Текст книги "За крокодилами Севера (СИ)"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

КАРАСИ

На дворе октябрь – через три дня Покров. «Покров, покрой землю снегом…». Но в этом году снега на 14 октября, пожалуй, не будет – стоит чудная погода, золотая осень. Солнце каждый день показывается из-за леса в мутном, холодном дымке, и под этим поздним уже солнцем долго не расходится ночной иней. Но солнце наконец встает, будит воробьев под крышами, выманивает в мой сад больших желтогрудых синичек, которые ночевали где-то поблизости, и под прояснившимся солнцем исчезает наконец последний след ночного морозца. После инея на траве и опавших листьях остается густая роса, затем под жестким октябрьским солнцем исчезает и роса и золотые листья липы и клена снова, как вчера, сухо шелестят под явившимся вдруг ветерком. И так весь день. К вечеру ветерок куда-то уносится и наступает вечерняя тишина, в которой красно, холодно, с обещанием нового ночного морозца и нового густого инея клонится за лес дневное светило. Тут я обычно оставляю свои дела и спускаюсь с горы, на которой стоит наша деревушка, к большому, но, увы, запущенному, зарастающему пруду…

Пруд по памяти прежних дней зовется все еще Барским. В деревне есть и другие пруды, поменьше, а какие и почище – из таких даже берут воду, когда ломается наша колонка, но все равно главным, Барским прудом остается только прежний барский пруд.

Барский дом стоял прежде там, где теперь наши огороды. От него в память о тех прежних временах по всем нашим огородам упорным сорняком растут одичавшие маргаритки. И мы стараемся их беречь, и мне часто бывает горько, когда вынужден я с грядки удалить кустик этих веселых цветов. Бывает, что такой кустик-невеличку я не бросаю в компост, а куда-нибудь пересаживаю. И мои маргаритки на удивление согласно начинают жить и цвести на новом месте.

Маргаритки прекрасны, но это, увы, уже не те цветы, за которыми три четверти века тому назад еще ходили люди. У барыни, владевшей и этими маргаритками и прудом, был, по рассказам моих соседей, садовник. Это в деревне еще помнят. Наверное, кто-то отвечал и за Барский пруд, по крайней мере помнят наши жители и помнят хорошо, что еще совсем недавно в этом красивом пруду водились не только разные караси, но и карпы.

После барыни землю поделили, поделили с радостью – впервые русский крестьянин получил землю на едока, а не на ревизскую душу. Это была вечная крестьянская мечта – землю на едока: сколько у тебя ртов в доме, столько тебе и паев. Прекрасно! А вот в 1861 году царь Освободитель, Александр Николаевич раздал землю только по ревизским душам, или, проще говоря, по мужикам, достигшим своего совершеннолетия. А если в доме одни девки? Как тогда? Как кормить их? А никак – с одного единственного пая, положенного отцу.

Может, и далек земельный вопрос от таинства рыбной ловли на утренней заре над спящей еще водой тихого летнего пруда, но вот он – рядом со мной, а сейчас, когда снова и снова толкуют вокруг про колхозы и фермеров, даже здесь, возле отходящей к зиме, успокоившейся совсем воды, никак не обойтись без земли и права на нее тех, кто ее обрабатывает…Так что при всей самой жесткой критике революции Октября помню я, что возрадовался тогда крестьянин, получивший землю на каждого едока. Возрадовался впервые за свою современную историю, возрадовался и принялся за работу. Но вот поработать в силу пришлось ему совсем недолго. Следом за революцией гражданская война и только с «нэпом» вернулась к крестьянину его земля во всей своей потенциальной силе: платил он тогда налог, а всем остальным распоряжался, как хотел. Хоть и здесь были всякие дополнительные постановления, которые нравились не всем, но жил крестьянин, работал, кормился, кормил своих детишек – и плодиться стал тогда русский люд и дальше… А что дальше было бы, если бы не создали колхозы? Об этом могу только гадать, а вот то, что сильно, вольно досталось русскому крестьянину пожить всего несколько лет за всю свою сознательную историю, свидетельствую и скорблю вместе с русской землей и русским народом…

