Текст книги "Голубая мечта (Юмористическая повесть в эпизодах)"
Автор книги: Анатолий Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
От будоражащих его мыслей Дробанюк беспрерывно ерзает на сиденье, и рыжебровый папаша за рулем время от времени покачивает головой. Еще час тому Дробанюк посчитал бы этот жест проявлением какого-то чудачества – что поделаешь, если человек предпочитает разговаривать не с помощью языка, а других частей тела? – но сейчас все понятно и без слов. Не нравится рыжебровому эта поездка, стало быть. Что ж, не нравится – не садись за руль… А Зое на случай чего надо будет сказать, что в регистратуре оказался психически больной с манией, так сказать, милиции. В припадке он и стал орать всякую чушь…
На прощание рыжебровый папаша в ответ на Дробанюково «спасибо, сочтемся» со злостью выплевывает сигарету и бессловесно уезжает.
– Скатертью дорожка! – цедит сквозь зубы ему вслед Дробанюк. Главное сделано, печень трески, хоть и всего одна баночка, – в портфеле. Теперь бы Обыгалова на крючок да армянский коньячок впридачу.
В «Торговых услугах» диспетчер, миловидная девушка лет двадцати с прозрачно-звонким голоском, на вопрос Дробанюка о приметном человеке низенького роста с как бы несколько загнутым вверх носом, который доставляет на фургончике продукты населению, сообщает нараспев, что его пока нет, но скоро должен быть, надо подойти со двора к автомобильным боксам в подвале.
Дробанюк идет туда и, на расстоянии наблюдая за боксами, в которых возятся мастеровые люди, человек пять, ждет Обыгалова. И когда тот, наконец, подъезжает, он почти вприпрыжку устремляется к нему. Причем, успевает явно вовремя, потому что мастеровые люди, – очевидно, автослесари, уже вербуют Обыгалова, предлагая составить им компанию.
– Войдешь в долю, Крючок?
Тот, озираясь на Дробанюка, с явным, как Дробанюку кажется, сожалением крутит своим вздернутым носом.
– Не-е, сегодня иду в гости.
– Тогда хоть рубильник свой припудри, – советуют ему с дружным хохотом.
И только теперь Дробанюк замечает, что нос у Обыгалова иссиня-рубиновый. Значит, пьет. А пьет – значит есть за что. Да это и понятно: на дефиците сидит человек, навар обеспечен.
По пути домой Дробанюк забегает за армянским коньяком.
– Вообще-то у меня такого пойла всегда полный бар 6 серванте, – объясняет он Обыгалову. – А тут, как на грех, в прошлое воскресенье подчистую вымели… Сам понимаешь – начальник главка в трест к нам приезжал из столицы, пришлось пригласить. Да и он сам заартачился, когда в ресторан тянули. Нет, говорит, только к Дробанюку. Он у меня в резерве на выдвижение, пусть угощает. А мне что – жалко для хорошего человека?
Дома дверь гостю открывает Ида Яновна. Она уже при полном параде: в бархатном, облегающем ее мощные формы, платье, с прической очень сложной архитектуры – такие можно видеть на фотографиях японских гейш.
Ида Яновна расплывается перед гостем в ослепительной, широкозубой улыбке, но Дробанюк наметанным глазом замечает, как ужесточается при этом взгляд жены. Значит, не приглянулся гость. Да и чем он, собственно, может очаровать? Пиджаком из искусственной кожи, невыразительного цвета галстуком под придуманным каким-то остряком названием «Долой с шеи ярмо цивилизации!», рубашкой в тюремную мелкую клетку да вздувшимися на коленках брюками с блеском от долготрения?! Или, может, это, так сказать, маскхалатность умышленная? Мол, мы – сама скромность, ножки по одежке протягиваем!
– Проходите, будем очень рады, – расстилается тем не менее перед гостем Ида Яновна. И хорошо, что туго знает свое домохозяйское дело. – Муж о вас так много хорошего рассказывал. Говорит, не было лучше в школе товарища…
«По несчастью», – про себя добавляет Дробанюк.
– Да? – польщенно крякает Обыгалов. – Это я мог… Это мне было раз плюнуть.
«Как дважды два мог», – усмехается Дробанюк.
Улучив минуту, когда гость остается в зале у накрытого уже стола, Ида Яновна зловеще свистящим шепотом спрашивает мужа:
– Кого ты привел?!
