Текст книги "Преступление не будет раскрыто"

Автор книги: Анатолий Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

V

За ужином к Олегу подсел командир отделения сержант Глотов, делавший кое-какие свои дела ловко и незаметно для начальства. Последнее время Петруха (так звали его) познакомился с одной девушкой и второй день носил в кармане письмо для неё, но не мог найти надёжного человека, выезжающего в город, чтобы передать ей весточку. По почте не посылал, не надеялся, что придёт в срок. И тут же затеял ещё одно дело…

– Письмо, – сказал Глотов, – надо отдать Зоиньке завтра утром, чтобы вечером пришла на свидание. Ой и девка! Острога! Огонь! Завтра если не увижу её, умру. А послезавтра… – Он осёкся и беспокойно заёрзал на стуле. – Олег, ты можешь меня выручить. Выручи, – умолял он, – как друга прошу.

Пока Петруха рассказывал, как страстно желает увидеть Зоиньку, Осинцев задумчива. отхлёбывал чай, и когда тот стал изливать дружеские заклинания, Олег ухмыльнулся, подумав про себя: «Тоже мне, друг нашёлся» и сказал:

– Говори яснее.

– Ну в общем так, – сказал Глотов. – Ты завтра дежуришь по штабу. А тут такая вещь. Пашку Серегина, который возит полковника знаешь? Ну вот. Он отвезёт старика на учение и приедет обратно в распоряжение дежурного офицера. Сам офицер за почтой в город не поедет, а пошлёт дневального. Это уж заведено.

Тебя и пошлёт. По пути заедешь в пищекомбинат, отдашь Зоиньке записку, пока она на работе (он полез в карман). И порядок! Идёт?

– Нет, так не пойдёт, – ответил Олег. – Это нарушение.

– Да что ты! Абсолютно надёжно!

– Три дня назад ты дежурил. Почему заранее не позаботился?

– Ну, когда это было! (Оба поднялись из-за стола и пошли в казарму). Дорого яичко ко Христову дню.

– Могут одного Пашку послать. Он и завезёт.

– Одного не пошлют. Нельзя военную почту доверять такому олуху. Да и машину не бросишь без присмотра. – Петруха вздохнул и продолжал:

– А на Пашку я и не надеюсь, откровенно-то говоря. Ох, он и плут! Заедет к Зоиньке и забудет, что у него полковник в горах остался.

– Ты тоже хорош гусь, – сказал Олег, усмехнувшись.

– Ну, не в этом дело. Пашку одного не пошлют. Это уж точно. Выручи.

Оба помолчали. Олег шёл и думал.

– Сколько времени, по-твоему, займёт эта операция? – спросил он.

– Минут пять, не больше. Несколько шагов шли молча.

– Ладно, давай. Передам письмо при условии, если меня пошлют, а в самоволку я не поеду.

– Добро, – сказал Глотов и, достав из кармана конверт с запиской, отдал Осинцеву. – А я с Пашкой сейчас же договорюсь.

Они разошлись.

На другой день, как и предполагали, Осинцева отправили за воинской почтой. К крыльцу штаба подкатил военный газик. Из Кабины высунулась светло-русая голова Пашки Серегина.

– С тобой еду? – спросил Олег, обходя машину спереди, чтобы сесть рядом с шофёром.

– Со мной, – ответил Серегин, переключая передачу и разворачивая машину. – Ты не забыл, о чём тебя просил Глотов?

– Не забыл.

– Слушай, – сказал Серегин, ухмыляясь, – Петька, говорят, влюбился по уши в эту дурочку.

Олег промолчал. Проехали проходную. Когда въехали в город, Олег попросил остановиться у часовой мастерской, чтобы отдать свои часы в ремонт. Серегин затормозил, внимательно посмотрел вперёд, назад и сказал:

– Давай живо.

Олег отдал часы. Затем поехали на почту, получили корреспонденцию, и отправились к Зоиньке, отдали ей записку.