А что же пруд с разными карасями и карпами?.. Верится мне, что прежде всего, оставшись без барыни, крестьяне наши к Барскому пруду отнеслись чисто потребительски. До этого их туда попросту не пускали: и рыбу ловили и купались там только господа, даже детишек негосподских от пруда гоняли, чтобы шли нырять в другие водоемы попроще и ухоженные не с таким старанием. Ну, как здесь не схватить бредень и не кинуться в прежние барские владения за господской рыбой… Так ли все это было или нет, но бреднями цедят обмелевшую водичку этого некогда богатого пруда и до сих пор и цедят постоянно, а вот пригляда за прудом, желания вернуть ему прежнюю жизнь я ни у кого тут пока не обнаружил. И мелеет водоем, и нет в нем давно карпов, а вот карась есть, есть и красный и белый, и спасительными для него стали заполонившие Барский пруд островки рогоза-камыша. И видел я летом этих увесистых карасей, попавшихся в вершу, видел не раз и движение рыбы в воде и теперь вот, перед близким льдом, все смотрю и смотрю по вечерам на водную гладь пруда, будто надеюсь увидеть, услышать жителей некогда славного водоема.

Но тиха вечерняя холодная вода октября. И только стайка кряковых уток, задержавшихся в наших местах, оживляет собой успокоившуюся было до следующей весны воду. Пруд наш все еще велик, хотя и села наполовину в нем вода и далеко ушла от прежних насыпных берегов – и утки не боятся человека, стоящего на берегу. Я еще немного любуюсь утками, затем прощаюсь с заходящим солнцем и иду домой, к теплу деревенского дома с натопленной уже почти по-зимнему русской печкой. И тут из окна я снова вижу догорающие полоски красного, холодного заката. А память моя все уводит и уводит меня от этого близкого холода, от нового ночного инея в самое мое детство, к моим самым первым рыбам – карасям…

Первую свою рыбку-карасика я поймал под Москвой, в деревушке, неподалеку от железнодорожной станции Переделкино… В Переделкино летом на даче вместе с нами жил мой дедушка, Дмитрий Семенович, бывший московский ремесленник, мастер на все руки. Вот этот мой дедушка и сплел для меня рыболовный подсачек, оснастил его всем необходимым и показал, как такой снастью ловить в деревенском прудишке рыбу. Подсачек я опускал в воду, в самую тину и тянул вдоль берега, а там вынимал из воды и долго разбирал набившуюся в сетку самую разную траву. Ячейки в подсачеке были слишком велики для местных рыбешек и, наверное, поэтому мне долго ничего не попадалось. Но быть неудачником мне скоро надоело и я то ли из озорства, то ли из желания хоть минуту – другую побыть с верой в удачу, вытащив на берег подсачек с тиной, вдруг ни с того ни с сего громко закричал своему деду: «Дедушка, рыба, рыба!» Дед подошел и вместе мы стали разбирать содержимое подсачека. И тут – о, счастье! – в подсачеке, среди тины, действительно оказалась рыбка – крохотный карасик.

Этот карасик долго жил у меня дома, в Москве, в большой аккумуляторной банке. Это был мой самый первый аквариум, с которого и начался, пожалуй, весь мой дальнейший живой уголок…

Следующая встреча с карасями состоялась у меня в дачном поселке Кратово. Из пруда, тоже, видимо, когда-то барского, вытекала речушка Хрипань. Когда-то эта речушка была, видимо, помощней, поживей и по весне растекалась, пожалуй, и бурными весенними водами-половодьем. От тех прежних дней и остались по низинке, по болотцам, сопровождающим речку чуть ли не до самой Москвы-реки, небольшие ямки-прудишки, в которых и водились караси– крошки. Этих микроскопических карасиков мы, мальчишки, тралили самыми разными сачками, а затем несли их на пруд, к плотине, где на карасиков-живцов потягивали прямо с моста озорных кратовских окуньков.