– Будь Спок, Идуня, – обороняется тот. – Это декорация. Ты лучше поинтересуйся, сколько у него сберкнижек. Да он подпольный миллионер, как пить дать.
– Пока что пить давать надо забулдыге, – чеканит та.
После рюмки армянского коньяку Дробанюк жадно набрасывается на закуску, а Ида Яновна сразу же отрезает от ароматного гуся увесистую ножку и кладет на тарелку гостю. Но Обыгалов сидит не прикасаясь ни к салатам, ни к ножке.
– Виктор Петрович! – удивленно уставляется на него Дробанюк. – Ты почему не вкушаешь?
– Пробуйте гуся, должен быть вкусный, – с напряженной любезностью добавляет Ида Яновна, пораженная этой невоспитанностью.
– Мгэ-гэ! – несколько смущенно прокашливается Обыгалов. – Я – это… после первой… мгэ-э… не закусываю.
– А-а! – с радостной облегченностью восклицает Дробанюк. – Так это поправимо! Идуня, ну-ка замени нам эти интеллигентские микрососуды. Дай нам, как старым школьным корешам, по истинно народному наперстку… Да, да, эти самые, – одобрительно говорит он, когда жена приносит с кухни стограммовые стопки.
Не успевает Обыгалов опрокинуть одну стопку, как Дробанюк тут же наливает ему вторую. Лишь после этого гость начинает кое-как ковыряться вилкой в закусках, а гусиную ножку, понюхав, кладет на тарелку, даже не попробовав. Зато на глазах веселеет, и когда Дробанюк в своем очередном тосте снова напоминает о старой школьной дружбе, Обыгалов вдруг нетерпеливо стучит по столу, не давая договорить.
– Врешь! – говорит он и с вызовом уставляется на Дробанюка.
– Как врешь? – ошарашенно моргает тот.
– А я вот тебя не помню!
– То есть как? – никак не может прийти в себя Дробанюк. – Я ж тебе сколько по математике подсказывал…
– Опять врешь! – обличительно прицеливается вилкой на него Обыгалов. – У меня с математикой завсегда все было в порядке…
– Постой, а Викентий Матвеевич!.. – приподнимается в возмущении Дробанюк. – Ты ж никак не мог выучить, сколько будет дважды два, вспомни!..
Обыгалов презрительно кривится.
– А че Викентий Матвеевич? Ну, делал для него обслугу. По адресу. Дважды два, толкую ему, у нас, в обслуге, одиннадцать, усек? А иногда и поболе. Потому как наценка! Согласился – как миленький… А вот тебя я не помню, – снова тычет он вилкой в Дробанюка. – Могу клятву дать.
– Ну что ты, Котя, упрямствуешь? – вмешивается в спор Ида Яновна. – Может, человек действительно не помнит? Главное, что вы оба помните Викентия Матвеевича. Значит, надо по-новому дружить и встречаться..
– Во, во! – с одобрением воспринимает это Обыгалов. – Дама – в точку. Все хотят со мной дружить, заводят связи.
«Скотина»! – багровеет Дробанюк от этой беспардонности.
– Всем я, Обыгалов, нужен, – продолжает тот, тыча на этот раз вилкой на себя. – Потому как обслуга! Сделай то, сделай это. Сделай срочно зеленый горошек! А если завоза нету? Сделай из собственного резерва, потому что у Крючка завсегда завоз. Сделаю, кому нада!
– Вот именно, – с кислым энтузиазмом поддерживает Ида Яновна.
– Конечно, конечно, – вынужден согласиться и Дробанюк. Хотя внутри у него все полыхает.
– А жлобов не уважаю! Не уважаю! – пристукивает вилкой по столу для пущей убедительности Обыгалов. – Если хорошая обслуга, то и дважды два должно быть как положено, верно? Вот такая сейчас математика!
– Это уже как положено, обязательно, – поспешно заверяет его Ида Яновна. – Мы, например, никого никогда не обижали. И вас, Виктор Петрович, не обидим.
– А я и не позволю себя обижать! – с вызовом стучит вилкой тот. – Я сам кого хошь обижу, если нада! А ежли…
– Так и должно быть, – перебивает его Дробанюк, до которого наконец дошло, что гость слишком захмелел и вряд ли дает себе отчет о собственных словах. – Лучше выпьем еще!..
