Текст книги "Преступление не будет раскрыто"

Автор книги: Анатолий Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

XIII

Между тем пошла другая неделя, как Осинцев обосновался на новом месте.

Село Новопашино лежало в излучине реки, притиснувшись усадьбами единственной улицы к самому берегу. С высоты птичьего полёта узкая полоса построек ровно изогнута, как подкова. За околицей села и напротив через реку – по берегам – над серой мохнатой массой кустарников возвышались серебристо-бурые берёзы и роскошно зелёные ели. Вдоль реки на многие километры простиралась распаханная равнина, на которой там и сям встречались холмики и небольшие перелески. Сосновый бор виднелся далеко, там где начинались горы. С этих гор брала своё начало маленькая речушка, петлявшая между холмиков и перелесков и впадающая в реку возле самого лесозавода. На другом берегу речушки, почти напротив лесозавода, на небольшом возвышении и был дом Михаила Осинцева, где жил Олег.

Стояли тёплые дни. Вербы распустились. Почки на кустах черёмухи покрылись липкой смолой и набухли. Лёд на реке посинел и потрескался, готовый со дня на день тронуться. Синицы шмыгали друг за дружкой в густых зарослях и громко кричали «ци-ци-фи!» Над пустырём, высоко в синем небе, заливисто пели жаворонки.

В такие дни Олега тянуло на простор. Однажды, закончив работу, он без всякой нужды и цели долго бродил по окрестностям села. Размышлял о жизни. К размышлениям понуждала какая-то беспокойная струнка, зародившаяся в душе ещё в то время, когда лежал в больнице после драки; эта струнка, – стоило ему отвлечься от работы или какого-нибудь занятия, – сразу давала о себе знать и назойливо бередила душу. Сердцем он чувствовал, что живёт не так, живёт скучно, бесцельно, но не мог разобраться в себе и не знал, как начать жить по другому, чтоб было не скучно, чтоб была перед ним большая ясная цель. От дум пухла голова, и он ходил сам не свой.

К вечеру солнце зашло за тучу, и вдруг поднялся ветер. Олег присел отдохнуть на колоду, лежавшую возле дороги, и устало бросил безразличный взгляд на лужу перед собой, которую чуть-чуть рябил ветерок. Глядя на мутную водицу, он заметил в ней нечто живое. Это было маленькое насекомое, которое плыло посреди лужи. Порывы ветра относили и отклоняли букашку от курса, но она настойчиво плыла вперёд и всё-таки выбралась из лужи. Рассеянно глядя на неё, Олег вспоминал события своей жизни. Он поднялся с колоды и проводил задумчивым взглядом какую-то заблудшую ворону, летевшую по своим делам, которая как и насекомое упорно сопротивлялась силе ветра и летела к цели по намеченному курсу.

«К гнезду, наверно, стремится, – подумал Олег. – Пока не будет на месте, не успокоится. Всюду борьба. Значит, в этом есть смысл».

Он сунул руки в карманы куртки и, занятый своими мыслями, пошёл домой. Дома застал Михаила, который лежал животом вверх на диване и забавлялся с сынишкой. Олег не спеша разделся, взял стул и подсел к Михаилу. С минуту молча наблюдал за тем, как Михаил, урча по-собачьи, прикасался небритым лицом к сыну, лежавшему у стенки, и щекотал его. Малыш заливался смехом.

– Миша, – сказал Олег, выбрав момент и глядя на Михаила в упор, – ты человек образованный, умный. Скажи, в чём смысл жизни?

– Чего? – спросил тот, продолжая забавляться.

– Я хочу знать, в чём смысл жизни.

– С чего это ты? – сказал Михаил, взглянув на него удивлённо.

– Естественный вопрос, который задаёт себе каждый, но не каждый может ответить. Я, например, не могу ответить. Помоги мне.

– Иди ты… к лешему! – воскликнул Михаил и посадил сына себе на живот. – Вот в нём. В нём и в Таньке весь смысл моей жизни.

– А как быть мне?

– Ну чего пристал? Чего ты хочешь? – взмолился Михаил, повернувшись к нему лицом.

– Как быть мне, если у меня нет ни Таньки, ни Сашки.

– Так заведи!