Окуньков мы ловили на удочки, созданные нами из ольховых прутиков и катушечной нитки. Поплавки у нас были сделаны из сосновой коры и только крючки были магазинными. Вот так вот, с такой простенькой детской снастью и познавали мы тайны рыбной ловли. Для кого-то из нас эти тайны воды и жизни так и остались навсегда нераскрытыми, но мне повезло – вода удержала меня возле себя навсегда. Следом за ольховыми удилищами пришла ко мне и настоящая, бамбуковая складная удочка и тогда мир открылся для меня новыми походами, походами дальними и сказочными.

Первый поход от нашего кратовского пруда с окуньками-разбойниками состоялся у меня на заливные озера, за Новое село и опять же за карасями…

Сейчас ни на одной карте Московской области Нового села вы не найдете – сейчас на месте Нового села Летно-испытательный институт, а во времена моего детства это село еще стояло на взгорке, стояло красиво, многолюдно, посматривая с достоинством в даль, где за поймой Москвы-реки поднимались высокие горы речного правобережья. Здесь, между Новым селом и дальним правобережьем Москвы-реки и лежали когда-то многочисленные заливные озера и озерка, в которых и водились удивительные белые караси.

Впервые увидев таких гигантов, пойманных на удочку, я остолбенел и, конечно, с тех пор походы за белыми карасями к Новому селу стали для меня почти маниакальной страстью…

За белыми карасями мы уходили еще ночью и рассвет встречали уже у воды… Сколько всего подарила мне эта просыпающаяся вода заливного озера!.. И крылья крачек, и голоса камышовок, и шорохи только что пробудившихся стрекоз, и самую разную жизнь в воде, тут же рядом, возле моих удочек. Жуки-плавунцы, конские пиявки, водяные скорпионы, гладыши – все это осталось со мной таинственной жизнью воды, и наверное, прежде всего с того самого заливного озера у Нового села и родилось во мне желание, крепнувшее с годами, написать книгу об озере – так и назвать ее «Озеро»… Наверное, с тех самых заливных озер, где водились белые караси, и родилась во мне тяга-любовь прежде всего к озерам. Сколько самых разных рек встретилось мне на моем пути, да и детство мое началось не у кратовского пруда, а у реки Оки, но все равно – озеро и только озеро звучит во мне прежде всего великой музыкой природы-жизни. Озеро, а по берегам его лес. Это свой, особый, высокий мир-симфония. Это свой, особый мир-сообщество. И как прекрасно описать такую модель со всеми ее связями и тут же на этой модели-жизни показать и величие, и глубину, и чрезвычайную ранимость всего живого.

И действительно, брось в реку какую грязь-отраву, погибнет в ней прочти все живое, но погибнет только здесь, где бросил ты яд, и там дальше, куда ядовитая вода потечет. Но какая-то жизнь в реке останется вверху и, очень может быть, эта жизнь потихоньку спустится затем вниз по течению и снова твоя река, недавно почти погибшая, станет жить. И пусть не так ярко, как до беды-смерти, но все равно жизнь какая-то да вернется в реку из живых верховьев-источников. Так устроена сама река. А озеро? А озеро совсем беззащитно. Толовая шашка, химия-отрава – и конец тут всей жизни…

Так и думалось мне – именно обо всем этом и должна быть моя книга про озеро. Но, увы, до сих пор не нашел я для такой работы издателя, и озеро мое, мое счастье и моя боль, пока живет только во мне…

На озеро за Новое село мы отправлялись вдвоем с Андрюшкой Мироновым. У него тоже была приличная удочка, была и какая-то страсть к рыбной ловле, но вот беда – Андрюшка очень любил спать, а потому вся его рыбалка обычно приходилась только на вечерние зори. Но была у Андрюшки Миронова и еще одна слабость – он боготворил сахар. Сахара в то время было совсем немного в семьях среднего достатка, а потому, чтобы сманить Андрюшку на озеро за белыми карасями, мне приходилось самому отказываться от дневной нормы сладкого и беречь это сладкое до утра. Вот так с куском сахара и отправлялся я в комнату к Андрюшке Миронову, потихоньку, чтобы никого другого не разбудить, я подбирался к своему другу и начинал водить куском сахара по его губам, и друг-товарищ почти тут же подавал признаки жизни. А все остальное, как говорят в таких случаях, было уже делом техники… Полусонного Андрюшку я выманивал все тем же сахаром на улицу и только тут вознаграждал его за очередной подвиг.

