тут уж не смогла помешать мне никакая погода: дождь – так дождь, все равно едем!

К счастью, непогода отстала от нас где-то за Ярославлем, а у Онежского озера встретил нас антициклон: тишина, солнце – все, как летом, как в конце июля, только еще меньше комаров и слепней, чем в обычный июль. Да и черника дождалась нас – нынешнее лето запаздывало недели на две, и мы попали как раз на самую чернику. И что занятно, почти тут же ярко загорелась по седым мхам боров беломошников тяжелыми гроздьями спелая брусника – брусника будто и не заметила, что лето в этот раз припоздало, она, видимо, подчинялась вовсе не погодам и непогодам, а каким-то своим собственным срокам-календарям и вот, как и прежде, точно к концу августа, начался у нас рядом с черничным и брусничный сезон.

А тут еще и белые грибы: и боровые под соснами во мху, и березовые, в разнолесье, – да еще в таком несметном количестве, что от этих белых грибов становилось порой страшно и на память приходила старинная примета, слышанная мной когда-то в детстве: много белых грибов – обязательно к войне… Так что моим спутникам было чем заняться, кроме рыбной ловли. Я же, как не очень горячий сторонник всех ягодных сборов, показал сопровождавшим меня в этой дороге, в благодарность за помощь в ремонте дома, самые грибные и ягодные места и отправился со спокойной душой на встречу-беседу со своим, очень дорогим для меня озером…

Озеро, в которое не приходила никакая более-менее заметная река и откуда вода никуда особенно не убывала, всегда казалось мне некой драгоценной чашей, которую ты с трепетом держишь на своих ладонях, боясь расплескать и не дай Бог уронить.

В такой чаще-озере жизнь сохраняется лишь до тех пор, пока никто не запустит сюда какую-нибудь грязь-отраву. Обычно в реке такая грязь-отрава будет унесена вниз течением. Да, внизу по течению все живое может погибнуть в случае беды-катастрофы, но река останется живой в своем верхнем течении и понемногу оттуда жизнь направится вниз, к устью. А вот в озере-чаше такого не произойдет – здесь жизнь можно убить сразу и до конца.

К тому же реке природой позволено каждую весну смывать с себя груз прожитого, после весеннего очистительного половодья-потока возвращать себе прежние годы. Увы, такого счастья – не стареть большинству озер просто не дано. От года к году в озере, не знающем обычно стока, побольше ила на дне, побольше травы в воде и по берегам. Конечно, всего за десяток лет с твоим озером ничего заметного не произойдет – все останется как будто на том же самом месте, но все равно память о хрупкой, ранимой чаше жизни, которую человек держит в своих руках, не оставляет в покое… Как? Удержали ли эту чашу, сохранили ли драгоценность в целостности? Или уже навредили, что-то сломали, что-то похитили отсюда?

Я, не торопясь, объезжаю озеро, встречаю знакомые мысы, кланяюсь своим островам, протокам… Нет-нет и останавливаюсь и беру в руки спиннинг. Пока не вспоминаю белый посеребренный «атом», которым когда-то и облавливал обычно все известные мне здесь щучьи засады – пока вопросы озеру задает только мой «мепс» – лепесток: то поглубже – поближе ко дну, то вдоль самого края куги, почти у самой поверхности…Обычно в прошлом такая проверка была довольно результативной: щука – за килограмм, да с пяток окуней, каждый за 150–200 граммов. И хватит – домой. Но на этот раз только один щуренок-малолеток да глупый окунек с детскую ладошку.

«Мепс»-лепесток заменяю колеблющимся «атомом», выбитым из латунной полоски с серебряным покрытием… Задерживаюсь подолгу у возможных щучьих засад и снова только одна щучка, еле-еле потянувшая на полкило.

