Текст книги "За крокодилами Севера (СИ)"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Новое утро. Тот же штиль на озере… Мои соседи-пастухи называют эти первые тихие дни осени началом «каменного вёдра» – началом крепкой, ясной и тихой погоды…

Листья на березах уже пожелтели, осины почти все в багряных пятнах. Еще день, другой, а там и первый ночной морозец… И тут же, вслед за первым ночным морозцем, над нашим озером должна появиться первая стая гусей, уходящая от морозов на юг… И примета эта верная, проверенная мной не один год.

Но ночного морозца и гусиных стай пока нет – еще только-только самое начало «каменного вёдра». И я радуюсь тишине на озере, радуюсь чудным краскам осенней тайги и голубому-голубому, уже холодноватому северному небу. И каждый раз, отводя по утру от берега свою лодочку, мечтаю только о том, чтобы вот так вот взять и уплыть в эту колдовскую даль, забыть все и даже вот этот перемет, к которому держу сейчас свой путь.

Еще издали замечаю, что там, где моя снасть, происходит что-то непонятное: то ли какая птица купается в озере и разводит вокруг себя глубокие и неторопливые круги-волны… Поплавок перемета все ближе и ближе… Нет, это не птица… А рыба – большая рыба у самой поверхности медленно, но сильно поводит из стороны в сторону своим широченным хвостом – отсюда и круги-волны… Вижу и спину рыбины, что то и дело показывается на поверхности… Щука, попавшаяся на мой крючок!.. Она поднялась наверх и подняла вслед за собой со дна шнур перемета.

Как взять ее?…Подсачек для такой громадины явно маловат, хотя и устраивался мною специально для крупных щук: я заменил мелкую, магазинную сетку подсачка глубокой, специально сплетенной, и вместо короткой передней дуги поставил дугу раза в полтора длинней… Да и удастся ли вообще взять эту щуку – сейчас она заметит лодку и резко уйдет навсегда в глубину … Я уже догадываюсь, что эта щука попалась на крючок с жилковым поводком – рыбина находится как раз там, у того края перемета, на который не хватило металлических поводков…Жилка диаметром 0,5 миллиметров и рыбина-громадина!

Решение приходит неожиданно: вернуться домой за ружьем!

Щука все еще на перемете, все еще баламутит воду своим широченным хвостом-махалкой… Ружье лежит на коленях. Придерживаю двустволку правой рукой – весь готов к выстрелу, а левой – чуть-чуть подправляю веслом свою посудинку… Еще, еще немного…Щука, по-моему, не замечает лодку – по крайней мере никак не реагирует на мое приближение …Поднимаю ружье. Выцеливаю. И выстрел… И тут быстро-быстро к рыбине. Она, оглушенная, без признаков жизни, медленно опускается вниз. Успеваю подхватить веслом уходящий в глубину шнур, удерживаю его, удерживаю и щуку.

С трудом переваливаю рыбину через борт лодки. Вместе со щукой в лодку катит вода. На всякий случай успокаиваю рыбину шилом шорного ножа, который всегда при мне – шило в основание черепа. И тут же принимаюсь вычерпывать из лодки воду. Затем проверяю весь перемет, снимаю с крючков еще пару налимчиков и тройку окуней и весь улов везу домой.

Налимы и окуни пока в лодке, а добытую щуку тяну к дому волоком. Взвешивать ее на моих пружинных весах нельзя – весы не способны отметить тяжесть больше шести килограммов. Разделываю рыбину. Печень, полоски будущей икры и внутренний жир – в уху. В уху и самый край хвоста-махалки и, конечно, щучью голову. На одну уху этой головы явно много – оставляю себе только небольшую часть, остальное буду сушить.

Сейчас, когда рыбы разделана, вес ее можно оценить. Взвешиваю куски рыбы в кошелке: шесть килограммов, почти шесть килограммов и еще почти шесть килограммов. Если добавить сюда еще внутренность и отправленные в уху хвост и часть головы, то явно в этой рыбине будет побольше пуда … Сушить добытую в этот день рыбу пришлось сразу в двух печах: топил свою печь и печь в соседнем дома – сушника вышло почти четыре килограмма.