Вот так и ловили карасей у Нового села. И караси, белые, тяжеленькие, упрямые, ловились отменно. У меня до сих пор перед глазами чуть мутноватая от раннего утра озерная вода, справа и слева от моих удочек расходящейся стеной камыш-рогоз и там, сразу за камышом-рогозом два перяных поплавочка…

Перья для своих поплавков мы отыскивали тут же в Новом селе, на обратном пути с рыбалки. Прежние наши поплавки из сосновой коры тут, для такой тонкой ловли, по нашему мнению, никак не годились. И мы отыскивали небольшие гусиные перья, колдовали над ними, красили макушечки этих перьев-поплавков красной краской, а затем красная шапочка поплавка-пера настороженно светилась тебе через расходящийся утренний туман.

Тишина, вода еще утренняя глубокая, солнце еще не заглянуло в воду и ты еще не можешь почти ничего разглядеть в воде даже тут, у самого берега. Неслышно прошла над камышами быстрая большая птица – скорей всего крачка. И ни одного голоса по всему озеру. Все замерло. И вдруг красная шапочка-точка поплавка чуть качнулась. Да-да, качнулась раз, еще раз, и поплавок будто пошел в сторону…Да-да, пошел и начал понемногу тонуть…

Подсечка и что-то отдалось там, на глубине, отдалось и потянуло по дуге к траве… А там и первый карасик у тебя в руках!.. Такой же светлый и чуть-чуть мутноватый, как утренняя еще не пробудившаяся до конца озерная вода…

Часто вместо того, чтобы начать тонуть, поплавок с красной шапочкой-сигналом принимался раскачиваться и все выше и выше показываться из воды, а потом вдруг ложился на воду и только после этого устремлялся в сторону… И снова подсечка. И снова белый карасик у тебя садке…

Такую, лещовую, поклевку я ждал особо трепетно – обычно клал поплавок карась покрупней, посолидней, посильней. И такого карася ты нес домой с особой гордостью и показывал своим домашним обычно самым последним… Сначала, прикинувшись неудачником, ты доставал из садка рыбешку поменьше и извинительно пояснял, что сегодня, мол, никакой особой удачи и не было. И порой тебе удавалось обмануть на минуту-другую своих домашних, и когда они уже совсем верили тебе, а то еще и начинали тебя жалеть, успокаивать, ты наконец опускал руку в садок и там, на дне, под травой-осокой находил свой главный сегодняшний трофей. И радовался ты, встречая удивленные взгляды взрослых людей, радовался ты, мальчишка, удостоившийся такого вот подарка-подношения от своего озера…

Так вот и жили все время вместе со мной мои белые караси, жили памятью-счастьем детства, жили первой дорогой-судьбой, которая и вела меня всегда к моей природе-жизни. И часто после самых, казалось бы, удивительных поездок и путешествий, где были и щуки, и сомы, и лещи, и жерехи, я вдруг обнаруживал в себе крайнюю необходимость снова встретиться со своими карасями. И тогда на день-два раньше я возвращался в Москву из отпуска и тут же, прихватив удочки полегче, отправлялся на поиски хоть каких-то заливных водоемчиков, хоть каких-то не уничтоженных до конца прудишек, где могли еще жить караси. Сколько самых разных мест во время таких вот поисков-ностальгии посетил я… Были здесь и пойменные луга той же Москвы-реки, вниз за Раменское к Бронницам. Но и здесь встречал я уже обезображенные людьми водоемы: из заливных озер брали воду для полива сельхозугодий, заливные озера спускали, уничтожали. И обычно такие встречи оставляли в тебе только боль-тревогу. Почему именно так живем мы, люди?! Разве нельзя как-то иначе?