От своих соседей-дачников, которые обитают здесь с весны до осени и промышляют только сетями, добывая кое-какую рыбешку на уху и рыбные пироги, я уже знаю, что щука в озере совсем измельчала… Когда-то и они, мои соседи, по вечерам отправлялись «дорожить» щуку на блесну, зная, что такое занятие обычно приносит им весомую удачу: в прошлом всего час-полтора такой ловли-путешествия, и в лодке не менее трех щук – щук, а не щучек, а тем более не щурят… А сейчас, мол, не дорожим – идет одна мелочь…

Все ясно. Щука в озере побита, а то и выбита основательно… Нет, не летней сетевой снастью и тем более не спиннингом, не дорожкой, а весной, во время нереста, когда эта рыба открыто идет к берегу…

Вспоминаю научные труды петрозаводских ихтиологов, с которыми пришлось знакомиться в то время, когда в лесные карельские озера-ламбушки, обычно не имевшие заметных стоков, решили запустить новую рыбу – пелядь (сырок).

В этом деле у карельских ихтиологов, конечно, были серьезные конкуренты – и прежде всего хищники-щуки, от которых и следовало избавить водоем прежде чем, запустить туда мальков-новоселов… Так что самый первый этап акклиматизации пеляди в карельских озерах-ламбушках и начинался о «подавления» щуки в данном водоеме… Для этого случая сначала предлагался весьма гуманный метод: в озере, куда собирались выпускать мальков-новоселов, разрешалось всем и всякому добывать по весне щуку во время нереста без каких-либо ограничений. Вход шли и сети, и мережи, и острога. И два-три года такого усиленного избиения хищника во время его брачных игр давали свои результаты – щука в таком водоеме почти полностью исчезала.

Правда, этот способ «сокращения численности хищника» оказался не слишком подходящим – он требовал и времени и усилий многих участников события: тех же рыбаков, пожелавшие добывать в данном водоеме щук по весне. И ученые, желая сократить и сроки, и прочие расходы, пошли дальше и поклонились тут иному оружию – химии…

Выбранный для такой цели водоем перво-наперво окружали приметными табличками, на манер табличек, которые выставляют во время военных действий – например; «осторожно – мины!». На этих табличках значилось, что пить воду, употреблять в пищу рыбу из данного озера и собирать поблизости ягоды и грибы опасно для жизни. Ну, а следом в водоем выливали какую-то отраву-химию. Все живое, утверждали свидетели, погибало почти тут же. Отравленный водоем выдерживали на карантине, под охраной предупреждающих табличек, года два, а там и запускали в него пелядь.

Разговоров о том, что совсем скоро новоселы – пелядь (сырок) заполнит собой все водоемы, считавшиеся ранее малотоварными по части рыбы, было много. Я ждал результатов этой тотальной акции, но так и не дождался и только потом, как говорят, из-под полы, получил сведения, что эксперимент не очень удался – по крайней мере рыбные прилавки столицы Карелии пелядью так никто и не завалил.

Как и почему задуманное не получилось, точно не знаю, но хорошо помню до сих пор ту, самую первую, методику акклиматизации, где рекомендовалось усиленно уничтожать щук во время нереста, чтобы избавить водоем от этих хищников. Кажется, только эта рекомендация науки в том эксперименте и была самой научно обоснованной из всего того, что вспомнилось мне сейчас, ибо давным-давно старательные рыбаки-карелы и их русские коллеги по цеху хорошо знали, что на нересте, при недосмотре за разбойниками можно выбить в озере не только всех щук, но и тех же лещей…

Все именно так и случилось здесь, у меня, на Пелусозере… Объявленная не так давно вседозволенность на тех же северных водоемах и привела к тому, что никакого досмотра за разбойниками, желающими поживиться той же весенней щукой, здесь не стало. И вот он результат: день за днем проверяю я свое озеро, ищу прежних щук и нахожу только тех щучек и щурят, которые еще не подросли, чтобы явиться прошедшей весной на игру-нерест, а потому и избежали участи своих более взрослых собратьев.

Заниматься такой добычей просто неприлично. Неприлично тянуть к лодке и окуня-недомерка, что чуть больше твоей блесны.

Исчезла в озере щука и тут же стала мельчать в озере вся остальная рыба… Мелкой, бестолковой рыбешки в озере масса: к крючку, опущенному в воду, тут же бросаются наперегонки сорожки, окуньки. Эту мелочь можно таскать и таскать. И надо бы избавить от нее водоем, чтобы оставшиеся их собратья подтянулись наконец в росте и в весе. Но это уже никого не будет заботить – дело это хлопотное и, конечно, не денежное.

