Текст книги "Голубая мечта (Юмористическая повесть в эпизодах)"
Автор книги: Анатолий Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Хмыкнув, председатель сельсовета с демонстративным безразличием пожимает плечами.
– Ну, дайте ему багор, если просит…
Лодка подъезжает к берегу, участковый выпрыгивает на песок, и Дробанюк следит за каждым его движением, стараясь не упустить удобную минуту для разговора. А Оберемченко в трусах семейного покроя – голубых, с розовыми цветочками, почти закрывающих колени, вызывая жалость своей худобой, решительно входит с багром в воду. Трусы сразу же окрашиваются в какой-то странный цвет, а розовые цветочки превращаются в подобие чернильных клякс. Тут глубоко, уже в метре от берега почти по грудь, и орудовать багром тяжело. Но Оберемченко, напрягаясь изо всех сил, отчего ключицы у него выпирают так, будто вот-вот вылезут совсем, упрямо продолжает шарить им, ощупывая дно метр за метром.
– Да передохни хоть! – не выдерживает председатель сельсовета, глядя на эту изнуряюще неравную борьбу человека со стихией.
Но Оберемченко даже не откликается. Напротив, он заходит как можно глубже, теперь грязно-бурая жижа ему по горло. В таком положении багор почти неуправляем, Оберемченко, пытаясь справиться с ним, время от времени захлебывается.
– Василий Кириллович! Ну ты хоть не торопись! – уговаривает его председатель сельсовета.
Сейчас внимание всех приковано к мужественному поединку Оберемченко с багром, и Дробанюк, используя момент, осторожно, дрожащей рукой трогает участкового за локоть.
– Что? – рассеянно спрашивает тот. Он не меньше других увлечен происходящим.
– Товарищ старший лейтенант, – доверительно, вполголоса обращается к нему Дробанюк. – Тут такое дело… Ну, несколько щекотливое, прошу понять…
Повернувшись к Дробанюку, участковый уставляется на него своими щелками.
– Я слушаю, слушаю…
– Понимаете, обстановка сложилась непростая, – как бы по секрету говорит Дробанюк. – Труп в речке, потом это загрязнение… Момент серьезный весьма… Кто бы, так сказать, мог подумать… А нам с супругой не очень хотелось встревать во все это, понимаете… Мы пока официально не зарегистрированы, понимаете. Вот и решили несколько изменить свои фамилии…
– А-а, – неопределенно отзывается участковый.
– А тут еще телевидение, – продолжает Дробанюк. – Совсем все серьезно… Мы с супругой, конечно, рады будем оказать посильную помощь… Засвидетельствуем, если что… А фамилии мы вам назвали вымышленные. Не примите это за гражданскую незрелость, прошу… Понимаете, не хотелось встревать…
– Понимаю, чего уж… – снова достаточно неопределенно реагирует участковый.
– Но поскольку дело получило государственный, можно сказать, оборот, – с еще большей доверительностью говорит Дробанюк, – то мы готовы… Запишите или запомните: я свидетель Иванов, по имени тоже Иван, а по отчеству Куприянович… А супруга пока что Петрова, Нина Александровна…
– Сидорова только и не хватало, – ухмыляется тот. Потом, ободряюще хлопает по плечу Дробанюка – Сложный момент, понимаю…
Участковый не успевает договорить – отвлекает Оберемченко. Выплевывая изо рта грязно-бурую жижу, тот с плеском выбирается на берег. Похож он сейчас на Кощея Бессмертного: весь с головы – успел-таки окунуться целиком – до пят грязно-бурый, волосы слиплись в причудливые космы, отдающие матовостью олифы, кляксы на трусах совсем расплылись.
– Есть веревка? – спрашивает он спасателей и, когда бросают ему моток, обвязывают вокруг пояса. – Держите за конец, – предлагает он участковому и Дробанюку.
– С ума сошел! – изумленно восклицает председатель сельсовета. – Ты что затеял, Василий Кириллович?
– Не волнуйтесь, сейчас вытащу! – с гордой уверенностью бросает тот.
– Что – обнаружил? – с надеждой спрашивает участковый.
– Конечно, обнаружил, – подтверждает Оберемченко. – Я же не в скафандре искал.