Потом остановились у гастронома. Серегин вынул из кармана деньги, пересчитал их, осмотрелся вокруг и, толкая в ладонь Олегу скомканные рубли, торопливо проговорил:

– Дуй быстро за вином!

– За каким вином? – удивлённо спросил Олег и отвёл руку Серегина.

– Ты чего? Разве Петруха тебе не говорил?

– Насчёт вина у нас разговора не было.

– Здорово живём! – воскликнул Серегин. – У него же послезавтра, в воскресенье, день рождения. Ты ведь знаешь: солдаты в его отделении давно завели традицию – каждый отмечает свой день рождения. Настал его черёд. Вот он и послал нас за бормотухой.

– Ничего не знаю, – ответил Олег раздражённо, в душе проклиная себя за то, что согласился взять его записку. – Он просил меня отдать лишь письмо. А насчёт бормотухи у нас уговору не было.

– Ну, ладно. Не было так не было. Теперь все равно уж. Иди, бери две бутылки.

– Нет, Паша, ничего я брать не буду. Ты с ним договаривался, ты и бери.

– На преступление толкаешь. Вдруг патруль. Знаешь, что со мной сделают?

– Знаю. И советую тебе ехать без бормотухи.

Серегин выругался, достал с заднего сиденья брезентовую накидку, быстро вылез из машины и побежал в гастроном.

Соблюдая осторожность, он в гастрономе же завернул бутылки в брезентовую накидку. Запихал её под сиденье с камерами и тряпьём. Поехали обратно в часть.

– И кто это выдумал всякие именины справлять? – сказал Олег. – По-моему, в такие дни тебе и Глотову надо плакать, а не радоваться.

– Это почему же?

– А потому, чтобы праздновать день рождения, надо за год сделать хоть что-нибудь такое, что стоит отметить.

– А ты, святой? Только добро делаешь?

– И я не святой, – махнул рукой Олег. – Ничего доброго пока не совершил.

– А чего возникаешь?

… В этот день погода была пасмурная. Дул холодный ветер. Поздно вечером был дождь, ночью – снег, а к утру все замёрзло, образовав гололедицу. И в город и обратно ехали не быстро, потеряли много времени, и Осинцев поторапливал. На краю города, когда выезжали на автостраду, Серегин нажал на газ, но в это время девочка четырёх или пяти лет, игравшая на улице, вздумала перебегать дорогу. Уже набрав скорость, Серегин резко затормозил и вывернул руль. Машина проскочила, не задев ребёнка, развернулась на триста шестьдесят градусов и налетела на телеграфный столб. Осинцев почувствовал сильный толчок в грудь и в голову и потерял сознание. Всё остальное он помнил, как кошмарный сон. Он очнулся, когда вокруг стояла толпа народу. Инспекция ГАИ обследовала место аварии, а стонущего Серегина переносили в машину скорой помощи. Пришёл грузовик из полкового гаража и прицепил на буксир измятый «газик». Офицер, приехавший на место происшествия, строго, какими-то мутными глазами, взглянул на Осинцева и не сказал ни слова. Он промолчал и даже не взглянул на пожилую женщину, которая видела причину аварии и просила его наградить этих солдат орденом за то, что они спасли жизнь ребёнку. И всю дорогу до казармы он ни о чём не спросил Осинцева и не сказал ни слова.

Осинцева привезли в санчасть и перевязали голову. Его вызвали сначала к командиру роты, потом к замполиту полка. И в том и другом случае он рассказал все как было, но сказал, что вино покупал с Серегиным для себя. Когда спросили в госпитале Серегина, тот как будто сговорившись с Осинцевым, сказал то же самое.