Да, забыл рассказать еще вот о чем… Как показало вскрытие, щука-громадина соблазнилась окунем весом около трехсот пятидесяти граммов. А тот в свою очередь проглотил окунька поменьше, позарился на червя, насаженного на крючок моего перемета. Так что сам по себе мой крючок еще никак не удерживал эту замечательную щуку, не удерживал он никак и окуня побольше, которого щука проглотила – мой крючок находился пока в желудке окунька поменьше. И тем не менее моя охота состоялась – щука так и не смогла почему-то перекусить жилковый поводок.

Все остававшиеся до морозов дни работы на Домашнем озере были и похожи и не похожи друг на друга. Я так же добывал рыбу и мормышкой и переметом, так же привозил домой разную рыбу: больше окуней, меньше налимов и еще меньше щук. Щуки попадались мне стандартные, килограммовые, и только еще один единственный раз на крючок моего перемета, и тоже по схеме: червь, окунь, щука – мне достался обитатель наших глубин посолидней. Я определял вес этой щуки, взвешивая на своих весах-динамометре сначала переднюю часть рыбины, затем – заднюю, и могу сказать, что в этой рыбине было немногим более десяти килограммов.

Мороз явился к нам неожиданно и сразу завладел всем вокруг. Свой перемет я не успел снять вовремя и вызволял его уже по прочному льду.

Так заканчивался первый год моей жизни в тайге. Где вести мне свою работу-промысел в новом году?.. Что-то подсказывало мне, что лучше всего сначала отправиться именно на Долгое озеро, где были избушка, печи для сушки рыбы и лодка. Но, увы, за зиму у избушки провалилась крыша, ее пришлось кое-как восстанавливать с помощью еловых жердей и бересты. Печи, к счастью, не пострадали – глина не размокла. А вот лодочке досталось – дно почти совсем прогнило и меня спас тут только кусок прочной клеенке, которым я обил дно лодки с помощью меленьких посылочных гвоздиков.

На все обустройство у меня ушло дня полтора. Был самый конец весны. Щука давно отнерестилась и теперь вовсю жировала. Вот-вот должен был начаться нерест леща и красноперки. Эти события я застал, отметил, но если нерестящуюся красноперку намного полавливал на удочку, то леща не мог не уважить и его празднику никак не помешал, хотя за мной здесь и не следил никакой рыбнадзор, да в то время и не было здесь вроде бы и никаких особых запретов на ловлю леща в нерестовый период.

Щук я ловил и на живцовую удочку и на жерлицы. Вспомнил я тут и спиннинг, которым, правда, чаще пользовался как дорожкой: плывешь вдоль травы, вдоль «вершин» к своим жерлицам, сзади за лодкой блесна, а само спиннинговое удилище в ногах, между коленями.

Хороших, тяжелых щук в то лето я на Долгом озере так ни разу и не видел – ловились все те же стандартные рыбины: килограмм, полтора килограмма весом. Я, конечно, помнил рассказы местных рыбаков, что здесь, в глубинах Долгого озера, живут очень большие щуки, но пока подтвердить эти рассказы мог только косвенными свидетельствами…

Так на берегу одного из заливов, который я сразу почему-то не взлюбил и называл то темным, то черным, и в котором, по словам местных рыбаков, обычно нерестились лещи, увидел я сети, развешенные на колах-вешалах. Сети были, как говорят в таких случаях, редкими, со стороной ячеи около шестидесяти миллиметров – такие сети вяжут специально на леща. Видимо, тут эта снасть и появилась с целью взять нерестового леща. Но сети были сильно порваны – и не так, чтобы разные дыры в разных местах, какие оставляют после себя те же коряги. В этих сетях дыры были очень большими – от верхнего до нижнего шнура (оборы). Такие повреждения местные рыбаки объясняли мне так: в сети действительно попадали очень хорошие лещи, но вот беда: этих самых лещей, запутавшихся в сети, почти тут же замечали щуки и вырывали свою добычу из сети, оставляя после себя вот эти самые дыры-окна.