– Вот в скафандре черта с два и нашел бы! – отзывается задетый за живое крепыш.
Оберемченко снова погружается по грудь, какое-то время орудует багром, а затем с громким сипом, набрав в легкие воздуха, ныряет. Его долго нет, и встревоженный председатель сельсовета хватается за веревку. К нему тут же подключаются участковый и Дробанюк. Вместе они рывком вытаскивают Оберемченко. Тот показывается из воды распластанной грязной птицей, вытянутая рука его что-то держит. Не выпускает Оберемченко свою добычу и тогда, когда его поднимают, он выволакивает за собой что-то такое же уродливо-костлявое и опутанное речной травой, как он сам. Представительницы общественности над обрывом громко ахают.
– Утопшего нашли!
– Выловил-таки!
На труп стараются не смотреть, а участковый разворачивает свою планшетку, повернувшись к нему спиной. Дробанюк тут же подскакивает к нему.
– Товарищ лейтенант, не забудьте – свидетели Иванов Иван Куприянович и Петрова Нина Александровна, – заискивающе глядит он в щелки участковому, но что выражают те, понять невозможно, они надежно зажаты веками. – Это наш гражданский долг – засвидетельствовать прискорбный случай…
– Не засоряй мне мозги, – сердится тот. – Обойдусь и без вас. Вон сколько свидетелей! – кивком показывает он на обрыв.
– Я понимаю, понимаю, но – телевидение, если товарищи захотят вдруг… воспользоваться протоколом… Вы впишите наши фамилии вместо тех, пожалуйста, я очень вам буду благодарен, – умоляюще просит Дробанюк. Руки у него бьет крупной дрожью. – Я в газету заметку напишу о том, как вы мужественно выполняли свой служебный долг…
– Как ты мне надоел! – вздыхает участковый. – Да не трясись, как эпилептик! Противно смотреть, противно слушать!.. На вот, съешь! – скомкав протокол, сует он его Дробанюку. – Мне не тебя жаль, а твою девушку, заруби…
Разговор между ними происходит вполголоса, и Дробанюк остается благодарен участковому за то, что тот пожалел его.
– Ну, что будем делать? – раздумчиво произносит председатель сельсовета. – В морг надо, наверное, отправлять? Как решим, Крячко?.. Кстати, ты протокол думаешь составлять?.. Черт, мне еще ни разу не приходилось с таким случаем дело иметь…
– Да заполню на всякий случай, – отвечает участковый. – Василий Кириллович! – окликает он Оберемченко. – Какого он пола, не видно?
– Сам не можешь определить? – недружелюбно отвечает тот. Он все еще сидит рядом с трупом, безучастно глядя куда-то вдаль, поверх речки.
– Ну ты же там ближе, – оправдывается участковый.
– Все мы к чему-то ближе, – отвечает Оберемченко. – Вон Михаил Парфенович, например, ближе к телевидению…
– Ладно уж!.. – примирительно говорит председатель сельсовета. – Я пошутил насчет телевидения. Хотя, конечно, надо было бы пригласить, чтоб засняли.
– Успокаиваешь? – недоверчиво спрашивает Оберемченко.
– Пошутил, правда, – заверяет тот. – Но если еще раз повторится такое, обязательно приглашу, и тогда пеняй на себя. Правда, еще неизвестно, как обернется с этим… А вдруг он действительно отравился вашей бурдой?
– Чепуха! – возражает заметно воспрянувший Оберемченко. – Ему уже лет двести. Зацементировался весь. Аж стучит, – щелкает он по рядом торчащей ноге согнутым пальцем.
Председателя сельсовета от этого передергивает. Участковый же удивленно качает головой, не в состоянии понять, как может человек вот так, запросто, обращаться с трупом. Старикан бормочет что-то, и неясно, как он относится ко всему происходящему. Дробанюк же никак не может прийти в себя от услышанного. «Неужели председатель сельсовета действительно пошутил насчет телевидения? – напряженно размышляет он. – Или он водит за нос Оберемченко, пытаясь выиграть время? Тогда что означают слова насчет „пеняйте на себя“? Значит, простили Оберемченко на этот раз?.. Значит – простили», – окончательно убеждается Дробанюк и с радостно постукивающим сердцем, будто только что оно освободилось от тяжеленного груза и ему стало легче, он косится на обрыв, где в толпе представительниц местной общественности красуется Кармен, затем окидывает взглядом обстановку – теперь самое время сказать «Адью!»