В понедельник выстроили весь полк. Командир роты Капитан Полубенцев зачитал приказ о разжаловании Осинцева из сержантов в рядовые, об изъятии у него значка отличника по боевой и политической подготовке, об отстранении от должности командира отделения и об аресте на десять суток гауптвахты. Потом ему приказали выйти из строя и повернуться лицом к солдатам. Подошёл старшина и, вынув лезвие бритвы из капсюля, срезал у него все лычки на погонах. Делая своё дело, он неуклюже задевал бинт за ухом и от этого прикосновения Осинцев чувствовал острую боль не столько за ухом, сколько в сердце. Старшина отвинтил и значок. Осинцева тут же отправили на гауптвахту.

Петруха Глотов, бледный, потрясённый, смотрел на всё это со слезами на глазах и молчал. С этого дня он переменился, стал мрачен и задумчив. Через девять дней после ареста Осинцева он пошёл к замполиту и все рассказал. Наутро опять выстроили весь полк, и командир роты зачитал приказ о разжаловании Глотова из сержантов в рядовые и об отстранении его от должности командира отделения. Так же как и Осинцева его поставили перед строем, старшина срезал лычки на погонах. Его отправили на пять суток на гауптвахту, а Осинцеву добавили пять суток ареста за то, что сказал неправду.

Когда они освободились, в первый же день утром Петруха Глотов подошёл к Осинцеву и сказал:

– Прости, Олег. Не думал, что так получится.

– Ладно, чего там, – ответил Осинцев. – Зря ты сознался. Себе насолил и мне хуже сделал.

Петруха вздохнул.

– Ну, прости, – опять сказал он и пошёл в своё подразделение.

Замполит майор Макаров вызвал к себе Осинцева. В его кабинете были командир роты капитан Полубенцев и командир взвода лейтенант Орлов. Беседа была не из приятных. Осинцеву долго внушали прописные истины и сказали, что выговор с занесением в учётную карточку, который он заработал, ничего хорошего не сулит.

– Выговор тебе не за то, что обманул нас и пытался выручить приятеля, а за то, что не воспрепятствовал Серегину покупать алкогольный напиток, – пояснил замполит. – Ты обязан был это сделать.

– Да, обязан, – подтвердил Орлов.

– После армии собираешься поступать в институт, – продолжал замполит. – Какую же я могу дать тебе характеристику? Ты подумай об этом. Если подобные факты повторятся, проси не проси – хорошей характеристики не дам.

– А я просить не буду.

– Будешь.

– Никогда никому не кланялся.

– Ишь какой гордый! Ну, посмотрим что ты за птица.

… Шофёр Павел Серегин лежал в госпитале три месяца. У него был сложный перелом ноги. Нога срослась плохо, и он стал прихрамывать. Его отправили на комиссию и демобилизовали из армии…

VI

… Ветер срывал с тополей последние свернувшиеся листья и сметал их в кучи на обочинах улиц. Марина взглянула в окно: кругом пустынно, скучно. Она ненавидела такую погоду и, раздевшись, легла в постель. Она то дремала, то беспокойно ворочалась, вздыхая. Наконец, стонущим голосом попросила:

– Таня, подай водички, пожалуйста.

– Что, уснуть не можешь? – отозвалась подруга, наливая из графина воды.

– Ой, надоело все! – сказала Марина и сглотнула немного воды. Она поставила стакан на тумбочку у изголовья и, глянув в окно, прибавила: – Ничего не хочется делать. Апатия какая-то. И на душе скверно. Вот прямо как будто кошки скребут.

– Значит, надо развлечься, – сказала Таня и вдруг предложила: – Пойдём в медицинский! Там сегодня вечер танцев.

– В такую-то погоду! Выходить на улицу не хочется. А сколько времени?

– Скоро пять.

Марина сбросила с себя одеяло, нащупала под кроватью тапочки и сунула в них чуть-чуть полноватые, но очень стройные красивые ноги. Она встала, одёрнув на себе рубашку. Со вздохами, со стонами натянула на себя домашнее платье, прошлась вокруг стола, приложив ладонь к левой щеке и трогая языком больной зуб, остановилась в раздумье. «А что же я надену?» – спросила себя вслух и пошла к шкафу. Она вынула оттуда фиолетовое в цветочках платье и достала из коробки изящные янтарные бусы.