От такой встречи-свидания с озером становится грустно… Грустно вспоминать прошедшие здесь годы, грустно проплывать мимо знакомых луд, островов, мысов, где всегда раньше, это ты знал совсем точно, стояли в засаде щуки. Грустно останавливать лодку над каменистым скатом с луды, зная, что вместо тяжелых окуней-колобах за твоей блесной увяжется сейчас только окунек-недомерок, который, может быть, и порадовал бы кого-то на каком-нибудь пустяшном подмосковном водоеме…

Вот так вот и не сохранили мы драгоценную чашу-озеро, переданную нам доверчивой природой, понадеявшейся на нашу чистую совесть…

Конечно, я догадывался, что известные мне северные водоемы за последние десять-двенадцать лет понесли какие-то потери, но при всей своей фантазии не мог никак предположить, что эти потери настолько велики, что почти полностью нарушили всю сложившуюся здесь когда-то систему жизни.

И натыкаясь на каждое мысу, у каждой луды на бесконечные сети, сети и сети: сети старые, брошенные, оставленные в воде, и сети, действующие, поставленные недавно, – наблюдая повсюду в воде бесчисленные толпы-скопища никчемных сорожек-крошек и таких же непутевых окуньков-палечников, я с болью все больше и больше понимал, что произошло здесь, на озере, действительно чрезвычайное событие – озеро потеряло свою былую силу.

Не порадовали меня и лесные озера-ламбушки, куда по весне могли добраться всевозможные рыбачки – и там ушлые добытчики поработали от всей души, разорив напрочь и эти, когда-то чудесные водоемы.

Собирался я было навестить Пялозеро, которое счастливо помнил по нашей последней встрече еще в мирное время. Но мой сосед-дачник от этого похода меня отговорил: мол, туда по весне за щуками давно проложили дорогу разные добытчики и так там похозяйничали, что теперь и сами туда больше не заглядывают…

Оставалось надеяться на богатое в прошлом таежное озеро, по берегам которого когда-то добывал смолу-живицу мой друг-смолокур Василий Климов. Именно откуда приносил он рассказы о необыкновенных щуках, которые, мол, и на этот раз сокрушили всю его снасть, и всякий раз после этого просил меня поделиться с ним самыми крепкими крючками и самой прочной леской… Но, оказалось, что и туда, на озеро Василия Климова, к его избушке тоже добрались оголтелые добытчики и успели основательно разорить и этот водоем задолго до моего нынешнего возвращения в знакомые мне места.

Горько вспоминая все известные мне лесные ламбушки и озера, я задержался все-таки на одном имени – Изерко. Это о нем, об этом таежном озерке, когда-то мы с сыновьями сложили немудрую песенку, которую негромко распевали всякий раз, когда навещали наше милое Изерко… «Изерко, Изерко, засверкай, как искорка, принимай по-царски нас, ну, хотя бы изредка…» И Изерко, действительно, почти всегда одаривало нас настоящими царскими подарками… Здесь на спиннинг я лавливал самых больших своих окуней. Здесь как-то в начале лета соблазнилась моим посеребрённым «шторлеком» очень приличная щука… У меня под рукой оказались тогда только шестикилограммовые весы-безмен и я вынужден был взвешивать добычу по частям – в конце концов выпотрошенная нами щука потянула в общем за двенадцать килограммов…

Изерко было недалеко от моего дома… Стоил переплыть Пелусозеро, оставить у причала лодку, а там всего ничего по сырой низинке – и перед тобой уютный водоем, украшенный по берегам замечательными лилиями… Летом добраться до Изерка несложно, но весной, когда и положено начаться нересту у щук, попасть на это озерко не так-то просто: по Пелусозеру еще лежит лед и по этому худому весеннему льду уже не перейти на другой берег. Есть вроде бы тут к моему заветному озерку и окружной путь, но этот путь-дорога по такой раскисшей, такой расплывшейся от весенней воды низине, что не каждый отважится на рискованное путешествие… Да и зачем, когда в это время щуку можно было спокойно брать и в другом удобном для этой цели месте.