– Знаешь, – ответил Олег, опустив задумчивые глаза, – я не очень люблю, когда меня бьют. Особенно цепями. А сейчас… Такое чувство, что меня мало били, мало учили. Не дозрел ещё.

Михаил поднял голову и, подозрительно посмотрев на него, спросил:

– Ты не выспался сегодня, что ли?

– Я не могу завести себе Таньку и Сашку. Без любви не могу этого делать.

– Так влюбись. Посмотри сколько девчонок вокруг. Ведь любая не то что пойдёт, побежит за тебя замуж. Только свистни.

– Любую мне не надо. Мне нужна та, которая замужем. А она замужем за таким павлином, что мне с ним тягаться бесполезно, будь у меня хоть три звезды героя. – Олег сделал паузу и продолжал, вздохнув: – Была у меня недавно женщина. Она могла отвлечь от этой страшной напасти, которая преследует уже несколько лет. Но и эта женщина бросила меня. Между прочим, бросила уже после того, как присвоили звание. А ты говоришь: любая побежит… Оказывается, ни черта не любая.

– Это ты имеешь в виду ту женщину, которая жила по соседству в Зорино?

– А ты откуда знаешь?

– Дед рассказывал.

– Она самая.

– Но ты даёшь… стране угля. Мелкого, но много. Она же на пятнадцать лет тебя старше.

– Ну и что. С ней я забывал о Марине.

– Ага, значит твою любовь, которая замужем за павлином, зовут Марина?

Олег кивнул.

– Да, – сказал Михаил. – Не зря говорят: не та баба опасна, которая держит за…. а которая за душу. Значит, Марина держит тебя за душу, а соседка – за… Так тогда лучше уж соседка. Как более безопасная. Куда она девалась?

– Уехала куда-то. Не оставила адреса.

– И нельзя найти?

– Можно. Но надо целый год сидеть в Трускавце и ждать, когда она приедет туда лечиться. У неё больные почки. Она там лечится ежегодно.

– Да, брат, с тобой не соскучишься. Олег усмехнулся.

– Чёрт его знает, что тебе посоветовать, – сказал Михаил.

– Посоветуй быть счастливым – в таком вот положении.

– Чего тут советовать. Ясно, что без Марины полного счастья не будет. И, значит, надо за неё биться, драться изо всех сил.

– Как?

– Умом, конечно. Не кулаками же. Олег вздохнул. Почесал затылок.

– Ты вот что, – сказал Михаил. – Съезди в Иркутск и разберись со своим институтом. Время сейчас работает на тебя. И очень здорово работает. А знаешь почему? Потому что тебе не надо добиваться славы и признания. Все это у тебя уже есть с избытком. Не хватает всего лишь ерунды – поплавка. Диплома о высшем образовании. О получении поплавка сейчас и позаботься в первую очередь.

– А вдруг заставят пересдавать экзамен.

– А ты съезди, узнай обстановку.

Тут малыш, сидевший за спиной Михаила, вдруг заплакал.

– Что ж, я могу съездить, – сказал Олег, успокоившись. – Посмотрим, что скажут.

– А вот съезди-ка, съезди! – ответил Михаил, повернулся к сыну. – Ну чего пищишь? Ах, что ты наделал!

Михаил поднял сына с подмоченного чехла дивана и прошёлся с ним по комнате.

– Вот так, брат, – сказал он, обращаясь к Олегу, стоявшему в задумчивости посреди комнаты. – Пока жива-здорова твоя Марина, надежда есть. Вот если она умрёт, тогда… – Михаил развёл руками. – Понял теперь в чём смысл жизни?

– Понял.

– Ну так посиди с Сашкой, а я схожу за водой и затоплю печку. – Михаил посадил малыша в кроватку.

– Не беспокойся, я сделаю, – сказал Олег и пошёл за дровами. Оба они, занимаясь домашними делами, были в приподнятом настроений.

XIV

На другой день после ареста Вадима Марина родила девочку. Заранее у них было условлено, что если будет девочка, то назовут её Ларисой. Марина не изменила своего решения. Через несколько часов она уже привыкла к мысли, что у неё теперь есть дочурка Ларочка, и часто повторяла про себя близкое сердцу имя.