А участковый по-прежнему никак не отважится повернуться к трупу. Куда-то в сторону старается смотреть и председатель сельсовета. Строгий нейтралитет сохраняют и спасатели в лодке. В этой ситуации вся надежда на Оберемченко.
– Ну хоть одним глазом, Василий Кириллович? – уговаривает его участковый.
– Ну что тебе? – все еще сопротивляется, хотя и не так твердо, тот.
– Да записать надо, мужчина или женщина…
– Ox! – вздыхает Оберемченко и нехотя поворачивается, чтобы посмотреть на труп. – Думаешь, приятно? – упрекает он. – И притом тут ни черта не разберешь, все водорослями опутано… – Оберемченко разгребает их, не поднимаясь, поскольку труп лежит ногами к нему. – Пусто вроде…
– Значит, женщина, – высказывает предположение председатель сельсовета.
– Значит, да, – соглашается участковый и что-то записывает.
И тут подает голос старикан.
– А ежели не женщина? Гражданин-то энтот или гражданка сохранялись где? В омуте. А тута, по моим верным сведениям, и пребывает этот агент международной реакции значится. И раки водятся тоже. Ежели что – они любого гражданина обгрызть способны.
– Ты что хочешь сказать, Кузьма? – поворачивается к нему председатель сельсовета.
– Я хочу выразить предложение, чтобы, значится, осмотреть как следовает утонутого. А то как бы ошибки не вышло.
– Перво-наперво надо выяснить, бугорки есть? – со смешком советует с лодки крепыш.
Оберемченко со скептическим выражением на лице поднимается и, развернув ногой липкие, грязные космы речной травы, опутавшие труп, неопределенно пожимает плечами.
– Ровно и тут.
– Вот комедия! – сплевывает в сердцах участковый. – Слышь, Василий Кириллович, ну-ка глянь, нету ли на руке татуировки? Может, это вообще какая темная личность?
– Ох, елки-палки, – недовольно вздыхает тот. Он наклоняется и с брезгливым выражением начинает расчищать от ила и грязи руку. Затем вдруг удивленно присвистывает.
– Есть татуировка? – спрашивает участковый.
– Тьху! – раздается в ответ.
– Что там, Василий Кириллович? – настораживается председатель сельсовета. Однако же повернуться пока не решается.
– Да не труп это вовсе! – разочарованно бросает тот. – Манекен это!
– Какой манекен? – ошарашенно спрашивает участковый.
– Обыкновенный! С магазинной витрины.
Председатель сельсовета нерешительно приближается к Оберемченко. За ним подходит и участковый.
– А я-то думаю, чего он каменный такой? – пристукивает по бывшему трупу Оберемченко. – А оно вон что!.. Тьху!
Над обрывом ему вторит общий вздох куда большего разочарования.
– Это ж надо – куклу выташшили!..
– Хорошо, коли так…
– Надурил Кузьма, супостат…
– Да-а, – с разочарованием закрывает свою планшетку участковый, будто его обманули. Затем, поворачиваясь туда-сюда, ищет свидетеля Иванова. Того внизу нет, не видно и на обрыве. Исчезла и его красотка. – Эй, народ! – спрашивает он у представительниц местной общественности. – Парочка тут была с нами, где она?
Бабы растерянно вертят головами: прозевали, слишком увлеклись событиями у омута.
– Ладно, – говорит участковый, – скатертью им дорожка. – Затем обращается к председателю сельсовета. – А насчет загрязнения – простим на первый раз, что ли? Помучился человек, да и помощь нам оказал существенную…
– В третий раз запущают, – напоминает старикан.
– Я вижу в первый, – осаживает его участковый грозным тоном.
– Да простим, конечно, – соглашается председатель сельсовета, – коль такое дело. Но если за полчаса – час не сойдет, то… – и он присвистывает от удивления, посмотрев на реку. – Уже чистая?
– Чистая, выходит, – уставляется своими щелочками на воду и участковый.
