Текст книги "Голубая мечта (Юмористическая повесть в эпизодах)"
Автор книги: Анатолий Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
После обеда Дробанюка вызвали к врачу. В кабинете терапевта девчушка-медсестра предложила ему раздеться до пояса, и, недовольно косясь на нее, Дробанюк стащил с себя рубашку, а после некоторой паузы и майку, оголив-свой живот с плотным, бугристым накатом жира и в густых, рыжеватых волосах грудь, безобразно отвисшую у сосков, «Ты у меня как на сносях, – обычно любит шутить по этому поводу Зинаида Куприяновна. – Тебе бюстгальтер впору носить». Это очень сердит Дробанюка, и каждый раз он дает себе зарок засесть за диету. Но решимости ему всегда хватало ненадолго, и если он ограничивал себя в завтрак или обед, то, как правило, с лихвой восполнял все за ужином.
– Анна Петровна! – окликнула из смежной комнаты медсестра врачиху, и когда эта Анна Петровна появилась, голова у Дробанюка вспыхнула изнутри огнем – перед ним в белом халате предстала Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска.
– Ык! – вырвалось у Дробанюка, и он невольно опустился на стул.
– Здравствуйте! – с отчетливой иронией произнесла красотка. – Ну, вот мы и встретились. Иль не признали меня? Впрочем, при такой комплекции склероз вполне возможен… Ну-ка, встаньте…
Дробанюк с трудом оторвался от стула. Стоять ему было нелегко, ноги предательски дрожали. Он пытался втянуть поглубже живот, но взамен еще безобразнее стали выпирать неровности на груди. В довершение откуда-то появился врач-мужчина, муж этой красотки, как понял из реплик Дробанюк…
– Дышите, – скомандовала Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска, – только не сопите, пожалуйста. Теперь повернитесь лицом… – А когда он повернулся, она неодобрительно причмокнула:
– Не о ресторанах вам бы думать, а о диете. Дышите еще.
Дробанюк попытался делать выдохи ртом и вверх, чтобы не сразить красотку перегаром от выпитого в поезде, но та быстро уловила этот богатырский дух.
– Да и спиртное минеральной водичкой не мешало бы заменить…
– Ну, что ты лишаешь человека радостей жизни? – вмешался ее муж. – Может, человек приехал на юг развлечься…
Слова эти обожгли Дробанюка, он понял, что Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска, успела рассказать мужу обо всем…
К себе в комнату Дробанюк попал только вечером, еле держась на ногах, и рухнул в постель не раздеваясь.
Ему приснился кошмарный сон: будто бы Зинаида Куприяновна обо всем дозналась и приговорила его за легкомысленное поведение в санатории к лишению сна. «Разбудить неверного!» – приказала она палачам, и те со свирепостью стали тормошить его. Он отчаянно сопротивлялся, но палачи были неумолимы и заставили его проснуться. Дробанюк с усилием разомкнул веки и увидел перед собой наклонившегося к нему «сухарика».
– Мне можно войти? – робко спросил тот. – Или еще почитать?
– У-у! – словно от зубной боли поморщился Дробанюк. – Откуда ты такой взялся?!
– Как откуда? – опять с чистосердечностью идиота ответил тот. – Я из Лобинска…
Дробанюк тогда чуть не заплакал от злости. Ну, надо ж судьбе так издеваться над человеком! Ведь в довершение не хватало только земляка заиметь под боком! Чтоб распустил дома свой язычок…
Нет, не везет Дробанюку с женским полом! С Кармен тогда на речке ерунда вышла, теперь вот, когда он решил десант на Доброволье высадить, Степанеев наклевывается…
А посадку на самолеты объявляют все чаще. Стало быть, распогодилось. И вдруг раздается: «Желающие улететь на Доброволье могут приобрести билеты в шестой кассе. Вылет самолета через двадцать минут…» Была не была, подскакивает Дробанюк, – смелость города берет. Даешь Кармен! Конечно, лучше бы не попадаться на глаза тому гонористому типу, Степанееву, но коль такая планида, то пусть… Чихнем на летчика с высокой башни, с высоты в несколько сот метров!
Ровно через двадцать минут Дробанюк заходит в диспетчерскую, и молодой летчик с модной копной под фуражкой, увидев его, подается навстречу ему.
– Ну что, будем лететь? – спрашивает он. – Если уж такое дело… Все равно больше никого нет. – И, кивком приглашая за собой, выходит из диспетчерской.
Длинными служебными коридорами они направляются к боковому выходу из здания аэропорта, где в стороне от больших самолетов выстроились в один ряд с десяток Ан-2, своими крыльями-этажерками напоминающие стрекоз. Одна из этих стрекоз, выкатившая вперед, уже вертит пропеллером, настраиваясь на полет, и именно к ней ведет Дробанюка авиатор-модник.