– Помялось, надо гладить. Таня, где утюг?

– В соседней комнате.

Марина вышла в коридор, принесла утюг, нагрела его, выгладила платье. Вечером, когда на улице стало темно и ветер стих, у неё настроение немного поднялось.

Девушки оделись и пошли. – Вечер был в разгаре, но в вестибюле ещё было много молодёжи. В гардероб стояла большая очередь, а в противоположном углу толпились девушки – – переобувались, отряхивались, приглаживались, прихорашивались. Марина переобула ноги в чёрные туфли на высоком каблуке, а будничные завернула в газету и подала Тане, которая стояла в очереди в гардероб. Пока Таня стояла в очереди, Марина подошла к зеркалу и, поправив волосы, стала вертеться около него, разглядывая себя со всех сторон.

Наконец, Таня сдала пальто, вручила Марине её номерок, повернулась разок у трюмо, и они пошли на второй этаж, откуда доносилась мелодия аргентинского танго. Следом за ними поднимался молодой человек, не сводивший глаз с Марины.

Когда они поднялись наверх, танго кончилось. Танцевавшие пары, стали расходиться по углам, ближе к стенкам. Марина с подружкой встали позади всех. Молодой человек остановился возле них.

– Народу битком набито, – сказала Марина. – Как тут танцевать.

– Да, душновато, – отозвалась Таня. – Пойдём к окну. Там посвободнее.

Девушки стали пробиваться сквозь толпу, и в это время заиграли вальс. Какие-то два парня сразу пригласили их. Молодой человек на мгновение потерял из виду Марину и пошёл вдоль стены, наталкиваясь на людей. Наконец, нашёл её и не сводил с неё глаз.

Квинтет закончил играть вальс. Марина прислонилась к стене неподалёку от оркестра, который расположился в углу и стала искать глазами подружку. Та подошла, и они стояли, изредка переговариваясь.

Вдруг сутулый с чёрными усиками музыкант нахохлился, нагнулся, и ударил палочкой по тарелке. Высокий рыжий трубач поднялся во весь рост и что было духу начал дуть в трубу, перебирая клавишами. Квинтет заиграл современный модный танец.

В первое же мгновение, пока ещё никто не вышел на круг, молодой человек, следивший за Мариной, отделился от стены и пошёл через зал. «Ко мне, – догадалась она. – Идти или не идти? Нет, первая не пойду». Он остановился перед ней и, чуть наклонив голову, как это делали аристократы в старые времена, произнёс:

– Разрешите.

Отказать было невозможно. Он взял партнёршу за руки, вышел на круг и выкинул коленце. Ими, первыми вышедшими на круг, не могли не залюбоваться многие. Он иногда перебарщивал, описывая ногами какие-то замысловатые завитушки, но она танцевала очень красиво, держалась прямо, грациозно.

– А вы помните меня? – спросил молодой человек, когда они отошли подальше от оркестра и могли слышать друг друга.

Марина взглянула на него и повела плечами.

– Ну как же! Помните на рынке нынче летом? Вы опрокинули молоко.

Она уставилась на партнёра. Он улыбнулся.

– Ах, это были вы? – сказала Марина и в одно мгновение припомнила всё то, что произошло с нею в один прекрасный день на рынке.

… Это было во время экзаменов. Она тогда решила отдохнуть. День был ясный, тёплый, и Марина, прогуливаясь по улицам Случайно зашла на рынок. Там было много фруктов, привезённых с юга. Прохаживаясь между рядов, она заметила, что этот самый молодой человек, который сейчас с нею танцует, ходит за ней. Она наградила его уничтожающим взглядом раз, другой, но он не отставал и только улыбался. Марина подошла к прилавку, заваленному яблоками, и стала выбирать плод покрупнее. Молодой вислоусый киргиз в тюбетейке, стоявший за прилавком, бросил на тарелку весов несколько яблок. «Вот, красавица, хороший яблокы, – говорил он с сильным акцентом. – Вкусный как мёд, сладкий как аромат, заходы народ, свой огород, половына сахар, половина мёд. Полкыло? Кыло? Вот триста пятысят грамм!» Подошла старуха и поставила на прилавок сетку с покупками и бидон с молоком. Наконец, Марина выбрала яблоко и подала его киргизу, чтобы тот взвешал. Она оттянула руку и нечаянно задела локтем бидон, стоявший на самом краю прилавка. Бидон кувыркнулся вниз, поливая асфальт молоком. Марина вскрикнула и едва успела отскочить.