– А что я говорил! – радостно подпрыгивает Оберемченко. – Что говорил! Я ж знал, что это что-то не то!..
А старикан, отойдя в сторонку, обиженно бормочет:
– Дудки простим! Потому как в третий раз, а не впервой, уж я в точности знаю. Этак всю рыбу вытравят, ежели прощать начнем… – И грозится – А мы по незаконному компромиссу как шарахнем! От группы товарищей!.. Нам и свидетелев не надо…
ТРИБУНАЛ
робанюк сидит в пустой приемной управляющего трестом – рабочий день официально закончился час назад – и промакивает носовым платком обильный пот на затылке, хотя в помещении довольно прохладно. Дробанюку жарко от того, что там, за двойной дерматиновой дверью, в кабинете управляющего, решается его судьба. Причем, отрицательно, он это знает. Его нестойкая мысль ищет хоть какую-нибудь зацепку в оправдание, но везде скользит, будто с горки по льду. «Снимут, – сжимается от рокового предчувствия Дробанюк. – Как пить дать снимут. Настоящий трибунал…»
За двойной дерматиновой дверью действительно сидят трое. За большим, уставленным несколькими телефонами столом – Младенцев, управляющий, крупнотелый мужчина с волнистой седой гривой. По одну сторону от него, за приставным столиком, – его первый зам Куколяка, плюгавенький, с большой проплешиной. По другую пристроился кадровик Буценко, высокого роста, худощавый.
Управляющий хмурит свой лоб, затем выразительно вздыхает:
– М-да, доработался Дробанюк. До ручки…
– Дальше некуда, точно, – с готовностью соглашается Куколяка.
– Гм-м, – осторожно реагирует кадровик, стараясь смотреть в сторону.
– Это ж надо так развалить дело! – удручающе качает головой Младенцев. – Еще недавно управление было – что игрушка, а сейчас – форменный инвалид, со всех сторон костылями подпирать надо.
– Катастрофа, – в подтверждение кивает зам.
– Мг-ге, – снова расчетливо роняет кадровик.
Управляющий совсем мрачнеет, на какое-то время задумывается и вдруг гулко припечатывает на стол ладонь.
– Хватит покрывать бездельников! В три шеи его!..
Он устремляет разгневанный взгляд в сторону кадровика и решительно взмахивает рукой с вытянутым указательным пальцем, будто ставя точку в личном деле Дробанюка, которое лежит в папке на столе.
– На рядовую работу!.. Простым инженером!..
Горящие глаза, внезапно ужесточившиеся черты лица, характерное движение львиной копной благородной седины делают облик Младенцева волевым и грозным.
Буценко нерешительно берет в руки папку с личным делом и робко смотрит на управляющего.
– Я разве не ясно выразился? – набрасывается тот на него, и кадровик опасливо втягивает плечи, отчего его длинное туловище заостряется к голове, становясь похожим, на копье.
– К-куда конкретно? – наконец с усилием выговаривает он.
– Где у нас вакансии? – В голосе Младенцева сквозит нетерпение.
– Ну… в производственный надо человека, – мямлит Буценко. – И в планово-экономический…
– В производственный его!.. – с мстительными нотками произносит управляющий. – Именно в производственный! Пусть голубчик понюхает пороху, пусть попробует черного хлебушка, если руководить не в состоянии! Пусть повыветрится малость номенклатурная дурь из башки!
– Гм-м, – прокашливается зам, стараясь обратить на себя внимание. – Так ведь это…
– Что – это? – резко поворачивается к нему Младенцев.
– Ну, понимаете… – разводит руками Куколяка, пытаясь этим жестом как бы подготовить свое объяснение.
– Вы против? – с напором спрашивает управляющий. – Вы хотите, чтобы Дробанюк и дальше продолжал разваливать управление? Или, может, на повышение его, а? – язвительно устремляет он на зама свой горящий праведным гневом взгляд. – Пусть и трест в целом подрасшатает?..
Словно отбиваясь от такой перспективы, Куколяка возражающе взмахивает руками.
– А-а, – поучающе произносит Младенцев. – То-то же.
– Да я совсем про другое! – оправдывается зам. – Я, Геннадий Михайлович, насчет производственного… – Он долго мнется, затем осторожно намекает – Нежелательно в производственный…
– Это почему же? – выжидательно откидывается в кресле управляющий.
