Текст книги "Голубая мечта (Юмористическая повесть в эпизодах)"
Автор книги: Анатолий Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
– Ты хочешь, чтобы я тебе больничный на недельку сделал, так? – спрашивает Ярозубов, пронизывая его своим гипнотическим взглядом.
– Ну, если это несложно… – старается побеззаботнее говорить Дробанюк.
– Несложно только языком размахивать без надобности, – отрубывает Ярозубов. – Я ведь рентгенолог и к больничным доступа не имею. Как ты, например, к выписке стройматериалов – ну, там кафеля, линолеума, сантехники. Но я, если тебе надо, – разобьюсь, а сделаю. Усек?
– Усек, конечно, – кивает Дробанюк, с облегчением отмечая, что не напрасно он осторожничал насчет своих плачевных делишек. Ярозубову что-то от него надо, и, кто знает, как бы обернулось все, если бы тот узнал, что кресло под ним рухнуло. На недельку бюллетень он бы, может, и раздобыл, но требуется-то ведь на месяц. Неделька – слишком маленький срок для сглаживания острых углов, особенно в борьбе с такими отъявленными бульдогами, как Бязь и Поликарпов.
– Словом, Котенька, можешь считать, что больничный уже у тебя в кармане, – заверяет Ярозубов, глядя на Дробанюка все тем же испытующим взглядом гипнотизера. – На недельку или поболе?
– На недельку – вот так, – показывает на горло тот. Раньше времени раскрывать свои карты Дробанюку не хочется.
– С понедельника?
Дробанюк сжимает гармошкой кожу на лбу, показывая, будто задумался над тем, удобно ли с понедельника. Затем, соглашаясь, не очень решительно машет рукой.
– Пусть будет с понедельника. Хотя и не с руки… Срочных дел накопилось – вагон и маленькая тележка. Но – из принципа надо похворать, – грозится кому-то Дробанюк, устремляясь независимым взглядом куда-то в пространство, сквозь стены. И объясняет, как бы извиняясь, что лезет со всякими пустяками в душу: – Понимаешь, Леша, я со своим управляющим поцапался малость, он у нас без году неделя, еще не в курсе, а кое-кто и рад воспользоваться моментом, чтобы попытаться бочку на меня столкнуть…
– Бывает, – с пониманием кивает Ярозубов. И вдруг, снова проникая в самую душу своими темными зрачками, отчего Дробанюку становится неуютно, с явным намеком на что-то известное ему говорит – А если, Котя, тебя выгонят с работы – не тужи. Пристройся где-нибудь сторожем или безответственным дежурным, чтобы сутки на работе – трое дома, и выращивай себе розы на здоровье.
– Шутишь? – недоверчиво спрашивает Дробанюк, потрясенный проницательностью Ярозубова. Может, он не только лечит своими биотоками, но и мысли может распознавать на расстоянии? С этим хиромантом надо быть поосторожнее. Что-то в нем все-таки есть.
– Только отчасти, – насмешливо отвечает тот. – Ты только представь себе миллион, миллион, миллион алых роз – и все по рублю за штуку?
– Почему ж так дешево? – с мрачной иронией спрашивает Дробанюк.
– Сразу видно, что ты не продешевишь, – говорит Ярозубов. – Так что есть прямой смысл персональным розарием обзаводиться.
– Чего ж ты сам не обзавелся? Какое-никакое поле у тебя уже имеется, – поддевает его Дробанюк. – Хоть и био. Внес бы побольше удобрений – и получил бы этот миллион.
– Думаешь, шучу? Взвинчен ты, Котенька, вот и воспринимаешь все под несколько смещенным углом, – похлопывает его по плечу Ярозубов. – А что касаемо меня, то будь спокоен: не обладай я уникальным биополем, я бы наверняка уже обладал бы уникальным полем роз. Впрочем, для души я все-таки заведу себе грядочку-другую… И вот тут-то я рассчитываю на твою помощь, Котенька.
