Текст книги "Голубая мечта (Юмористическая повесть в эпизодах)"
Автор книги: Анатолий Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
…Оставив Федю с «Москвичком» у ворот базы, Дробанюк быстрым, уверенным шагом пересекает проходную.
– К Семикопытному, – бросает он сквозь зубы вахтеру.
Расчет на ошарашенность срабатывает безукоризненно, стражи всех баз тушуются только тогда, когда чувствуют, что перед ними не рядовой посетитель. Рядовой же всегда пробирается через проходную, как заяц – осторожно и пугливо.
Семикопытный, стриженный под бобрик мужчина, что создает впечатление, будто он вернулся не так давно из мест не столь отдаленных, сидит в одном из отсеков базы, привалившись к деревянной перегородке и отмечает в накладной количество товара, который грузчики выносят к подставленному задним бортом автофургону.
– Смесители – сорок штук, кафель – два ящика, – считает он.
Дробанюк подходит поближе, надеясь, что тот обратит на него внимание. Затем, улучив благоприятный момент, наклоняется поближе и негромко, но со значением произносит:
– Я от Резо Спиридоновича.
И подает Семикопытному руку.
Тот, едва скользнув по нему взглядом, в ответ протягивает свою – пренебрежительно вялую. Дробанюк с подобострастием долго трясет ее.
– Нужен импортный унитаз. Голубой. То есть санузел целиком.
– Обои – два рулона, – невозмутимо продолжает считать Семикопытный. – Гвозди – пять ящиков…
– В накладе, само собой, не останетесь, – робко намекает Дробанюк.
Не поворачивая к нему головы, Семикопытный бросает:
– Отпущу товар, потом.
Дробанюк поспешно кивает в ответ, всем своим видом показывая, что он человек с понятием, соображает, что к чему. Ждать приходится долго – фургон кажется бездонным, грузчики несут товар и несут. Дробанюк переминается с ноги на ногу, чувствуя себя в унизительной роли назойливого просителя. Наконец автофургон отъезжает, и Семикопытный поворачивается к нему.
– Э-э, забыл – что нада?
– Санузел, – напоминает Дробанюк. – Импортный, желательно голубой.
– Не-е, – решительным жестом отмахивается Семикопытный. – Их уже полгода не поступало.
Дробанюк растерянно моргает:
– Как?.. Мне же Резо Спиридонович сказал, что…
– Да что вы все – Резо Спиридонович, Резо Спиридонович! – взрывается Семикопытный. – Если их нету, так нету!
Внутри у Дробанюка все обрывается. Широкое лицо его бледнеет и покрывается красными пятнами. В это время подъезжает другой автофургон, и грузчики начинают напихивать его товаром.
– Шпингалеты – восемьдесят штук, плитка пластмассовая – триста, – опять начинает вести учет Семикопытный. – Отвертки…
– Я хорошо заплачу, – умоляюще говорит Дробанюк, наклонившись поближе, к самому уху.
– Черенки к лопатам – сто, веники – пятьдесят…
– Может, все-таки найдется? – продолжает канючить Дробанюк.
Семикопытный в сердцах сплевывает: надоело! Потом кричит кому-то в глубь отсека:
– Гришка! Посмотри там, в углу, остался хоть один унитаз? Ну, из этих, голубых…
Дробанюк весь сжимается в невероятном напряжении: вдруг повезет? Через несколько минут появляется Гришка – лупоглазый малый с усиками и разводит руками: нету, мол.
– А ты под линолеумом смотрел? – смеряет его хмурым взглядом Семикопытный. И властно цедит – Пойди пошарь.
Дробанюку кажется, что прошла вечность, пока Гришка проверяет, есть ли под линолеумом унитазы.
– Есть там один, который с демонстрационного зала, – объясняет он Семикопытному, и сердце у Дробанюка в счастливом предчувствии екает.
– Глазелки пошире разувать надо! – отчитывает Гришку Семикопытный. Потом оборачивается к Дробанюку – Твое счастье, что один выставочный завалялся. Только он без упаковки, учти.
– Какая разница! – поспешно заверяет Дробанюк. – Как-нибудь доставим.
– Гришка, выдай, – приказывает Семикопытный пучеглазому малому. И переводит взгляд на Дробанюка – С ним рассчитаешься.