– Котя-я! – пытается удержать его Ида Яновна.
– Нет, нет, мы еще по граммулечке!.. – настаивающе произносит Дробанюк и наливает Обыгалову полную стопку, себе – на донышке. – Мы должны как следует отметить встречу…
Через несколько минут гость выходит в туалет, и Ида Яновна, не скрывая недовольства, упрекает мужа.
– Кого ты привел?
– Не волнуйся, это та еще птица. Наводит тень – разве не видишь? Ты слышала, как он насчет дважды два? То-то же…
– Ой, что-то не верится, что он большой человек. Как бы не наоборот.
– А я тебе сразу сказал: простой большой человек. То есть большой маленький… Тут свои нюансы. Вот сейчас я про балычок и икорку намекну и посмотрим… Только еще стопку ему подсуну, и он окончательно расколется…
Появившегося Обыгалова Дробанюк встречает радостным возгласом.
– К столу! Разве мы не мужчины, верно? Разве мы не школьные корешки?
– Э-э, – загораживается рукой от стола Обыгалов. – Мера! На сегодня влил!
– Как – ты отказываешься? За дружбу? – делает безмерно удивленное лицо Дробанюк.
– Норма! – поднимает ввepx палец тот. – Пора на отстой…
Как ни уговаривает его Дробанюк, Обыгалов отказывается. И тогда не выдерживает Ида Яновна.
– Да что ты пристал, как с ножом к горлу?! Видишь – человеку пора домой. Лучше проводи его…
– Дама – в точку, – замечает Обыгалов. – Я пойду…
Охая и ахая, Дробанюк идет за гостем в прихожую и уже там – отступать дальше некуда – решается намекнуть насчет балыка и икорки.
– А может, на посошок? И загрызнем. Конечно, насчет балыка или там икорки у нас на этот раз пробел… Это товар по твоей части…
– О! – поворачивается к нему Обыгалов. – Хорошо, что напомнил…
Сердце у Дробанюка замирает в радостном предчувствии.
– Ты, кажись, насчет какого-то большого начальника говорил… Ну, который в гостях у тебя был?..
– A-а, да! – утвердительно кивает Дробанюк. – Начальник главка. Фигура! Большой человек.
– Во, во! – подхватывает Обыгалов. – А я – маленький.
– Ну уж! – подобострастно хмыкает Дробанюк.
– А могу стать большим. Ежли ты поможешь.
– Я-а? – удивляется Дробанюк.
– Пусть твой начальник замолвит словечко где нада, чтоб мне на развоз отпускали продукт повышенного спроса. Ну, балык, икорку…
– A-а… А что, тебе н-не дают их? – заикаясь, выговаривает Дробанюк, с ужасом воспринимая смысл просьбы.
– Если б давали!.. – обиженно цедит Обыгалов, грозя кулаками кому-то невидимому. – Так пусть твой начальник похлопочет, ладно! А я уж тебе завсегда сделаю, ежли надо будет.
Он протягивает на прощание свою детскую ручонку. Дробанюк механически жмет ее и долго еще смотрит в дверь, за которой тот скрылся. Когда же он поворачивается, перед ним, грозно подперев руки в боки, вырастает Ида Яновна.
– Ну, что скажешь? – уничтожающим тоном спрашивает она. И дает мужу звонкую пощечину. – Вот тебе за большого человека. Вот тебе за маленького, – бьет она по другой щеке. – Вот тебе за обоих сразу!..
Гневное выражение на ее лице сменяется гримасой страдания, и Ида Яновна, всхлипнув, уходит в спальню.
Безропотно снесший все это, Дробанюк еще долго стоит в каком-то оцепенении. Потом идет в зал, садится за стол и, залпом опрокинув полстакана коньяку, свирепо вгрызается в гусиную ножку, которую взял с тарелки Обыгалова. «Хорошо, что хоть гусь целый остался, – думает он, со злостью пережевывая мясо. – Да и я тоже хорош гусь… Это же надо – какого-то алкаша за стоящую птицу принял!..»