– Удобрениями? – саркастически улыбается Дробанюк. Он никак не поймет, к чему клонит тот. Петляет и петляет, рисует свои узоры…
– Ну, как бы тебе получше растолковать? – рассуждает Ярозубов. – Взял я участочек в пригороде и замыслил небольшой домик соорудить… Нет-нет, Котенька, я у тебя не буду просить ни шифера, ни кирпича, ни даже унитаза. Я попрошу у тебя такую же примерно бумажку, как больничный лист. Она тебе будет стоить ровным счетом ни рублика, как и мне бюллетень, но эта бумажка тоже даст мне право на кое-что. Кстати, тебе-то даже заплатят по больничному – в отличие от меня, бедного, который ни гроша не получит за твою бумажку.
Дробанюк с недоумением смотрит на него: что за бумажка?
– Пустяковая, – объясняет тот. – Мне нужны квитанции. Липовые, конечно. Будто бы я выписал этот самый шифер, кафель и даже унитаз…
Дробанюк в удивлении качает головой: вот так прицел у эскулапа! Далеко метит захлебывающийся в «Наполеоне» хиромант! Дробанюк чувствует, как все поры его тела, весь он до мозга костей заполняется жгучей завистью к этому везунчику в идиотском бархатном халате промотавшегося аристократа. Ну, почему он, Дробанюк, должен идти ко дну, а вот этот вальяжный Леша-Лешенька прет на самую верхотуру благополучия?!
– А что за домик ты хочешь построить? – спрашивает Дробанюк, облизывая пересохшие от волнения губы.
– Не решил пока. Теряюсь в проектах… – скромненько роняет Ярозубов, упиваясь впечатлением, которое он производит на Дробанюка. – Видел недавно у одного скромного завмага домишко на садовом участке – вроде ничего. В русском старинном стиле, наподобие теремка. Резные наличники, кукошники, фасад на манер боярских хоромов. Ну, и к тому же два этажа, не считая нулевого, где гараж и сауна. Причем, входишь в сауну, точнее – открываешь дверь, а тебе в физиономию фейерверк! – цветомузыка, она автоматически включается. Как ты считаешь, Котенька, стоящий ли проект? Что ты мне, как друг, посоветуешь? Мне ведь домишко нужен с учетом профиля. Прием там буду вести. Кабинет специальный оборудую, стены декорирую пластиком и фольгой, чтобы оградить клиентов от магнитных завихрений извне… Следовательно, потребуется и комната ожидания с камином и баром, где белочка будет учет вести, истории болезней заполнять… Да и гараж придется на два бокса сделать. Пациенты, надо полагать, будут приезжать на личном транспорте. Не бросать же им машины на улице без присмотра и на виду, верно? А въезд во двор – галлерея из винограда, и по обе стороны – розы, розы, розы…
– Размах у тебя, – качает головой Дробанюк. – Смотри, чтоб не подзалетел!
– А я здесь ни при чем. – Плечи в кровавом бархатном халате с протестующим удивлением у Ярозубова высоко вздымаются. – Домишко будет строить моя тетя – Кира Максимовна Перелетаева. Это, к твоему сведению, весьма почтенная старушка лет восьмидесяти, но – живая, жадная до впечатлений и многообразия действительности. Деньгами, а ей покойный муж оставил весьма приличное наследство в крупных купюрах, – сорит, представь себе, направо и налево, по горизонтали и вертикали. А теперь вот вздумалось старушке домик на живописной окраине соорудить. «Ты – говорит, – Лексей, одно для меня сделай – квитанции достань какие-нибудь, чтоб для предъявления на случай чего…» Шифер, кафель и даже три голубых унитаза у нее лежат еще с времен нэпа, представь себе…
– Для чего ей три унитаза? – спрашивает Дробанюк.
– Один в гараже, второй на первом этаже, третий – повыше. У старушки, оказывается, все продумано, – продолжает издевательски ерничать Ярозубов. – Все теперь упирается в несколько квитанций. «Если ты, внучек, – говорит, – достанешь эти квитанции, я из благодарности дарственную на этот дом тебе составлю». Так что, Котенька, выручай. Бумажка за бумажку. Ты – квитанции, я – больничный.
– Сделаем, конечно, – заверяет тот, хотя не имеет ни малейшего представления о том, у кого можно раздобыть эти самые квитанции.