То, что щука не прочь атаковать рыбешку, попавшуюся в сеть, знал я давно. Не раз видел сети, порезанные щучьими зубами во время нереста плотвы-сороги. Сорога попадала в сеть, запутывалась здесь и становилась очень легкой добычей для находчивого хищника. Щуки вырывали сорогу из сети, резали нитку снасти и оставляли здесь дыры разной величины, но чтобы резать сеть от верха до низу, от верхней оборы до нижней и оставлять после себя в снасти уже не дыры, а настоящие окна, двери, такого я до тех пор даже не слышал.

Словом, все выходило так, что в моем Долгом озере какие-то «черти» действительно водились. И с одним таким «чертом» я столкнулся однажды почти лицом к лицу …

У моего озера, кроме меня, были и еще одни хозяева – чернозобые гагары…Если погода назавтра обещала быть неплохой, гагары вечером всем семейством являлись в залив к моей избушки и, как заправские синоптики, извещали меня о благополучном прогнозе громким «ку-ку-выканьем»…Если же гагары-синоптики не появлялись вечером в заливе у моей избушки, а оставались в дальнем углу озера, да еще начинали там протяжно и безысходно стонать, то это скорей всего обещали мне назавтра непогоду.

Я очень любил этих немного диковатых, но откровенных птиц, часто видел их совсем близко, видел и их птенцов – два небольшие шустрые гагаренка еще не переняли у своих родителей всю науку осторожности и нередко оказывались возле моей лодки, а затем, после тревожного покрика родителей, мгновенно скрывались в воде.

Вот и в тот раз недалеко от себя увидел я маленьких гагарят, а там и их родителей. Гагарята были заняты какими-то своими делами и не обращали пока внимания на лодку. И родители птенцов в этот раз пока не тревожились, хотя и видели меня… И тут в мирной тишине понемногу расходящегося дня совсем недалеко от моей лодчонки вдруг вырвалась из воды высокая волна, будто поднятая кем-то, кто резко устремился из глубины к поверхности, и в этом безумном хаосе брызг и пены, как виделось мне, мелькнуло что-то похожее на громадную щучью голову.

Волна вскоре улеглась, видение исчезло, а вместе с ним исчез и один из гагарят…Взрослые гагары тревожно закричали. Все еще остававшийся возле меня гагаренок вместо того, чтобы в ответ на сигнал тревоги тут же нырнуть в воду, метнулся в мою сторону и оказался на носу моей лодчонки.

Я все еще оглядывался по сторонам: может мне это показалось, может, гагаренка никто и не утащил, может быть, он сейчас, вот-вот вынырнет, покажется из воды где-то в стороне… Но птенец, которого скорей всего схватила именно щука, так нигде и не появился…Я медленно подвел лодочку к берегу, и только тут мой пассажир спрыгнул с носа лодки в воду и очутился на крутолобом камне.

Конечно, гагаренка не могла атаковать и утащить в воду килограммовая щука. Видимо, не под силу была такая охота и ее товаркам, немного покрупней – скорей всего здесь орудовал, действительно, какой-то подводный черт, который таскал у рыбаков из сетей лещей размером в хороший поднос. Только такой черт мог поднять в своей атаке на гагаренка волну на подобие той, какую поднимают подводные лодки, всплывая из глубины.

Значит, все-таки правду говорили мне местные рыбаки – и «Крокодилы Севера» до сих пор обитают и в моем Долгом озере.

Желая все-таки встретиться с этим чудовищем и внимательно его рассмотреть, я насторожил возле того места, где здешний «черт» похитил гагаренка, несколько жерлиц, постоянно проверял их, но ни самого «черта», ни его ближайших родственников не смог выманить к своим самоловным снастям. Не обращали здесь внимания на живцов, посаженных на крючки, и щучки поменьше, которые обычно первыми находили мои живцовые снасти. Но такие непутевые щучки активно заявляли о себе обычно лишь тогда, когда поблизости не было их родственников посолидней. Так что и отсутствие праздношатающейся «молодежи» говорило за то, что где-то здесь и обитает главный хозяин озерных глубин.