ДЕСАНТ
робанюк на ощупь находит на тумбочке у изголовья часы и дергает за шнурок торшера. Половина четвертого, кошмар! Никогда еще он в такое петушиное время не просыпался по доброй воле, а теперь вот – пожалуйста. Да, собственно, какая тут добрая воля? Довели до бессонницы, а может быть, и до инфаркта…
При мысли об инфаркте у Дробанюка внутри все обрывается, и он, плотно приложив к сердцу ладонь, чутко прислушивается, не дает ли оно сбой. Но сердце стучит довольно равномерно, и тогда Дробанюк, не веря этому, нащупывает на руке пульс и сверяет толчки в вене с бегом секундной стрелки на часах. На первый раз выходит шестьдесят пять – подозрительно мало, и он считает снова и снова, с некоторым разочарованием убеждаясь, что обмана тут нет. И тогда Дробанюк приходит к выводу, что не помешало бы измерить давление – может, в нем вся загвоздка? Иначе откуда бессонница, если сердце тарахтит вроде бы ритмично, да и пульс никуда не торопится?
А вообще-то, что он, Дробанюк, знает об этом самом инфаркте? Какие тут должны быть симптомы? Ну, слышал – того подкосило, этого, а так ни разу не интересовался, что это за штука, какие у инфаркта симптомы? Одно ясно – инфаркты зарабатывают на крутых виражах жизни, на опасных поворотах судьбы. Вот как у него сейчас, когда это сволочь, Бязь, пацан, сопляк, без году неделя в управляющих, добился таки, чтобы убрать его, Дробанюка, настоял перед комбинатом. Заартачился: или я, или этот бездельник!.. Да еще язвенник-трезвенник Поликарпов вовремя в тресте креслице занял, кругломордая выскочка! Вот и пошли в атаку тандемом, как бульдоги! Не нужен им, видите ли, зам без портфеля и без понятия! Им надо срочно, сию секунду, работу по общим вопросам на должный уровень поднять, а Дробанюк, сякой-такой, костью в горле, не пущает! Место ключевое зря занимает!..
«Да, – вздыхает Дробанюк, – вираж случился еще тот, занесло на повороте капитально. Тут не то что инфаркт схватишь, инсульт впридачу получишь! И нечего успокаиваться, что внутри что-то еще трепыхается. Может, оно трепыхается по инерции, а не сегодня-завтра тормознет навсегда… Не случайно же сон пропал. В общем, надо будет, – размышляет Дробанюк, – обязательно заглянуть к Ярозубову, проконсультироваться. А то как бы чего не вышло…»
Дробанюк выключает торшер и пытается заснуть. В голову лезут мрачные мысли. Что с ним будет теперь? Как все сложится?.. Конечно, в тресте ему уже не удержаться, это ясно. Бязь прямо сказал, что они вряд ли сработаются вообще. Ишь, какие словечки употребил: вряд ли вообще! Намек прозрачный… А потому, оказывается, не сработаются, что Дробанюк, видите ли, по его мнению, не умеет и не хочет работать, поскольку исключительно личных дел мастер. Это ж надо – личных дел мастер!.. Остряк нашелся!..
Заснуть Дробанюку не удается, он беспрерывно ворочается, не в состоянии долго лежать в каком-то одном положении. Была бы рядом жена, не терпящая, чтобы ей мешали спать, она бы давно вытолкала его с кровати. Но Ида Яновна далеко, она уехала на неделю в Харьков к родственникам, и Дробанюк в спальне сам. И если вчера еще это было бы для него даже приятным, то сегодня отсутствие жены лишь усиливает чувство одиночества и обреченности. Не легче, однако, будет, когда она вернется. Ведь вернется-то она уже не Идой Яновной, а Зинаидой Куприяновной, поскольку придется протягивать ножки по одежке. Муженек-то больше не зам управляющего, он вообще теперь никто, и неизвестно, что его ждет. Может, он завтра сляжет насовсем…
Дробанюку становится жаль себя, к горлу подкатывает, перехватив дыхание, комок. Дробанюк в страхе подхватывается с кровати и бросается к балкону. Предрассветный воздух обдает лицо влажной прохладной свежестью: на улице сеет мелкий, едва различимый дождь. Дробанюк долго стоит на балконе, словно оцепенев, пока не покрывается гусиной кожей. Он оставляет балкон открытым, и вскоре оттуда доносится, как дождь, усиливаясь, затевает барабанную дробь. От этого на душе становится вконец муторно. Дробанюку кажется, что он вот-вот потеряет сознание. Он хватается за телефон, чтобы позвонить Ярозубову, и лишь в последний момент до него доходит, что еще ночь, что Яро-зубов наверняка пошлет его ко всем чертям и будет прав.