Ухлюпину сейчас не до них, ему вообще не до жиру, за него нарконтроль взялся, так что у Юрика бледный вид и вряд ли он в своем креслице удержится. Остается надежный Лузик, но тот недавно наконец-то вскочил в кресло начальника управления, и кто знает, как поведет теперь себя. Дробанюк невесело усмехается, вдруг ловя себя на мысли о том, что кто-кто, а уж он подзалетел действительно дальше некуда, ему с кабинетом зама прощаться пора, а он варианты тут прикидывает, у кого разжиться насчет липовых квитанций. Да-а, если б только знал велеречивый Ярозубов, кто перед ним сидит, кого он упрашивает!.. Вот бы сказать ему все как есть? То-то был бы фурор! Это заставляет Дробанюка улыбнуться, и словесные кружева Ярозубова теперь кажутся ему забавными. Мели, Лешенька, рисуйся!.. Ох, как ты рассмеешься, когда все узнаешь…
На прощание они опрокидывают еще по рюмке «Наполеона», и Ярозубов провожает Дробанюка до выхода. «Конспиратор, однако», – думает Дробанюк, невольно соизмеряя довольно скромную обстановку в квартире с красочно обрисованным теремком, где на каждом этаже свой голубой унитаз, а в сауне цветомузыка.
– А насчет розочек-то, Котенька, подумай всерьез, если хочешь иметь в холодильнике «Наполеон», – советует напоследок Ярозубов. – Видел у одного типа: нет слов! Три теплички в огороде, котел для обогрева, агротехника ухода на уровне мировых стандартов… Так что намотай на ус…
Улица встречает Дробанюка все тем же занудным дождем, которому, кажется, не будет конца. Блестит мокрый асфальт, уныло замерли деревья, укрывшись от сеющихся с неба капель растопыренными листьями, словно зонтиками. Обычно оживленные по воскресеньям улицы почти пустынны, а те, кого нужда заставила выйти из дома, спешат поскорее нырнуть в трамвай или троллейбус.
Дробанюк долго стоит, не замечая дождя, на перекрестке, раздумывая, куда пойти, что делать, но мыслей на этот счет в голове решительно никаких, и ничего не остается, как направиться домой. Он ловит такси и вскоре, на ходу сбрасывая с себя верхнюю одежду, плюхается на кровать и, поплотнее укрывшись одеялом, крепко засыпает, как бы компенсируя потерянное ночью. Когда он, проснувшись, протирает глаза, в открытую балконную дверь уже заглядывает солнышко. Правда, оно пока не очень яркое, потому что небо все еще почти всплошную затянуто тяжелыми, набрякшими влагой тучами, но кое-где лучи пробиваются через их разрывы. После сна немного легче и на душе. Но проблема – куда деть себя? – опять начинает все настойчивее завладевать сознанием. «В кино пойти, что ли?» – размышляет Дробанюк. Полтора часа он убьет, а если повезет и фильм будет двухсерийный – то и все три. А потом? Снова одиночество, снова тоска, снова наедине со своими не очень солнечными мыслями? Была бы, допустим, Кармен в городе – был бы совсем другой табак. Но, увы, Кармен почти за две сотни километров, в Доброволье. Как выскочила туда замуж полгода тому, так и торчит там. Правда, уже успела разойтись, но в приданое от очередного муженька заимела двухкомнатную квартиру – видимо, выперла его из нее, а теперь пытается поменять на Лобинск. Звонила как-то по этому поводу. «Ты еще помнишь свою Кармен, Дробанюк?» Ла-ла-ла, ла-ла-ла… Помоги поменять. Есть, мол, подходящий вариант, да просят сверх квадратов две тысячи за разницу между современным Лобинском и райцентром со зримыми следами прошлого Добровольем. Нет ли требуемой суммы, чтобы стереть эту разницу? «Ну, ты же знаешь мою кобру, – безысходно вздохнул он. – Разве в доме что-нибудь удержится, если брильянты в жуткой моде?» Но пообещал содействие с помощью состоятельных знакомых. Правда, так ни разу и не написал ей, потому что пальцем не пошевелил насчет денег. Да и вряд ли кто дал бы две тысячи. Но черкнуть пару слов Кармен надо было бы, конечно. Что стоило расшаркаться перед ней этаким заботливым джентльменом? Мол, так и так, мое итальянское солнышко, присевшее передохнуть где-то за горизонтом в патриархальном Доброволье, твой Дробанюк расшибся в лепешку, по крохам его впору собирать, но все состоятельные знакомые оказались жмоты и вообще отродье. Но он, мол, все равно не теряет надежды… И порядок был бы, и тянулась бы ниточка между ним и жгучей брюнеткой. И будь Кармен сегодня в Лобинске – проблемы отвлечься не существовало бы…
И вдруг Дробанюка пронизывает смелая мысль, заставляющая его живо подняться с кровати и замереть с запущенной в волосы на затылке пятерней. А что, если податься в Доброволье? Взять да и махнуть прямо сейчас? Нагрянуть к Кармен без предупреждения – женщины любят подобные экстравагантные выходки в их честь? Конечно, плохо, что не изволил в свое время ответить на ее финансовый порыв, но как-нибудь можно будет выкрутиться. Или, как любит выражаться один спортивный комментатор: другого такого случая может и не быть. Что еще надо – дражайшая Ида Яновна далеко и не скоро вернется, на работу вроде идти и не обязательно – больничный лист обеспечен как минимум на месяц…
Увлеченный этой необычной идеей, Дробанюк лихорадочно мечется по квартире, укладывая в портфель бритву, зубную пасту, рубашку… Затем достает из шифоньера новенькие джинсы и, пыхтя, натягивает их. Жена, конечно, была права – они маловаты, налезают туго.