Когда день прошёл и наступил вечер, Марина подозвала дежурную сестру, которая перед уходом со смены случайно зашла в палату и спросила: не звонил ли кто относительно её. Та ответила отрицательно. Марине показалось это странным, и она уже поздно вечером спросила другую дежурную сестру о том же. И та ответила то же самое.

Загадочное молчание мужа и свекрови, которые с такой заботливостью отвезли её в больницу, тревожило её. Она несколько раз просыпалась среди ночи, решалась попросить сестру, чтобы та позвонила на квартиру Пономарёвых, но тут же отказывалась от этой мысли и клялась себе, что ни за что первая этого не сделает. В ожидании и догадках прошёл весь следующий день. Она теперь больше думала о своей родной матери и жалела, что не успела предупредить её вовремя. Наконец, вечером ей сообщили, что звонила какая-то женщина и справлялась о дне выписки. Потом как-то прислали ей одеяльце с простынкой, чтобы завернуть ребёнка, и после уж, до той минуты, пока она не выписалась из больницы никто из близких не поддерживал с нею никакой связи.

Когда Марина одетая и с ребёнком на руках вышла в приёмную комнату, она увидела Екатерину Львовну, одиноко сидевшую там. Екатерина Львовна поднялась ей навстречу.

– Здравствуй, – сказала она изменившимся, тихим голосом. – Как себя чувствуешь?

– Здравствуйте. Не стоит беспокоиться, – сухо ответила Марина. Она остановилась и глядела на свекровь с каким-то неестественным, каменным выражением лица.

Екатерина Львовна, потупив взор, отвернулась и согбенная молча вышла на улицу. Марина вышла следом за ней и совершенно была удивлена, когда, окинув взглядом пустынную улицу, не обнаружила на ней великолепного лимузина, на котором её доставили сюда.

– Дай, я понесу, – сказала Екатерина Львовна.

– Ничего, я донесу сама, – ответила Марина по-прежнему сухо.

Екатерина Львовна измерила её уставшими, покрасневшими от слёз и бессонницы глазами и отвернулась. Они молча шли до самого дома.

«Какая! Хороша невестка! – думала Екатерина Львовна. – Даже ни о чём не спросит. Неужели она считает, что Вадим мог забыть про неё в такие дни, если бы был на свободе? Что будет с ним? Что будет с ребёнком?»

Екатерина Львовна тяжко-тяжко вздохнула и с досады стала ломать себе пальцы.

«Притащилась одна и даже не взглянула на свою внучку, – думала Марина, не замечая волнения свекрови. – Чем объяснить? Ни о ребёнке, ни о Вадиме ни слова. Идёт и молчит, как в рот воды набрала. Тот хлюст по такому случаю мог бы отпроситься с работы. Не звонил ни разу. Наверное, запил с горя, что дочь родилась. Он ведь сына хотел. А! Чёрт с ним. Я ни о чём никого не буду спрашивать. Плевать мне на всех на вас. Посмотрим, как он будет вести себя дальше и относиться к ребёнку. В случае чего, поставлю крест. Обойдусь и без вас», – думала она, прижимая к себе ребёнка. В эти минуты она казалась неумолимой. Набегавший ветерок, слегка трепавший волосы, выбившиеся из-под белого платка, и конец его, закинутый за плечо, как-то особенно подчёркивал решительность выражения её лица.

Когда подошли к квартире, Екатерина Львовна молча пропустила Марину впереди себя. Марина прошла в свою комнату и положила ребёнка на диван. Она приоткрыла одеяло. Дочка спала.

– Бедненькая малышка, – сказала Марина по-матерински ласково. – Забыл про нас непутёвый папа.

Она прошла в прихожую раздеться. Вернулась в ту же минуту. Села на диван рядом с ребёнком и стала разматывать одеяло и простынку.

– Спит? – спросила Екатерина Львовна, не слышно появившаяся в комнате в своём домашнем халате. Она смотрела на внучку очень грустными глазами, и вид её показался Марине настолько измученным, что она, взглянув на неё, почувствовала невольную жалость к ней. Тут только она заметила, что Екатерина Львовна сильно постарела я похудела за эти дни. «Бог мой! Она как выжатый лимон, – подумала Марина. – Что с ней?» Екатерина Львовна и Марина встретились взглядами. Несколько мгновений молча смотрели друг на дружку: свекровь все с тем же мученическим выражением, невестка – вопросительно. Екатерина Львовна сказала, вздохнув: «Вот так, Мариночка. Такие наши дела», – и, печально склонив голову набок, отвела взгляд на ребёнка. Марина почувствовала неладное.