Они забираются в дрожащее от работающего двигателя нутро Ан-2, и модник, убрав за собой лестницу, захлопывает дверцу. Второй пилот, сидящий в кабине, поворачивается к ним, и Дробанюк с ужасом узнает в нем Олега Степанеева.
– Ты-ы? – спрашивает тот не то чтобы удивленно, скорее неприязненно. Серо-стальные его глаза тут же наполняются холодом.
– Ну я, – выдерживает его взгляд Дробанюк.
– Так это у тебя умерла мать?
Не мигая Дробанюк с настороженным ожиданием смотрит на него. Да-а, последний раз скрещивали свои взгляды они лет двадцать назад, когда Олег прикатил на каникулы из своего летного училища и узнал, что Дробанюк, пытаясь подбить клинья к его Оксанке, наговорил ей о нем кучу всяких небылиц.
– Так это у тебя умерла мать? – повторяет ужесточившимся голосом Степанеев.
– А что? – с вызовом произносит Дробанюк.
Модник с недоумением смотрит то на Степанеева, то на Дробанюка, не в силах понять, что происходит.
– Видишь ли, Толя, матушку этого типа я еще сегодня в обед видел, она жива и здорова, – объясняет ему Степанеев. И, повернувшись снова к Дробанюку, качает головой: – Да, жизнь тебя так ничему и не научила. Все пакостишь, все ловчишь?.. – И показывает кивком на дверцу: – Выметайся!
– Как это – выметайся? – возмущенно огрызается Дробанюк.
– А так! Не повезу я тебя в Доброволье, понял? Кыш отсюда к чертовой матери, если уж собственную закопал при жизни, подлец!
– Не имеешь права! – срывается на крик побагровевший Дробанюк. – У меня билет, вот он! – И выставляет, будто индульгенцию, билет. – Я буду жаловаться! Я этого так не оставлю, учти! Ты дорого заплатишь за это!
– Кыш, говорю, отсюда! – сцепив зубы, поднимается тот.
Но Дробанюк, плотно прижавшись спиной к стенке, с такой силой вцепляется руками в сиденье, что белеют пальцы. Одновременно он поднимает ноги, и джинсы врезаются ему в живот.
– Никуда я не пойду отсюда! – выдыхает он, и тут же – хлоп! – от напряжения отлетает металлическая пуговка на поясе и замок разъезжается.
Какое-то время Степанеев смотрит на него с явной насмешливостью.
– Ах, так! Ну, ладно, – с угрозой произносит он. – Погнали, Коля!
И быстро проходит в пилотный отсек.
Ан-2 выруливает на взлетную полосу и, неистово задрожав в предстартовом напряжении, стремительно берет разбег. И лишь когда он отрывается от земли, Дробанюк разжимает руки и подтягивает джинсы, готовые вот-вот сползти совсем. Сердце у Дробанюка гулко бухает, заглушая, кажется, рев двигателя, шея и спина вспотели так, что рубашка пристала к телу. «Ну и плевать! – успокаивает он себя. – Доставит, как миленький! Ишь, сразу поджилки затряслись, когда намекнул, что пожалуюсь…»
Набрав высоту, Ан-2 размеренно движется по курсу. Дробанюк пялится в окошко, наблюдая, как внизу медленно проплывают довольно четко расчерченные квадраты полей с вкраплениями рощ и перелесков, тусклые под серым, неприветливым сегодня небом зеркала прудов и прихотливые извивы речушек, глинистые щупальца яров, раскроенные улицами села и поселки. Время от времени отрываясь от этой картины, Дробанюк настороженно посматривает в сторону пилотного отсека, но там как будто все спокойно. Оба летчика спокойно сидят, изредка поворачивая головы друг к другу – видимо, о чем-то переговариваются. «Крути, крути свою баранку, – злорадно думает в эти минуты Дробанюк, обращаясь к Степанееву. – У тебя, дружок, иного выхода нет.
А нам вот непременно надо десант высадить в районе Доброволья, где нас ждет не дождется жгучая Кармен…»
Но вот все чаще самолету приходится нырять в молочно-серые облака, и Дробанюк начинает тревожиться, сумеет ли принять их местный аэродром. В Доброволье-то никакого бетона для взлета или посадки самолетов нет и в помине, там обыкновенная патриархальная травка на ровном месте. Вдруг дождь расквасит ее? Вот сюрприз будет! Хоть проси у Степанеева парашют…
Вскоре под крыльями на довольно малой высоте начинает тянуться лес. Дробанюк поначалу не придает этому значения, но, когда пейзаж внизу становится монотонно однообразным, встревоженно начинает поглядывать то на пилотов, то вниз. В воздухе самолет уже почти час с лишком – пора бы и прилететь в Доброволье. А внизу все лес и лес, и почуявший реальную, хотя и неясную пока угрозу, Дробанюк, наконец, осознает, что возле Доброволья никаких лесов нет и не может быть, потому что этот райцентр расположен в сугубо степном краю.