Дробанюк раздобыл их с большим трудом. Причем, достал сразу двое – себе и Иде Яновне. На жену они оказались настолько малы, что бесполезно было мерять их. Ему же не сходились в поясе, и лишь до предела вобрав живот, Дробанюк кое-как умудрился застегнуть их. Но вот присесть в этих джинсах оказалось невозможно. «Тебе надо на размер больше, а мне на два», – сделала вывод жена. И потребовала срочно поменять их, пока не поздно.
Дробанюк тут же мотнулся на базу, где брал их. На Иду Яновну нужные джинсы нашлись, а вот ему не повезло. И тогда, прикинув, что вряд ли ему еще удастся достать такие шикарные фирмовые джинсы с замками и металлической нашлепкой на заднем кармане, он решил оставить их.
«Они ж лопнут, как только ты сядешь!» – скептически хмыкнула жена. «А зачем в них садиться?»– возразил Дробанюк. «Стоя, значит, модничать будешь? – посуровела Ида Яновна. – Интересно, перед кем?» «Здрасьте! – огрызнулся он. – Я же у тебя об этом не спрашиваю!» «Что ты сравниваешь?! – возмутилась жена. – Я ведь женщина! Мне положено!» И пошло-поехало. Два дня они не разговаривали, но все равно он не отступил…
И лишь перед тем, как выбежать из квартиры – так его властно охватило нетерпение, – он спохватился, что не подумал о том, как и чем доберется в Доброволье. Почти две сотни километров ведь не шутка, поезда в этот тихий райцентр не ходят, потому что туда пока не проложены рельсы. Стало быть, надо добираться автобусом или самолетом. Но авиация – штука ненадежная, все у нее зависит от погоды. Вот и сегодня наверняка она на приколе, ждет, когда рассеются тучи.
Стоя Дробанюк набирает по телефону номер справочного бюро автовокзала. Вызов срабатывает сразу же, и женский голос в трубке деловито сообщает, что автовокзал слушает.
– Уважаемая, – спрашивает Дробанюк, замирая в предчувствии, что и сейчас ему так же здорово повезет, как повезло с вызовом, – скажите, пожалуйста, когда ближайший рейс на Доброволье?
– Ближайший через пять минут, – без запинки отвечает справочное.
– Жаль, – вздыхает Дробанюк. – А следующий?
– Следующий только завтра.
– Как – завтра?!
– На Доброволье, товарищ, всего два рейса. Один – утром, в десять часов пятнадцать минут, второй сейчас вот… – отвечает женский голос, и вслед за тем в трубке раздаются короткие гудки.
Дробанюк в растерянности – вот неудача! За пять минут никакими судьбами на автовокзал не успеть. Это значит, что прощай сегодняшнее свидание с Кармен. А если?.. Он снова лихорадочно набирает номер справочного бюро автовокзала, но он, как назло, теперь занят. Дробанюк с остервенением крутит еще и еще, пока в трубке опять не раздается женский голос.
– Алло, девушка! – глотая от спешки слова, умоляюще обращается Дробанюк. – Я только что – насчет Доброволья – опаздываю – надо срочно – мама там при смерти – телеграмма есть – понимаете?