– Производственный – дело серьезное, – с обидой произносит Куколяка – дескать, разве непонятно?
– Вот пусть и попашет, – стоит на своем Младенцев. – Пусть на собственной шкуре почувствует, как оно легко и радостно, когда дают дурацкие распоряжения. То он их давал, а теперь ему будут. Так что пусть…
– Извините, – вдруг подскакивает зам, – но в производственном надо вкалывать! И вот этим ворочать надо! – стучит он себя пальцем по проплешине.
– Не справится – уволим, – уверенно заключает управляющий.
– Да пока уволим, он таких дров наломает – десять лет будем их раскидывать! – снова по-птичьи вспархивает Куколяка. – Дробанюк же как это… – И он стучит согнутым пальцем по столу, извлекая звук поглуше. – Куда угодно, только не в производственный, умоляю вас, Геннадий Михайлович…
– Ладно, пусть идет в планово-экономический, – соглашается тот. – Там тоже не мед.
И тут прорезывается голосок у кадровика – робкий и неуверенный, продирающийся сквозь частое покашливание.
– Кхе… Дробанюк, кажется, начинал в планово-экономическом, – перелистывает он личное дело. Затем осторожным кивком подтверждает – Точно. Всего с первого августа по первое сентября…
– Управляющий недоверчиво хмыкает:
– Месяц, что ли?
Буценко в ответ безутешно разводит руками: дескать, факт.
Зам, вскидывая свою маленькую плешивую голову, с напором, явно не соответствующим его тщедушности, бросает:
– Чего темнить, Буценко? Ты же прекрасно знаешь, почему всего месяц!.. А потому, Геннадий Михайлович, – поворачивается он к управляющему, – что уже тогда Дробанюк зарекомендовал себя как выдающийся дуб!
Управляющий осуждающе качает головой. Весь вид его говорит о том, что он потрясен и разочарован тем, что ему достались такие кадры. Младенцев возглавляет трест уже лет пять, но тем не менее считает, что недавно, и не упускает случая подчеркнуть, что все провалы и недостатки – из-за кадровых упущений его предшественников.
– Ладно, – нехотя соглашается он с тем, что на прежнее место Дробанюка ставить нельзя. – Давайте подберем ему что-нибудь другое. Но чтоб он там повкалывал! – строго подчеркивает управляющий. – Таких, как Дробанюк, учить надо! – И с пафосом добавляет – И переучивать тем самым!
– Геннадий Михайлович, – снова не выдерживает Куколяка, – давайте начистоту… Дробанюк для простой исполнительской работы не создан, если уж откровенно. Не создан! Ну, не умеет ни черта он делать, понимаете? А все мало-мальски теплые местечки прочно заняты – придурков и без Дробанюка хватает. А те, которые свободны, для него не подходят: там действительно вкалывать надо. И вкалывать не абы как, а с толком, профессионально, иначе не одно управление, а трест целиком по миру пойдет…
Управляющий картинно берется за голову и долго качает ею. Потом поворачивается к кадровику и пригвождает того строгим, испепеляющим взглядом.
– Как же так получается, что всякие балбесы проникают на руководящие посты, а? Как же мы с вами позволяем, чтобы остолопы занимали ключевые позиции и диктовали людям, что им делать, ни грамма не петря в этом сами?!
Младенцев делает измученно-протяжный вдох и такой же страдальческий выдох, показывая, как ему тяжело. Потом снова обращается к кадровику, и теперь его голос звучит настолько обличающе, будто в этом виноват лично тот.
– И почему же вы, как начальник отдела кадров, не ставите заслон этим тупарям? Почему не подаете свой голос протеста? Почему, наконец, не отражаете объективно их подлинные недостатки и достоинства?!
Буценко сначала бледнеет, затем его лицо покрывается пятнами. Он встает – длинная фигура едва не достигает потолка – и тонко, срываясь на фальцет, вскрикивает:
– Я, Геннадий Михайлович, – человек маленький!
Потом садится и, приподняв обеими руками папку с личным делом Дробанюка, шлепает ее на стол – не то чтобы решительно, но со значением.