Не отыскав своих карасей по прежним заливным озерам, принялся я листать старые путеводители, где очень подробно рассказывалось о самых разных рыболовных местах, где могла водиться хоть какая-то рыбешка. Вот по таким путеводителям и стал я разыскивать прежние пруды с карасями…

Разыскивал я их сначала по старой карте, а затем отправлялся туда с удочкой… И тут ждали меня только тревоги. Многие прежние карасевые пруды вошли в черту городской застройки. И хоть кое-где такие прудишки внешне и обиходили: поставили на берегу лавочки и урны для мусора, – сами водоемы, самою воду успели оскорбить, испортить. Хоть и встречались мне другой раз на берегах таких водоемов неукротимые удильщики, но, честное слово, я ни разу не решился расположиться вместе с ними возле такой вот воды, над которой надругался человек. Мусор, грязь, металлический лом – и все это в воду, где когда-то жила прекрасная, веселая, дарившая и старым и малым только радость, рыба-карась. И жалел я теперешних ребятишек, которые нет-нет да и появлялись на берегу такого пруда, отхожего места, с удочками в руках… Что останется им? Какую воду запомнят они после общения с этим прудом-помойкой? А не случится ли так, что останется после такой встречи вода именно подобной, ущербной памятью и, явившись на чистейший живой водоем, такой человек станет и этот водоем-жизнь по заложенной в нем памяти превращать в сточную канаву?.. Так это, честное слово, именно так! Ибо воспитанное во тьме просто боится света. И это самое ужасное в нашей сегодняшней жизни – жизнь наших детишек строится на развалинах, на мусоре, на грязи и похоти…

Где вы теперь мои прежние белые караси, которые были способны дарить всем-всем, а главное, мальчишкам-школьникам столько доброго света?..

Так получилось, что после карасей и моих детских заливных озер занесла меня судьба в край чистейшей, первозданной воды… Посчастливилось мне встретить на своем пути такие таежные озера, которые до меня никогда не знали спиннинга, зимней блесны, мормышки. Нет, не вспоминаю я сейчас размеры своих уловов, хотя и был в то время рыбаком-заготовителем и заготавливал рыбу на продажу с помощью жерлиц, спиннинга, а то и самой обыкновенной мормышки. Не о килограммах сейчас речь – речь о встречах с живой жизнью. И своим таежным озерам я очень благодарен за все, что они мне подарили. Я благодарен им за написанные и еще не написанные книги, за утренние и вечерние зори, за белые ночи и ранние северные морозы. Благодарен за чудесных людей, знавших свой лес и свои озера порой лучше собственного дома.

Но всему приходит конец. Вот и моя лесная северная деревушка, где я разводил свой северный садик и учился водить пчел, где возле моего дома, под самыми окнами, нерестилась по весне плотва-сорога, а затем к самым мосткам, с которых я брал воду, приходили на жировку лещи, теперь далеко от меня. В деревушке не осталось постоянных жителей – она оживала только на лето своими дачниками-приезжими, а по зиме была отдана каждому нечестному прохожему. Жить на таком погосте-разгроме мне не хотелось, не хотелось быть и работать там, откуда ушла всякая работа. Теперь в мой дом на берегу северного озера отправляются мои сыновья, отправляются только по лету, чтобы вспомнить все то, что взростило их – они никак не могут обойтись без лодок и большого своенравного водоема. Для них северное озеро и окуни-разбойники, рвущие снасть на скатах озерных луд, то же самое, что для меня мои белые караси у Нового села. И может быть, со временем они встретят другие озера и реки, уйдут с головой в новую жизнь, но верю я, все равно то северное озеро, где они впервые взяли в руки весло и этим веслом погнали по волнам свою собственную лодку, будет звать их и будет помниться им всю жизнь…