– Большое спасибо! – горячо благодарит его Дробанюк, но руку подать не отваживается, остерегаясь пренебрежительности. Он торопливо семенит вслед за Гришкой в глубь отсека и за громадной кипой рулонов линолеума натыкается жадными глазами на свою голубую мечту. Унитаз и сливной бачок действительно производят впечатление отделкой и цветом.
– Берете? – нетерпеливо спрашивает пучеглазый и называет цену. Сумма солидная, но Дробанюк отсчитывает деньги без сожаления: вещь стоит того. А сверх положенной суммы протягивает Гришке десятку.
– Добавь еще червонец, дядя, – по-деловому говорит тот. – У нас такса…
– Да? – наивно спрашивает Дробанюк.
– Думаешь – дорого? – иронически хмыкает пучеглазый. – Так ведь вещь какая! На таком стульчике посидеть – одно удовольствие.
– Конечно, конечно, – торопливо соглашается Дробанюк, доставая еще десятку.
– Давай вынесем к выходу, – предлагает пучеглазый. – Я помогу.
Они тащат бачок и унитаз мимо Семикопытного, но тот даже не поворачивает головы в их сторону.
На улице Дробанюк берет сначала бачок и несет к проходной. Вахтер пропускает его беспрепятственно: он предупрежден.
Наступает очередь унитаза, и Дробанюк взваливает его на плечи, чувствуя, как загораются щеки: такой груз таскать не очень приятное занятие. Поэтому Дробанюк припускает едва не трусцой – чем быстрее, тем лучше. И вдруг возле самой проходной его окликают:
– Константин Павлович?
Голос женский, знакомый.
Дробанюк, будто не расслышав, старается прошмыгнуть мимо, но голос повторяет удивленно:
– Константин Павлович, это ты?
Дробанюк зыркает из-под унитаза: так и есть, плановичка из их треста Козловская, за которой он при случае любит приударить, хотя их отношения и не выходят за рамки простого флирта. Козловская стоит и удивленно смотрит на него.
– Вот не думала встретить здесь! – говорит она и переводит взгляд вверх.
– Фонды вот… выбиваем, – лепечет Дробанюк, готовый от стыда провалиться сквозь землю.
– О-о! – доходит до плановички вся щекотливость ситуации, и она, не сдержавшись, прыскает в кулак.
– Помогаем товарищам, чем можно, – продолжает растерянно бормотать Дробанюк.
– Пока! – И Козловская, быстро уходя, машет ему рукой.
А Дробанюк стоит, придавленный не унитазом, а чем-то пылающе-горячим, что прожигает его сейчас до пят. Затем срывается с места и трусцой устремляется через проходную к «Москвичку». Федя с готовностью подхватывает груз и бережно укладывает его на заднее сиденье. Дробанюк усаживается рядом, чтобы придерживать во время езды. Сердце его гулко бухает, сотрясая все тело, с раскрасневшейся физиономии ручьями льет пот. На Федины вопросы он отвечает невпопад – все сейчас заслоняет удивленное лицо плановички…
Через час он отмыкает свою квартиру, вводя за собой двух мастеровых из бригады Еремчикова. Потрясение от встречи с плановичкой за это время уже почти сгладилось, и Дробанюк все увереннее входит в заранее заготовленную роль.
– Ничего вешалочка, – с удивлением покачивает он головой в прихожей, будто впервые попал сюда.
– Заделано на совесть, – соглашается один из мастеровых.
– Ладно, не будем шнырять по чужой квартире. Неприлично это, – строго говорит Дробанюк. – Наше дело – как можно скорее заменить санузел. Корчуем старье, ребята…
Мастеровые принимаются за работу, а Дробанюк то и дело поторапливает их.
– Вынести б надо, – подсказывает он мастеровым, когда те, сняв санузел, ставят его в прихожей. Потом решительным взмахом руки отвергает свой же совет – A-а, еще чего не хватало! Сами вынесут, не слиняют…
Приходит черед устанавливать новое оборудование, и теперь Дробанюк, контролируя каждое движение мастеровых, призывает их не спешить. Но вот унитаз и сливной бачок на месте, и он, придирчиво щуря глаз, осматривает, словно контролер, сделанное.