Вдруг Ан-2 круто снижается – это отдается в ушах – и летит совсем уж над верхушками сосен. Дробанюк снова инстинктивно вжимается в сиденье и до боли хватается руками за металлическую его кромку. Неужели они садятся? Так и есть: еще несколько секунд – и самолет вдруг подпрыгивает от ударов колес о землю, затем ударяется еще и еще, пока не начинает устойчиво катиться по ней. И вот, наконец, он останавливается, затем делает разворот, как бы собираясь разогнаться в обратном направлении, чтобы вновь взлететь. Потом притормаживает снова. Оба пилота выходят из своего отсека; первым модник, за ним Степанеев, и Дробанюк, не меняя позы и не разжимая рук, угрюмо следит за ними. Модник открывает дверцу, а остановившийся перед Дробанюком Степанеев кивком показывает на проем:
– Прыгай!
– Что значит – прыгай? – чувствуя, как у него перехватывает дыхание, хрипло спрашивает Дробанюк.
– Прибыли на место.
– Что значит – прибыли? – дрожит голос у Дробанюка. – Это не Доброволье!
– Прыгай, тебе говорят, – вмешивается модник.
– Как это понимать? – багровеет Дробанюк, готовый наброситься на Степанеева с кулаками.
– Как хочешь понимай, – говорит тот и, схватив стоящий рядом с Дробанюком портфель, выбрасывает его из самолета.
– Вот оно что?! – цедит сквозь зубы Дробанюк и сжимает сиденье руками еще крепче. – Ну, это тебе даром не пройдет! Ты дорого заплатишь за это! Я не остановлюсь ни перед чем!
– Я это знаю. Но пока что я не остановлюсь перед тобой, гнида! Выпрыгивай! – и Степанеев хватает его за плечи.
Но Дробанюк держится цепко, и тогда на помощь Степанееву бросается модник. Вдвоем они с трудом подтягивают отчаянно сопротивляющегося Дробанюка к распахнутой дверце и сталкивают его вниз.
Дробанюк неуклюже сваливается на землю и, пока он барахтается в скользкой от недавнего дождя траве, дверцу захлопывают. Его обдает ураганным мокрым ветром пополам с грязью от заработавшего на повышенных оборотах пропеллера, и Ан-2, оставив Дробанюка распластанным, резво убегает, чтобы через мгновение взмыть вверх.
Дробанюк подхватывается с травы и в отчаянном порыве бросается вслед за самолетом. Сползшие джинсы запутывают ему ноги, и он, не удержав равновесия, растягивается во весь рост. Дробанюк долго лежит и, размазывая по физиономии грязь, ревет от бессильной злобы. Но вот его плечи сотрясаются все реже, он поднимает голову и ищет взглядом портфель. Тот в десятке метров, и Дробанюк ползком добирается к нему. Затем кряхтя поднимается на ноги и осматривается.
Хорошего он видит мало. Поляна, на которой приземлился Ан-2, крохотная – как только умудрился Степанеев посадить тут его. А вокруг – нахмуренные, мрачные сосны, враждебно молчаливые в предчувствии близких сумерек.
– Э-эй! – сложив рупором ладони, что есть силы кричит Дробанюк. – Люди-и-и!
Звуки быстро глохнут во вязкой массе сосен, и Дробанюку становится не по себе от одиночества и неизвестности.
– Э-эй! – повторяет он, надрывая горло. И затем замирает в надежде на спасительный отклик. Но лес настороженно молчит.
– Э-эй! Э-эй! – кричит Дробанюк снова и снова. И вдруг лес приносит едва различимый отклик, потом еще и еще, и Дробанюк от радости не может устоять на ногах – подкашиваясь, он в который раз шлепается на траву, не замечая, что его новенькие фирменные джинсы превратились в грязную тряпку.
– Эй! Эй! Эй! – откликается на все более явственные отзвуки Дробанюк. По лицу у него вновь текут слезы – на этот раз от радости. И вдруг он резво вскакивает и с веселой злостью кричит в ту сторону, откуда доносятся спасительные отклики:
– На по-мо-ощь! У меня большое несча-астье! У меня любо-о-овница при смерти-и! Могу телегра-амму предъ-яви-ить!
– Ить-ить-ить! – отвечает ему близкое эхо.
– Ха-ха-ха! – заходится в приступе смеха Дробанюк. – Ха-ха-ха!
– Ах-ах-ах! – отвечает ему эхо.