– Минуточку, товарищ, я ничего не поняла, – отзывается справочное. – У кого мама при смерти?
– У меня при смерти, – объясняет Дробанюк, довольный тем, как неотразимо срабатывает ловкий ход конем. – В Доброволье она… Я телеграмму получил только что… Нельзя ли задержать немного автобус, я сейчас примчусь на такси?
– Минуточку, я сейчас попытаюсь, – отвечает справочное, и Дробанюк слышит, как по селектору выясняют, ушел ли автобус на Доброволье. И затем – как холодный душ: – К сожалению, ничем не можем помочь, автобус только что отбыл.
– Вот именно, что не можете! – зло бросает в трубку Дробанюк. – Это если бы у вас лично умирала мамаша, вы бы разбились в доску, на перехват побежали бы, а если человек с улицы – так вы не в состоянии помочь ему! – И швыряет трубку со звоном на рычаг.
Какое-то время он стоит, будто в оцепенении, затем снова снимает трубку и набирает аэропорт. В ответ раздаются короткие гудки – занято, авиаторы в своем репертуаре, стало быть. Значит, погода нелетная, в аэропорту ни сесть, ни присесть, в справочное не дозвониться. Но Дробанюка это не останавливает, он методически крутит и крутит диском, противопоставляя судьбе упорство. И вознаграждается за это. Телефон через полчаса отвечает.
– Справочное? Скажите, пожалуйста, самолеты летают?
– Смотря куда, – следует лаконичный ответ.
– В Доброволье, девушка.
– В Доброволье рейс откладывается по метеоусловиям.
– А надол… – пытается узнать Дробанюк, но в трубке уже короткие гудки. Черт, свирепеет он, в чем-чем, а в лаконичности работникам справочных служб не откажешь. И вообще ему фатально не везет с этим проклятым телефоном, вечно одни пакости от него. Не средство общения, а средство огорчения!
Дробанюк со злой решимостью подхватывает чемоданчик. Хватит трезвонить, коль рейс на Доброволье откладывается – значит, он теоретически может состояться, поэтому не стоит терять времени, надо двигать в аэропорт, а там видно будет.
Перед тем, как поймать такси, Дробанюк забегает в гастроном: надо запастись коньяком да шоколадом. Эх, заиметь бы хоть один пузыречек «Наполеона»! Ну, почему кто-то должен захлебываться в этом престижном напитке, а он, Дробанюк, вынужден покупать банальный трехзвездочный отечественного разлива?! Почему?!
Купив коньяк, Дробанюк направляется в кондитерский отдел. Там, к огорчению, довольно большая очередь: дают какие-то дефицитные конфеты в коробках и женщины обступили прилавок неприступной живой стеной.
– Прошу вас!.. – ввинчивается он в очередь с крайне огорчительным выражением лица и в то же время достаточно настойчиво. – В порядке исключения… Всего пару коробочек…
– Ишь, и тут эти мужчины не могут постоять в очереди! – раздается в ответ.
– Обстоятельства!.. – жалостливо оправдывается Дробанюк. Глаза его наполняются невыразимой печалью. – Мама при смерти… В больнице… Хотелось угостить напоследок…
Очередь тут же расступается, пропуская его к прилавку.
– Все бы мужчины так! – слышит он сочувствующие голоса.
– Любит, видно, маму!..
– Спасибо, дорогие женщины, – скорбно кивает Дробанюк, с конфетами выбираясь из очереди. – Мама будет очень рада… Очень…
Из гастронома он выходит довольный: есть подарок Кармен! Итальянское солнышко весьма уважает хорошие конфеты, особенно «Стрелу», две коробки у него в портфеле. Теперь можно ехать в аэропорт. Но Дробанюк не торопится, мысль его работает на перспективу. Трюк с мамой при смерти срабатывает весьма неплохо – так почему же не применить его в аэропорту? Одно неудобство – там ведь этот номер просто так не пройдет, авиаторы не отличаются в этом плане доверчивостью, они требуют телеграммы или еще какие доказательства! Ну что ж, будут им телеграммы, будут доказательства! Да еще и какие!..