– А ничего! – небрежно роняет он. – Не туалет, а комната отдыха. – И торопливо спохватывается – Ладно, убегаем, пока хозяева не нагрянули. Не то еще придерутся к чему-либо.
– Не придерутся, – отвечают те. – Комната отдыха что надо – выходить не захочется…
Отправив с Федей мастеровых, Дробанюк первым делом забегает в туалет, чтобы полюбоваться новой обстановкой. Работа действительно сделана на совесть, унитаз и бачок сияют заманчивым голубым светом. Удовлетворенный Дробанюк звонит жене и с нетерпением ждет ее, чтобы похвастаться обновой. А когда появляется Зинаида Куприяновна, он распахивает дверь опять настежь – вот! Жена в изумлении ахает. Дробанюк бросается к бачку и демонстрирует его работу: вода проливается с каким-то музыкальным журчанием. Глаза у Зинаиды Куприяновны возбужденно блестят – какая прелесть…
В субботу, при гостях, Дробанюк следит за каждым, кто посещает санузел. Горделивым взглядом встречая вышедших оттуда, он заинтересованно всматривается в лица – впечатлило ли?.. Почетного гостя, Василия Васильевича, грузного мужчину с двойным подбородком и властным взглядом, Дробанюк опекает особо. Еще принимая у него пальто, он будто невзначай обронил ему: «Туалет здесь, если что…» Дробанюк боится проронить тот миг, когда Василий Васильевич пожелает открыть дверь обновленного санузла. Увы – проходит немало времени, а почетный гость намерения посетить заветное место не изъявляет, и Дробанюк уже начинает бояться, не упустит ли тот свою возможность.
– Пивка не желаете? – подливает он почаще Василию Васильевичу «жигулевского», надеясь, что оно сможет воздействовать лучше всяких намеков. Но почетный гость, опрокидывая, будто в бездонную бочку, фужер за фужером, остается непоколебим. И лишь когда Дробанюк с унылым чувством человека, у которого в доме не рассмотрели самого интересного, провожая Василия Васильевича, подает ему с вешалки шляпу, тот спохватывается, что забыл сделать самое главное, и торопливо бросается в туалет.
Воспрянувший Дробанюк ждет его возвращения с замершим сердцем. А почетный гость так долго не покидает туалет, что у Дробанюка мелькает тщеславная мысль: наверное, Василию Васильевичу там понравилась нежная, располагающая к неспешности голубизна, расставаться с которой действительно трудно. Когда тот, наконец, выходит, Дробанюк с напряженным вниманием всматривается в выражение его лица, ища в нем умиротворенную изумленность, и… не находит. Напротив, оно буднично пресное, будто ровным счетом ничего не произошло.
– Хорош вечерок был, – бросает на прощание Василий Васильевич. Этот комплимент, которого в другой раз с лихвой бы хватило для удовлетворения хозяйского тщеславия, сейчас кажется Дробанюку дежурной любезностью. Он ждет от почетного гостя совсем другого, но тот, словно объевшийся крот, слеп, удивительно слеп, и его затихающие шаги в лестничном пролете навсегда уносят надежду на хотя бы запоздалое прозрение…
СЕМИНАР В СОЙКАХ
огда дорога в десятке километров от Соек ныряет в зеленый коридор, дремотной, распаренной тишине в автобусе приходит конец. Взрывает ее по своей обычной манере Ухлюпин. Он восседает впереди на приставном сиденье, рядом с водителем, словно капитан на мостике корабля.
– П-а-адъем! Продрать глаза, товарищи семинаристы! Грешно дрыхнуть, въезжая в рай на чужом горбу! Такая благодать вокруг, а они храповицкого!..
– Как это на чужом? – с недоумением спрашивает кто-то.
– А за государственный кошт! – объясняет Ухлюпин. – Век бы семинарился в июне месяце среди этого пейзажа! Чем не курорт?
– Кто знает, как еще будет, – осторожничает Дробанюк.
– Все будет окей, если ты по ночам храпеть не будешь, – тут же обрушивается на него Ухлюпин, намекая на то, что разморенный долгой дорогой Дробанюк несколько раз начинал так мощно храпеть, что заглушал шум двигателей и его толкали в бок, чтобы прервать скребущие по нервам жестяные звуки.
– Сам такой! – огрызается Дробанюк и обиженно отворачивается к окну.