«Ай! – закричала старуха. – Ослепла что ли?» Марина испуганно и сконфуженно смотрела на старуху, пока та скандалила, называя её и растяпой и полоумной. «Бабуся, я нечаянно, – оправдывалась Марина. – Простите, пожалуйста. – Я сейчас заплачу». Она рылась в сумочке и ещё больше краснела и волновалась, не находя ни одного рубля – была одна мелочь. Молодой человек подошёл к старухе, дал ей скомканную ассигнацию и сказал: «Возьмите и не шумите». Старуха выхватила у него деньги, бормоча что-то под нос, и потащилась к бочке, возле которой шла бойкая торговля разливным молоком. «Я вас не просила, – сказала Марина, обращаясь к молодому человеку. – Уж если так получилось, пойдёмте со мной. Тут недалеко у меня есть знакомые, я вам верну долг».

«Пустяки», – ответил он, пристроившись сбоку. До выхода с рынка они шли молча. Она была строгая и серьёзная, шла гордо подняв голову. Он улыбался, искоса поглядывая на неё. «Я приглашаю вас сегодня в кино», – сказал он. – «Спасибо за приглашение, но я сегодня занята». – «Тогда завтра», – «И завтра тоже» – «Послезавтра в цирке новая программа» – «Нет». – «Вы студентка?» – «Возможно» – «Где учитесь?» – «Неважно». – «Я вас буду ждать сегодня в шесть у входа в парк». – «Нет» – «Неблагодарная». Сказав это, молодой человек отстал и затерялся среди прохожих. Марина обернулась. Не найдя его, она резко повернулась и пошла дальше. Все это припомнилось отчётливо, и сейчас, танцуя с тем самым молодым человеком, она невольно улыбнулась.

– А вы тогда вели себя нехорошо, – сказала Марина. – Разве можно приставать к девушкам на улице?

– О, я каюсь! – ответил партнёр. – Но я… В этот момент танец закончился.

– Благодарю, – сказал партнёр и проводил Марину до места, откуда пригласил её. Он отошёл в сторонку.

– Что за парень? – спросила Таня.

– Не знаю.

– Симпатичный. Только бабочка ему не идёт. Лучше бы он надел обыкновенный галстук.

Следующим было танго. Он снова хотел пригласить Марину но опоздал. Его опередил мичман. Потом с ней танцевал какой-то студент, потом другой студент, потом военный лётчик, а молодой человек с бабочкой каждый раз приглашал Таню и осторожно выпытывал у неё то, что ему было нужно. Потом он исчез с вечера совсем.