Дробанюк направляется к телефону-автомату и, немного поколебавшись, – опять это средство огорчения! – набирает номер. Телефон, будто устыдившись за все те неприятности, которые через него доставлялись, срабатывает на этот раз прекрасно и сразу доносит голос механика горузла связи Козолупа.
– Сенек, выручай, – обращается к нему Дробанюк. – Нужна слезная телеграммочка… Ну, такая, как ты делал мне прошлым летом. А уж за мной не станет…
– Тебе с доставкой на дом? – с иронией спрашивает Козолуп.
– Ой, да что ты?! – поняв намек, спешит заверить того в своем большом уважении Дробанюк. – Я сейчас заскочу к тебе. Мне срочненько надо, Семен.
– Откуда, куда, что?
– Из Доброволья. Для авиации.
– Фьюи-и! – разочарованно отзывается тот. – Даже слушать оскорбительно. Телеграфный бланк тратить жалко на эту деревню…
– Надо, Сенек. Очень. Для подстраховки.
Минут через пятнадцать Дробанюк во весь рост вытягивается на заднем сиденье такси – в джинсах нормально сидеть невозможно – с готовой телеграммой в кармане. А еще через пятнадцать входит в аэропорт, который встречает его тяжелым, спертым воздухом – здесь действительно ни стать, ни сесть, пассажирами облеплены все кассы, до предела заполнен зал ожидания, забиты кафетерий и переговорные телефонные будки. К справочному бюро, естественно, не пробиться, тут стоят в несколько рядов с нахмуренными, измученными долгим ожиданием летной погоды лицами.
Дробанюк достает телеграмму и, потрясая ею над головой, словно пропуском, пробивается к заветной бойнице.
– Товарищи, по телеграмме… Мама умерла… Мама скончалась… По телеграмме… Только спросить…
Ряды нехотя расступаются, и он, цепляясь раздутым портфелем за чужие колени и бедра, пробирается к окошку, за которым восседает утомленная девушка с привыкшими ко всему глазами.
– Я по телеграмме… – заняв своей физиономией всю бойницу, заискивающе обращается к ней Дробанюк. – Мама умерла… Срочно надо в Доброволье, автобусы уже ушли…
– Рейс откладывается по метеусловиям, – не глядя на него, заученно отвечает девушка.
– Я понимаю – погода, – вроде бы соглашается Дробанюк. – Но ведь уже на Москву посадку объявили. Может, и на Доброволье полетит скоро?
Девушка с привыкшими ко всему глазами начинает неохотно выяснять насчет Доброволья. И, наконец, глядя в своей служебной тоске куда-то вверх и в сторону одновременно, бесстрастным голосом повергает его в шок.
– На Доброволье рейса не будет – нет пассажиров. – И дает понять, что ответила исчерпывающе – Следующий?
– Как? – не уступая место у окошка, удивленно спрашивает Дробанюк. – А я?.. Разве я не пассажир? Мне надо срочно в Доброволье. У меня мама умерла, понимаете?
– Товарищ, я же вам ответила – нет пассажиров. Обратитесь к диспетчеру местных авиалиний.
Разозленный Дробанюк выбирается из толпы, не особенно церемонясь с теми, кто попадается ему на пути, и не обращая внимания на нелестные реплики. Затем, уточнив, где находится– диспетчер местных авиалиний, решительно врывается в его кабинет. Здесь тоже многолюдно, но уже от служивого люда, и диспетчер, седовласый усталый мужчина, буквально разрывается на части, отвечая сразу нескольким обступившим его летчикам. Дробанюк с ходу вытесняет одного из них и, перекрывая разноголосицу, с напором набрасывается:
– Это что ж за порядки?! Я, понимаете, по телеграмме, у меня мама умерла, а рейс отменяется, потому что пассажиров нет! А я кто – инопланетянин, человек-невидимка или вообще пустое место? Я, выходит, не пассажир! Я, получается, не советский человек даже?!
Ошарашенный этим напором, диспетчер частит ресницами, силясь понять, в чем дело.
– Вы о чем, товарищ?
– Я насчет рейса в Доброволье… Почему он отменяется? – У Дробанюка столько негодования в голосе, что диспетчер заметно тушуется.