– Что мне подсовывают – то я и фиксирую! Мне нарисуют, что Дробанюк – гений, я и подошью это в дело. А нарисуют, что пьет по утрам пепси-колу – подколю в бумаги и это. Мое дело – маленькое…
– Все мы маленькие люди, если касается ответственности. Все умеем в нужный момент остаться в стороне, – недовольно замечает управляющий. Вздохнув, он достает сигарету и закуривает. В кабинете повисает тяжелая взрывоопасная тишина.
– Кстати, а почитай-ка нам про жизненный путь Дробанюка, – вдруг говорит он, наткнувшись взглядом на папку с личным делом. – Интересно, за какие заслуги он попал в кресло начальника управления… Читай, читай, – приказывает он кадровику, с испуганной выжидательностью уставившемуся на него: всерьез ли? – С характеристикой познакомь, с анкетой…
Буценко прокашливается и тихо, сквозь неожиданную хрипотцу, начинает:
– Дробанюк, Константин Павлович, тысяча девятьсот сорок третьего года рождения… образование высшее, закончил заочно…
– Так и знал, что заочно, – замечает управляющий и кивает кадровику: продолжай, мол.
Тот, перелистывая личное дело, монотонно вычитывает оттуда данные об основных вехах жизненного пути Дробанюка. Внимательно слушая, Младенцев легким движением головы реагирует на те или иные подробности, словно находя в них подтверждение своим мыслям.
– К судебной ответственности не привлекался… За границей родственников не имеет… – продолжает кадровик. – В быту не…
– Все ясно – он ангел, – прерывает его управляющий. – Это ж надо какая розовая биография у человека! Дух захватывает… Не привлекался, не состоял, не был – сплошные «не»! Так почему бы и не поставить?! – Он с нажимом произносит последнее «не». – Во главе чего-нибудь, разумеется. Например, управления…
– Вот именно, – поддерживает Куколяка.
– А где, уважаемый, там «да»? – пальцем подзывает на папку управляющий.
Кадровик озадаченно моргает ресницами.
– В к-каком смысле, Геннадий Михайлович?
– В прямом, Буценко, в прямом. Тебе непонятно? Ну, что хорошего успел сделать за свои сорок лет Дробанюк Константин Павлович? Там это зафиксировано? Хотя бы велосипед какой-нибудь паршивый своей собственной конструкции он предложил?
Буценко с недоумением листает личное дело, и по выражению его лица можно понять, что он так и не понял, что от него требуется.
– Н-нету, Геннадий; Михайлович, ни про велосипед, ни про… – беспомощно разводит он руками.
– То-то и оно! – пугающе говорит управляющий, переводя свой обличающий взгляд на зама.
– Так ведь как принято?! – поспешно отбивается тот. – Прежде всего если у человека с анкетой в порядке…
– Вот, вот! – иронически подхватывает Младенцев. – Была бы анкета, а креслице найдется! – Затем заметно суровеет – До абсурда докатились! Лишь бы «не» и «ни» было в избытке! А надо, дорогой Дмитрий Калистратович, на первое место ставить деловые способности человека, а уж потом интересоваться, не охмурил ли ненароком какую-нибудь заезжую красавицу из Буэнос-Айреса…
– Да я что – против? – вспыхивает Куколяка, и его обширная проплешина окрашивается в розовый цвет. – Я говорю о том, что так сложилось на практике, что…
Управляющий опять не дает ему договорить.
– Сложилось? – гневно спрашивает он. – А позволь-ка поинтересоваться: кто в этом виноват?
– Ну откуда я знаю?! – сердится Куколяка, ерзая под обличающим взглядом Младенцева, направленным на него в упор.
– А кто же знает? – не дает ему спуску тот.
– Прошу, конечно, прощения, Геннадий Михайлович, но вы сами утверждали Дробанюка начальником управления! – подпрыгивает зам, как задиристый петушок.
– Отчасти верно, – спокойно реагирует на это управляющий. – Я ведь тогда был сравнительно новый человек в тресте… А кто мне документики подсовывал на этого Дробанюка? – обводит он поочередно требовательным взглядом зама и кадровика. – Не вы ли в том числе, голубчики? – И выпрямляется в кресле с оскорбленно независимым видом. – Так-то… – Помолчав, он произносит более примирительно – А теперь вот неизвестно, что делать с этим Дробанюком…
Младенцев задумчиво барабанит пальцами по столу. Насупившийся Куколяка сопит – видимо, обиделся. Кадровик озабоченно роется в папке.