Следом за жерлицами я вспомнил дорожку, но уже не свой спиннинг с нашими спортивно-любительскими блеснами, а именно дорожку, какая была принята здесь: очень прочный шнур и самодельная блесна – тяжелая медная ложка, но не колеблющаяся, а вращающаяся. Такие блесны, размером чуть ли не в детскую ладошку, вращались совсем медленно и неровно: то ныряли из в стороны в сторону, а то зависали на месте – словом, вели себя так же, как рыбка с аномальным поведением. Вот с такой блесной и крепким миллиметровым шнуром, разложенным в лодке кольцами, но разложенным так, чтобы в случае чего в таком кольце-удавке не оказалась моя нога, я и отправился к тому заливу, где, по моим предположениям, и должен был обитать местный «черт» или «чертушка», как именовали это существо местные рыбаки.

Весь вечер с помощью своей кондовой дорожки исследовал я воды Долгого озера: вел блесну и близко от поверхности и вдоль еловых «вершин», упавших в воду, отпускал свою снасть почти к самому дну и ни с чем вернулся в избушку.

Новый вечер и снова никаких результатов не дали мои поиски местного «чертушки»… Дня два после этого затевала кваситься погода – в дождь и ветер я не вспоминал о своей дорожке, но вот погода успокоилась, устоялась, и новым вечером опять я инспектирую темный залив и прилегающие к нему части озера… День совсем угасает, надо бы поворачивать к дому – там ждут меня рыба, пойманная за день, дрова и печь… Я разворачиваю лодку и распускаю напоследок дорожку. Миную темный залив и уже собираюсь вернуть в лодку свою снасть, как шнур, который на манер местных рыбаков-старателей, крепко прижатый ногой к борту лодки, резко вырывается из-под колена. Я бросаю весло, хватаю шнур. Не думая о том, что шнур могла вырвать у меня на ходу просто коряга, резко подсекаю. И тут же чувствую, что там, в глубине кто-то действительно есть.

Этот кто-то уходит от меня немного назад и влево, будто не спеша скатывается в глубину. Пытаюсь выбрать шнур – не тут-то было. Кто-то, схвативший мою блесну, тянет и тянет меня за собой. Я поддаюсь – тут-то и начинается знаменитое, на мало кому когда-нибудь доставшееся, «катание» по озеру следом за щукой-громадиной.

Это «катание» продолжается долго. Глубина никак не отдает мне мою снасть, но не требует лишнего и себе: будто мы договорились, какое расстояние должно быть между нами.

Чем и когда все это закончится? А если «чертушка» с глубины двинет в берег и уйдет в коряжник, в завалы? Нет, пока этот «черт» все еще на глубине и подниматься наверх никак не хочет… Я испытываю только одно неудобство: мой «партнер» тащит меня за собой спиной вперед – я ведь сижу в корме лодчонки…

Рассчитываю только на то, что щука должны в конце концов устать, сдать, потерять силы и все-таки подняться с глубины… Кажется, еще немного, и мне тогда придется подумать о том, как принять это страшилище в свою тщедушную посудинку…

И тут что-то разом происходит в глубине: шнур вдруг ослаб, я вытягиваю его в лодку. Ко мне возвращается блесна, но у тройника блесны обломан один крючок – снасть все-таки не выдержала. Скорей всего тройник впился одним крючком в челюсть щуки, где и был дальше благополучно сломан.

Случалось и до этого: щуки ломали тройники у моих блесен. Одна такая щука позарилась на магазинную блесну, тяжелую ложку, долго не соглашалась подняться со дна, а затем сломала один крючок тройника и была такова… Случилось это на реке Неруссе, что в Брянской области.