Вскоре дорога выходит к реке и затем петляет вдоль нее, повторяя изгибы русла. От воды несет бодрящей прохладой.
– Братцы, у меня предложение! – восторженно гремит Ухлюпин. Глаза его, устремленные на реку, возбужденно блестят. – Надо срочно ввести на семинаре курс плавания!
– Во дает! – раздаются голоса. – Поплескаться захотелось! Ишь какой!.. А может, ввести и курс ловли щук на спиннинге?!
– Э-э, сразу видно, что в башке у вас, товарищи семинаристы, одна несерьезность, – возражает Ухлюпин. – Я имею в виду курс производственного плавания. Для тех, кто мелко плавает в технологии или организации работ, ясно? А то ведь кое-кто из нашей братии время от времени пускает пузыри, а то и ко дну идет…
В автобусе отвечают дружным хохотом.
Но вот дорога резко поворачивает в сторону, в изреженный песчаными холмами сосняк, и автобус заполняется сухим перегретым воздухом.
– Что-то мы не туда, кажется!.. – с настороженностью воспринимается это неожиданное отклонение.
– Не боись, народ! – успокаивает Ухлюпин. – Разуй глаза – и ты увидишь, что под колесами нашего лайнера пляжное золото! Стало быть, есть предложение к курсу плавания добавить курс загара.
– А ведь верно! В самый бы раз поваляться на песочке! – с энтузиазмом откликаются на это.
– Ну и ну! – укоризненно качает головой Ухлюпин. – Опять в голове сплошное легкомыслие. Я имею в виду сугубо деловой загар! Психологическую подготовку к еще имеющим место интервалам в работе, когда поневоле приходится загорать, ясно?..
Сосняк начинает перемежаться островками темностволой ольхи и молочно-пятнистых берез, небольшими болотцами, и, наконец, автобус въезжает в село. За спускающимися в низину огородами снова просматривается иссиня-серая лента реки.
– Сойки, наверное? Неужели приехали?! – становится оживленно в автобусе. Все тянутся к окнам, всматриваясь в здешние достопримечательности.
– Глянь, всего пол-улицы! – удивляется кто-то тому, что Сойки представляют собой одну длинную цепочку хат.
– Хутор же, – объясняют ему.
Когда автобус проезжает мимо магазина, у которого несколько мужчин явно пляжного вида – в шортах, без рубашек, в кепочках с длинными солнцезащитными козырьками, – пьют из бутылок пиво, Дробанюк, вздохнув, задает проблемный вопрос:
– А насчет прохладительного на семинаре ничего не предусмотрено?
Ухлюпин тут же пригвождает его осуждающим взглядом.
– Эх, святая простота! Ну разве на семинарах потребляют прохладительное?! Его ты дома будешь принимать. В час по чайной ложке. А здесь ты будешь принимать горячительное. В час по чайному стакану…
В автобусе снова взрыв хохота.
Но вот уже позади и одноулочные Сойки, а дорога все не кончается.
– Ну когда же наконец мы приедем? – сетует кто-то.
– Этот профилакторий на той стороне планеты, наверное!
– Хорошо хоть природа более-менее!.. Скрашивает!
Словно прислушавшись к голосу пассажиров, автобус вскоре поворачивает к реке и въезжает на просторную поляну у крутого поворота русла. Тут у самого берега под сенью вековых дубов, сосен и лип уютно устроился двухэтажный корпус санатория-профилактория, задорно принарядившийся разноцветными балконными перегородками. Рядом с ним расположились – цепочкой по берегу – различные хозяйственные пристройки, стеклянная кругляшка с броской вывеской «Кафе», прямоугольная коробка летнего кинотеатра.
– Ур-ра! Приехали! – раздается в автобусе. – Да здравствует семинар!
– А почему он только две недели? – понарошку возмущается кто-то. – Я, например, согласен на месяц.
– А я на все два!
– Чего там два?! До осенних дождиков! Чтоб грибочков насобирать!
Автобус подруливает прямо к профилакторию, на крыльце которого появляется пышнотелая женщина с сонным лицом, тем не менее не лишенным привлекательности, и Ухлюпин, уставившись на нее, удивленно присвистывает:
– Какая мадонна! Век бы рядом с ней семинарился!