– Где Вадим? – спросила она.

Екатерина Львовна вместо ответа разрыдалась и беспомощно опустилась на стул.

– Что с ним? – вновь спросила Марина с нескрываемой тревогой в голосе.

– Несчастье, Мариночка… несчастье у нас… большое, – ответила Екатерина Львовна, рыдая. Она вынула платочек из кармана и, вытирая глаза, прибавила, захлёбываясь горем. – Арестовали Вадима…

Марина молча смотрела на свекровь, ожидая объяснений. Екатерина Львовна кое-как объяснила, что произошло, и Марина поняла, в каком положении оказались она и её дочурка.

– Он на это только и был способен, – сказала она, поднявшись с дивана. В сильном возбуждении пройдясь по комнате, добавила: – Пошлый развратник.

Екатерина Львовна, озлобившись, вскочила со стула.

– Ну, знаешь? – вскричала она. – Он твой муж!

– Муж! – с горькой иронией подхватила Марина. – О чём только думал этот муж…

– Он не умышленно это сделал. Дикая случайность. Он не виноват.

– Конечно! Виноват всегда кто угодно, только не он!

– Он порядочнее тебя! – громко сказала Екатерина Львовна, ткнув на Марину пальцем и, резко повернувшись, хотела выйти.

– Порядочные люди не сидят по тюрьмам, а воспитывают своих детей! – бросила ей вслед Марина.

Вдруг дверь в комнату открылась и вошёл Георгий Антонович. Лицо его было сурово. Шляпа сдвинута назад, пальто распахнуто.

– Что вы подняли базар? – сказал он грубо и бросил взгляд на диван, на котором лежал ребёнок, кряхтя и перебирая кривыми ножками.

Марина вспомнила, что Надо кормить дочь и взяла её себе на руки.

– Что произошло? – спросил Георгий Антонович, обращаясь к жене.

– Я не знала, что она такая людоедка, – ответила Екатерина Львовна, впившись ненавидящими глазами в невестку, севшую с ребёнком на дивам спиной к ним и вынимавшую грудь из лифчика.

– Перестань, – сказал Георгий Антонович. – Не можешь разговаривать по-человечески, выйди.

– Что с нею говорить! За такие слова её следовало бы вышвырнуть отсюда вон. Жаль ребёнка.

– Я сама уйду, – ответила Марина, не меняя пренебрежительной к хозяевам позы. – Завтра же уеду в Красноярск. – Она повернулась к ним лицом: – Во всяком случае с вами жить не собираюсь.

– Успокойтесь, – сказал Георгий Антонович. – Не справляйте панихиду раньше времени. – Повернувшись к выходу, кивнул жене. Она поплелась за ним в прихожую.

– Что это значит? – спросила Екатерина Львовна, когда он снимал пальто и шляпу.