Так устроена жизнь: покажи человеку в раннем детстве хорошее, и хорошее останется с ним обычно навсегда…

Вот так вот обошелся север с моими мальчишками, а я с ним расстался, хоть и трудно, хоть почти со слезами, но расстался. И теперь передо мной вот этот Барский пруд, пруд с белыми карасями, пруд. увы, теряющий свои последние силы, но пока еще живой. Чуть дальше есть речушка с постоянно мутной водой – речушку вдоль и поперек избродили колхозные стада, а оттого до самой осени вода в речушке никак не избавится от мути. Выше по течению, в лесу по речушке есть омута. Там на жерлицы ловят щурят, говорят, что кроме щурят ведутся там и быстрые рыбы-ельцы. Не так далеко от меня и речка побольше – речка Устье, в которую по весне поднимается настоящая волжская рыба. В Устье по весне ловят другой раз и крупных щук, по осени добывают налимов. Река Устье красивая, нахлыстовая река – в реке язь и голавль, и в летнее время удары этих рыб, охотящихся за стрекозами и кузнечиками, попавшими в оду слышны порой далеко. И нахлыстовая снасть у меня есть, и мечта заняться как-то только такой ловлей еще живет во мне, но ни нахлыст, ни спиннинг, ни удочки этим первым своим на новой земле летом я в руки не брал, больше того – никакую рыболовную снасть так и не привез пока сюда из Москвы… И сделал это, боясь памяти северных озер, боясь, что встреча с водоемами поменьше, с рыбой не такой крупной вдруг разочарует. Поэтому и не так часто приходил я и на берег пруда, где ребятишки, проводившие лето у бабушек в деревне, потягивали и потягивали своих карасиков.

Но потом эти ребятишки-рыболовы, их старание, их радость, их преображение из озорной публики в иную, более тихую и внимательную категорию при встрече с карасиками, меня заполонили и я чуть ли не каждый день стал заглядывать туда, где промышляли наши несовершеннолетние рыболовы. В ихнюю жизнь я не вмешивался, но что-то из того, что происходило здесь, на берегу пруда, увлекало и меня и я, как в детстве, переживал вместе с малолетними удильщиками и по поводу сорвавшейся «очень крупной рыбы» и по поводу оторванного крючка…

Дальше – больше и я уже начинал расстраиваться, что удочки у меня с собой нет… Но тут я все-таки сдержал себя и за удочкой в Москву не поехал, сохраняя свою новую страсть до нового года…

Честное слово, так и прошел у меня этот год без единой рыбешки. Бродил я по лесам со своими собачками-таксами, низко кланялся дубам-богатырям, которых не видел почти четверть века – ведь на севере дубов нет и в помине. Наслаждался ароматом цветущих лип, удивлялся орешнику-лещине, вспоминая другие страницы своего детства, трепетно озирал тихие осенние поля и луга, принимавшие первые стайки кочующих щеглов и чечеток, но до удочки так и не дотронулся…

И вот теперь на дворе октябрь – через три дня Покров. Совсем скоро зима, хотя, судя по теплу, стоящему вокруг, нонешняя зима на Покров себя еще не объявит.

Но зима, конечно, в конце концов придет, а там и уступит свое место весеннему теплу. И снова по весне оживет после зимнего сна наш стареющий пруд, почти забытый, заброшенный людьми, еще помнящий, наверное, своих хозяев-господ. И тогда я осторожно спущу на воду пруда свою резиновую лодочку, остановлю ее где-нибудь в заливчике между островами-рогозом и тихо закину в утреннюю воду свою снасть…

Для этого случая по зиме я приготовлю легкий перяной поплавочек, почти точно такой же, как был у меня в детстве, и буду терпеливо ждать, когда красная шапочка поплавка чуть качнется и почти незаметно для глаза пойдет в сторону… А может быть, поплавок станет сначала раскачиваться на месте, а затем медленно ляжет на воду и, как при ловле леща, пойдет вот так вот, лежа, в сторону…