– Не-е, это как раз по Дробанюку дамочка! – возражают ему. – Вишь, какая необъятная!
– Дробанюк сильно храпит, – тут же отметают этот аргумент. – Перепугает еще!
Под шутки и смех все высыпают из автобуса. Первым, конечно, Ухлюпин – с гитарой в чехле наперевес, весь неотразимо бравый. Длинные ярко-рыжие бакенбарды придают ему победительно гусарский вид. За Ухлюпиным – остальные: кто с удочкой, многие с увесистыми рюкзаками, а самый юный из приехавших, свежеиспеченный начальник участка Лузик, совсем мальчик еще на вид, – тот с ружьем для подводной охоты и надувной лодкой, которую ему помогают вынести из автобуса.
– На семинар? – спрашивает низким грудным голосом пышнотелая мадонна и, зевнув, предупреждает – Тише, пожалуйста, мертвый час.
– А кто тут умер? – весело спрашивают у нее.
– Такое скажете! – с ленивым испугом отмахивается та. – Пал Васильевич отдыхают.
– A-а! Ну, если Пал Васильевич… – насмешливо протягивает кто-то. – Кстати, а кто он, этот Пал Васильевич?
– Из объединения приехали, – с явным уважением произносит мадонна.
– А вы кто будете, если не секрет?
– Сестра-хозяйка.
– Что вы говорите?! – с наигранным удивлением подскакивает к ней Ухлюпин. – Это надо же – и сестра, и одновременно хозяйка! Причем такая потрясающе симпатичная. – И он ощупывающим взглядом смеряет ее с головы до ног.
– Ой, такое скажете! – расплывается та в смущенной улыбке.
– Ухлюпин в своем репертуаре, – переговариваются в толпе. – Теперь он эту мадонну не упустит…
Приехавшие заходят в холл. Здесь стены из березовых брусьев, под ногами огромный палас, мягкие кресла-вертушки, бюро для дежурной из дубовых досок с орнаментальной резьбой, повсюду чеканка… В углу – кабина междугородного телефона-автомата с толстым справочником областного центра на полочке…
– Как в лучших домах Лондона, – комментирует кто-то.
– А междугородка, конечно, работает раз в неделю по большим праздникам? – спрашивают мадонну.
– Такое скажете! – обижается та.
Автомат тут же опробывают. Первым вскочивший туда Лузик радостно сообщает:
– Гудит! Набираем номер!.. Ап!
Он напряженно вслушивается в трубку, затем его юное личико расплывается в улыбке, и он радостно вопит на весь холл:
– Але, Скарлупин! Ты меня слышишь? Это я, Лузик!.. Хорошо слышишь?
– Да потише ты! – урезонивают его. – Люди-то действительно отдыхают.
– Так ведь слышимость прекрасная, – оправдывается тот.
– Тем более…
Сбавив на полтона, Лузик тут же затевает со своим Скарлупиным обсуждение производственных дел.
– «КамАЗ» ты куда послал?.. На четвертый? Правильно. А что со вторым?.. Не-е, бригады Поярко мало! Ты добавь людей на второй… А потому что если не сдашь второй, то четвертый будет до лампочки! В общем, телефон, к счастью, тут есть, так что будем держать связь. И без меня, пожалуйста, не меняй ничего, ладно?.. Между прочим, не тебе отвечать за план, а мне! С меня в первую очередь спросят! И никто при этом не вспомнит про семинар! Потому что конец квартала! И закрывать надо сразу и месяц и квартал!..
– Во разошелся! – откликаются на это. – Не хватало еще и тут работой заниматься.
– Действительно! – поддерживают это мнение. – Нет чтобы мозгу на природе продезинфицировать!
– А если у человека план горит? – заступаются за Лузика.
– Надо было вовремя планом заниматься.
– Легко сказать…
– Что поделаешь, – подает голос и Дробанюк, – если кое-кому больше всех надо. Премию, например, хочется отхватить, знаменами кабинет уставить.
– А кому не хочется? – не соглашаются с ним.
– Да вот живем без премий и знамен и не тужим. – И Дробанюк, рассчитывая на поддержку, с издевочкой хихикает.
– Правильно, из-за таких тужат другие, – слышит он в ответ: это никак не может успокоиться затрапезного вида мужичишка, круглолицый, с явно не по возрасту седоватой шевелюрой.
