Текст книги "Геннадий Зюганов"

Автор книги: Анатолий Житнухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

Показалось, что тот все понял. А на следующий день Зюганов с недоумением увидел, как телевидение тиражирует призыв Руцкого: «Вперед, на Останкино!»

Нелегко далось Геннадию Андреевичу решение выступить по телевидению. Встретился с руководителем ВГТРК О. Попцовым, постарался его убедить предоставить ему эфир: людям надо рассказать, что все готово к переговорам, надо уберечь их от провокаций и бойни, иначе завтра – гражданская война. В своем обращении к телезрителям Зюганов подчеркнул, что единственный выход из сложившегося положения – поиск компромисса на основе взаимного признания противостоящими сторонами необходимости проведения досрочных выборов президента и парламента. Призвал москвичей сохранять спокойствие и выдержку, воздержаться от массовых шествий и митингов, чтобы избежать новых столкновений.

Тем временем организаторы конфликта всячески подогревали и без того накаленную обстановку. Хорошо известно, что во время массовых шествий под прикрытием омоновцев действовали группы подготовленных провокаторов, которые забрасывали демонстрантов камнями, пытаясь заставить их пойти на прорыв милицейских кордонов. Официальное расследование показало, что первый выстрел, с которого началась массовая бойня в Останкине, был сделан из телецентра.

Ранним утром 4 октября первыми открыли огонь снайперы, среди которых были и наемники, прибывшие из-за рубежа. Стреляли по подразделениям, разворачивавшимся для нападения на Дом Советов. Хладнокровно убивали «своих», чтобы «поднять» у них «боевой дух», пробудить у участников штурма злобу и ненависть и направить ее против тех, кто укрывался за стенами здания Верховного Совета. Позднее официально, в том числе и путем проведения многочисленных баллистических экспертиз, было установлено, что ни один из нападавших не был убит из оружия, находившегося в Доме Советов.

Штурм Верховного Совета начался вероломно, без предупреждения. Его организаторы даже не предложили вывести с заблокированной территории людей, хотя прекрасно были осведомлены, что подавляющее большинство из них не имело оружия, что в здании находятся женщины и даже дети.

И все же никто из тех, кто, защищая Конституцию и законное право парламента работать в нормальных условиях, оставался в Доме Советов до конца, не верил, что Ельцин решится на физическое уничтожение высшего представительного органа народной власти, применит оружие против своего народа. У людей, выросших с убеждением, что в случае большой беды государство всегда защитит их, придет на помощь, это не укладывалось в сознании. Однако чудовищное преступление свершилось.

Погибли люди. Искренние, светлые, мужественные, храбрые. Которые по духу, по величию своего поступка оказались несравнимо чище и выше многих из тех, кто руководил ими в те дни. Чем, например, можно объяснить после всего случившегося поведение Руцкого – офицера, мужчины, – который едва ли не больше всех призывал к решительным действиям, а потом демонстрировал заводскую смазку на своем новеньком автомате: мол, не провинился я, не стрелял?

Не без основания считается, что спецподразделения и армейские части, участвовавшие в штурме, покрыли себя несмываемым позором. Но далеко не все продавали офицерскую честь за долларовые купюры, которыми накануне штурма щедро одаривал своих подчиненных генерал Кобец, изменивший воинской присяге еще в августе 91-го. Отказались применить оружие против защитников Дома Советов офицеры и бойцы знаменитой группы «Альфа». Они вошли на осажденную территорию, но только для того, чтобы броней своих машин, своими бронежилетами заслонить находившихся там людей от пуль. В течение нескольких часов «альфовцы» выводили из-под обстрела осажденных, выполняя свой долг по обеспечению безопасности граждан России. О их мужестве и выдержке свидетельствует такой факт: за все время нахождения в самом пекле событий ими было израсходовано в общей сложности всего четыре патрона.

…Спустя три дня Зюганов провел самую трудную в своей жизни пресс-конференцию. Во-первых, сомневался, сумеет ли он беспрепятственно добраться до Большого Комсомольского переулка, где в одном из зданий патриотические организации арендовали две небольшие комнаты с примыкавшим к ним маленьким залом для совещаний. Во-вторых, не было никакой уверенности, что объявленная им пресс-конференция для российских и иностранных журналистов не будет сорвана каким-нибудь иным способом. А если она все же состоится… Дальше задумывать не хотелось – ведь близкие друзья откровенно предрекали неминуемый арест.