Георгий Антонович снова позвал её кивком головы в свою комнату. Там он, усевшись в кресло и усадив её напротив себя, прежде сделал упрёк, что она напрасно поссорилась с Мариной, которая теперь может испортить дело. Дело же состояло в следующем. Сослуживцы Георгия Антоновича по тресту узнали, что стряслось в семье Пономарёвых, и однажды несколько человек, для которых управляющий был особенно уважаемым человеком, пришли к нему в кабинет и заявили о своём желании помочь вызволить Вадима из неволи или на худой конец смягчить ему наказание. Георгию Антоновичу был неприятен этот разговор, и он попросил оставить его в покое. Они, однако же, не ушли и стали убеждать его, что Вадим не злоумышленник, а жертва случая, и следовательно, можно добиваться взятия его на поруки. На первый взгляд затея бесперспективная. Даже дикая. Ну а если поглубже разобраться. Вникнуть в суть. Можно чего-нибудь и добиться. Логика у сострадальцев проста: дворника всё равно не воскресишь. Так зачем же ещё и коверкать жизнь молодому человеку? Ведь он же действительно не злоумышленник. И не имеет ничего общего с преступным миром. Он жертва идиотского случая. Зачем его губить? Зачем губить чудесную молодую семью? Сострадальцы, руководствуясь гуманной логикой, твёрдо решили поднять на это дело весь коллектив треста и коллектив конструкторского бюро завода, где работал Вадим. Заявили, что если потребуется, дойдут до Верховного Совета. Дань уважения, отданная Георгию Антоновичу в столь трудное для него время, тронула его очень, но он тем не менее стал категорически отказываться от этой затеи и просил всех не беспокоиться, хотя сам в душе был не против испробовать этот шаг. Люди понимали его и, уходя из кабинета, сказали, что их долг помочь ему, и они это сделают. И дело завернулось не на шутку. Уже на другой день кто-то из трестовских был у следователя и узнал от него, что Вадим во всём признался и глубоко раскаивается в содеянном. Это было на пользу. Кто-то пошёл на место работы Вадима и там упросил председателя профкома провести собрание. Собрание тоже руководствовалось гуманной логикой и просило выдать Вадима на поруки. Целый коллектив, руководимый отцом Вадима, поддерживал эту просьбу, сочинив на имя прокурора бумагу, в которой усиленно были выделены места, касающиеся трезвого поведения, образованности, интеллигентности, честности, порядочности всего семейства Пономарёвых, уважения и авторитета отца, а также того, что Вадим недавно лишь сам стал отцом и тяжело переживает оторванность свою от семьи. Под бумагой поставили свои имена многие работники треста. С выпиской протокола собрания и этой бумагой несколько человек, близких Георгию Антоновичу товарищей по работе, ходили к прокурору, который дал санкцию на арест Вадима. Тот сказал что не отменит своего решения и делегация, возмутившись, пошла жаловаться на бюрократа редактору областной газеты. Редактор внимательно выслушал всех, попросил написать коллективное письмо в редакцию и пообещал подключить журналиста. Обо всём этом и рассказал Георгий Антонович жене, ещё раз упрекнув её в том, что она напрасно поссорилась с Мариной, так как журналист может нагрянуть с беседой к ним. А от позиции его в этом вопросе очень многое может зависеть.

– Нашли время ругаться, – сказал с упрёком Георгий Антонович. – Надо помириться с нею и ко всему её подготовить.

Екатерина Львовна, слушая, всё время молчала и тут не стала оправдываться, а только безнадёжно махнула рукой. Она спросила мужа, как скоро будет отправлено письмо в редакцию. Георгий Антонович ответил, что его заместитель по хозяйственной части, организовавший всю эту заваруху, сказал ему, что сегодня будто бы это письмо было передано лично им в руки редактору.

– А будет польза от этого? – спросила Екатерина Львовна.

– Трудно сказать, – отвечал Георгий Антонович озабоченно. – Если не помогут, то боюсь, как бы не было хуже.

– Так отказаться надо! – воскликнула Екатерина Львовна, вдруг испугавшись.

– Я разговаривал с прокурором области, – сказал Георгий Антонович. – Среди форм защиты есть такая выгодно привлечь к делу общественное мнение. Это последний шанс. Иначе – суд.

Екатерина Львовна ахнула, и закусив губу, страдальчески прикрыла глаза и закачала головой.

XV

Олег все откладывал и откладывал поездку в Иркутск. Боялся, что в институте сразу могут устроить собеседование и копнуть багаж знаний. А багаж слабоват. За год много подзабыл. И решил сначала как следует подковаться, а потом уже ехать. Ему хотелось подковаться не только в вопросах математики и физики, но и в вопросах политики, литературы и искусства, знать что нового в науке и технике. Он просматривал все, какие приходили в местную библиотеку журналы и газеты. Художественную литературу читал ежедневно, но перед сном. Раз в неделю, в воскресенье позволял себе кино и партию в шахматы с Михаилом.

В первомайские праздники Олег не терял даром время. Он, как китаец, не признавал праздников. Первого мая с утра сел за учебники и занимался до обеда. После обеда сел играть в шахматы с Михаилом и между прочим спросил, к кому в Новопашинской школе можно обратиться за консультацией по математике. Партнёр переглянулся с молодой хозяйкой, которая села подле них с рукоделием (недовязанным свитером), и стал гадать:

– Математичка, – сказал он, – однако всё та же – Анна Степановна, у которой прошлого лета пожар случился?

Валентина сомнительно покачала головой и сказала, что Анны Степановны и след простыл, в школе теперь работает какая-то другая, молодая математичка.

– Постой, – сказала вдруг она. – А я видела сегодня одного человека. Он может помочь.

– Кто такой?

– Добровольский.

– Чего он тут? – сказал Михаил, поднимаясь из-за стола. Он рысцой подошёл к радиоприёмнику, стоявшему в углу комнаты, и убавил громкость (в это время транслировалась демонстрация из Москвы).

– На праздник приехал. Первый раз, что ли? – сказала Валентина.

– А где ты его видела? – спросил Михаил, усаживаясь на своё место.

– Когда из магазина шла. У клуба с врачихой стоял.

– Ну, тогда он. Свидания у него с врачихой всегда у клуба.

– Да он, он! – уверенно сказала Валентина. – Я что не знаю его? Кто тут с такой гривой ходит ещё: – хоть и далеко он был, а я узнала его по волосам и по…

– Добро, – прервал Михаил и повернулся лицом к Олегу. – Вот что, братуха, тут есть у нас один чучмек, за врачихой ухаживает…

– Пошёл городить, – недовольно проговорила Валентина.

– А что я сказал такого? – удивился Михаил, оборачиваясь к ней. – Что, не правду говорю? Как приедет всё время под окнами больницы лазит…

Валентина ткнула мужа в бок кулаком и строго на него посмотрела.

– Ну, ладно, не в этом дело, – продолжал он, делая ход пешкой. – Этот арап по наукам крепко жмёт. А преподаёт где-то в институте математику.

– К нему неудобно, – сказал Олег. – Нет, это не годится.

– Напрасно, – сказала Валентина. – Он простой человек. Очень общительный.

– Видел? – значительно произнёс Михаил, кивая головой в сторону жены. – Общительный. Так что валяй.

Валентина сделала нетерпеливое движение и снова с укоризной взглянула на мужа.

– А вообще с ним полезно познакомиться, – продолжал Михаил уже серьёзным тоном. – Он – толковая голова. И в математике просветит, и жить научит.

Олег улыбнулся и стал смотреть на доску. Помолчали. Олег, передвигая фигуру, вдруг спросил:

– К кому он сюда приезжает?

– К матери, – ответил Михаил.

– А как звать его?

– А звать его Юрий Петрович. А мать его живёт, знаешь где?.. – Михаил рассказал ему адрес и посоветовал опять идти к нему.

На другой день Олег пришёл по тому адресу. У порога встретила его хозяйка – маленькая седая старушка в кухонном фартуке. Олег спросил: дома ли Юрий Петрович?

– Дома, – ответила старушка, пристально глядя на него добрыми карими глазами.

– Можно к нему?

– А чего ж нельзя? Можно.

– Мама! Кто пришёл? – раздался вдруг голос из соседней комнаты.

– Молодой человек к тебе, – отозвалась хозяйка.

– Кто там? Пусть идёт сюда.

Старуха прошла в комнату и всплеснула руками: «Не стыдно, – сказала она, – лежень такой – сякой, принимать гостей в постели?» Тут скрипнула кровать и зашуршала одежда: Юрий Петрович поднялся. Мать его вышла в прихожую: «Раздевайтесь и посидите тут минуточку», – сказала она Олегу, показывая на стул.

Олег снял куртку, сел и стал ждать, положив на колени прихваченные с собой учебники. Хозяйка ушла на кухню.

– Мама! – раздалось из комнаты. – Каких ты тут капканов наставила по всем углам? Чуть ногой не залез.

– Сейчас, сынок, сейчас. – Она помешкала чего-то в кухне и торопливо прошла мимо Олега, бросив ему на ходу: – Знаете, мыши одолели, а кошек не люблю держать.

Вскоре пригласила гостя в комнату.

Олег вошёл и увидел стоявшего возле круглого стола с заспанным видом Добровольского. Это был похожий на армянина невысокий, смуглый, с узкими плечами и бальзаковской гривой молодой человек лет двадцати восьми. Высокий лоб, прорезанный глубокими морщинами, тонкий нос с горбинкой, выдающийся вперёд подбородок придавали его лицу волевое и упрямое выражение. Большие карие глаза его смотрели на гостя дружелюбно. Он был в светлых брюках, белой сорочке и тапочках на босу ногу. Лицо его было знакомо Олегу. Где-то он видел это лицо! Но где? Не мог сразу вспомнить.

– Давай познакомимся. Юрий, – сказал он скороговоркой, чуть подавшись вперёд и энергично сунув руку гостю.

– Олег, – ответил тот, сжав в руке маленькую ладонь Добровольского.

– Садись, – пригласил хозяин, показывая рукой на стул возле себя.

– Спасибо, – сказал Олег, садясь, и прибавил: – Я к вам на несколько минут, Юрий Петрович.

– Зови меня, пожалуйста, просто Юрий. Тут не аудитория. А геометрию с алгеброй отложи пока в сторону. Сегодня праздник, спешить некуда, – сказал Добровольский полушутя, полусерьёзно.

Олег сидел сконфуженный. Взглянул на книжки. Верхняя лежала тыльной стороной. «Как же он догадался?»

– Откуда вы узнали, что я пришёл к вам за помощью? – спросил гость.

– У меня, братец, особый нюх, – ответил все тем же полушутливым-полусерьёзным тоном Добровольский и сделал серьёзную мину: – Шучу, конечно, но знаю одну очень важную истину: чтобы никогда не быть битым физически и морально, надо иметь кроме выдержки собачье чутье.

Применительно к Олегу было сказано не в бровь, а в глаз. Он притих и сидел неподвижно. Добровольский опять заговорил:

– Задачи и отвлечённые темы потом. Мама! – крикнул он решительно.

– Чего, сынок? – отозвалась хозяйка и заглянула в комнату.

– Пропустить бы чего, – промолвил он уже не столь решительно.

– Рассолу или томатного соку? – с улыбкой спросила лукавая старуха.

– А у тебя вишнёвочка есть ещё?

– Есть.

– Вот и подай её сюда.

Он нехотя поплёлся к умывальнику. Хозяйка поставила на стол графинчик с кроваво-красной наливкой, стаканчики, приборы и тарелки с рыбой под маринадом. Олег все старался вспомнить, где и когда он мог видеть этого человека.

– Поступать собрался? – спросил Добровольский, входя в комнату и разглаживая сзади свои длинные волосы.

– В политехнический, – ответил Олег.

– Очень хорошо. – Юрий Петрович сел за стол и налил вишнёвку в стаканчики. – Бог даст, поступишь, будем встречаться. Я там работаю. За знакомство, – сказал он и выпил наливку одним духом.

– Где вкалываешь? В комбинате? – снова заговорил он, закусывая маринадом. – То, что за ум берёшься – это правильно. И не только потому, что получишь специальность и станешь инженером или добьёшься выгодного положения. По мне ещё важнее – уметь критически смотреть на вещи. Быть свободным от мнений и предрассудков людей. Тут, бесспорно, нужны знания, – сказал Добровольский, пристально глядя на Олега, который скромно сидел против него и слушал его. – Ты что-то плохо закусываешь, – вдруг заявил он, глядя на пустую тарелку перед гостем. – Не стесняйся, будь как дома. Спасибо.

– Выпьем ещё?

– Не стоит.

– Как хочешь. – Добровольский налил ещё себе стаканчик и выпил. – Теперь за дело. Давай сюда свои задачи.

С его помощью Олег довольно быстро решил задачи. Когда закончили, Добровольский сказал:

– Парень сообразительный, и база у тебя есть и схватываешь хорошо. Но есть один недостаток: не надо на такие пустяки столько эмоций. Побереги их.

Олег недоуменно посмотрел на него.

– Люди, – продолжал он, взяв со стола напильничек и подчищая им свои красивые розовые ногти (он не мог спокойно сидеть без движений и обязательно либо дрыгал ногой, либо стремился занять чем-нибудь свои руки) – люди, как только достигли высшей ступени своего развития и стали называться «Гомо сапиенс», словом, как только научились мыслить и любить, пришли к выводу, что смысл жизни человеческой в максимальном проявлении умственных и чувственных способностей. Архаичный взгляд, но для меня основа основ. И я следую ему и буду следовать всю жизнь, ибо не знаю возвышеннее и прекраснее этих двух человеческих качеств. Вот два русла, по которым надо целеустремлённо направлять всю свою деятельность вглубь и вширь. И потому важно знать, где применять не только физическую, но и умственную и чувственную силу. – Тут он прервался и посмотрел на собеседника внимательно, как бы изучая, понял он его мысль или не понял, и продолжал, размахивая напильником: – Я понимаю: большой талант – это от Бога. Как говорится, дар Божий. Но маленький талант скрыт в каждом из нас. И я глубоко убеждён – если во время вскрыть, обнаружить, и ежедневно, ежечасно, ежеминутно совершенствовать, то очень многого можно добиться в жизни. Очень многого! Секрет большой удачи не в том, чтобы уметь хватать фортуну за фалды, а в том, чтобы уметь обнаружить свою звезду – одну-единственную на небосклоне. Уметь направить всю свою волю лишь к одной цели, сосредоточить её на одном – единственном направлении.

– Я сомневаюсь, чтобы в каждом был скрыт талант, – скромно возразил Олег.

– Напрасно, – сказал Добровольский. Он вскинул тонкие бархатные брови, и морщины на лбу обозначились ещё резче. – Я знаю одного человека. Он живёт сейчас в Ангарске. Так вот он до двадцати лет не умел ни читать, ни писать. И ничего не знал, кроме как обрабатывать пашню и косить сено. Жил где-то на дальнем хуторе. Пределом человеческой цивилизации в его понятии были лошадиный хомут и таратайка. Но когда судьба выбросила его из глухих деревенских дебрей в город, и он познал сладость учения, этот природный хлебопашец уже в тридцать два года стал кандидатом технических наук, а сейчас, в сорок лет, блестяще завершает сложнейшую работу по термической обработке металлов на соискание докторской степени. Он далеко не исполин, не Ломоносов. Самый что ни есть простецкий мужичок, весьма ограниченный в рамках своей профессии. И вид у него истинно плебейский. Этакого бирюка деревенского, угловатого. Увалень ужасный! Но какой образец упорства в достижении цели! Спрашивается, откуда что взялось? Да от таланта, мил человек. От таланта. Когда человек увидит в себе искорку таланта, поверит в свою звезду и не знает колебаний и не разбрасывается, воля его способна творить чудеса. Я хочу подчеркнуть одно, то есть то, что каждый человек, выбрав себе труд посильный и полюбовный, может творить в своей сфере чудеса: будь то хлебороб, кухарка, доярка, токарь, учитель, почвовед, математик иль кто угодно.

Добровольский умолк и, поднявшись со стула, в волнении стал ходить по комнате.

– Ты сейчас, наверно, думаешь, – продолжал он, остановившись посреди комнаты, расставив кривые ноги и скрестив руки на груди. – Отчего же я, знающий секрет большого успеха, до сих пор просто преподаватель? Тут, братец, виноваты мои взгляды на жизнь и ещё одно обстоятельство. Я уже говорил, в чём вижу смысл своей жизни. Но вторая сторона, сторона ощущений, нередко занимает меня сильнее, чем идейная сторона. Я не могу жить без красивых женщин, без ярких впечатлений. И к тому же холостая жизнь требует денег, много денег. Кроме института я преподаю ещё в двух местах, чтобы сводить концы с концами. Перед праздником бес попутал, обанкротился, и вот пришлось ехать сюда.

Слова самого Добровольского объяснили Олегу то упорное злоречие, которым преследовал его Михаил. Добровольский пригладил рукой волосы и добавил:

– И ещё есть разные важные обстоятельства, которые мешают сосредоточиться. Я экспансивен. Нетерпелив. Люблю независимость. Не хочу ни от кого и ни от чего зависеть. В своём свободолюбии я, кажется, дошёл до той грани, за которой начинается первородная, идущая от самой природы, диогеновская анархия. Однако я разболтался не о деле, – сказал Добровольский и, подойдя к столу, остановился в задумчивости: – Что-то я хотел посоветовать тебе. Ага! Вот что. Сейчас я принесу одну штуку.