Так вроде бы мое Изерко и должно было избежать весеннего погрома…

По своим соседям-дачникам, что каждый год на все очередное лето из городских жителей-пенсионеров превращаются в охотников и собирателей, я осторожно собрал нужные мне сведения о моем Изерке… Кое-кто из осторожно опрошенных мною дачников заглядывал к этому озеру, но уже по открывшейся воде, после нереста щуки, и чаще не с сетевой снастью, а именно со спиннингом и неплохо ловил там приличных щук…

К тому же там, на берегу Изерка, была и лодчонка, моя лодка– «железка», подаренная мне когда-то друзьями-товарищами. Этой лодкой я пользовался до тех пор, пока не обзавелся настоящей шитой посудинкой, а затем затащил ее под крышу дома и держал там на всякий случай. Для меня такой случай прежде так и не наступил, и, расставаясь с озером, передавая его своим сыновьям, я наставлял их беречь эту лодку – «железку»: мол, ничто не вечно – сгниют наши шитые лодки, вспомните тогда и об этой посудине. И лодка-«железка» благополучно оставалась, покоиться на чердаке до того лета, когда мои сыновья однажды не навестили свой дом… Посчитав, что прежние хозяева в свое жилище уже никогда не вернутся, мои хозяйственные соседи вынесли из моего дома решительно все, что можно было унести и, конечно, не забыли тут и о лодке-«железке», которую в конце концов и перетащили на Изерко, где с помощью этой посудинки и упражнялись в спиннинговой ловле.

Там, на Изерко, лодка и зимовала, вроде бы пока не сгнила, как доложили мне новые хозяева нашей деревни и всех окружающих деревню лесов и водоемов. И, разыскав в конце концов все у тех же моих соседей весла от своей лодки-«железки», сработанные когда-то моими руками, я и стал готовиться к встрече с давно запавшим мне в душу озером-ламбой…

На свидание с Изерко я отправлюсь завтра, с утра пораньше. Это будет последний день моего пребывания здесь, на берегу Пелусозера. К отъезду я уже более-менее приготовился, проверил машину, собрал почти все вещи. Убрал в чехол удочки и те спиннинговые удилища, которые мне завтра вроде бы не пригодятся. Осталось только просмотреть блесны и выбрать из них те, которые могут подойти для завтрашней рыбной ловли.

Я раскрыл свои коробочки с блеснами и стал их просматривать, неспешно вспоминая то, что было связано с той или иной снастью…

Большой посеребренный «шторлек», на который как раз и была поймана когда-то в Изерко очень приличная щука, я оставлю дома. Из колеблющихся блесен возьму с собой только небольшой белый «атом» – тоже посеребренный в отработанном фотографическом фиксаже. На это блесну когда-то я добыл почти всех своих щук в Пелусозере. Успешно ловил я на эту блесну и в Изерко. Все остальные колеблющиеся блесны, и отечественной и заграничной работы, привезенные когда-то мной из страны Суоми, останутся дома.

Из вращающихся блесен возьму на всякий случай несколько лепестков – «мепсов»: одни побольше, другие поменьше. Возьму и желтые и красные. Надо будет снова попробовать на Изерко и желтый «вибракс» – когда-то им я удачно сманивал тех же окуней-патриархов.

Да, пожалуй, и все – хватит. Вся остальная, разложенная сейчас передо мной на столе снасть, весь мой спиннинговый арсенал, останется дома – слишком великоват этот арсенал по своей мощи для одного небольшого озерка, да к тому же еще всего для одного единственного дня рыбной ловли…

С собой, конечно, возьму подсачек, не фирменный, не складной, каким обычно пользуюсь, когда ловлю рыбу с берега, а свой, самодельный, давнишний, не тонущий, с длинной ручкой, с широко разведенными сторонами-дугами самого сака. Именно в этот подсачек удалось мне принять ту самую щуку, которую затем взвешивал по частям на шестикилограммовых весах-динамометре. Щука сходу вошла в сак, вошла, как казалось мне, только головой и малой частью туловища и одним движением челюстей распорола сетку сачка, оказавшуюся перед ней.