Уязвленный этим выпадом, Дробанюк никак не может найти что-нибудь подходящее в ответ.
– Чего другие, чего другие? – бормочет он. – Мы за других не отвечаем.
– То-то и оно, что не отвечаем, – продолжает гнуть свое круглолицый.
Дробанюку становится не по себе, его аргументы без поддержки – почему-то все враз замолчали – как бы повисают в воздухе. Хорошо, что появляется Ухлюпин, уже успевший смотаться куда-то в глубь апартаментов профилактория на разведку. Все внимание сразу переключается на него.
– Товарищи семинаристы! Уважаемое общество! – тоном заговорщика начинает он. – Пал Васильич, которые отдыхают, всего-навсего завотделом технической информации объединения. А вместе с ним Виталий Кузьмич, зам по кадрам нашего комбината, и больше пока никого. Остальное начальство должно было прибыть, но не прибыло, поскольку какие-то внезапные события задержали. А без него, как известно, семинар не может состояться.
– То есть как? – с недоумением спрашивают его. – Семинара, значит, не будет? Семинар отменяется?
– Не мандражировать! – успокаивает Ухлюпин. – Семинар состоится при любой погоде.
– Когда? Как? – сыпятся вопросы. – А что Виталий Кузьмич говорит?
– Виталий Кузьмич говорит что положено, – с видом посвященного во все секреты человека объясняет Ухлюпин. – Придет срок, и я сообщу вам все, что будет сочтено необходимым. Ферштейн, общество?
– Вот артист! – усмехается кто-то. – Нет, чтобы по-человечески все растолковать людям…
– Это точно. Театр Юрия Ухлюпина. Во всех ролях он…
– Да не мотай ты душу! – не выдержав, атакующе нависает над Ухлюпиным начальник второго управления Зыбин, высоченного роста человек. – Чего наводить тень на плетень, спрашивается?!
– Ну, если общество просит… – с наигранной снисходительностью разводит руками тот. – Так вот, семинар начнется только в понедельник. Стало быть, в нашем полном распоряжении целых четыре дня и четыре ночи, кто понимает в ночах толк.
– Как – все четыре? – не доходит до Зыбина смысл сказанного.
– Вот-вот! Факт, как говорится, налицо. Не все пока подготовлены к восприятию важных сообщений, – упивается своим красноречием тот. – Слушай, общество, повторять больше не буду, надоело. Как стало известно из надежных источников, до понедельника время формально отводится на самоподготовку. И конспектов при этом писать не надо. Ясно, Зыбин?
Тот неопределенно пожимает плечами.
– Иди, самоподготавливайся, и ты когда-нибудь поймешь, – жестом патриарха напутствует его Ухлюпин. – А сейчас, общество, определяемся на местожительство, потом нас ждет французская кухня. Кстати, комнаты на двоих, есть смысл определиться по интересам. Главное, не попасть вместе с Дробанюком!.. – И он, гоготнув в своей обычной манере: буг-га-га! – будто выхлопная труба без глушителя заработала, первым направляется к бюро дежурной, где за перегородкой уже восседает пышнотелая мадонна. За ним, со смешком, с ухмылками поглядывая на Дробанюка, тянутся и остальные.
«Клоун!» – злится Дробанюк. Ему хочется тут же, не теряя и секунды, чем-то таким отплатить Ухлюпину, чтобы тот надолго это запомнил и потерял охоту куражиться над ним. Но он решительно ничего придумать не может. Затем, благоразумно придя к выводу, что с Ухлюпиным вообще не стоит связываться – клоун есть клоун, артист, какой с него спрос? – становится в очередь к дежурной, стараясь поскорее забыть о насмешке.
Комната Дробанюку достается на втором этаже, балконом на север, в тень. Обставлена она весьма недурно: пара мягких кресел, телевизор, полированная мебель. Есть душ, туалет, вода «гор» и «хол» – чем не люкс? Смущает Дробанюка только то, что его одного поселили, – вот какую славу приобрел он из-за шуточки Ухлюпина! – но, с другой стороны, одному даже лучше. Да и сам Ухлюпин-то у пышнотелой мадонны выцыганил себе отдельную комнату.