Дробанюк снова включает торшер – надо поискать валидол. Жена частенько потребляет разные лекарства, так что валидол должен быть. Ида Яновна обожает лечиться.
Уже насморк заставляет ее развивать поразительную энергию в поисках дефицитных таблеток, настоек, трав. Достается в такие моменты и Дробанюку, жена заставляет его тоже повсюду рыскать за лекарствами. Одно утешение, что до больницы дело не доходит, иначе бы пришлось каждый день еще и носить ей передачи.
Валидол, конечно, тут как тут, – на тумбочке у изголовья, и Дробанюк глотает сразу две таблетки, не подозревая о том, что их надо класть под язык. Через несколько минут Дробанюку становится легче, и он забывается в каком-то подобии сна, продолжающего терзать его всякими кошмарами. Поднимается он поздно, с тяжелой головой, усталый. Через балконную дверь по-прежнему доносится шум дождя, за окнами серо, и это производит гнетущее впечатление. Дробанюк какое-то время сидит на кровати, свесив босые ноги, и думает над тем, что ему делать. Сегодня воскресенье, и чем заняться нашлось бы, если бы не вчерашний вызов к начальнику комбината. Нашли, когда человеку кровь пустить – под выходной…
Упоминание о крови снова заставляет Дробанюка вернуться к мыслям о Ярозубове. Надо, конечно, показаться этому эскулапу во избежание худшего. Пусть пропишет каких-нибудь таблеток, чтоб успокоиться на первое время. Впрочем, вдруг озаряется внезапно пришедшей идеей Дробанюк, пусть лучше полечит, мил-друг, эдак с недельку-вторую, а то и месяц. Приказа-то на освобождение от занимаемой должности нет еще, пока только устно изволили сообщить в личной беседе. А звучащих слов к делу не подошьешь, их сначала надо воплотить графически. Вот и пусть теперь попробуют нарисовать их, если человек на бюллетене и, может, с инфарктом лежит, а то и с инсультом. Пусть узнают, до чего довели человека! А там, может, что и изменится. Время – оно не только лечит, но и сглаживает острые углы.
Быстренько собравшись, Дробанюк выбегает на улицу, решив нагрянуть к Ярозубову без звонка. Появиться без предупреждения будет предпочтительнее, а то у этого старого холостяка найдется некстати какая-нибудь уважительная причина. Вдруг, например, у него на домашнем приеме замужняя дамочка? Этот эскулап такое практикует с охотой.
По пути к Ярозубову Дробанюк покупает в гастрономе бутылку коньяку и двести граммов сыра. Потом ловит такси и через десять минут уже нажимает кнопку у дверей квартиры, в которой проживает холостой эскулап. Тень, пробежавшая в смотровом глазке, дает знать, что внутри кто-то есть.
И вот, наконец, после лязга нескольких замков из-за двери лаконично спрашивают:
– Кто?
– Это я, Леша, – отвечает Дробанюк.
Дверь слегка приоткрывается, и в образовавшуюся щель высовывается лысая голова Ярозубова.
– Точно Дробанюк, – соглашается тот и распахивает дверь. Впустив Дробанюка, он снова долго лязгает замками, что-то закручивая и защелкивая.
– Ну и конспирация! – удивляется Дробанюк. – Чего это ты?..
– Не твоего ума дело, – беззлобно огрызается тот. – А вот ты чего? Какого дьявола спозаранку в воскресенье со своим поганым коньяком притопал?
– От нечего делать, конечно, – насмешливо отвечает Дробанюк. Его забавляет колоритный вид Ярозубова, смахивающего в своем бархатном красном халате, из-под которого неприятно волосатыми жердочками торчат худые ноги, на промотавшегося барина из исторического кинофильма. Правда, обширная лысина несколько смягчает этот вид, придавая лицу что-то загадочно профессорское.
Ярозубов измеряет Дробанюка своими круглыми, с темными большими зрачками пристальными глазами гипнотизера.
– Что-то ты, Котенька, бледный вид имеешь сегодня. Даже не верится…
– Не доведут разве?.. – вздыхает Дробанюк и безотрадно машет рукой. – На грани инфаркта практически.