Дальше я оснащал свои блесны только самодельными тройниками, подбирая для этого самые хорошие крючки. Именно такой тройник и был у блесны, которая все-таки вызвала к себе главного хозяина Долгого озера. Но и моя безупречная снасть меня в конце концов все-таки подвела…

Эту встречу с хозяином Долгого озера, когда был сокрушен мой фирменный тройник, я не раз вспоминал позже уже на берегу своего Пелусозера, в Карелии. Здесь, в деревне жил тогда заготовитель смолы-живицы Василий Климов, очень старательный и по большей части удачливый рыбак. Живицу он заготавливал в то время на берегу дальнего таежного озера. Озеро было долгим и глубоким, как мое Долгое озеро, и больше напоминало собой реку, чем непроточный водоем.

В том озере, озере Василия Климова, тоже водились замечательные щуки, которые крушили всякий раз его снасть. И после каждого такого крушения Василий приходил ко мне и просил: мол, дай мне самую крепкую леску или самый крепкий тройник…Самую крепкую леску я ему в конце концов подобрал, и теперь щуки, досаждавшие моему знакомому, крушили только его тройники. Не выдержал этих разбойников и мой самодельный, фирменный тройник, точно такой же, какой сокрушил однажды «чертушка» на моем Долгом озере, и мне пришлось разыскивать для Василия особо прочные крючки. Но и такой, особо прочный тройник его щука все равно сломала – совсем расстроившийся рыбак принес мне поверженный тройник, потерявший один из крючков и попросил еще что-нибудь более прочное.

Свою самую большую щуку Василий Климов так и не поймал – вскоре он расстался со своим озеро и ушел в мир иной А там на его озеро, оставшееся без хозяина, прознали дорогу какие-то рыбаки-бандюги, и после разора, который устроили эти нелюди, мне уже никак не хотелось идти туда и продолжить поиски той самой большой щуки, которую так и не поймал мой друг-товарищ.

Но другое озеро-озерко, небольшая таежная ламбушка, в конце концов и тут в Карелии, спустя много лет после моего промысла-жизни в Каргопольской тайге, подарила мне встречу с еще одной замечательной рыбиной…

Щука позарилась на мой большой белый шторлинг, схватила его, замерла на глубине, а затем все-таки потревоженная мной, какое-то время таскала и таскала за собой нашу лодочку-плоскодонку. Мы с сыном сидели в лодке и гадали, когда эта рыбина успокоится и наконец сдастся… И такой момент наступил: щука всплыла, оказалась у самого борта нашей лодочки и по инерции сама вошла головой в мой большой подсачек. Щуку мы, как и положено, с почестями приняли в лодку, а вот у подсачка пришлось затем менять сетку – рыба успела прежнюю сетку порезать зубами.

Эту щуку тоже не удалось сразу взвесить на нашем шестикилограммовом пружинном динамометре – взвешивали ее по частям уже после того, как удалили внутренности и частично разделали. Как помнится, эта щука оказалась весом за двенадцать килограммов, но мой старший сын, участник описанных событий, до сих пор утверждает, что вес рыбины был не двенадцать, а все шестнадцать килограммов и что я тут вроде бы ошибаюсь… Не знаю, может быть, мой сын и прав, может быть у него более точная память…

Других таких же замечательных щук с тех пор я пока нигде не встречал. Но не думаю, что их больше нет в природе – просто в последнее время я не так часто бываю на таких водоемах, где еще не похозяйничали лихие рыбачки, для которых рыба прежде всего добыча, продукт и которых в их стремлении добыть сразу и много не остановят никакие «Крокодилы Севера».

ГОЛУБЫЕ И ЗЕЛЕНЫЕ ОКУНИ

Первый раз я увидел это озеро в самой середине июня. До начала астрономического лета, до 22 июня, дня летнего солнцестояния, когда выпадает нам самая короткая ночь в году, оставалась еще ровно неделя, но первые цветы нашей дикорастущей розы-шиповника уже загорелись по открытым местам, рассказывая всем, что на самом деле лето уже пришло, наступило. И действительно, уже несколько дней подряд над нашим северным краем с утра пораньше поднималось щедрое на долгожданное тепло солнце и навстречу ему все вокруг отвечало терпкой от цветущих трав густой испариной…

Это было то самое время, когда вот-вот должен был объявиться, как его называли тут, паровой окунь, который до этого скрывался где-то на глубине и никак вроде бы не заявлял о себе.