В конце концов человек победил, но после этой победы сетку подсачка пришлось заменять новой… Какие удачи принесет мне завтра мой бывалый подсачек…

Подсачек передо мной в лодке, ручка его у меня под рукой – в любой момент я готов опустить это орудие в воду, чтобы принять соблазнившуюся блесной рыбину.

Под рукой и легкий спиннинг, удилище-телескоп с совсем легкой катушкой. Леска – 0,35… Конечно, леска потоньше для чего-то и будет получше, но не забывайте, что лесные озера – это не форелевая река Европы – здесь на каждый метр хода блесна может не раз сесть на зацеп. А воевать даже с листьями кувшинок куда легче, когда леска потолще…

Солнце еще не поднялось над лесом. Еще спят крепким сном закрывшиеся на ночь белые лилии. Руки у запястья, как ошалелые, грызут утренние комары. Совсем спускаю рукава на пальцы и осторожно берусь за весла.

На таком таежном озере, как Изерко, есть свои строгие правила рыбной ловли – касается это и утренних и вечерних берегов.

Пока солнце не поднялось над лесом и не засветило утренний берег, ищи здесь на здоровье своих щук. Но поднимется солнце, засветит берег, и ищи места, где солнца пока нет – от солнца наши щуки уходят в траву, ложатся на дно, меняют засады…

Первая проводка «мепса» прямо у причала – с глубины в берег. Раз, два, три – ничего… Выдвигаю потихоньку лодку к кромке травы и веду блесну вдоль кувшинов справа и слева… Первый удар, и возле лодки щучка… Щучку осторожно освобождаю от крючка и возвращаю обратно озеру… Неужели и здесь уже нет хороших щук?..

Веду лодку вперед кормой вдоль утреннего, но еще не освещенного солнцем берега… Еще, еще проводка блесны вдоль травы: поглубже, помельче… И еще один удар. Рыба бросается в сторону. Щука, хотя и не очень большая, но уже щука!

Ухожу от утреннего берега впереди солнца. И вскоре еще одна щука – что-то за килограмм. Все вроде бы на месте – щуки в своих прежних засадах, которые вспоминаю я сейчас, через двенадцать лет после нашего последнего свидания.

Надо бы заменить «мепс» на белый «атом» и половить щук поглубже, поближе к берегу, в самой траве. Но ничего менять пока не хочется – мне просто хорошо, просто, ясно, как когда-то здесь, когда я только-только познавал все эти тайные тогда для меня места…

Солнце подгоняет лодку дальше. Впереди здоровенная коряга, торчащая из воды – здесь всегда были окуни, хотя и не самые большие, но все-таки окуни… И тут старое не забылось – окуни один за другим бьют по моей блесне. И чем выше солнце, тем окуни активнее – окуни приличные, шириной в мою ладонь.

Такой ловлей сейчас можно заниматься, пожалуй, без конца, но я оставляю знакомые окуневые засады и тихо приближаюсь к тому заветному месту, где среди листьев-блюдец белых лилий от берега в глубину будто проложены кем-то неширокие коридоры-улицы. Здесь, в этих коридорах, всегда крутятся и сорожка, и мелкие окуньки. И здесь, возле этих подводных улиц-дорог, всегда устраивали свои засады самые серьезные местные щуки-охотники.

Я совсем останавливаю лодку. Нет даже признака ветра и моя посудинка замирает на месте.

Сначала я облавливаю края зарослей кувшинок и лилий, а уж потом проверю самую ближнюю ко мне улицу-коридор.

«Мепс» возвращается к лодке из глубины – я надеялся, что тут его может заметить окунь покрупней… Первая проводка и тишина. Вторая проводка – ближе к траве, и снова никакого ответа от озера… Теперь проводка у самой травы, и тут же «дерг-дерг-дерг» – на крючке оказывается окунь. Нет, он, судя по всему, не очень велик, но все-таки окунь.