На другой день после студенческого бала в мединституте, в воскресенье, Марина пошла в театр. Она давно хотела посмотреть пьесу «Пигмалион» Бернарда Шоу. На спектакль была сделана коллективная заявка, и Марина на этот раз была в театре со своей группой студентов. Люди усаживались. Марина была уже на месте и от нечего делать припоминала минувшие впечатления. Ей показалось, что вчерашний молодой человек, красавец, повёл себя странно. Летом он на улице приставал к ней, а вечером ушёл и не был навязчив, тогда как там возможностей больше, чем на улице; и кто знает, если бы он почаще приглашал её на танец и вёл себя хорошо, быть может, она не была бы против этого знакомства. С Осинцевым все равно всё кончено. Он знал её непорочной, и пусть она останется у него в памяти именно такой. Конечно, Осинцев лучше, надёжнее всех парней, с которыми она знакома. Но что делать? Сказать ему, что вот, Олег Павлович, извини, я была в Москве, и меня там изнасиловали? Нет уж! Лучше замуж за кого угодно, чем объясняться на эту тему. Она думала о своём грехопадении, сидя в партере, и нечаянно, в раздумье, повела глаза на правые ложи бенуара. Её взгляд скользил по нарядным платьям, по женским причёскам, по фигурам и лицам мужчин. В одном месте не то, чтобы она узнала кого-то, а просто в её глазах пока мелькнуло что-то и где-то встречавшееся. Она снова посмотрела в то место, и щеки у неё вспыхнули. Она смотрела на него пристально и удивлённо. Это был вчерашний молодой человек, красавец, одетый великолепно, в модный тёмный костюм в полоску. Он посмотрел на неё со скрытой улыбкой и кивнул головой в знак приветствия. Она быстро отвела взгляд и также удивлённо и пристально, как смотрела на него, уставилась на занавес сцены.

«Как он тут оказался?» – думала она.

Танцуя с Таней, этот хитрец незаметно выведал у неё, что в воскресенье вся группа, в том числе и Марина идут в театр. И этого ему было достаточно. И теперь, сидя в ложе бенуара, был доволен тем, что своим внезапным появлением произвёл на Марину именно то впечатление, которое он хотел.

В антракте после первого действия и после бурных аплодисментов поднялся тот обычный своеобразный шум с шуршанием платьев, с щёлканьем замков у сумочек, с кашлем и с разговорами, какой бывает в переполненных залах после окончания представления. Марина с группой девушек вошла в зал, стены которого сплошь были завешаны портретами артистов театра драмы и фотографиями сцен из спектаклей, и, взявшись с одной из них под руку, гуляла, просматривая портреты. Она чувствовала на себе взгляд молодого человека, который при встрече старался поймать её взгляд. Все это смущало её, и она держалась натянуто. Эта сцена (если взять их двоих) чем-то напоминала весенний ток турухтанов[2]2
  Турухтан – птица семейства куликов, меняющая весной окраску перьев на груди и шее.


[Закрыть], когда самец в брачном наряде важно топчется вокруг самки и топорщит большой грудной воротник из тёмно-пёстрых перьев. Он со своими полосатыми пестринами был ни дать, ни взять турухтан. Подобные явления в природе, очевидно, имеют одну и ту же естественную основу, с той разницей, что одно – в камышах, на песке, близ водоёма, а другое – в театре.

После звонка зрители стали усаживаться на свои места. Молодой человек не спешил. Он поджидал удобного момента.

Такой момент настал после второго действия, когда многие вышли из партера, а Марина одна осталась сидеть на своём месте. Он, отбросив пока горделивую важность, запросто подсел к ней и сказал:

– Мне везёт, я опять вижу вас. Как пьеса?

– Я очень довольна, – ответила Марина.

– И я доволен, – искренне сказал он. – Но более всего я доволен тем, что снова встретился с вами, Мариночка и, надеюсь, теперь мы познакомимся ближе. Меня зовут Вадим.

Марина посмотрела на него.

– Очень приятно, – сухо сказала она. – Откуда знаете моё имя?

– А я телепат, – шутливо сказал Вадим. – Когда вас увидел в первый раз, – то сразу догадался, что вас зовут именно Марина.

Марина немного смутилась и покачала головой.

– А всё-таки? – спросила она.

– Когда-нибудь потом расскажу.

– Вы надеетесь на «потом», – сказала она. – Странно! Знакомство ещё не даёт повода для «потом».

Вадим почувствовал, что далеко зашёл, и потрогал пальцами висок. Этот жест выражал лёгкую растерянность и напряжение мысли: что ей сказать на это? Он вывернулся.

– Но нам везёт на случайные встречи.

– Да, кстати, – сказала Марина. – Я вам что-то там должна.