В первый же свой день на озере я пристроился с удочкой на мостках, с которых брали воду, и тут же обнаружил этого самого, парового окуня, видимо, только что поднявшегося из своих глубин к теплу, к свету. Окунь брал на червя азартно – правда, это были не очень большие рыбы: эдак граммов на сто – сто пятьдесят, – но их было столько, что очень скоро мой садок потребовалось срочно освобождать от пойманной рыбы.

На следующий день после встречи с паровым окунем у деревенских мостков я уже с лодки обследовал приглянувшиеся мне мысы островов, а там и присмотрелся к ближним от деревни лудам. И здесь, у каменистых возвышений дна, среди начавших подниматься к свету будущих рдестов, я мог доставать и доставать из воды окуней одного за другим. И, как вчера у мостков, это были точно такие же, не слишком великие рыбки. За окунем же покрупней, как мне пояснили местные рыбаки, следовало отправляться уже по вечеру к тем же самым лудам, какие сегодня я отыскал – вот там-то после захода солнца и обявляются главные хозяева озера, окуни-старожилы, которые могут порой и сокрушить твою не слишком прочную снасть.

Надо, наверное, сказать, что озеро, о котором сейчас идет речь, когда-то особенно славилось своим лещом. Было здесь когда-то в достатке и хорошей щуки. Но так уж случилось: местные старики-рыболовы, сурово следившие здесь за порядком на озере, один за другим распрощались с нашей водой навсегда, вместо них никто так и не заступил на прежний сторожевой пост, а раз нет стражи, значит, воля любому разбою. И очень скоро стадо здешнего леща было сильно побито, а там досталось и местной щуке: если леща выгребали сетями, то щуку на нересте еще и кололи острогой. Так что от прежней славы этому озеру остался только его окунь.

Так уж получилось, к счастью, что извести окуня в озере с большими глубинами обычно не удается ни сетевой снастью, ни другими какими орудиями. Можно, конечно, ловить эту рыбу на нересте теми же катисками, снастью, похожей в принципе на среднерусскую вершу, но дело это хлопотное – чтобы поймать окуня в большом числе, надо смастерить не одну катиску, а за тем вот это множество снасти вывезти на луду и т. д. и т. п. Словом, хлопот с этим самым окунем было бы куда больше, чем с лещом и щукой. Так что, возможно, и по причине лености наших рыбачков-налетчиков окунь в озере сохранился.

Правда, этому окуню все-таки немного достается от разных «промышленников», но достается лишь по самому летнему времени: если пустить с луды или с мыса у острова сеть с крупной ячеей по скату, по кряжу, в самую глубину, то, очень может быть, и попадется в такую сеть окунь, подходящий для самого большого рыбного пирога. Но случается такое не так часто – удача может ждать здесь рыбачка-добытчика только в грозовую погоду, когда, считается, перед близкими раскатами грома окунь начинает беспокоиться, теряет тут вроде бы осторожность и тогда уже не так ловко обходит поставленную на его пути сеть. И действительно, в сети, опущенные на глубину, в грозовое лето нет-нет да и попадают такие замечательные окуни, существование которых я не мог и предположить…

Как-то окликнул меня, когда я возвращался с озера домой, мой сосед: мол, заверни к его мосткам, посмотри на чудо… И действительно, это был чудо-окунь, как мне помнится, почти квадратный, почти равный размерами в длину и ширину. Он был, как и все остальные наши окуни, в темно-голубых роговых, но только очень уж внушительных латах, по которым сверху вниз, от спины почти до живота лежали темные полосы, будто нанесенные плоской широкой кистью. И как у всех наших окуней, у этого тяжеловеса был белесый живот… Мы взвесили эту рыбину, добытую почти на двадцатиметровой глубине – старинный, но верный безмен бесстрастно отпустил гиганту-окуню четыре с небольшим килограмма.