Они с Ярозубовым давние приятели, так что разговаривают обычно не церемонясь, по-свойски.
– Ого! – отзывается на это Ярозубов. – Вот как, оказывается, – на грани… Но, думается, все же ты, Котенька, на этой грани пока что теоретически.
– Язвишь?
– Ну почему же? – Ярозубов говорит вальяжно, каждое удачное с его точки зрения слово или предложение как бы смакует. – Просто ты и инфаркт – вещи несовместимые, прости за столь откровенный диагноз.
– Ну тебя!.. – отмахивается Дробанюк. – Лучше давай по пять капель.
– А тебе известно, кто с утра начинает пить? В основном дегенераты.
– А если мне хочется волком выть? – оправдывается Дробанюк.
– Тогда уж лучше выпить, чем слушать, как ты подражаешь санитарам леса, – соглашается Ярозубов.
Они усаживаются в кухне. Открыв принесенный Дробанюком коньяк, Ярозубов брезгливо принюхивается к нему.
– Что это? – кривясь, спрашивает он.
– Что продают, – грубовато отвечает Дробанюк, понимая, к чему клонит тот.
– Я понимаю, Котенька, тебя тянет на оригинальные поступки сейчас, – говорит Ярозубов. – Но зачем же ты решил отравить меня, своего старого приятеля, у которого настоящая жизнь, по существу, только началась? – И опрокидывает бутылку в мойку. Коньяк, выливаясь, булькает, и это повергает Дробанюка в шок. А Ярозубов с терпеливостью уверенного в себе человека, свершив это поистине злодейское, с точки зрения Дробанюка, дело, опускает пустую бутылку в мусорное ведро, затем открывает холодильник и достает оттуда темную пузатую бутылку – со впечатляющей иностранной наклейкой.
– «Наполеончиком» не побрезгуешь? – насмешливо спрашивает Ярозубов.
– Ну, ты даешь! – качает головой Дробанюк, осматривая бутылку.
– Вынужден! – с безысходностью разводит руками тот. – Как минимум два-три пузыречка в неделю преподносят. Настоящее французское нашествие. Деваться некуда. И девать тоже…
– Не туда оно наступает, это нашествие, – хмыкает Дробанюк. – Я бы нашел, куда девать.
– Ну, все бы не вылакал даже ты, допустим…
– А я бы в магазин обратно. От такого напитка, я думаю, никто бы не отказался.
– И я сдаю, дорогой мой, – вздыхает Ярозубов. – Да только вечно же этим заниматься не будешь?.. Только снесу с десяток вот таких пузырьков, как преподносят снова. Этакий круговорот коньяка в природе.
– Завоз, видимо, большой был этих «Наполеонов», – высказывает предположение Дробанюк.
– Если бы, – манерно жалуется тот. – Я ради любопытства некоторые бутылки пометил. И что ж ты думаешь? Они вернулись ко мне снова. Поэтому…
Ему не дает договорить телефонный звонок. Ярозубов берет трубку, благо телефон стоит тут же, в кухне, – очевидно, спаренный.
– Але, кто звонит? – отзывается Ярозубов. – A-а, это ты, белочка. Я весь внимание… Есть ли кто у меня? Да вот сидит напротив некто Котенька, старый друг, который лучше новых двух, он сегодня страдает тягой к самовыражению довольно странным способом, ему хочется выть непременно волком, как будто больше ничего нет более благозвучного в окружающей среде… Ты, белочка, можешь смело говорить. Кто там просится на прием к лучшему экстрасенсу нашего полушария? Кому надо срочно поставить диагноз?
Ярозубов одновременно показывает жестом, чтобы Дробанюк наливал, и, цокнувшись, пьет свою рюмку, не прекращая разговора по телефону. Дробанюк понимает, что Ярозубов рисуется перед ним, что ему очень хочется похвастаться успехами в своей хиромантии, которой он занялся не так давно.