Окунь совсем близко от лодки – конечно, я не буду ради него мочить свой подсачек, я подниму этого окунька в лодку на удилище… И когда до лодки окуньку остается всего несколько метров, какой-то груз-тяжесть резко оказывается там, где только что был окунь, и леска вслед за тяжелым грузом быстро, под писк катушки, уходит в сторону и в глубину…

Я останавливаю леску и все сразу замирает. Остается только тяжесть там, внизу, метрах в десяти от лодки… Тяжесть подается вперед и медленно идет ко мне вслед за леской… Осторожно приподнимаю удилище, медленно подматываю леску, и тут сразу внизу перед собой вижу что-то большое, темное, и впереди этого большого и темного поблескивает желтое пятнышко – лепесток моего «мепса»…

Все оценивается мгновенно… Окуня, попавшегося на блесну, схватила щука… Вот она, почти рядом, но подсачек до нее не достает… А щука, будто не чувствуя никакой беды, неподвижно стоит почти у самой поверхности и, ухватив окуня поперек туловища, держит его мертвой хваткой…

Я понимаю, что щука, конечно, не на крючке, что это противостояние окончится вот-вот. Щука наконец опомнится, осознает происшедшее, отпустит окуня и исчезнет в глубине… Если бы она оказалась чуть-чуть ближе к лодке, тогда бы я дотянулся до нее своим подсачком…

И все-таки я опускаю подсачек в воду. До щуки не хватает какого-то метра… И тут происходит необычное…

Я ловил много самых разных щук. Частенько пойманных щук, за неимением под рукой того же подсачка, приходилось брать из воды руками, осторожно подводя руку сзади к щучьей морде и сразу сжимая пальцы на глазах такой рыбины… Но никогда в жизни мне не приходилось смотреть этим рыбам в глаза, встречать их взгляд… Да и какой взгляд может быть у каких-то там рыб.

Но тут щука чуть приподняла голову и, все так же удерживая окуня мертвой хваткой в своей пасти, честное слово, в упор посмотрела на меня…

Я и сейчас помню ее холодный, жесткий взгляд, как взгляд уверенного в своей правоте следователя прокуратуры при допросе закоренелого преступника – взгляд короткий, презрительный, как взгляд пистолетного дула перед выстрелом.

Не знаю, смог бы я долго выдержать этот вынимающий душу взгляд, как скоро отвел бы в сторону глаза… Но щука сама определяла сценарий этого события… Она разжала челюсти и, неспешно развернувшись на месте, спокойно опустилась в принадлежавшие только ей подводные джунгли.

Я подвел к лодке порезанного щучьими зубами незадачливого окуня и устало опустился на сидение… А передо мной все стояли и стояли глаза-взгляд хозяйки таежного озера по имени Изерко…

Что хотела она сказать мне этим взглядом? Что хотела оставить мне после этой встречи?..

Я отложил в сторону спиннинг, ополоснул сетку подсачка, которому сегодня все-таки пришлось доставать из воды пойманных щук. Без особой радости перебрал свой улов и сложил его в сумку. И будто вдруг ославленный за какие-то серьезные прегрешения, тихо, извинительно перед озером повел свою лодку-«железку» к пристанищу-причалу.

Весь оставшийся день меня не покидало до конца не осознанное чувство какого-то странного происшествия, участником которого я волей-неволей стал и которое потребовало от меня очень серьезной жертвы.

Вернувшись домой, я без каких-либо эмоций передал своим попутчикам пойманных наконец щук и более-менее приличных окуней и, пока они готовили уху и жарили рыбу, молча собрал всю свою рыболовную снасть и убрал ее еще с вечера в машину…

Что-то точило меня изнутри и я нет-нет да и извлекал из очень давней памяти призыв, услышанный еще от Хемингуэя: «Прощай, оружие!» Это было сказано когда-то, в конце страшной войны-погрома, который устроили сами для себя люди. И это «прощай, оружие» почему-то явилось ко мне здесь, сейчас, где тоже прошли погромом по знакомым мне северным озерам нынешние глупцы человеческого рода-племени… Прощай, оружие… Отложи его в сторону, забудь о нем…

Может быть, именно этого и требовала от меня та самая щука, пристальный взгляд которой я запомнил теперь навсегда…

Щука, хозяйка Изерка, пожалуй, самая последняя щука-сторожил в округе, которая как-то убереглась среди вселенского погрома, устроенного здесь, на нашей северной земле, явилась передо мной молчаливым укором за все, что происходило и что все еще происходит в последнее время на ее родной земле…