Текст книги "Голубая мечта (Юмористическая повесть в эпизодах)"
Автор книги: Анатолий Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
БОЛЬШОЙ МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК
инок! Балычка хошь? – Голос у Дробанюка густо насыщен торжествующими нотками. – Осетринки не желаешь, случаем?
– Хэ! – со скептицизмом реагирует Ида Яновна. Но не потому, что не верит мужу, а потому, что это кратчайший путь «расколоть» его, выведать, что кроется за этими интригующими намеками.
Но Дробанюк, который обычно тут же попадается на приманку, стоит его слегка подразнить, на этот раз не поддается.
– Икорки подать? – игриво продолжает он. – Птичьего молочка поднести, а, Зинок?
И Ида Яновна не выдерживает этого неслыханного интриганства.
– Во-первых, что за дурацкое «Зинок»? – с яростью бросает она. – Во-вторых, я тебе не какая-нибудь Клуша, которой ты можешь строить свои фигли-мигли! – И со злостью швыряет телефонную трубку на рычаг.
Дробанюк с недоумением слушает короткие гудки, осознавая, что, пожалуй, перегнул палку. Он тут же лихорадочно крутит телефонный диск, набирая номер жены.
– Але, Идуня! Ну что, ей-богу?.. Тут, понимаешь, такое дело, а ты… – с осторожным укором произносит он, в глубине души опасаясь, что жена может по обыкновению развить свою бурную реакцию.
Ида Яновна не отзывается, но и трубку не вешает, давая тем самым понять Дробанюку, что у него есть шанс загладить свою вину перед ней. И тот торопливо, но путанно, начинает объяснять, в чем дело.
– Я, конечно, пошутил, а ты поняла не так… А я, кроме шуток, хотел как лучше…
– Балыком не шутят! Икрой тем более, – с гневным пафосом отчитывает его Ида Яновна. – Вот когда заимеешь, тогда и шутить будешь.
– Почти имеем, можно сказать, – кряхтит Дробанюк. – Ты это… готовь приемчик, а балычок будет. И икорка тоже.
– Что значит – почти? Какой еще приемчик?
– Ну, понимаешь, есть один человек, который все может…
– Есть, и не один. – Голос у Иды Яновны приобретает явно насмешливый оттенок. – Только ты к ним не относишься.
Дробанюк отвечает на этот выпад обидчивым сопением.
– Что гудишь, как паровоз? Правда не нравится? – в том же духе продолжает жена. – Ладно, – как бы прощает она мужа, – что за человек?
– Большой человек, – с невольным уважением произносит Дробанюк.
– Из областного начальства, наверное? – нетерпеливо допытывается Ида Яновна.
– Да нет, не в том смысле, – уточняет Дробанюк. – Из торговли деятель. На ключевой позиции.
– А-а, – с некоторым разочарованием отзывается жена. – Он директор или зам хотя бы? – Иде Яновне хочется, чтобы этот человек был руководящим лицом.
– Куда там директорам и замам до него! – с энтузиазмом восклицает Дробанюк. – Простой винтик, а крутит дефицитные шестеренки – вот!
– Да хватит тебе вокруг да около! – возмущается жена. – А то сам будешь организовывать приемчик для своего винтика.
– Это Обыгалов, – поспешно объясняет Дробанюк. – Он из стола заказов. Обыкновенный доставщик. Простой большой человек! Но даже не это главное. Представляешь, Идуня, иду я по Арочной, смотрю: останавливается «Москвич»-фургончик, а из него вылезает жуткая харя, причем, вроде бы знакомая. Где я, думаю, мог видеть этот потрясающий рубильник? Как у Буратино, только вверх загнутый, представляешь? Потом вспомнил: так это ж Крючок, Витька Крючок! Мы с ним в одном классе учились. Дуб был – не передать! Сколько будет дважды два – до сих пор, наверное, не знает. У нас по математике был Викентий Матвеевич, так тот специально для юмора вызывал Крючка, чтобы таблицу умножения рассказал. «Кто, – говорил он, – считает, что математика – скучная наука? Ну-ка, Обыгалов, иди к доске, докажи, что это не так. Начнем с вопроса вопросов: сколько будет дважды два? Крючок – глаза под лоб, думает, потом бухает: „Одиннадцать“ – „Почему?“ – „А я так выучил“, – отвечает Крючок. В классе от смеха все покотом! „Ну, это прогресс уже, – хвалит его Викентий Матвеевич. – На прошлом уроке ты утверждал, что двенадцать“. Мы животики надрывали… А теперь в торговле! Вот тобе и дуб!