Для таких невеселых предположений были веские причины. Действовал режим чрезвычайного положения, а по сути, как считал и открыто заявил об этом Геннадий Андреевич, в стране установилась система военно-политической диктатуры. Оппозиция оказалась парализованной: часть ее активных деятелей была арестована, другие скрывались. Были запрещены почти все оппозиционные организации и издания. По Москве рыскали агенты ельцинской охранки.

Неудивительно, что в этих условиях сообщение одного из ведущих лидеров оппозиции о проведении пресс-конференции вызвал среди журналистов настоящий ажиотаж – в помещении, где она проходила, царила настоящая давка.

Зюганов изложил свои оценки происшедших событий, охарактеризовав расстрел Дома Советов как величайшее преступление против народа, направленное на то, чтобы уничтожить Советы и оппозицию, установить режим неограниченной власти и открыть кампанию по беспрепятственному разграблению страны. Было высказано требование КПРФ прекратить устроенную режимом вакханалию, преследование оппозиции и восстановить попранные конституционные права граждан, общественных и политических организаций, отменить запрет на оппозиционные газеты.

Открытая и, как выразился один из журналистов, «отчаянно-храбрая» позиция Зюганова произвела в глухом информационном пространстве эффект настоящего взрыва. Однако, учитывая огромный интерес, проявленный к выступлению Геннадия Андреевича средствами массовой информации и представителями мировых информационных агентств, власти не рискнули применить к нему репрессивные меры. Хотя предупреждений, в том числе и из серьезных источников, о вероятности покушений было хоть отбавляй. Что за этим стояло – реальные намерения властей или попытки запугать его – разобраться было трудно, да и некогда.

Пресс-конференция послужила своеобразным толчком к оживлению деятельности партии: люди поняли, что силы сопротивления не сломлены, и стали оправляться от шока, от тяжелых потрясений, вызванных расстрелом Дома Советов, гибелью своих товарищей. Анализ ситуации на местах показал, что дееспособность КПРФ быстро восстанавливается, все партийцы подтверждают свое членство и готовность к дальнейшей работе. Это было чрезвычайно важно, так как следовало буквально в течение нескольких дней выработать дальнейшую политическую линию.

Столь сложного выбора Зюганову делать еще не приходилось. На декабрь были назначены выборы нового законодательного органа – Федерального собрания. И большинство левых партий, считая выборы незаконными, замешанными на крови невинных людей, сочло участие в них недопустимым.

Геннадий Андреевич полагал, что, устранившись от выборов, КПРФ совершит непростительную ошибку. Отказ от легального способа борьбы означал щедрый подарок ельцинскому режиму – нельзя было отдавать ему просто так всю полноту власти в стране и способствовать установлению безраздельного господства тех, кто готовится учинить над Россией окончательную расправу. Трибуна выборов была необходима и для того, чтобы рассказать народу о мракобесии и ужасах, учиненных ельцинистами в Москве, разъяснить, что им сулит дальнейшее укрепление подобной власти. Не использовать подобные возможности – значит проявить политическое невежество, недальновидность, предать павших товарищей.

Решение об участии в выборах принималось всей партией. Чтобы выяснить позицию коммунистов, ЦИК КПРФ поручил всем без исключения обкомам провести пленумы, собрания руководящих органов и первичных организаций, опросить партийный актив поименно: должна партия пойти на выборы или нет? Возникли трудные и бурные дискуссии, но в конечном счете положительно высказались практически все региональные организации. Обособленную позицию занял Московский горком, выступивший за бойкот избирательной кампании.

На состоявшемся в конце октября пленуме ЦИК КПРФ Геннадий Андреевич еще раз изложил свою точку зрения: партия обязана идти на выборы для того, чтобы быть вместе с обманутым народом и чтобы поддержать людей, способных возродить обманутую Россию. В заявлении избирательного объединения «Коммунистическая партия Российской Федерации» говорилось: «КПРФ рассматривает участие в выборах как средство проложить путь закону, восстановлению гражданского мира, разоблачения деструктивных действий властей; сохранения и активизации партийных организаций, привлечения новых сторонников; использования дальнейших возможностей для изложения взглядов партии на пути выхода из кризиса и будущее устройство России; „провала“ принятия на референдуме недемократической конституции».