– Так что будем делать с Дробанюком, спрашиваю? – вдруг резко, с металлом в голосе говорит управляющий, откидывая свою волнистую гриву. – Гнать в три шеи, несмотря на розовую биографию?
– Зачем же так? – кривится зам.
– А по вашим данным, кроме анкетных, его на ракетный выстрел к руководящей работе подпускать нельзя! – с убежденностью произносит Младенцев. – Рядовую работу ему тоже, оказывается, нельзя доверить. Значит, остается одно – выгнать его ко всем чертям… Что – негуманно, Дмитрий Калистратович? – атакует он зама, приняв его насупленность за активное несогласие.
– Нас могут не понять, Геннадий Михайлович, – глядя куда-то вниз, мимо стола, тихо роняет Куколяка. – Скажут: куда смотрели, когда назначали?..
– Да, елки-моталки, ситуация. Самое смешное, что так оно и будет… – вздыхает управляющий. – Послушай, Буценко, – обращается он к кадровику, – а нет у нас чего-нибудь свободного малость повыше? Должностишки какой-нибудь безобидной нету?
Тот морщит лоб, прикидывая, есть ли подходящая вакансия.
– В отдел снабжения разве? – вслух размышляет он. – Завсектором туда требуется.
– В отдел снабжения ни за что! – взвивается Куколяка. – Пока я курирую его, Дробанюка там ноги не будет! Не хватало еще снабжение дезорганизовать.
– Ну, тогда разве заместителем главного механика, – неуверенно предлагает кадровик.
На этот раз против управляющий.
– На этом месте мозги требуются, – объясняет он. – Не-е, это не для Дробанюка…
Они еще перебирают несколько возможных вариантов, но ни один не подходит, везде надо уметь работать.
– Эх, положеньице! – вздыхает Младенцев, подперев обеими руками щеки. – Куда ж девать этого Дробанюка? В ракету да на Луну его, директором кратеров, пусть их подсчитает, авось пригодится?.. – Потом поворачивается к заму – Слушай, Дмитрий Калистратович, а в рамках штатного расписания нельзя изобрести чего-нибудь?.. Чтоб не бей лежачего, как говорится?
– Не-е, – кивком головы решительно отвергает эту мысль тот. – По штату все под завязку, Геннадий Михайлович.
– Что же – оставлять его начальником управления? – с раздражением спрашивает управляющий. – Пусть и дальше продолжает свою разрушительную работу?
И тут снова подает свой робкий голосок кадровик.
– По штату, Геннадий Михайлович, у вас должен быть еще один заместитель…
– Какой еще заместитель? – удивляется управляющий. – Ах, да, по общим вопросам!
– Верно, должен быть, – со значением подтверждает Куколяка. – Хотя и обходились без него почти год.
– На что ты намекаешь? – хмурит брови управляющий.
– Да ни на что я не намекаю, – пожимает плечами тот, давая понять, что он сказал это без всякой задней мысли.
– Ты не крути, знаю я тебя, – разоблачительно смотрит на него Младенцев. – Ты пытаешься намекнуть на то, что Дробанюка можно было бы… – Он не договаривает, но хитрым прищуром глаз показывает, что все отлично понял.
– Я ничего не пытаюсь, – легко заводится Куколяка. – Но если уж начистоту, то на этом месте Дробанюк принес бы минимум вреда для производства!
– Э-э, куда хватил! – говорит управляющий, и по его примирительному тону ясно, что этого он уже не исключает. – Гм-м… Ну, допустим, поставим Дробанюка замом. А основания? Все-таки это повышение, и коллектив спросит: за какие заслуги? Что мы на это ответим? Чем обоснуем свою позицию?
– Так ведь анкета у человека какая! – горячась, вскакивает Куколяка. – Вы же сами говорили, что ангельская!
Младенцев кисло морщится.
– Опять эта анкета!..
– Ну, а если дело требует? – наступает тот.