– Мало ли кто кем был в детстве, – возражает Ида Яновна. – Рос человек дубом, а вырос орехом. А у некоторых наоборот.
– Это точно, – поспешно соглашается с ней Дробанюк, боясь, как бы в запальчивости жена не обвинила в чем его самого. – Так вот, вижу: Крючок. „Привет, – говорю, – товарищ из торговых услуг, не узнаешь?“ И что ты думаешь? Он свой рубильник – в небо и через губу: „Много вас всяких…“ Ого-го, думаю, гнет! Цену себе не сложит. Значит, неспроста. „Да ты что, Витя, – упрекаю его, – старых друзей через бедро?.. Мы с тобой в одном классе учились!“ А он не глядя: „Вчера один тоже шары мне замазывал. Помнишь, мы с тобой вместе в детсаде одном воспитывались? Ты, грит, за мои трусики держался, когда дорогу переходили?“ А я вообще никогда в детсад не ходил, и меня никто не воспитывал! Я сам воспитывался!» «Ну, – говорю, – ты даешь, Крючок! У меня знаешь, сколько людей в подчинении, а ты… Я, между прочим, Костя Дробанюк. Быстро ты забыл, кто тебе на математике подсказывал»… И только после этого он подтаял… В общем, Идуня, надо будет принять этого типа на уровне. Чтоб до конца расплавить… Игра стоит свеч. Я навел кое-какие справки: Ухлюпин говорит, что торговые услуги – это золотое дно.
– Ох, и трепло ты! – вздыхает Ида Яновна. – Не успел поговорить с человеком, как уже распустил язык по всему городу.
– Так ведь я в общих чертах, – оправдывается Дробанюк. – Я полунамеками, почти что шепотом… Черта с два, чтобы я Ухлюпину все выложил на тарелочке…
– На когда ты его пригласил?
– На сегодня, Идуня. Зачем откладывать на завтра то, что можно иметь сегодня, верно?
– На сегодня?! – ужасается жена. – Так сегодня же вторая серия «Цыгана»!
Дробанюк сочувствующе вздыхает:
– Ну… в другой раз… посмотрим.
– Как это в другой? – возмущается Ида Яновна.
– Да покажут еще! – успокаивает ее Дробанюк. – Всего в третий раз крутят. Случай такой подвернулся – пойми!.. Притом, ты этого «Цыгана» уже дважды видела.
– Не твое дело! – возмущается жена. – Если фильм мне нравится, я и десять раз смотреть его буду.
– Ну да ладно, включим и за столом смотреть будем, – уговаривает он жену, опасаясь, как бы спор не зашел слишком далеко. – Сейчас везде так: усядется компания за стол и перво-наперво телек включает. Жуют, а глаза на экран таращат.
– Он один придет или с женой?
– Один, – радостно сообщает Дробанюк. – Он холостяк, представляешь? Я, конечно, по всей форме сделал приглашение: мол, желательно с супругой, можно и с подрастающим поколением. А он: гы-гы, с супругой… С любовницей могу, а супруги нету.
– В разводе, что ли?
– Черт его знает! Наверное, вообще неженатый. Кто на такую жуткую харю соблазнится? Хотя, впрочем, сколько их сегодня таких, которые не прочь за козырного человека уцепиться, пусть даже он крокодил?!
– Ну, если один, то уже легче. А то чем угощать, если бы орава явилась?
– Конечно, конечно, – соглашается Дробанюк. – Целого гуся не хватило бы… – произносит он и в напряжении замирает, стиснув во вспотевшей руке телефонную трубку. Недавно родственники передали им из деревни крупного жирного гуся, и жена решила попридержать его к Восьмому марта, чтобы зажарить с яблоками на праздник. Вот и намекнул Дробанюк на то, чтобы приготовить гуся сейчас.
– А на праздник что? – вздохнув, спрашивает Ида Яновна.