– Ну что вы! Пустяки. Об этом не стоит. Тогда я вёл себя не лучшим образом и готов извиниться.

Прервали его девушки, которые стали усаживаться рядом с Мариной, угощая её конфетами.

– Вы позволите, – сказал Вадим с небольшой паузой, – позволите проводить вас после спектакля?

С другой стороны ряда – со стороны Вадима – тоже подходили люди, и раздумывать было некогда.

– Хорошо, – ответила она и взглядом дала понять, что ему больше нельзя здесь задерживаться.

После спектакля он проводил её. Сказал о себе, что заканчивает металлургический факультет политехнического института. На другой день он пообещал встретить её после занятий.

Тем кончилось их свидание.

На следующий день Вадим поджидал её возле университета, сидя за рулём в белом «Мерседесе». Распахнул молнию коричневой кожаной куртки и закурил «Мальборо». Поглядел на себя в зеркало, поправил тёмные прямые волосы. Увидев Марину, он бросил сигарету, вышел из машины и предложил ей прокатиться.

Автомобили «Мерседес» в личном пользовании имели немногие в городе, и это обстоятельство смутило Марину и заставило задуматься: откуда у студента такая машина? Кто его родители? Она отклонила его предложение прокатиться и сказала, что пойдёт домой пешком с подругами.

– Но здесь места хватит ещё для троих! – сказал Вадим, показывая рукой на сверкающий лимузин.

– Нет, нет, – возразила Марина.

И, попращавшись с ним, она присоединилась к группе девушек. Он догнал её.

– Мариночка, я взял билеты в кино.

– На сколько?

– На восемь, в «Гигант».

– Хорошо, я приду.

Он посмотрел ей вслед. Потом вернулся к машине, завёл мотор, посидел в раздумье и поехал. Долго ездил по улицам, натыкаясь на перекрёстки, поворачивая то вправо, то влево, и словно рыба в аквариуме, искал выход на простор. Наконец, выехал на шоссе и дал машине полный ход, чувствуя в себе счастливый прилив бодрости и энергии.

В лесу остановился, вышел из машины, вздохнул полной грудью и глянул в голубое небо; там, в бездонном океане вселенной, быстро передвигалась едва заметная точка самолёта, оставляя за собой барашки белой изогнутой полосы. Рядом по стволу берёзы бойко прыгал большой пёстрый дятел с красным затылком и громко стучал массивным клювом. Вадим подошёл к берёзе и опёрся на неё рукой. Дятел прекратил стук, склонил голову, глядя на человека, и, сорвавшись с места, резко покрикивая «кик-кик…», улетел на другое дерево.

Вадим обнял берёзу и так стоял, глубоко вдыхая лесной смолистый запах, слушая отдалённый стук дятла, пока шедшая по дороге машина не отвлекла его.

Вечером нервничал, ожидая Марину у входа в кинотеатр: она немного опоздала.

После кино пригласил её в ресторан. Пили шампанское. Вадим курил «Мальборо» и предлагал Марине, говоря, что ей наверное, очень к лицу курить. Марина, смеясь, отказывалась. Потом взяла сигарету, закурила, но поперхнулась и закашлялась. Они много говорили, окутанные табачным дымом, оглушённые ресторанным шумом и музыкой, танцевали и снова садились за стол, и снова Вадим наливал ей шампанского. Марина мало пила. И вообще каждый раз с опаской поглядывала на дно пустого бокала – нет ли там порошка. Вадим пил и не пьянел.

Потом он проводил её домой. Было уже поздно, и у общежития не было никого. Он встал близко перед нею и осторожно обнял её за талию. Она молчала.

– Мариночка, – произнёс Вадим, переводя дух, целуя её в щеки и в губы. – Мариночка, не могу без тебя. Всё время думаю только о тебе. Она стала отстранять его от себя:

– Вадик, не надо. Что ты делаешь! Мы же на улице. Ну, пусти! Слышишь? Пусти.

Он отпустил её, и они расстались до завтра.