Других таких поразительных окуней я ни разу больше не встречал, но память о том, что где-то вот здесь, может быть, и на той глубине, что сейчас под моей лодкой, могут быть такие замечательные рыбы, живущие своей тайной, не доступной мне, рыбаку, жизнью, хранилась мной постоянно, как хранится подобная память о возможной встрече с чем-то особенно выдающимся у многих пытливых исследователей.

Окуни, выходящие на наши луды в светлые, белые, июньские и июльские ночи, тоже могли вызвать восхищение у человека, привыкшего потягивать на свою удочку самое большое стограммовых рыбок – именно при такой «ночной» ловле мне и выпадала удача встречаться даже с полукилограммовыми окунями. Случалось, что похожие разбойники попадались и на мою спиннинговую снасть, но это происходило чаще днем возле тех же, уже поднявшихся к поверхности, рдестов. Здесь же, рядом с джунглями подводных трав можно было поймать на спиннинг и окуней, устроивших, как и положено всем окуням по летнему времени, бой-охоту за мелкой рыбешкой. И если не упустить время, если поторопиться к месту такой окуневой охоты, то нередко ждал тебя приз-подарок от нашего озера, правда, этот приз был уже не так велик, как подарки ночной луды – здесь ты мог добыть только два-три, очень много – четыре всего лишь сто пятидесяти граммовых окуньков.

Но вот подходили к концу, густели и начинали принимать в себя подслеповатые сумерки недавние светлые летние ночи, все ближе и ближе была осень к берегам озера, и окуни, которые, казалось, еще только вчера бесчисленными стаями занимали наши луды, исчезали и исчезали обычно как-то все сразу… Еще дня три-четыре тому назад вот здесь вот, возле Бабьего острова, ты, как обычно, уставал в конце концов воевать с полосатыми разбойниками, бросавшимися одинаково отважно и на червя и на хвост небольшой сорожки, насаженные на крючок, и на мормышку, и на зимнюю блесну, но вот сегодня, после дождей и явившимся вслед за дождями первым осенним холодком, ты грустишь и грустишь с удочкой в руках там, где еще совсем недавно кипели нешуточные страсти. Окунь куда-то делся, пропал.

Вот так обычно ты и расставался с нашими окунями до первого льда, до ледостава, чтобы здесь уже без каких-либо помех заглянуть своей снастью в любую озерную глубину и поискать, наконец, то место, куда наши полосатые аборигены убрались на зимовку.

Честно признаюсь: поискать по первому льду наших окуней у меня никак не получалось – дела вынуждали возвращаться к зиме в столицу, где я с нетерпением и ждал начала весны, а там и новой встречи с нашим озером.

Обычно я возвращался обратно, к озеру, в самом конце марта и, конечно, уже на следующий день с утра пораньше, даже не протопив как следует печь, отправлялся на ледовую разведку…

Собравшись первый раз на весенний лед нашего озера, я по привычке разыскивать весенних окуньков на отмелях, возле прошлогоднего тростника или в крайнем случае на совсем небольшой глубине приготовил и на этот случай обычную для подмосковной рыбалки легкую снасть с очень тонкой леской и совсем небольшой мормышкой. С таким «оружием» пустился я и здесь в свою первую разведку…

Знакомый мне по летней охоте за окунями каменистый мысок островка, что напротив деревни. Первая лунка – глубина три метра. Играю, развлекаю мормышкой возможных зрителей, которые, по моему убеждении, сейчас должны находиться именно здесь, на этой глубине. Но зрители не торопятся – их не соблазняет даже ярко-рубиновый червячек-мотыль… Отступаю чуть в сторону от первой лунки. Тут поглубже – уже метра четыре до дна. Дно тоже каменистое – мелкая плитка. Места как раз для окуня. Снова моя мормышка вовсю старается вызвать реакцию возможных зрителей. Никакого результата… Меняю мормышку – снова тишина. Сверлю лунку почти у самого тростника, под берегом. И здесь никого. Отступаю на глубину. Но здесь моя миниатюрная снасть бессильна…Исследую еще один мыс – тот же результат. И только возле третьего мыска вытаскиваю одного единственного окунька, размером с палец, и двух почти таких же плотвиц-сорожек.

По памяти, оставшейся с лета, ищу и нахожу в конце концов луду. Если бы вот такое мое старание даже на самый заезженный подмосковный водоем, и то у меня к этому времени была бы рыба и пусть на худую уху. А тут с раннего утра до полудня – и нет рыбы даже на такую, сиротскую ушицу…Словом, первый день разведки ничего хорошего не дал.

Иду вслед за своими мыслями-догадками и к следующему утру готовлю снасть покрепче, потяжелей: леска уже не 0,1, а 0,17 и мормышка вольфрамовая– увесистая капелька… Такой снастью и проверяю скат с островного мыса. Глубина пять метров – ничего. Шесть метров – ничего. Семь метров – и наконец поклевка. А вот и окунек появляется из лунки. Он такой же, как все наши окуни, голубой, но только теперь после долгой зимы голубой цвет немного потемнел, стал погуще. О зиме, о тяжелой малоподвижной жизни этой рыбешки точно рассказывает мне и пиявка, присосавшаяся к жаберной крышке добытого наконец мною окунька.

Снова мормышка опущена в лунку, жду, когда она достигнет дна. Вот и дно. Чуть-чуть покачиваю сторожком мормышку. И снова удар, правда, не такой резкий, как по лету у луды, но все-таки окуневый удар-поклевка – и еще один полуживой окунек на льду.

Над озером уже совсем по-весеннему теплое солнце, уже явились домой первые чайки и, рассевшись по коньку крыши моего дома, посматривают по сторонам. Уже прибыли к своим скворечникам скворцы, а наши окуни все еще лежат на глубине, и только там их можно сейчас отыскать… Когда же вы выйдете на отмелые места? Когда появитесь возле мысов и луд?.. Это будет еще не очень скоро. Солнцу еще не один день придется плавить и плавить снег, собравшийся за зиму на льду озера, и лишь только тогда, когда этот снег, урча ручьями, пойдет в насверленные мной лунки, когда лед наконец станет отходить от берега, когда, первый раз после зимнего сна глубоко вздохнув, озеро чуть-чуть приподнимет давивший ее всю зиму ледяной панцирь, только тогда первые стаи наших голубых окуней поднимутся из своих глубин, и, если тебе повезет присутствовать при этом событии, то тут уже не теряйся, жди, что твою мормышку вырвавшиеся к берегу окуни будут хватать и в полводы и почти у самой лунки, почти подо льдом.

Вот так и устроена жизнь у наших голубых окуней: с первым парным июньским теплом всеми отрядами к мысам и лудам, с первыми холодами опять в глубину и только в самом конце последнего льда вырваться разом из глубин, чтобы снова уйти на глубину до нового парного летнего тепла…

Но кроме голубых окуней известны по нашим местам еще и зеленые окуни. Населяют они собой, как правило, озера поменьше, а главном помельче. Держатся они по большей части среди трава, и возможно, именно оттого и одеты они в зеленые латы, по которым четко обозначены черные полосы, идущие со спины до живота. И живот у этих зеленых окуней не белесый, как у наших голубых, а оранжевый, яркий. Словом, по сравнению с обитателями наших глубин эти хозяева мелководья и подводных зарослей куда нарядней, видней. Но вот беда, по разумению наших старушек-искусниц, эти зеленые окуни на вкус похуже наших голубых окуней, а потому для рыбного пирога-рыбника, а тем более приуроченного к какому-нибудь праздничному дню, эти самые старушки-старательницы просят меня изловить для них именно наших голубых окуней.

И вправду, уха из зеленых окуней, а тем более добытых в озерках-ламбушках, переживших на этот раз особо тяжелую зиму, когда на озеро вот-вот должен был придти замор-удушье, бывает далеко не так вкусна, как из окуней, обитающих в нашем, то же, наверное, голубом озере…