– Найдем что, – с энтузиазмом заверяет вмиг воспрянувший Дробанюк: получилось! – До праздника еще целых десять дней! Да Обыгалов нам все сделает, вот увидишь. Только принять его надо на уровне. Торгаши это любят, народ они избалованный, рука всегда на дефиците… Кстати, мне тут в одном месте печень трески обещали. Надо стол организовать с таким расчетом, чтобы показать, что мы тоже могем кое-что. Пусть свой рубильник не задирает до неба. Больше уважать будет…
– Ладно, надо достать и зеленого горошка, – снова вздыхает жена, представляя, видимо, скольких хлопот будет стоить ей этот прием.
Когда Ида Яновна кладет трубку, Дробанюк с громадным облегчением откидывается на стуле: все в порядке! Затем, собравшись с мыслями, прикидывает, что надо будет сделать в первую очередь. Проблем, конечно, хоть отбавляй, особенно с печенью трески. Надо ехать за ней в самый конец города, к черту на кулички. Только чем ехать? Был бы трест как трест, а то одна видимость. Зам по общим вопросам на своих двоих вынужден передвигаться, будто на дворе не двадцатый век, а какой-нибудь первобытный, недоразвитый… Может, Ухлюпин выручит? Если вообще удастся застать его на месте. Дробанюк лихорадочно вертит телефонным диском, но кабинет Ухлюпина, как и следовало ожидать, не отвечает. А у диспетчера, как всегда, один ответ: начальник на объектах. Ухлюпин, стало быть, отпадает. Может, Солнушкина попросить? Дробанюк раскрывает трестовский телефонный справочник и подряд набирает все номера в управлении Солнушкина, но и этого, в общем-то покладистого мужика, у которого можно было бы разжиться на часок каким-нибудь транспортишкой, тоже не удается обнаружить.
Дробанюк в отчаянии смотрит на часы: стрелка уже почти доползла к трем, успеть бы за этой проклятой тресковой печенью вообще. Где ж заполучить какие-нибудь колеса? К Поликарпову на поклон рискнуть, что ли? У того всегда все на ходу, чтоб ему пусто было! Но попробуй уломай этого скопидома! Дробанюк отчетливо представляет себе въедливо-иронический тон, который позволяет Поликарпов по отношению к нему, и всякая охота общаться с ним мгновенно улетучивается. Эх, был бы «бобик» у Лузика в порядке, и вопросов не было бы!
Лузик Дробанюку нравится все больше. Пацан ведь, в сущности, только из института выпорхнул, а головенка на месте, котелок варит, причем такую похлебку, чтобы всем по вкусу. Далеко пойдет малый, если не остановят.
Лузик – тот бы не отказал. Тот сам не прочь в нужный момент юлой ввинтиться: что надо? Сколько раз уж Дробанюк брал у него «бобик», когда припирало! И хотя от одного вида этой задрипанной, грязно-зеленой уродины на душе скребли кошки – несолидно-то для заместителя управляющего! – все ж на безрыбье и она была товаром. Пригодилась она бы и сейчас! Так нет же – опять в боксе, разобрана на сто частей! Впечатление такое, что она больше ремонтируется, чем ездит.
Вот что значит не везет! Ведь магазин, где печень, на таком диком отшибе, что от ближайшей автобусной остановки до него топать и топать, не говоря уже о том, что и автобусы туда ходят, когда им вздумается. И потом ведь надо успеть горошек раздобыть, он тоже далеко не всегда на прилавке лежит. Да и за армянским коньячком к Самуилу Авангардовичу забежать – а на это время требуется тоже!
Дробанюк снова смотрит на часы – те идут с кошмарной скоростью. «А может, махнуть рукой на эту злополучную тресковую печень?» – размышляет он, наливаясь раздражением от безвыходности. Но сама эта мысль ему кажется крамольной. Нет, надо будет сразить этого обалдуя во что бы то ни стало, надо будет продемонстрировать, что мы тоже не лыком шиты! И Дробанюк машинально набирает номер Лузика – так тонущий хватается за соломинку.
– Константин Павлович? – воркующе, с пониманием отзывается Лузик. – Чем могу, как говорится?
– Да понимаешь, Ростик, – с тоскливой тягучестью начинает Дробанюк, но продолжить ему не удается: в дверях вырастает курьерша, остролицая девчушка, и настойчиво сверлит его своими серыми глазами.
– Просили передать, что в пять у Игоря Александровича совещание, – бесстрастным тоном сообщает она и исчезает.
– Минуту, Ростик, – произносит Дробанюк в трубку и ошарашенно смотрит вслед курьерше: ну откуда эта Софи Лорен взялась?! Сейчас только совещания и не хватало для полного счастья! Дробанюк никак не сообразит, что же ему делать. Из состояния прострации его выводит голос Лузика в трубке:
– У вас что-то срочное, Константин Павлович?
Трубку Дробанюк держит довольно далеко от уха, и голос в ней звучит, как по радио.
– Транспорт нужен? – продолжает Лузик, и это окончательно возвращает Дробанюка к реальности.
– Не то слово, Ростик, не то слово… Ну что за жизнь пошла, скажи мне, всем Дробанюк нужен – главку нужен, объединению нужен, в комбинате дня прожить не могут, чтобы не попросить Дробанюка сделать им какой-нибудь специальный анализ, а сегодня уже и из министерства два раза звонили. Так и до ревности недалеко, тот же наш новый молодой шеф что подумает? А если за подрыв авторитета воспримет? Не-е, это не жизнь, а сущий ад. Ну как я им сделаю специальный анализ, если на объекты добраться нечем? Почему зам по всему, ключевая, можно сказать, фигура в тресте – иначе б не звонили из верхов! – почему он без транспорта?! Разве это справедливо, Ростик?
– Конечно, несправедливо, – соглашается Лузик. – А вам надо сейчас?
– Не то слово! Сию минуту! Секунду! Цифири-то у меня кое-какой по участку Спичкина нету, а дозвониться туда невозможно. Пешком бы пошел, да совещание в пять шеф только что назначил. А к этому времени уже надо передать данные, представляешь?
– Конечно, представляю, – вздыхает Лузик, проявляя солидарность. – Можно было бы на грузовой, я бы – всегда пожалуйста…
Сжав гармошкой ножу на лбу, Дробанюк какое-то время уясняет смысл последней фразы Лузика. А что, если рискнуть? И с совещания у управляющего трестом отпрашиваться не придется. Все-таки еще есть больше чем полтора часа – можно успеть смотаться за этой проклятой печенью, в печенках она уже!..
– Ты считаешь, что стоит на грузовой? Чтобы там, в министерстве, знали, с кем имеют дело, верно? Покажем им, как тут на низах, при полном отсутствии условий и возможностей, умеют не щадя сил проявлять и жертвовать, правда? Пусть оценят!..
– Пусть!.. – эхом отдается в телефонной трубке.
Минут через пятнадцать, уныло скривившись, Дробанюк взбирается в кабину «ЗИСа». За рулем – пожилой, с сурово нависшими щеточками светло-рыжих бровей шофер в ватнике, в зубах у него чадит вонючая «Прима». Сиденье под ним изрядно пропыленное, и Дробанюк, чтобы не испачкать брюки, брезгливо подстилает себе носовой платок.
– Здрасьте, папаша! – оценивающе смеряет его взглядом Дробанюк.
Шофер отвечает кивком. Возможно, ему мешает сигарета.
– В путь-дорожку?
Светло-рыжие брови у папаши выразительно приподнимаются: мол, я что?..
– Ну, тогда поехали. На Уляновку как проехать – в курсе?
Пыхнув сигаретой, шофер снова утвердительно кивает.
«Ишь, немой выискался! – с неодобрением думает Дробанюк. – От таких тихонь только и жди!..»
– Мы, значит, с тобой, папаша, должны скоренько одну работу исключительной срочности для всего треста выполнить… – Дробанюк со значением прокашливается, напуская на себя деловой вид и вытаскивая из портфеля кипу первых попавшихся бумаг. Затем, перебирая их наугад, косится на шофера, незаметно наблюдая, какое впечатление это производит. Лучше лишний раз подстраховаться, решает Дробанюк. От этого хуже не будет. Да и чем не отвлекающий маневр многоцелевого назначения?
– Одна нога там, другая – тут, понятно? Так что полный вперед!
Шофер все с тем же олимпийским спокойствием пожимает в ответ плечами и пыхает сигаретой, наполняя кабину сизыми облаками дыма. Вдобавок снизу, когда грузовик подбрасывает на ухабах, поднимается ленивыми струйками долго не оседающая пыль, и из-за этого совершенно нечем дышать. К тому же машина ползет с черепашьей медлительностью, и Дробанюку становится не по себе.
– Опоздаем же! – раздраженно подгоняет он рыжебрового папашу. – В семнадцать ноль-ноль в тресте совещание, надо успеть вернуться!..
И будто наперекор грузовик вконец замедляет ход, а потом и вовсе останавливается. Шофер, нахмуренно слив в одну линию свои светло-рыжие брови, весь напряженно подается вперед, устремляя взгляд в бесконечную колонну автомобилей, выстроившуюся перед ними.
– Обогнать нельзя, что ли? – нетерпеливо спрашивает Дробанюк, еще не осознавая, что они напоролись на автомобильную пробку.
– Переезд! – наконец-то выдыхает вместе с сигаретным дымом слово папаша.
«Хорошо, хоть говорить умеет! – разозленно отмечает про себя Дробанюк. – Хотя, может быть, и напрасно…»
– Где переезд?
Рыжебровый папаша опять переходит к своим выразительным жестам, кивком показывая куда-то в пространство.
– Надолго? – тревожится Дробанюк, ерзая, как на иголках.
В ответ, как и следовало ожидать, очередное движение плечами.
Лицо у Дробанюка от напряжения густо наливается краской, ладони покрываются липким потом. Уже не стесняясь в выражениях, он клянет железнодорожников, понаставивших где попало свои дурацкие переезды. Но вот на глаза Дробанюку попадается на противоположной стороне улицы телефонная будка, и он, как угорелый, бросается к ней, на ходу роясь по карманам в поисках двушки: на случай задержки надо предупредить Обыгалова. Кошмар, а не ситуация: хотел зайти в торговые услуги за ним пораньше, а теперь хотя бы не опоздать.
Дробанюк набирает номер, но в спешке диск срывается, потом дважды занято, и, наконец, прозрачно-звонкий девичий голосок:
– Вас слушают.
– Девушка, мне Виктора Петровича! – с облегчением выдыхает Дробанюк.
– Такого нет, – все так же звонко, даже чуть нараспев сообщает голосок и незамедлительно кладет трубку. Пи-пи-пи! – бьет по нервам ошарашенного Дробанюка своими короткими писклявыми гудками зуммер. В растерянности Дробанюк вешает трубку на рычаг, потом снова лихорадочно роется по карманам в поисках двухкопеечной монеты.
– Але, девушка, это торговые услуги, я не ошибся? – с хрипотцой от пересохшего в волнении горла спрашивает он, когда мембрана снова выдает прозрачно-звонкий голосок.
– Вас слушают, – с железной непоколебимостью повторяет этот голосок, хотя и нараспев снова.
– Если это торговые услуги, то мне Виктора Петровича, – умоляюще произносит Дробанюк.
– Какого Виктора Петровича, мужчина? – с прежней милой распевностью отчитывает его прозрачно-звонкий голосок. – Звоните правильно.
Диалог на этом обрывается, поскольку на том конце провода опять без промедления кладут трубку. Дробанюк в отчаянье вертит головой по сторонам, ища, у кого попросить двушку – своих больше нет. На улице как на грех одни автомобили – в обе стороны без конца.
– Двушки нет? – кричит Дробанюк рыжебровому папаше. Тот разводит руками: нету, мол. Тогда Дробанюк трусцой устремляется вдоль автомобильного ряда, на бегу выпрашивая монеты у шоферов. Метров через триста у него в кулаке оказываются сразу три двушки, и он снова бежит к телефонной будке. К счастью, номер не занят, и Дробанюк, заклиная прозрачно-звонкий голосок выслушать его до конца, объясняет, что ему нужен доставщик, фамилия у которого Обыгалов, он доставляет на фургончике продукты населению, приметный человек низенького роста, нос как бы несколько загнут вверх, как бы крючком.
– Мужчина, так бы с самого начала и говорили, – упрекает его прозрачно-звонкий голосок, – подождите, его пригласят, если он на месте.
Через несколько минут в трубке раздается покашливание, потом лобовой вопрос:
– Чего?
– Это я, Дробанюк! – радостно кричит Дробанюк. – Так ты меня подождешь в шесть? Уговор помнишь?
– А-а, – несколько разочарованно произносит тот.
– Слушай, Витек, если я малость подзадержусь, ты жди меня. У меня в пять совещание, понимаешь, а вдруг затянется? Я, конечно, попытаюсь смыться вовремя, но сам знаешь, как бывает иной раз. Ты меня обязательно дождись, хорошо? Там супруга такое понаготовила – закачаешься!
– Я в семь кончаю, – раздается в ответ.
– Вот и хорошо. Значит, обязательно встретимся. Жди!..
Когда Дробанюк выходит из телефонной будки, автомобильная колонна, чихая и натужно гудя от малых оборотов, уже кое-как движется, а грузовик с полунемым рыжебровым папашей сумел отъехать метров на сто. Дробанюк вприпрыжку догоняет его, на ходу вскарабкивается в кабину.
– Хух! – выдыхает он и расслабленно откидывается на сиденье, вернее – пытается это сделать, поскольку кабина слишком тесная – совсем не то, что в легковом автомобиле, например в «Волге» двадцать четвертой модели. Дробанюк закрывает глаза, пытаясь отвлечься от всего окружающего: папаши с его светло-рыжими ежиками над впалыми щеками и вечно дымящейся сигаретой, забивающей легкие до тошноты, трясущейся впереди бесконечной очереди разногабаритных автомобилей, от телефонной будки с прозрачно-звонким девичьим голоском в трубке, оставшейся где-то позади, от пропыленной, несмотря на февраль, кабины, в которой надо сидеть сгорбившись. Дробанюку хочется собраться с мыслями, сосредоточиться на главном, прикинуть предстоящее на сегодня стратегически, панорамно, как оказал бы Ухлюпин, но что-то мешает ему, что-то раздражающе завихряет мысли. В беспомощности он раскрывает глаза, взгляд натыкается на спидометр грузовика, напоминающий циферблат часов, и Дробанюк, холодея от ужаса, осознает, что безнадежно опаздывает на совещание. Он смотрит на часы – так и есть, уже почти половина пятого, и теперь что-то надо придумывать в оправдание. Дробанюк косится на рыжебрового папашу, но тот невозмутимо дымит своей сигаретой, перебрасывая ее из одного уголка рта в другой – такого бирюка бесполезно подгонять. Да уже и смысла спешить, пожалуй, нет.
Рыжебровый папаша, будто чувствуя, что сейчас мысли Дробанюка заняты им, вдруг поворачивает к нему голову – на безмятежном лице его по-прежнему нечто вроде пренебрежения. Дробанюку от этого становится не по себе, а безмятежность шофера кажется теперь враждебно-пугающей, чреватой какой-то неясной угрозой. Прикидывая, как поубедительней оправдаться по поводу неявки на совещание, он никак не может отделаться от ощущения, что заодно надо подстраховаться и от рыжебрового свидетеля. Но – обстоятельства! Этот черепаший грузовик, неприметный магазинчик на глухой улице из домишек частного сектора – что тут придумаешь путевого?! Остается одно – проехать куда-нибудь подальше, до первого попавшегося общественного здания, до учреждения с телефоном, оттуда позвонить в приемную и что-нибудь такое выдать секретарше, чтобы та предупредила в нужном духе управляющего. А заодно замазать этим маневром глаза рыжебровому папаше.
– Давай пока, давай! – подбадривает Дробанюк шофера. – Еще немного, и мы на месте…
А сам впивается взглядом в неказистое строеньице, мимо которого они как раз проезжают – тот самый заветный магазинчик, где тресковая печень. «Да, умеют жить некоторые!»– вздыхает Дробанюк. Кому, какому контролю взбредет в голову, что сюда, в эту развалюху, течет умело направленный ручеек дефицита?!
Они еще долго трясутся по колдобинам этой окраинной улицы, пока, наконец, не попадается на глаза строение погабаритнее частных домов, с несколькими вывесками у входа.
– Стоп, папаша! – дает команду Дробанюк. – Приехали. Можешь двигатель не выключать – я буквально минуту-другую, поскольку опаздываем на совещание. Согласуем пару цифр – и порядок…
Дробанюк подхватывает свой желтый, представительный портфель и, скользнув взглядом по вывескам – «Отделение связи», «Сберкасса», «Опорный пункт охраны общественного порядка» и каким-то еще, уверенно поднимается на крыльцо, поворачивает в коридоре не раздумывая направо и, постучав в слегка приоткрытую дверь, по-хозяйски протягивает на ходу руку молоденькому лейтенанту милиции, сидящему за столом.
– Рад приветствовать. Зам управляющего Дробанюк.
Лейтенант в смущении пытается взять под козырек, но Дробанюк, по-отечески взяв его за плечи, с должным усилием усаживает на место.
– Что вы, сидите, пожалуйста, сидите. Я– сугубо гражданский человек, хотя и вроде подполковника по должности, если перевести на вашу субординацию. – И, протягивая руку к телефону, спрашивает: – Можно воспользоваться?
– Конечно, – подвигает аппарат тот. Лицо у лейтенанта совсем юное, большие голубые глаза лучатся искренностью. – Что-нибудь случилось? – спрашивает он.
– Абсолютно ничего в смысле серьезных происшествий, – успокаивает его Дробанюк.
«Наверное, только вчера из школы милиции», – думает он. Дробанюк набирает номер приемной управляющего и, по-свойски подмигнув лейтенанту, расплывшемуся в доверчивой улыбке, говорит:
– Але, Зоечка? Это Дробанюк. Ты меня слышишь?.. Я звоню из больницы, из регистратуры, тут целая толпа, шумят…
Дробанюк снова подмигивает лейтенанту, но тот на этот раз не только не улыбается, а, напротив, сжимает свои пухленькие девичьи губы в подобие жесткой складки. «Шерлок Холмс ты мой зелененький, – снисходительно расценивает это Дробанюк. – Сразу видно, что ты жизнь учил только по учебникам…»
– Зоечка, в пять у шефа совещание, а я только пятый на очереди к терапевту… Да, да, неожиданно так схватило, даже не успел предупредить, на такси – и в больницу… Да ничего, я думаю, особого, а все ж на случай чего провериться не мешает, верно? Вот молодчина, ты так и пере…
Договорить Дробанюк не успевает. Вскочивший вдруг со стола лейтенант, едва не столкнув его неловким жестом и буквально спикировав лицом в телефонную трубку, срывающимся от возмущения голосом кричит:
– Неправда!.. Он врет, Зоечка! Он не в больнице! Он в милиции!
Отшатнувшийся в испуге Дробанюк смахивает со стола телефонный аппарат, и тот со звонким треском сваливается на пол. Машинально подхватив его, Дробанюк выпрямляется и, поставив на место, отступает на шаг от стола – как бы на безопасное расстояние.
– Вы что себе позволяете?! – с гордым негодованием произносит он. – Я этого так не оставлю! Я на тебя напишу начальнику УВД!
– Пиши куда хочешь! – Голубые глаза лейтенанта пылают такой ненавистью, что кажется, из них вот-вот полетят настоящие искры.
– И напишу! – кричит Дробанюк уже в дверях. – Не отплюешься и не отмоешься, понял? Мне поверят, мне! У меня, может, и свидетели есть!
– Ах ты, гад ползучий! – с перекошенным лицом выскакивает из-за стола лейтенант. – Вон отсюда! А то – на пятнадцать суток!..
Но Дробанюк уже в коридоре. Он быстрым шагом выходит на улицу и направляется к поджидающему его грузовику. В тот момент, когда он открывает дверцу кабины, на крыльце появляется лейтенант.
– Я б таких за нарушение общественного порядка раньше хулиганов привлекал! – кричит лейтенант. – Прохиндей! Ловчила!
Нервно захлопывая дверцу, Дробанюк торопливо бросает рыжебровому папаше:
– Паняй! Вишь – как бушует товарищ! А почему – правда не нравится! Цифры ему наши не нравятся. Да и хлебнул уже, наверное. Тут, на периферии, с утра начинают…
Вскоре они подъезжают к магазинчику. Дробанюк еще метров за двадцать до него делает озабоченное лицо.
– Продмаг, что ли? – рассуждает тот вслух, косясь на шофера. – Ты тормозни на минуту. Я что-нибудь к ужину прихвачу… А то потом некогда будет.
Дробанюк входит в магазинчик. Здесь всего три покупателя. На ходу бросив продавщице: «Я из горторга. Директор здесь?», Дробанюк решительно приоткрывает перегородку, ведущую в подсобное помещение.
– Вроде тут, – несколько настороженно провожает его взглядом продавщица.
Минут через десять с потяжелевшим портфелем, набитым рыбными консервами, он возвращается тем же путем и с удивлением видит стоящего у прилавка рыжебрового папашу. Чертыхнувшись про себя, – вот уже действительно нашел себе свидетеля! – Дробанюк кивком показывает ему: пойдем, и уже у выхода возмущенно произносит:
– Да, порядочки!..
А в кабине грузовика объясняет рыжебровому папаше.
– Торгаши проклятые! Мухлюют, как им вздумается! Что на окраинах деется! Уму непостижимо! Полнейший произвол!
Дробанюк ставит портфель на сиденье рядом с собой, стараясь поплотнее закрыть его, но замок разъезжается и оттуда вываливается банка тресковой печени. Дробанюк первым движением пытается незаметно запихнуть ее обратно, но в ответ на косой взгляд шофера вертит эту банку, вроде бы разглядывая.
– Вот – в нагрузку спихнули! Мерзавцы! Хоть министру торговли жалуйся! Никто не берет, так они насильно людям, насильно! Складируют тут, на периферии, всякие отходы!..
И вдруг у рыжебрового папаши прорезается дар речи. Выплюнув в окошко почти скуренную сигарету, он поворачивается к Дробанюку и с ухмылкой произносит:
– Могу выручить.
Дробанюк ошарашенно уставляется на него, пораженный этой внезапной разговорчивостью.
– Как? – не доходит до него смысл вопроса.
– Могу купить эту банку.
– Да ну!.. – оторопело отшатывается Дробанюк. Какое-то время он усиленно моргает, с трудом воспринимая смысл сказанного рыжебровым папашей. Потом вдруг, пытаясь выиграть время, начинает кашлять – натужно, как истинный туберкулезник. Откашлявшись, панибратски хлопает по плечу шофера:
– Ну что ты, папаша!.. Разве ж хватит у меня совести подсунуть тебе негодный товар?
– Какой же он негодный? – хмыкает тот. – Самый что ни на есть дефицит.
– Да не может быть! – с безмерным удивлением восклицает Дробанюк. – В нагрузку ж!..
– Хорошо нагрузили, – криво усмехается рыжебровый папаша.
– Кто бы мог подумать – дефицит, – гнет свое Дробанюк. – Ни за что б не догадался… Ладно, – вдруг скороговоркой начинает сыпать он, – дефицит так дефицит, пусть, значит, будет, пусть, я вздремну, устал чертовски, ты меня, папаша, не тревожь пока, ты меня доставь на улицу Правую. «Торговые услуги» знаешь где?..
– А на совещание в трест как же? – перебивает его насмешливо шофер.
Дробанюка от этих слов сначала сжимает, будто обручем, потом начинает распирать – злостью. «Проклятый немой, – думает он. – Откуда он только взялся на мою голову…»
– Поздно на совещание, – отвечает Дробанюк безразличным голосом. – Надо было шустрее ехать, папаша. – И устало откидывается на сиденье – точнее, пытается это сделать, поскольку в кабине стало потеснее. «Черт бы побрал и тебя, и милиционера вместе с тобой!.. – думает он, злясь, что так неудачно все сложилось. Дернуло его заскочить в этот милицейский пункт! Не было, как говорится, печали… Да и с печенью трески получилось до невозможности глупо. Всего-то и раскулачился этот жмот в магазинчике на одну-единственную банку. „Я бы с удовольствием, но где вы были вчера? – передразнивает Дробанюк завмага, вспоминая его елейную обходительность. – Даже час назад мог еще пару баночек сделать. Но подъехал один товарищ с запиской – пришлось отдать. Ваше счастье, что хоть одна случайно осталось…“ У-у, комбинатор прилизанный!.. Так тебе я и поверил! Знаем таких обходительных! Все у них – ах да ох, где ж вы были вчера, только кончилось!.. Смотря для кого кончилось… И вот единственная-то банка этой печенки, не считая того, что сдуру набил портфель всякой ерундой вроде сардин, которые и без звонков да записок можно спокойно купить, – эта чуть ли не поржавевшая от долгого, наверное, припрятывания банка – и та вывалилась, как нарочно. Ну да аллах с ней, с этой банкой, переживем как-нибудь, – размышляет Дробанюк. – А вот как быть с выходкой этого юнца в погонах? Хорошо, если Зоя не услышала его воплей – телефон-то свалился. А если успела усечь? Тогда весь трест вмиг все узнает, причем в самых красочных подробностях. Кошмар!..»