– Анкета тоже должна что-то значить, – опять прорезывается голосок у кадровика.
– Вот так и идем на компромисс с собственной совестью! – театрально воздевает руки управляющий.
– Ничего, один раз в виде исключения можно, – продолжает гнуть свое Куколяка. – К тому же давайте внимательно проанализируем, как именно Дробанюк завалил работу управления. Это же по-своему незаурядно. Даже талантливо, я бы сказал…
Младенцев удивленно отшатывается и в этой напряженной позе внимательно следит за логикой зама.
– Завалить работу тоже можно по-разному! – подскочив, по-птичьи машет тот руками. – Одно дело, что у Дробанюка ничего не получалось в силу большой тупости и неспособности. Но ведь человек старался, хотя и невпопад, человек кипел, пусть даже как пустой чайник! Не всем дано быть выдающимися организаторами, Геннадий Михайлович, вы это лучше других знаете. Главное, что Дробанюк разваливал управление энергично и настойчиво!
– Насколько я тебя понял, Дробанюку надо немедленно похвальную грамоту выдать за эту настойчивость и энергию? – с нескрываемой иронией спрашивает управляющий.
– Не об этом же речь, Геннадий Михайлович, – взмахом руки решительно отвергает эту иронию Куколяка. – Речь о том, что мы можем с чистой совестью обосновать назначение Дробанюка тем, что он товарищ энергичный и старательный. Кто против этого возразит? А с учетом прекрасных анкетных данных и вообще…
– М-да, – раздумчиво произносит управляющий. – Смысл в этом есть… Действительно, человек копошился, предпринимал что-то там, барахтался…
– Пройдет за милую душу! – страстно убеждает Куколяка. – Вот увидите.
– Ладно, – соглашаясь, машет рукой Младенцев. – Зови Дробанюка, Буценко.
Кадровик резво бросается к двойной дерматиновой двери, но управляющий тут же нерешительным взмахом руки останавливает его.
– Погоди, лучше не надо…
– Ну, почему же?.. – всплескивает руками Куколяка.
– Да потому, – морщится тот. – Общие вопросы из конкретных состоят. Так что номер не пройдет. Тем более, что ими действительно заниматься надо.
– Генна-адий Михайлович! – укоризненно произносит зам. – Ну, разве ж мы не занимаемся?! Надо найти такое решение, чтобы все были довольны…
– И что ты предлагаешь? – недоверчиво спрашивает управляющий.
– Выход простой, – убежденно доказывает тот. – Занимались же мы в тресте этими вопросами раньше – и все было в ажуре, кажется.
– Это только кажется, – возражает Младенцев. – Не-е, – отрицательно покачивает он головой, – надо, чтобы ими занимался один человек Вопросы общие, а ответственность должна быть конкретной.
– Один никогда не потянет, – с жаром убеждает его Куколяка. – Ну, хорошо, – говорит он, – часть вопросов возьму я на себя, часть – Загорулькин.
– Ладно, зови.
Кадровик снова бросается к двери и вводит обильно вспотевшего и по-рачьи красного Дробанюка. Садись, – жестом показывает управляющий. Дробанюк сиротски пристраивается на кончик самого дальнего от управляющего стула.
– Ну, что скажешь нам, Константин Павлович? – пристально смотрит на него Младенцев.
Дробанюк, натужно сопя, промакивает шею носовым платком.
– Чего воды в рот набрал? – набрасывается на него Куколяка.
Тот шморгает носом и, собравшись с духом, обреченно говорит:
– Друг на Колыму приглашает, там кадров не хватает… Замом управляющего предложить могут…
– Ну а ты? – спрашивает Младенцев.
– А что я? – безотрадно опускает голову Дробанюк. – Сами ж знаете…
– Да, Константин Павлович, сложная перед тобой проблема, – говорит управляющий. – Колыма, конечно, место хорошее, но ты ж туда не поедешь, я знаю. Тебя ж с родным трестом не разлить водой, верно?.. Да мы тебя и не отпустим никуда, дорогой. В общем, так, товарищ Дробанюк, – переходит на торжественный тон Младенцев. – Решено рекомендовать тебя одним из моих заместителей. Должность, сам понимаешь, солидная и ответственная…