– Но ведь в самом деле некого отправить в Доброволье… было…
– Как это некого?! – возмущается Дробанюк, испепеляя диспетчера обещающим крупные неприятности взглядом. – Я, понимаете, торчу тут целых полдня, мне все время талдычат, что рейс откладывается по метеоусловиям, а теперь вот – пожалуйста, пассажиров нет!
– Но откуда это было известно? – оправдывается тот. – Ни одного билета не продано…
– А вы поинтересуйтесь в справочном и в кассах, почему так происходит! – наступает Дробанюк. Лицо его перекошено в праведном гневе. – Сотни раз подходил, спрашивал – ждите, ждите… И дождался! Знал бы – автобусом уехал, там люди более ответственные! А теперь и последний автобус уже ушел… Вот как вы, с позволения сказать, работаете! А у меня горе, у меня мама умерла! Мама!..
Диспетчер растерянно смотрит то на телеграмму, которую Дробанюк держит в руке, то на окружающих, как бы ища у них поддержки.
– Илья Ефремович, – отзывается один из летчиков – молодой парень с модной копной волос под фуражкой. – У нас сегодня Доброволье. Может, надо будет?.. И насчет пассажиров объявить бы…
– А где Степанеев? – спрашивает диспетчер.
– У Горлова сидит. Я схожу, поговорю.
– Давай, – соглашается диспетчер. – Скажи, что человек по телеграмме, на похороны. А я сейчас дам команду, чтобы объявили насчет Доброволья. – И обращается к насупленному Дробанюку – Подойдите минут через двадцать. Попытаемся как-то решить вопрос.
От фамилии «Степанеев» Дробанюка передергивает. Не хватало еще столкнуться с этим типом…
Дробанюк уходит в зал ожидания и тяжело опускается на скамейку. Вот же невезение! Почти всегда, когда у него затевается что-нибудь с женщинами, случается какая-нибудь неприятность. Вот и тогда еще, в школе, с этим Степанеевым… Конечно, вышло все не очень хорошо вроде. Но ведь он, Дробанюк, объяснил ему, что хотел пошутить. Степанеев же изобразил из себя этакого рыцаря-джентльмена. Ну и набросился…
А все из-за того, что Дробанюк подметил, как тот, втрескавшись в Оксанку из десятого «А», решил ей презентовать цветы. Причем, принес их ей домой – а жили они все втроем рядом – и, видимо, не осмелившись вручить лично, положил на веранде. Дескать, от тайного поклонника. Этакий романтический жест. Но как только рыцарь-джентльмен исчез, Дробанюк перемахнул через забор, из-за которого наблюдал сцену возложения цветов, и умыкнул их. А через несколько минут, когда появилась возвращающаяся из школы Оксанка, он тут как тут вырос перед ней и презентовал букет от своего имени. И все бы ничего, да только Степанеев тоже наблюдал, оказывается, из-за забора. Ему, видите ли, хотелось увидеть, как отреагирует на неизвестно откуда взявшийся букет Оксанка…
Да, не было печали! Только и не хватало сейчас для полного счастья Степанеева…
Дробанюк закрывает глаза и пытается переключить свои мысли на что-нибудь другое. И, как на зло, в памяти почему-то всплывает еще одна пакостная сцена – та, которая приключилась с ним в санатории. Тут же вырисовался его тогдашний попутчик по купе в поезде – до предела иссушенный мужичишка неопределенного возраста, которого он окрестил «сухариком». Ну, надо ж было встретить этого экземпляра из гербария!
Ехал тогда Дробанюк на юг с твердым намерением поразвлечься, отдохнуть от жены. Причем, из ее мощных объятий удалось тогда вырваться лишь с большим трудом. Спасибо, что вовремя дал дельный совет Ухлюпин. Конечно, не обошлось без его идиотских шуточек, но все ж… «Ну куда тебе, Котя, – сказал Ухлюпин, – с твоим убогим опытом семейной дипломатии справиться с Зинаидой Куприяновной? В лоб ее не возьмешь соединенными силами всех родов войск. Ты в обход старайся. Изобрази, например, какой-нибудь тяжелый приступ… Ну, что, например, у тебя может заболеть? – Он обошел Дробанюка, бесцеремонно хлопнул его по заднице. – У-у, какая броня! И без бальзамирования сохранился бы не хуже фараона. Не-е, у тебя ничего не может заболеть, вариант отпадает». – «Ну, почему же? – страдальчески возразил Дробанюк. – У меня, может, сердце иногда пошаливает…» – «То у тебя грудь твоя волосатая чешется после обильных возлияний! – отрубил Ухлюпин. – Ладно, будешь сердечно-сосудистым. Это сейчас модно».
На этой сердечно-сосудистой почве и выкрутился тогда Дробанюк. Правда, со скандалом. «Ты такой же больной, как я здоровая!»– кричала жена.
Морщась от ее крика, Дробанюк упрямо думал: «Вот возьму и совершу адюльтер! Назло совершу! Чтоб не была такой противной!..»
И когда там, на побережье, по кромке которого полз поезд, ужом извиваясь между горами и морем, Дробанюк увидел из купейного окна, как воркуют под пляжными навесами парочки, тесно прижавшись друг к дружке, сердце у него в счастливом предчувствии громко екнуло.
– Видишь? – кивком показал он на одну из парочек, со снисходительной многозначительностью подмигнув «сухарику». Рядом с этим вылинялым мужичком Дробанюк вдруг почувствовал себя неотразимым сердцеедом, суперменом по всем статьям.
– Что – видишь? – с простодушием идиота переспросил тот.
– Сердечные игры, – с ухмылкой объяснил ему Дробанюк.
– А-а, – без энтузиазма отреагировал тот.
«С тобой все ясно», – подумал Дробанюк. Но от скуки продолжал дразнить его.
– И жена не боится тебя отпускать одного на юг?
«Сухарик» озадаченно заморгал, и тогда он буквально добил его:
– Или ей уже и бояться нечего?.. Кстати, супруга не предлагала тебе жить на разных квартирах?
– Как? – совсем растерялся тот.
– Ну, к примеру, – снисходительно разъяснил Дробанюк, – звезда киноэкрана Клаудиа Кардинале живет с мужем на разных квартирах, чтоб не надоедать друг другу. У вас в сельсовете с жилплощадью как? Желающим не надоедать друг другу дают вне очереди?
Словом, поиздевался он тогда над своим плюгавеньким попутчиком. Но когда по приезде вышел на перрон и, окинув взглядом открывшуюся перед ним панораму южного курортного городка, прилепившегося на склонах гор, уверенным шагом направился туда, где из-за верхушек эвкалиптов выглядывали шпили старинного здания – там, как подсказали Дробанюку, и размещался санаторий «Зеленый», куда у него была путевка, вдруг увидел, что следом плетется «сухарик». Неужели ему тоже туда? Это неприятно задело самолюбие. Получается, что какой-то замухрышка, наверняка слесарь-сантехник, будет на равных с ним…
Настроение оказалось испорченным, и Дробанюк уныло поплелся по направлению к почему-то опостылевшему враз «Зеленому»… И вдруг у входа в санаторий он увидел изумительной красоты женщину в красном плаще. Она шла навстречу Дробанюку, стройная, по-лебединому грациозная, и ему казалось, что это салютует ему своими лучшими женщинами взморье, как бы в компенсацию за неприятность с «сухариком». «Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска», – мелькнуло у Дробанюка.
– Дражайшая! – храбро бросился он к ней. – Вы не подскажете, где санаторий «Зеленый»?
Дальше был большой флирт. Дробанюк тут же подбросил идею насчет поужинать в ресторане, выразившись при этом сверхгалантно, и Софи Лорен, в крайнем случае Барбара Брыльска, в ответ хохотнула:
– А если врачи вас на диету посадят?
– Да что они понимают в нашей жизни, эти врачи! – взвился Дробанюк.
С километр шел за ней Дробанюк, пытаясь договориться о встрече, а когда вернулся в санаторий, оформил документы в регистратуре и постучал в отведенную ему комнату, то дверь ему распахнул все тот же «сухарик».
– Ты? – даже плюнул с досады Дробанюк. Потом в упор спросил – Ты что сегодня вечером будешь делать?
«Сухарик» озадаченно заморгал, и Дробанюк понял, что ему надо все изложить без намеков.
– Если я вдруг сегодня вечером с подругой приду, ты растворишься? – сказал он. И не дожидаясь ответа, хлопнул «сухарика» по плечу – Вот и договорились… Ты пойдешь в библиотеку и почитаешь интересную книгу, верно? Я потом тебя сам найду…