– Ну-ка повтори, пожалуйста, его фамилию, – продолжает Ярозубов беседу по телефону с «белочкой». – Бурдыло, притом Алексей Афанасьевич? Фамилия ничего, бывают хуже. А чем еще примечателен сей Алексей Афанасьевич, который Бурдыло? Откуда он?.. Из отделения учетиздат? Это что еще за диковина конца двадцатого века?.. Ну что там учитывают – жареные гвозди, количество незабитых голов во всех лигах нашего футбола или продолжительность насморка у граждан мужского пола? А издают что – правила хорошего тона при плохой игре? Или полезные советы тем, кому весной не спится?.. Как не в курсе? Извини, белочка, но ты-то вроде не первый год замужем, как говорится, и тем не менее опрометчиво клюешь на замысловатые аббревиатуры. Учетиздат, понимаете! Да всяких учетиздатов сейчас развелось, как микробов. Зайдешь в такую контору – и двадцать пять рублей хочется предложить безвозмездно на занавески. А ты говоришь – редакция, нужные люди… И сам Бурдыло, небось, пятое колесо в этой подозрительной фирме?.. Ах, заместитель! По фамилии чувствуется, что заместитель, и, должно быть, далеко не первый. Если только им зам вообще положен. Нет, белочка, такие клиенты лучшему экстрасенсу нашего полушария Ярозубову не нужны. Пусть лечится себе на здоровье обычными методами… Мое биополе не для клиентов с сомнительным настоящим. И попрошу тебя впредь быть осмотрительнее в отборе кандидатур. Экстрасенс Ярозубов всем нужен, но это еще не значит, что экстрасенсу Ярозубову нужны все. Только самые достойные! Только с нужными симптомами, полезным пульсом, хорошим материальным давлением, ясно!
Ярозубов снова показывает кивком на бутылку: лей, мол. Дробанюк наполняет рюмки, подает ему и, одним глотком выпив свою, наливает себе снова. А Ярозубов все философствует по телефону со своей «белочкой» время от времени бросая на Дробанюка полные победной гордости взгляды. Да, задрал носик, Леша-Лешенька, вчера еще скромненький-прескромненький рентгенолог с кошмарно маленькой ставкой. А как занялся своей хиромантией, или, как там это дело называется, – так и стал всходить, как на дрожжах. И заморский коньяк стоимостью в несколько червонцев ему уже надоел, и в халат барский кровавый облачился, и клиентами перебирает. Следовательно, или уже поднагреб, или авансом хочется ему порисоваться.
– И какие на сегодня у тебя еще имеются кандидатуры, белочка? – закусывая коньяк сыром, с набитым ртом позволяет себе беседовать с какой-то ручной «белочкой» Ярозубов. – Фамилия Семикопытный, говоришь?.. Достойный клиент во всех отношениях?.. Момент, белочка, – тянется Ярозубов к радиодинамику, тихонько наигрывающему на стене над головой у него, – тут по радио замечательную песню Алла Борисовна исполняет. «Миллион, миллион, миллион алых роз…» – тебе нравится?.. Хорошая песня. Особенно текст. Представляешь – целый миллион роз? Меньше было бы – и песня не та была бы… Весь цимус в том, что именно миллион. Дух захватывает при мысли о том, что этот миллион продать можно было бы… Что значит утопия? Продают же люди. По рублику за алую розу. И живут себе на эту скромную выручку… Так вот, белочка, если этот Семикопытный способен продать свой домик и выручку потратить на любимую женщину, то я готов хоть сейчас выключить радио и повоздействовать на него своим могучим биополем… Ну, зачем же так прямолинейно воспринимать текст замечательной песенки? Собственное здоровье, вполне возможно, куда дороже любимой женщины. Сама должна понимать, как женщина и медсестра… Ну, так какие показания у этого Семикопытного, чтобы получать сеансы сенсорно-флюидного воздействия на его паршивый организм?.. Директор базы стройхозтоваров? Фьюи-и! Вот так птица!.. Да не в том смысле, что низкого полета, как раз наоборот. Это пернатое из таких заоблачных высот, что дух захватывает. Этот орел способен не один миллион роз швырнуть к ногам, если понадобится… Иду на прием, белочка, мое биополе полностью к услугам клиента Семикопытного. Но ты, пожалуйста, популярно растолкуй этому орлу с базы, что мое биополе требует весьма дефицитных удобрений, иначе урожай будет не очень весомым. Тем более, как мне подсказывает интуиция, диагноз у клиента Семикопытного весьма настораживающий. С такими показаниями его подлечить мог только один человек по фамилии Тони Агпаоа. Это знаменитый филиппинский хилер, мой друг, с которым я встречался на всемирном семинаре по использованию биополей в повседневной терапии. Я бы мог, конечно, клиенту Семикопытному составить протекцию, но для этого надо было бы ехать на Филиппины, а это утомительно. К тому же Тони Агпаоа два года как умер. Одно утешение, что я еще жив-здоров. Словом, объясни гражданину все как надо. А от меня тебе, белочка, тоже много роз. Целый букет. И еще кое-что, конечно… Потом скажу, а то тут восседает чем-то встревоженный Котя Дробанюк… Пока.