Но не успевает Дробанюк расположиться, как в дверь стучат. Уже чувствуя себя в роли единовластного хозяина, он открывает дверь. На пороге не кто иной как круглолицый оппонент, так въедливо споривший с ним.
– Двадцать первая? – уточняет номер комнаты тот.
– Да, а что? – неприветливо отвечает Дробанюк, загораживая своим массивным телом вход.
– Поселиться пришел, – решительно устремляется вперед круглолицый, и Дробанюк вынужден уступить ему дорогу.
– Так я ж храплю! – мрачно предупреждает его Дробанюк, не то чтобы надеясь что-либо изменить, скорее – по инерции, от неприятия этого желчного человека.
– Я тоже, – отвечает тот. – Значит, будем дуэтом. – И он протягивает Дробанюку руку – Поликарпов, Иван Сергеевич.
– Очень приятно, – отвечает Дробанюк, хотя никакой приятности не ощущает.
Не обращая внимания на кислую физиономию Дробанюка, Поликарпов уверенно устраивается. Ему, видимо, тоже нравится здесь. Он одобрительно причмокивает, осматривая кресла, телевизор.
– Ты глянь, – толкует он при этом, – как в фешенебельном отеле где-нибудь за границей.
– Да сколько ж нам лаптями щи хлебать? – возражает ему Дробанюк. – Пора и на современный уровень выходить.
– Пора-то пора, – вроде соглашается Поликарпов. – Только ж, наверное, надо бы чуток по Бернсу: когда, зачем сколько и тэ дэ…
Дробанюк скептически хмыкает:
– По-вашему, лучше было бы, если бы нас поселили в палатках, на подстилках из соломы, и уборную рядом выкопали?
– Зачем же так мрачно? – возражает Поликарпов. – Просто все должно быть в меру. Вот, например, этот дорогостоящий ящик… – Он хлопает ладонью по телевизору. – Есть же внизу, в холле, – и хватит.
– То в холле, а то тут… – произносит Дробанюк тоном неоспоримого превосходства в своей логике. – В холле шумно, народ туда-сюда ходит, там не сосредоточишься, если, допустим, хороший фильм смотреть. А тут, в комнате, спокойствие и тишина, все условия.
– Тогда зачем этот ящик нужен в холле?
– Как – зачем? – Дробанюк всем своим видом показывает, что никак не может принять его детские рассуждения. – Это, так сказать, визитная карточка учреждения, я так понимаю.
– Хороша карточка!.. – усмехается Поликарпов. – Стоимостью почти в тысячу рубликов. Можно было и подешевле, если уж на то пошло…
И тут Дробанюк наносит ему непоправимый, с его точки зрения, удар.
– Если уж на то пошло, – повторяет он слова своего оппонента, но явно с иронией, – то этот ящик, – тут Дробанюк тоже прихлопывает для пущей убедительности ладонью телевизор, – государству обходится всего в какие-то рубли. – И победно уставляется на Поликарпова – Вам жалко какие-то рубли?
– Жалко и один рублик, если на ветер выбрасывать, – не поддается тот. – Но откуда такие данные?
– Неважно, – снисходительно отвечает Дробанюк. Сейчас он чувствует себя на недосягаемой для соперника высоте. – Важно, что это факт.
Поликарпов неопределенно пожимает плечами. Разговаривая, он в то же время определяет свои вещи, вытаскивая их из небольшого чемоданчика, тогда как Дробанюк в полемическом запале стоит посреди комнаты и усиленно жестикулирует, добавляя мыслям убедительности. Да и спорит Поликарпов как бы между прочим, не глядя на собеседника, и это коробит Дробанюка, который видит в этом какое-то пренебрежение к себе. И вдруг Дробанюк ловит себя на том, что ждет, извлечет ли его оппонент вслед за мылом, зубной щеткой, электробритвой и прочей командировочной дребеденью из своего чемоданчика главное – водку. Но вот уже водружены на свое место и мыло, и электробритва, повешены на плечики в шкаф рубашки, а бутылок все нет. Сам Дробанюк прихватил их целую батарею – шесть штук, как и договаривались с Ухлюпиным. Ехали-то в неизвестность, важно было создать прочный запас горючего. А тут вот – ни одного пузырька, ни одной паршивенькой чекушечки! А в довершение всего из чемоданчика вытащены две довольно толстые книги.