К этому моменту КПРФ сумела добиться официальной санкции Минюста и Центризбиркома на право выдвижения своих кандидатов. Для того чтобы обвинить партию в экстремизме и вычеркнуть ее из избирательных списков, власти не нашли никаких оснований: в период октябрьского кризиса руководство КПРФ сделало все, чтобы не допустить перерастания противостояния в гражданскую войну. Это обстоятельство помогло отстоять право партии на жизнь, отвоеванное у Ельцина в Конституционном суде.

Тот факт, что Зюганов сумел спасти партию, вывести ее из-под удара, дал повод его недоброжелателям навести тень на плетень, поставить под сомнение искренность его поведения. Так, его линию в дни минувших трагических событий попытались объяснить не чем иным, как попыткой сохранить партию любой ценой, в том числе и путем соглашательства, готовностью к сотрудничеству с режимом. Не успев опомниться от полученных жестоких уроков и сделать из них надлежащие выводы, радикалы принялись искать виноватых вокруг себя, завели разговоры о том, что в октябре власть «валялась под ногами» и ее удалось бы взять, если бы Зюганов вывел на улицы «сотни тысяч своих сторонников». Припомнили ему и выступление на телевидении, и его «разлагающее» воздействие на «подверженного внушению» Руцкого, который, якобы поддавшись влиянию Зюганова, проявлял нерешительность и растерянность. При этом как бы в тени остались истинные причины неоправданных, граничивших с авантюризмом действий других левых лидеров, в том числе и тех, кто вновь надеялся разжечь большой пожар из охапки хвороста, проявил явную безответственность в отношении поверивших им людей.

Невольно задаешься вопросом: действительно ли критики Зюганова всерьез полагали, что на левом фланге сложились силы, способные взятьвласть в свои руки? Ведь было очевидно, что для решения такой задачи требовались совершенно иная, более качественная степень организации оппозиции и широкая всенародная поддержка. Но «истинные марксисты», провозглашавшие в октябрьские дни самые смелые революционные лозунги, почему-то предпочитали не замечать, что ни того ни другого не было, что расчет на стихийный подъем масс (и армии в том числе) не имел под собой никаких оснований. В массовом сознании причиной возникшего кризиса было не что иное, как дележ властных функций, обычная ссора «в верхах», между Ельциным и его бывшими подручными, которые никак «не тянули» на роль спасителей Отечества. Среди них и речи не шло о смене курса, о борьбе за возрождение социализма, за высшие ценности.

Что касается КПРФ, то она к этому времени была попросту не готова взять на себя роль политического авангарда трудящихся. Партия еще не успела оформиться в прочную организацию, не устоялась, не укоренилась в массах. Итоги декабрьских выборов в Государственную думу первого созыва наглядно отразили расклад сил и настроений, сложившихся в обществе. За КПРФ отдали голоса 12 процентов избирателей. Если учесть, что значительная их часть обратила свой взор на Компартию лишь после октябрьских событий, то нетрудно понять, какова была реальная поддержка у партии в начале осени. К тому же наибольшее число голосов (около 23 процентов) получила тогда ЛДПР, которая всегда привлекала маргинальные и деклассированные слои населения. А это только подтверждало те выводы, к которым Зюганов пришел еще весной 1993 года: страна тяжело больна, общество переживает глубокий социальный кризис.

Вот почему во время противостояния Верховного Совета и президента Зюганов так последовательно отстаивал свою позицию – она давала единственный шанс уберечьсоветскую власть. Если бы его удалось использовать, левые силы, сохранив мощную опору в лице Советов народных депутатов, основы советского конституционного строя, получили бы реальные возможности упрочения своих позиций и влияния в массах, психологический и моральный перевес над сторонниками ельцинского режима. Выдвижение иных задач при имевшейся на тот период зыбкой поддержке в массах было авантюрой, пустым фразерством, невольным или сознательным самообманом.

…За прошедшие с тех пор годы, наверное, и дня не проходило, чтобы те события так или иначе не напоминали о себе. Слишком многое тогда оказалось связанным в один узел, который и до сих пор остается не распутанным. Сотни раз Геннадий Андреевич перебирал в памяти все детали, эпизоды, нелегкие решения, которые приходилось принимать в 1993 году. И неизменно приходил к выводу: поступил тогда правильно, иного пути не было. Но то, что по прошествии лет воспринималось логично и убедительно, в те дни вовсе не казалось таким уж бесспорным. Страна находилась на изломе, и большинство событий развивалось стремительно и непредсказуемо. Каждое принятое решение сулило шаг в неизвестность, приходилось идти еще никем не хоженым путем, и существовала большая вероятность сбиться с дороги или увязнуть где-нибудь на обочине. Каждое решение давалось нелегко, но особенно тяжело было доказывать необходимость участия в декабрьских выборах. Со всех сторон сыпались обвинения. Напоминали о сотнях погибших, о тех, кто подвергся репрессиям, насилию, избиениям, издевательствам, был брошен в тюрьмы. Хоть и несправедливые, но горькие упреки тяжелым грузом ложились на сердце.

В такой обстановке партия начала свою первую предвыборную кампанию. Предстояло принять участие в выборах, которые вполне справедливо называли выборами на крови, пролитой Ельциным.

Глава восьмая
ВРЕМЯ НЕ ВЫБИРАЮТ

Светлый луч надежды, наверное, впервые за всю мрачную осень 1993 года проглянул в тот день, когда Зюганов убедился, что намерение партии принять участие в выборах и выставить на них своих кандидатов поддерживается населением. КПРФ была допущена к избирательной кампании, когда она уже была запущена, и партии предстояло собрать в свою поддержку 500 тысяч подписей всего лишь за две недели. Власти были уверены, что за такой короткий срок коммунисты с этой задачей не справятся. Если бы КПРФ осталась не у дел, она потерпела бы не только политическое, но и серьезное моральное поражение – ведь в этом случае теряли смысл все тяжелые дискуссии, предшествующие решению идти на выборы, и выработанная на этой основе программа действий. На какое-то время коммунисты неизбежно утратили бы свои ориентиры, что могло вызвать очередной разброд мнений. А обстановка среди партийного актива и без того была довольно напряженной.

Увиденное произвело на Геннадия Андреевича очень сильное впечатление. Возле стола, установленного в самом центре Москвы, неподалеку от Музея В. И. Ленина, несмотря на ненастную и холодную погоду, выстроилась длинная очередь – люди ставили свои подписи в поддержку коммунистов. Не каждый мог решиться на то, чтобы вот так, спокойно и открыто, высказать свои симпатии, – ведь в подписных листах нужно было указывать паспортные данные, развернутые сведения, включавшие и домашний адрес. При этом все уже знали, на что способна власть в отношении тех, кто ей неугоден: танковый расстрел парламента, последовавшая за ним вакханалия с участием силовых структур, новая волна «охоты на ведьм» – все это происходило на их глазах. Но не все оказались сломленными и запуганными.

Беседы с людьми не оставляли сомнений: они всё понимают и во всем прекрасно разбираются. Главное, что все сходились в одном: новый парламент ни в коем случае нельзя отдавать на откуп «демократам», конечные цели которых после «шоковой терапии» Гайдара и октябрьских событий иллюзий больше ни у кого не вызывали.

Сказать, что такие встречи давно уже вошли у Зюганова в привычку – значит ничего не сказать. Они стали для него потребностью, такой же, какой для обычного, нормального человека является общение с близкими, друзьями, товарищами по работе. Коммунистам не на кого больше опереться. Не поддержат в народе, потеряешь нити взаимопонимания – любая политическая платформа рано или поздно окажется несостоятельной и будет обречена на провал. Только среди людей можно составить реальное представление об общественном самочувствии – сухие цифры социологических опросов или результатов голосования на выборах подвержены воздействию огромного числа субъективных факторов и бывают обманчивыми, далеко не всегда отражают настроения, которые действительно царят «внизу». Только постоянное общение с людьми, которые никогда не обманут и выскажут всю правду в лицо, позволяет уберечь от заблуждений и ошибочных шагов.

Именно этими соображениями руководствовался в свое время Зюганов, когда готовил патриотическое «Слово к народу», напрямую обращенное к людям через головы высших чиновников от КПСС, и позднее, когда, возглавив КПРФ, стал последовательно проводить линию на упрочение живых связей партии с ее низовыми звеньями. После ее воссоздания все важнейшие, основополагающие документы КПРФ принимались только после широкого обсуждения в первичных организациях. Совершенно беспочвенными выглядят желчные утверждения непримиримых критиков курса Компартии, что Зюганов якобы сумел навязать ей «свою», специфическую идеологию и политику – все узловые проблемы, которые поначалу не получали однозначной оценки в верхнем эшелоне партии, неизменно выносились на суд рядовых коммунистов. Не только Центральный Комитет, но прежде всего широкие массы партийцев восприняли и поддержали идеологию государственного патриотизма, постановку во главу угла деятельности партии общенациональных задач, русского вопроса. Таким же образом был разрешен сложный вопрос о свободе совести и вероисповедания коммунистов. Только имея твердую опору в первичных звеньях, партия смогла выдержать тяжелейшие испытания на прочность в течение всех девяностых и особенно в начале двухтысячных годов, когда ее пытались развалить по тому же сценарию, что и КПСС в эпоху горбачевского правления.

Этот, пожалуй, наиболее сложный период в истории КПРФ ознаменовался переходом кремлевских властей от лобовых атак на оппозицию к изощренной тактике подрыва ее руководящих структур изнутри с одновременным растаскиванием социальной базы Компартии через создание новых псевдолевых и лжепатриотических организаций. В 2002–2004 годах была предпринята попытка расколоть и приватизировать КПРФ методом хорошо известного в рыночной экономике рейдерства. Возглавил эту операцию крупный бизнесмен Геннадий Семигин, якобы разочаровавшийся в реформах девяностых годов и сумевший воспользоваться доверием патриотических кругов, возглавить исполком Народно-патриотического союза России [32]32
  См.: Чикин В., Проханов Л.Операция «Крот» // Завтра. 2003. № 2. 5 января.


[Закрыть]. Сочетая привлекательную патриотическую риторику с элементарным подкупом, который осуществлялся под видом финансирования структур НПСР, ему удалось сколотить внутри КПРФ фракционную организацию (группировка Семигина – Потапова – Тихонова). Но попытка сформировать в партии второй руководящий центр и захватить в свои руки всю полноту власти провалилась. Основной просчет кремлевских политгехнологов заключался в том, что они проигнорировали нравственную сторону вопроса и попытались спроецировать на КПРФ известные им нравы и законы воровских чиновничьих структур, где все покупается и продается. Однако оказалось, что деятельность Компартии строится совсем на других принципах, и свести дело к элементарной грызне за власть, которая неизбежно бы развалила ее, им не удалось. В ходе общепартийной дискуссии практически все 18 тысяч первичных организаций дали решительный отпор раскольникам в центре и на местах, оказав твердую поддержку руководящему ядру партии, объединившемуся вокруг Зюганова. Рядовые коммунисты в отличие от некоторых своих именитых товарищей, клюнувших на щедрые посулы и заманчивые предложения богатых спонсоров, не обманулись и не дрогнули…

Как вспоминает Геннадий Андреевич, порой даже мимолетные, случайные встречи с людьми давали значительно больше информации и пищи для размышлений, нежели кипы аналитических записок и исследований. И как правило, живое общение «заряжало», добавляло энергии, помогало сохранять уверенность в собственных силах. Это было особенно важно в условиях непрекращающейся травли коммунистов, когда на экранах телевизоров и на страницах печатных изданий Компартия выставлялась в виде чудовищного монстра, жаждущего реванша, мечтающего загнать народ за колючую проволоку казарменного коммунизма и отнять у него последний кусок колбасы. Но далеко не всех удалось околпачить.

Запомнилось, как однажды, после встречи с преподавателями и студентами МГУ, к нему подошел парень с раскованными манерами «продвинутой» молодежи: «Мужик, разреши тебе руку пожать. Я, может быть, не очень хорошо разбираюсь в ваших идеях и скажу прямо: многое не разделяю. Но то, что вы держитесь, отстаиваете свои позиции и помогаете людям выжить, – внушает уважение».

Другой случай остался в памяти после поездки по Чувашии. В фойе Дома культуры Зюганова окликнул интеллигентный мужчина с бородкой: «Геннадий Андреевич, хочу вас поприветствовать и выразить свою признательность. Пока вы держитесь – в нас живет надежда. Вы помогли нам сохранить веру в лучшее из того, что изобрело человечество, сумели сберечь советский ген, чище которого на земле ничего еще не было. Конечно, завтра все это неизбежно вернется. Но вы делаете огромное дело, давая возможность видеть свет сегодня, в этой кромешной мгле».

Подобные высказывания Геннадию Андреевичу доводилось слышать едва ли не везде, где приходилось бывать и встречаться с представителями самых различных социальных слоев. Безусловно, играло свою роль то, что Зюганов умеет располагать к себе людей, вызывает у них доверие. Наверное, в другой обстановке они вели себя более сдержанно и не столь откровенно. Тем большую ценность имели для него эти доверительные беседы, в которых высказывалось то, что у всех хранилось в душе как нечто близкое, неизменно светлое и неподвластное окружающим их обстоятельствам. Можно вынудить людей жить вопреки их разуму и воле, встраиваться, ломая себя, в совершенно чуждую им среду. Но нельзя заставить их по-иному мыслить и чувствовать.

Одни политики это понимают и учитывают в своих планах на будущее. Другие же поторопились убедить себя, что с коммунизмом в России покончено. Поэтому им и кажется таким необъяснимым левый поворот в общественном сознании, который никак не вяжется с победными реляциями правительства Фрадкова и традиционными «рейтингами Путина». Неслучайно в преддверии очередных выборов правые силы посчитали своим долгом сменить оппозиционную риторику на более привычную – антикоммунистическую. Например, руководитель предвыборного штаба СПС, депутат Госдумы Антон Баков, напуганный «мощнейшим левым наступлением в России», созвал даже в мае 2007 года специальную пресс-конференцию. «Я лично объехал регионы, – поделился он своей главной тревогой с журналистами, – и видел, что коммунистов поддерживают не только представители сельской местности и не только пожилые люди, но и целое поколение молодых людей, которые в последнее время идут и голосуют за коммунистов, вступают в их партию».

Похоже, действительно плохи дела у апологетов буржуазного строя в России, коли они в открытую стали признавать то, что в упор не желали замечать годами. В связи с угрозой «возвращения в социализм» Баков объявил, что приступает к созданию современной сети «комитетов защиты капитализма», которые будут вести «просветительскую» работу, направленную на борьбу с коммунизмом, разоблачать «преступную деятельность коммунистических бандитов» в советскую эпоху. Прозвучали на пресс-конференции даже призывы к очередной замене школьных и вузовских учебников по истории, а заодно – и преподавателей, которые, по мнению Бакова, всё еще остаются главными носителями коммунистической идеологии среди молодого поколения. Разумеется, не упустил он случая в очередной раз оплевать историю Великой Отечественной войны.

Новый, довольно неожиданный приступ антикоммунистической истерии в наши дни свидетельствует о том, что усилия власти замутить общественное сознание с помощью обманных «левых идей» невнятного Миронова оказались тщетными. Баков неслучайно причисляет лидера «Справедливой России» к «социалистам», умело подыгрывая кремлевским политтехнологам в их попытках устроить на период избирательной кампании неразбериху в левом движении: между СПС, «партией власти» и «единороссами» никаких принципиальных отличий нет, не было и не будет – все возникающие расхождения носят сугубо корпоративный характер и возникают главным образом на почве дележа кремлевской кормушки. Отсюда – и понимание общей угрозы своему существованию, и извлечение на свет божий из запасников ельцинской эпохи экстремистских методов давления на подлинную оппозицию, которые у большинства людей ничего, кроме отвращения, не вызывают. Как, впрочем, и многое другое, связанное с периодом правления Ельцина. Очень показательно состоявшееся в апреле 2007 года телевизионное голосование, проведенное в ходе популярной передачи Владимира Соловьева «К барьеру». 113 тысяч человек, или свыше 80 процентов из всех принявших участие в интерактивном опросе, выразили отрицательное отношение к деятельности первого российского президента. К сожалению, те, кто реанимирует его способы политической борьбы, выводов для себя так и не сделали. Пугая людей вот уже на протяжении пятнадцати лет «возвращением в социализм», они почему-то умалчивают о том, что за это время их усилиями, направленными на полное уничтожение завоеваний социалистического строя, страна давно отброшена назад на несколько десятилетий.

По поводу намерения «комитетов защиты капитализма» проводить пропагандистскую работу среди населения по принципу «от двери к двери» один из журналистов высказал предположение, что это потребует слишком много средств, так как Бакову понадобится страховать своих пропагандистов: очень уж велика вероятность того, что «у дверей» их будут «отоваривать» по полной программе. Разумное предостережение.

…Создание фракции КПРФ в Государственной думе первого созыва ознаменовало новый этап в истории российского коммунистического движения. Ступив на путь парламентской борьбы, партия обязана была доказать, что она, используя в условиях враждебного окружения легальные, конституционные методы работы, способна сохранить верность своим коренным целям, интересам трудящихся, стать оплотом всех левых сил. Что было очень непросто, если учесть, что ни демократии, ни реального парламентаризма в стране не было.

С принятием новой Конституции и избранием двухпалатного парламента буржуазного типа – Совета Федерации и Государственной думы – в стране оформилась политическая система, которую многие политологи назвали «четвер-тооктябрьским» режимом. Новое государственное устройство базировалось на весьма зыбкой правовой основе. Голосование по Конституции проводилось не по действовавшему тогда закону о референдуме, а в соответствии с указом президента, в котором были заложены заведомо заниженные требования к количеству голосов, необходимых для ее одобрения. Даже по официальным данным, 12 декабря 1993 года за принятие новой Конституции высказалось менее трети от общего числа граждан, обладавших правом голоса. А по закону о референдуме она считалась бы принятой только в том случае, если бы ее одобрило больше половины всех зарегистрированных избирателей. При этом результаты голосования по Конституции, как и итоги выборов Федерального собрания, были в значительной степени фальсифицированы, поскольку проходили в условиях полного административного произвола: все Советы – от Верховного до поселковых и сельских – были распущены.

Уже на одной из своих первых пресс-конференций в роли лидера парламентской фракции Зюганов обратил внимание на изначальную ущербность, антидемократический характер нового государственного устройства. Конституция, созданная под действовавшего президента, вполне отвечала представлениям Ельцина о собственной власти и потакала его диктаторским замашкам. Она давала ему властных полномочий в два раза больше, чем их было у президента Франции, и в четыре раза больше, чем у президента США. Госдума была лишена контрольных функций по отношению к правительству, которое формировалось фактически одним президентом при участии премьер-министра. При этом президент обладал правом роспуска парламента в случае неутверждения премьера, что делало Думу уязвимой и беззащитной в любой конфликтной ситуации. Роспуск парламента могло спровоцировать и правительство, поставив перед ним вопрос о доверии. Полностью отсутствовала система конституционных сдержек и противовесов, присущая всем западным государствам. Неслучайно шантаж и постоянные угрозы в адрес депутатского корпуса и различных демократических структур со стороны Ельцина был, пожалуй, наиболее примечательной особенностью политической жизни девяностых годов. Как только Дума становилась непослушной – сразу вставал вопрос о ее роспуске, провоцировался очередной политический кризис.

С первых дней работы в Госдуме Зюганов понимал, что впереди – длительный период затяжной и изматывающей борьбы, которая потребует невероятной выдержки и терпения. Реальная обстановка в стране не позволяла чрезмерно полагаться на рост уличной активности, протестного движения населения и тем более на массовый подъем борьбы против авторитарно-либеральной системы. При этом, увы, не приходилось рассчитывать и на серьезную поддержку левых радикалов, которые продолжали воспринимать все происходящее в стране как перманентный революционный процесс. Как-то, выслушав с их стороны очередное обвинение в пассивности, Геннадий Андреевич не сдержался: «Вы требуете выводить людей на улицы. Скажите, кто сейчас за нами пойдет? Вы хотите замены правящего режима диктатурой пролетариата. А где массовые пролетарские стачки, демонстрации, митинги? Покажите, где сейчас такой класс, который жаждет установления своей диктатуры. Классовую борьбу нельзя вызвать искусственно, она вызревает на объективной основе». Но достучаться до вождей крайних левых и объяснить им, что революции не делаются по заказу, было трудно.