Ярозубов кладет, наконец, телефонную трубку и ожидающе смотрит на Дробанюка – что скажет тот?
– Эту стерву я знаю, – мрачно бросает тот.
– Кого – белочку? – удивленно спрашивает Ярозубов.
– Да какую там белочку! Семикопытного!.. Потрепал он однажды мне нервы только так!.. Бывший зэк, как пить дать. Стриженный тогда был под бобрик.
– Значит, стоит еще раз подстричь эту стерву? – улыбается Ярозубов.
– Обязательно! – И Дробанюк переворачивает бутылку, показывая, что коньяка там больше нет.
– В холодильник дотянешься? – кивком показывает Ярозубов. – И закусить, наверное, что-нибудь вытащи.
Не вставая с табуретки, Дробанюк открывает дверцу холодильника. Тот забит до предела всякой снедью: копченой колбасой, балыком, какими-то консервами. Рядом с начатой бутылкой того же «Наполеона» стоит поллитровая баночка с красной икрой.
– Тяжело холостому-неженатому, – бормочет Дробанюк. В другой раз он бы охнул при виде всего этого, но сейчас ему не до повышенных эмоций. – Горяченького никто не сварит ему…
– А мы привыкши, – с елейной улыбкой произносит Ярозубов, отвечая этим на подковырку. Затем жестом подбадривает Дробанюка. – Тащи побольше на стол, загрызать будем…
Дробанюк выкладывает на стол и балык, и икру, и консервы – все, что попадается под руки, и они с Ярозубовым по-варварски отламывают пальцами, откусывают зубами, зачерпывают хлебными горбушками, обходясь без ножей и вилок.
– Воспрянул ты, Леша, вижу, – с набитым ртом говорит Дробанюк. Затем показывает глазами на закуски – Выбился, значит, в хироманты?
– Какие еще хироманты? – недовольно возражает Ярозубов. – Я экстрасенс, понимаешь ли ты, что это такое?
– A-а, не все ли равно, – скептически хмыкает тот.
– Я биотоками лечу, био-токами! Разница как между небом и землей.
– Развелось вас таких сейчас – как собак нерезаных…
– Да таких, как я, если хочешь знать – единицы. А то и меньше, – сердится Ярозубов. Он сосредоточенно жует, размышляя, что сказать дальше. – Если не в единственном роде.
– Ну в каком же единственном? – искренне возражает Дробанюк. – Вон в Ростове, говорят, один дед практикует, в Донецке есть…
– То шарлатаны, – презрительно скривившись, говорит Ярозубов. – Невежественные проходимцы. Как правило, без образования. А я – профессиональный врач. Наряду с биотоками я применяю рентген, иглоукалывание и гипноз. Такое уникальное сочетание и дает уникальный эффект… Именно поэтому я как экстрасенс произвел, так сказать, экстрасенсацию! Только смотри, не ляпай, где не следует, – предупреждает он Дробанюка. – Я-то практикую неофициально, исключительно по личным просьбам, в виде дружеских услуг… Через ассистентку вынужден, как видишь, клиентов отбирать.
– Не бойся, ты меня не первый день знаешь, – успокаивает его Дробанюк.
– Первый не первый, а помнить надо об этом. А то меня в два счета с больницы кышнут.
– Эх! – при напоминании о больнице тяжело вздыхает Дробанюк.
– У тебя что – неприятности? – спрашивает Ярозубов. – A то ты сегодня как с креста снятый.
– Когда их не было, этих неприятностей? – безотрадно машет рукой тот.
– Развеяться надо, – советует Ярозубов. – Это я тебе как экстрасенс говорю. Любовница у тебя есть, Котенька?
– Развеяться-то можно, и любовница найдется. Да ведь завтра-до снова идти на службу горб гнуть, – делает прозрачный намек Дробанюк, пока что воздерживаясь от откровений. – Это если бы неделька была свободная под рукой…