«Он что? – размышляет Дробанюк. – Жадина-говядина или язвенник? Как же можно ехать на семинар на лоно природы и не захватить хоть пару бутылочек?!»
– А взять наш семинар? – продолжает свое Поликарпов, все ж таки извлекая напоследок из чемоданчика и лекарства. «Язвенник, наверное», – делает вывод Дробанюк. Это уже полегче малость – когда с хворью, хуже, когда принципиально не потребляет, и тогда ломай голову, что за этим стоит. – На кой леший понадобилось его устраивать в конце месяца и, соответственно, в конце квартала, когда дел обычно невпроворот?
– Да разве ж непонятно? – возмущает это Дробанюка. Чего, чего, а такой черной неблагодарности он не ожидал. – Разве не ясно, какое доброе дело для нас сделали?! – Он готов в эту минуту тигром наброситься на Поликарпова.
– Доброе? – с олимпийским спокойствием возражает тот. – Что-то не могу в толк взять я… Ты объясни мне, пожалуйста.
– Объясню, еще как объясню! – с напором продолжает Дробанюк. – Да тебя на такую чудную природу выволокли – подышать свежим озоном, мозги прочистить. Разве ты этого не усек? – переходит он сознательно на «ты», чувствуя за собой инициативу. Противника важно вовремя припереть всеми имеющимися средствами к стенке.
– Само по себе это хорошо, я не спорю, – говорит Поликарпов. – Но если уж на то пошло, – снова возвращается он к привычной фразе – наверное, она у него в большом почете, – то с какой стати?
– Забота о кадрах, дорогой товарищ! – чеканит по слову Дробанюк, подняв вверх палец. – Забота с большой буквы?
– Странно, – не соглашается тот. – Для этого есть отпуска, путевки. А тут – семинар… Во всей стране, наверное, такого не сыщешь.
– Если инициатива проявляется, то, конечно. Тогда оно всегда впервые не только во всей стране, но, возможно, и в масштабах планеты, – с иронической улыбкой рассуждает Дробанюк.
– Эка хватил!.. – качает головой Поликарпов. – Так и в космос нетрудно забраться.
– И в космос тоже! – не уступает Дробанюк. – Это, между прочим, не так далеко. Всего километров двести по вертикали, если уж на то пошло.
– Да чушь собачья все это, чушь! – по-прежнему невозмутимым тоном отвечает Поликарпов. – Оторвали людей в самый ответственный период!.. Притом кого? Начальников управлений и участков. Командиров производства! Я уже не говорю об организации этого, с позволения сказать, семинара. Нате вам целых четыре дня – самоподготавливайтесь! Да и вообще какой может быть семинар в кустах возле речки, за сто пятьдесят верст от производства?
– Так ведь обмен опытом, о-пы-том! – втолковывает ему Дробанюк, но тот лишь насмешливо покачивает головой.
– Под аккомпанемент кукушек? – язвит он. – Обман опытом, верно.
– Слушай, Иван Сергеич, – с подозрением уставляется на него Дробанюк. – Прости за откровенность, но ты или сумасшедший, или не выспался перед отъездом. К тебе с добром, а ты в ответ с топором. Непорядочно это, понимаешь… А-а! – вдруг разоблачительно произносит он. – Ты, наверное, философствуешь тут оттого, что подзапустил свое управление? План, должно быть, у тебя полыхает синим пламенем?
Поликарпов поднимает свою круглую голову и с любопытством долго смотрит на него.
– А я в вашем комбинате человек новый, – наконец отвечает он. – Так что его без меня подзапустили.
– Тогда бегом к телефону-автомату, – насмешливо советует Дробанюк. – По примеру пацана Лузика.
Пропустив мимо ушей эту колкость, Поликарпов на какое-то мгновение задумывается.
– А ты, пожалуй, прав насчет телефона, – раздумчиво произносит он. – Кому-кому, а мне надо звонить. И не раз… Слушай, – обращается он к Дробанюку, – у тебя не найдется пару монет по пятнадцать копеек?
Хлопнув себя по карманам, Дробанюк вытаскивает из того, который отдает звоном, пригоршню монет. Разгребая ее, видит нужные монеты, их попадается несколько, но он, сделав слегка огорченное лицо, вздыхает:
