Текст книги "Синева до самого солнца, или Повесть о том, что случилось с Васей Соломкиным у давно потухшего вулкана"

Автор книги: Анатолий Мошковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 37. Никогда раньше

С утра Ира думала о вчерашнем вечере и об Андрюшке. С ним всегда было интересно. Он говорил не как все и то и дело что-то выдумывал. И совсем не выпендривался.

Даже странно: сейчас все только и заняты тем, как бы выделиться, а он совершенно не озабочен этим, а выделяется… Итак, вчера, ближе к вечеру, Андрюшка забежал к ним и позвал всех к себе. Он вынес из комнаты ящик с Васькой, и они пошли к откосу берега. Пётр Петрович тоже пошёл с ними. Остановились у крутого обрыва. Снизу, с моря, дул несильный, но постоянный ветер, приятно холодил тело, и всё время приходилось придерживать платье. Андрюшка держал под мышкой клетку и негромко говорил:

– Отпускаем тебя, Васька, на свободу. Скучно будет без тебя, да что поделаешь… Живи гордо, лови в море рыбку и не летай за теплоходами, не клянчь у курортников подачки. Не для того мы тебя лечили…

Стало смеркаться. Яркое малиновое солнце медленно опускалось за горы, и мгла начала застилать за спиной Тепсень – широкое, поросшее пахучей травой плато, где паслись козы и коровы.

Андрюшка поставил клетку на край обрыва и открыл дверцу. Чайка вышла из клетки, упруго подпрыгнула, взмахнула крыльями и взлетела, опираясь на восходящие токи воздуха, набрала высоту, повисла над ними, сделала неширокий круг и медленно, размеренно полетела к морю.

Ребята и Пётр Петрович долго следили за ней.

– Ну всё, пошли, – сказала Тая, – был Васька – нет Васьки.

– Ещё не всё, – ответил Андрюшка, – если есть желающие поесть печёную картошку, оставайтесь.

– А где ты здесь возьмёшь дрова? – спросил Вася. – Здесь же только трава.

– А ящик на что! Сожжём Васькино убежище! Его госпиталь! Его тюрьму! – Андрюшка нажал руками на ящик, надавил ногой, и ящик скривился, затрещал, заскрипел, жалуясь всеми своими досками. Макарка с Васей стали помогать Андрюшке, и скоро вместо ящика лежала порядочная кучка досок с торчащими кривыми гвоздями.

Через несколько минут они разожгли неподалёку, в небольшом углублении, костёр, раздули, и вверх взлетел высокий огонь. Чтобы он не погас, кидали в него щепки, палочки, ломкие стебли. Когда костёр догорел и в полутьме вечера засияли живым пламенем угли, Андрюшка высыпал из мешочка десятка полтора больших картошин, нагрёб на них палочкой жаркие угли и золу, и все на корточках расселись вокруг пышущей теплом горки. И Вася вдруг рассказал, как они с папой и Макаркой наткнулись в Сердоликовой бухте на браконьеров, взрывавших на их глазах агатовую жилу, и как папа потом пытался найти их в Кара-Дагском: целый день ходил по улицам, рынку и турбазе и не мог найти – сбежали, верно.

Пётр Петрович, сидевший на бугорке, не сдержался:

– Рвать взрывчаткой Кара-Даг – какая наглость! Здесь, я читал, когда-то рос белый тюльпан Кара-Дагский – нигде больше в мире не было такого! А где он сейчас? Попробуй найди… Идут в горы отдыхающие или туристы – ну как не нарвать букетик цветов? И срывают. Сто туристов – сто букетиков в подарок девушке или на стол в вазочку – и луга, долины, горы бледнеют, гибнет красота и целые виды растений… Даже невинный сбор возле моря камешков, которые когда-то отправляли отсюда посылками, – разве это тоже в каком-то роде не браконьерство? Всё меньше и меньше становится на земле цветов и самоцветов, животных, бабочек…

– Всё меньше, – подхватил Андрюшка, – каждый думает о себе, о минутной радости – так ему нравится! – и мало кто думает о природе…

Ира слушала, смотрела на худощавое, остроносое лицо с тёмными глазами и вспоминала, сколько она за свою жизнь нарвала вот таких букетиков, сколько Васина мама насобирала у моря камешков и как трудно, как невозможно от этого отказаться… Так и тянется рука к цветку, и чем он красивей, тем настойчивей тянется!

Между тем Тая раскопала палочкой и выкатила из углей и золы картошину, подула на неё и, обжигая пальцы, стала сдирать полуобуглившуюся кожуру. Содрала в одном месте, куснула:

– Ой, поспела уже! Можно есть… Как вкусно!

Андрюшка выкопал и подкатил к Ириным коленям две картошины:

– Давай пробуй… Сама очистишь или помочь?

Ире не хотелось обжигаться и пачкать пальцы, но и соглашаться было неловко.

– Да не знаю, получится ли… – сказала она. – Никогда раньше не ела такую.

– Никогда… – негромко вздохнул Андрюшка, – Откуда вы такие приезжаете сюда? Ничего не умеете… Взял картошину и, перебрасывая с руки на руку, стал лупить чёрную кожуру и, облупив, подал ей белую, подрумяненную, горячую картошину. – На, ешь… Только маленькими кусочками откусывай, а не то обожжёшься.

Пётр Петрович и Макарка тоже уплетали картошку, да и Вася не отставал, только весь перемазался: кнопка носа и правая щека стали чёрными.

– Тая, – вдруг сказал Андрюшка, – а с братом ты что, навсегда рассорилась? Позвала бы. Картошку поел бы с нами. Веселей было бы…

– Вряд ли, – ответила Тая.

– Будь умней его.

– Сумею ли? Да и стоит ли?

Андрюшка встал, отошёл в сторонку, в полутьму сумерек. Походил там, похрустывая сухой травой. Потом позвал Иру. Показал на траве какой-то непонятный и яркий, волшебно светившийся огонёк.

– Ой, что это такое? – удивилась Ира. – Никогда такого не видела… Как трубочка с неоном!

– Сама ты трубочка. Это бриллиант, – тихо сказал Андрюшка.

Ира не поняла, разыгрывает он её или говорит всерьёз.

– И можно взять его? – спросила она вроде бы как в шутку.

– Брать не надо, пусть себе светит там, где он есть.

– А что это такое? Ты в конце концов можешь сказать? – потребовала она.

– В конце концов могу… Это, Ира, обыкновенный светлячок. Ни разу не видела?

– Ни разу! – выдохнула она и присела на корточки. – Какой он удивительный!

– Уж это точно, потому и брать его не нужно. Впрочем, если хочешь, могу показать тебе… Хочешь? – она промолчала, он нагнулся и взял на дощечку этого горящего нежнозелёного изогнутого светлячка. – Ну вот. И нет больше тайны… Довольна? – Ира опять промолчала, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего.

Андрей положил светлячка на место. Стало ещё темней. Густо и таинственно усыпали небо ярчайшие звёзды. Они смотрели на Иру, мигая, серьёзно и задумчиво. И было очень хорошо на душе. Как никогда. Этой тишине, покою и красоте вечернего неба не помешал даже сердитый, будничный голос женщины, гнавшей мимо них с хворостиной козу с болтавшимся выменем.

Потом пошли домой. Было темно – хоть глаза выколи. Тая шла с Макаркой и Васей и, закинув вверх голову, негромко называла знакомые созвездия. Скоро Пётр Петрович вошёл в калитку и попрощался, затем ушёл Макарка, а Андрюшка пошёл провожать ребят: вначале Васю, самого младшего, и он нехотя, со скрытым вздохом и, возможно, досадой ушёл на свою террасу, потом проводили Таю. Сверху, с тёмного балкона, их, кажется, видел Алька, притаившийся в тени. Потом Андрюшка подвёл Иру к её дому.

– Небось дедушка беспокоится, – сказал он, – куда исчезла его бесценная Ириша… – Она засмеялась. – Ты не сводишь меня в его мастерскую? Слышал от Васи, что он у тебя («он у меня», – отметила про себя Ира) здорово рисует…

– Ничего… Хочешь, он и тебя нарисует?.. Ему всегда нужны бесплатные натурщики!

– Хочу!

Андрюшка прислонился к стене, и лицо его было едва видно в темноте – губы, нос, подбородок будто стёрты, будто замазаны темнотой, как на холсте, чёрной краской, – и лишь в глазах, когда он слегка поворачивал голову, отражались звёзды. Глаза полны были их далёкой таинственной голубизны, и это живое, влажное отражение было куда более удивительное и непривычное, чем светившийся на земле светлячок.

– Хорошо, я скажу ему, – полушёпотом – иначе сейчас говорить было невозможно – проговорила Ира, – он напишет тебя, если только что-то увидит в твоём лице.

– Что-то? Как это понять? – послышался голос уже совсем невидимого в темноте Андрюшки. Лишь возникли искрившиеся от звёзд глаза. Одни глаза! А сам он был бесплотный. Глаза и голос.

– Ну если ему захочется тебя нарисовать… Я думаю, захочется. – Ей легко и как-то чудно́ было говорить с этими искрившимися от звёзд глазами и звучащим из темноты голосом. – И я скажу ему…

– Скажи, Ира… Я очень люблю книги по живописи. Я вот ни разу не видел, как всё это делается, ну создаётся…

– Увидишь. Надоест смотреть.

– Не спеши домой, Ир, – попросил Андрюшка, – давай ещё немножко походим…

– Давай.

Они пошли по дорожке меж высоких, едва различимых в темноте кипарисов и тополей. Ночная хвоя и холодные листья робко касались их плеч. Андрюшка молчал. Ире хотелось многое сказать, но она ждала, чтобы он первым заговорил. Внезапно они услышали позади себя громкие встревоженные шаги.

– Это мой дед, – испуганно шепнула Ира, – ищет меня…

– Свою Иришу… Ну иди, иди к нему, а я смоюсь, а то тебе ещё больше достанется… И тогда он ничего такого не увидит в моём лице… – Его рука легонько, почти бесплотно, как его голос и отражения звёзд в глазах, коснулась её руки.

– Пока… – Ира повернулась и пошла навстречу деду.

Легла и думала об Андрюшке и о сегодняшнем дне, и как только проснулась, тоже думала об Андрюшке и о прошедшем дне, уже вчерашнем. Ира умывалась, завтракала и думала об одном и том же. Так хотелось ей посмотреть в его дневные, утренние глаза… Андрюшка обещал завтра (только завтра! Как дождаться, дожить до этого завтра?!) часов в одиннадцать прийти на пляж. Сегодняшний день казался вечностью, и она убивала время, как могла. С помощью преданной Таи. Вася сторонился её и не напрашивался в компанию. Ну, это понятно. Маленький он ещё, забавный, упрямый. Однако виноватой Ира себя не чувствовала. И всё-таки…

Утром следующего дня пошли на море, не было только Васи и её деда. Ира с Таей плавала у берега и всё время смотрела то туда, то сюда – откуда он мог явиться. Андрюшки всё не было. Хоть домой к нему беги и выясняй!

После обеда Ира вышла из столовой и сразу увидела у балюстрады Андрюшку. И вся так залучилась, заулыбалась. Даже неловко было.

– Чего так долго не приходил?

– Не мог. Папа не отпускал. Сбегать кое-куда пришлось.

– А теперь куда? Купаться? – Ира старалась подавить, стереть, загнать вглубь эту идиотскую улыбку. – Или, может, пойдём в горы?

– А где Вася? – неожиданно спросил Андрюшка.

– Не знаю, наверно, ещё ест. А зачем он тебе?

– Да я так просто… – слегка замялся Андрюшка. – Сегодня у вас киношка завлекательная, афиши везде расклеены. Сходить бы…

– А что – и сходим! – сразу согласилась Ира. – Я очень хочу! Правда, за билетами будет столпотворение. Как на все такие картины… Пойдут ли взрослые? Взяли бы и нам.

– Сами возьмём. И нам, и им. Есть! Я придумал… Знаешь что?

В этот самый момент громко хлопнула дверь, и из столовой вышли Вася с родителями и Тая. Андрюшка подозвал Васю.

– В кино пойдёшь? – спросил Андрюшка. – Говорят, захватывающее! Очень советую… Ну так как, пойдёшь?

Вася утвердительно кивнул.

– А хочешь пойти на улиткодром?

– Куда-куда? – переспросила Ира. – Что это такое? И я хочу, возьми меня!

– Не знаешь, что это такое, а хочешь? – засмеялся Андрюшка.

– Улиток там испытывают, что ли? – сдержанно спросил Вася.

– Почти! Ты самый толковый, самый сообразительный мальчишка! Пошли в парк, покажу! Только уговор: не мошенничать…

Отыскав в сырых кустах четыре виноградных улитки, он протянул их ребятам:

– Вот вам. Выбирайте любую! Этот участок земли, – он вычертил прутиком правильный квадрат, – и есть улиткодром. Ставим их рядышком и пусть ползут. Словом, гонки улиток… Чья быстрей! Так вот, чья улитка придёт позже всех, тому и стоять в очереди за билетами… Кто против?

Тая засмеялась, но ничего не сказала. Все стали разбирать улиток – холодных, изящно закрученных, со скользкой ножкой внизу, при помощи которой она движется.

Вася под конец тоже взял улитку и опустил её рядом с Таиной. Последним пристроил оставшуюся улитку Андрюшка. Все улитки уже находились на стартовой черте, и головки их были направлены в одну сторону.

– Теперь отпустите их, и полная тишина! – скомандовал Андрюшка.

Вот из отверстий, как антенны, высунулись жёлто-коричневые рожки с шариками на конце, и улитки медленно поползли, оставляя за собой слабый влажный след. Если чья-нибудь улитка отклонялась от курса, хозяину, по условиям гонок, позволялось подправить её палочкой, чтобы ползла строго по прямой.

Короче говоря, торчать в очереди за билетами выпало Васе…

– Никому из нас не надо в очередь! – неожиданно сказала Тая. – Алька купит билеты… Он обещал.

Глава 38. В львиной бухте

Вася с папой и мамой на огромной скорости мчались в краснобокой моторке к Львиной бухте, где их уже поджидали Андрюшка и Ира с дедом.

В лицо с разгона, как пули, били брызги, моторку трясло от скорости и рёва мотора, и Вася смотрел во все глаза на мощные, отвесные, в бугорках, трещинах и расселинах, коричнево-серые скалы и вспоминал вчерашний фильм – скучную, малопонятную взрослую любовь на экране, насмешливый голос Макарки со стены кинотеатра – он обычно билеты не покупал, а занимал места на стене или на растущих возле стены деревьях. Алька купил билет и ему, но Вася нигде не мог найти Макарку. И вообще, после того, что случилось в Сердоликовой бухте, тот стал не таким шумным и горлопанистым. Когда окончилась картина, Васю догнал Алька и быстрым, едким, насмешливым шёпотом спросил: «Ну как фильмик? Ничего? Всё дошло? Честно? Поздравляю! А твоему дружку было нескучно в компании с Иркой, а ей с ним… Ещё раз поздравляю!» Вася в темноте пожал плечами. Ему-то в конечном счёте что? Пусть себе сидят и смеются – видно, есть чему смеяться. Ей с ним веселей, чем с Васей. Самое неприятное было не это, а насмешливый, радостный тон Альки. Неожиданно Алька спросил, не собираются ли они куда-нибудь поехать. «Собираемся! В Львиную. А тебе что?» – «А когда?» – «Не знаю, завтра или послезавтра…» – «Возьмите и нас! – взмолился Алька. – Здесь такая тоска…» – «А нам что?» – Вася побежал в кромешную темноту догонять родителей…

Моторка доставила их в Львиную бухту, а через час с небольшим Вася с мамой и папой и остальные подплывали к прославленным Золотым воротам, и уже не на моторке, а вплавь. Возглавляла заплыв мама – её руки легко разводили воду. За нею бодро, без всякого труда двигался Иван Степанович, а уж за ними плыли Андрюшка с Ирой и Вася. Замыкал шествие папа. Он толкал перед собой матрац. На случай, если кто-нибудь из ребят выдохнется. Ведь плыть к воротам нужно не мало – метров двести!

Золотые медленно приближались – стоящая в море громадная коричнево-серая, заострённая сверху скала с проходом, в котором празднично, как подарок, светилось летнее небо.

– Ну как, братва, дотянете? – спросил Андрюшка, легко плывший впереди ребят; поджидая, пока они подтянутся, он то и дело нырял и вертелся в воде. – Хватит горючего?

– Дотянем! – задыхаясь от усталости, отозвалась Ира.

Вася, признаться, тоже изрядно устал – никогда ещё не плыл он так долго! – и не прочь был зацепиться за матрац. Да нельзя было. Даже Ира плыла, пускай из последних сил и по-собачьи, но плыла сама.

Дыхание Васи иногда прерывалось, всё чаще захлёстывала в рот вода, но Вася старался и вида не подать, что горючего у него осталось маловато.

Вот Ира приотстала, и руки её легли на краешек матраца. И стало слышно, как она учащённо дышит. Сейчас и он, Вася, возьмётся за краешек. Проплывёт несколько метров и возьмётся. До ворот ещё далековато, надо немножко передохнуть – так будет честней: он ведь плывёт не для форса, – в последний раз набраться сил и уж потом сделать решительный рывок до ворот. Вплавь, конечно… Только так!

Вася поплыл медленней, дождался матраца и тихонько взялся за краешек. День был солнечный, яркий, и лучи глубоко пронизывали сине-зелёную воду. До ворот оставалось метров тридцать, когда Вася с Ирой оторвались от матраца и с новыми силами поплыли к воротам.

Ворота росли, подымаясь из моря, отражаясь и колеблясь в спокойной мягкой волне. На них уже виднелись выбоины, морщинки, тонкие трещинки, как бы разрезавшие породу на плитки, кирпичики, и белые потёки, не птичий ли помёт? Несколько чаек с криками кружились над скалой… Не было ли среди них Андрюшкиного Васьки?

– Не суетись так, выдохнешься, – сказал папа, его очки блестели, как два маленьких круглых солнца.

– Не беспокойся!

Крикнуть это Вася крикнул, а сам послушался совета папы, постарался плыть спокойно, не делать лишних движений. Он уже метра на три обогнал Иру, уже нос в нос шёл с Андрюшкой. Уже отчётливо видел изогнутых в прыжке белых дельфинов, оттиснутых на маминой резиновой шапочке. И мокрые седые брови Ивана Степановича, который вместе с мамой поджидал их возле ворот.

Вася оглянулся. Ира снова висела на матраце – папиной пассажиркой.

Ворота уже совсем рядом. И Андрюшка – рядом. И мамины улыбающиеся глаза – узкие, светящиеся, мягко-серые. Сил у Васи ещё было порядочно, да вот как бы матрац не перегнал его! Несправедливо будет, если перегонит…

– Матрацники, подтянуться! – крикнула мама, – Все на финишную прямую!

Васе очень хотелось снова обернуться и посмотреть, где матрац, но он не оборачивался. Пусть даже матрац обгонит его! Ира, наверно, совсем обессилела: девчонка же…

– Смотрите, какая здесь вода! – Мама опустила лицо в воду, и Вася, уже подплывший к ним, тоже опустил и вроде бы даже увидел дно: крупные, зыбкие, расплывающиеся пятна гальки – такая прозрачная была вода. А ведь здесь глубоко – метров тридцать! Наверно, показалось… Вася поднял голову, вдохнул свежего морского воздуха и зажмурился от солнца, бившего в глаза.

– Жаль, моего папы здесь нет, – сказал Андрюшка, – как он плавал раньше!

Подождали Иру и папу и медленно вошли в прохладную, гулкую тень Золотых ворот. Плыли и смотрели на едва шевелящиеся бурые водоросли на скале у воды, на своды – серо-коричневые, плитчатые, потрескавшиеся, древние, как и весь Кара-Даг. Плыли медленно, стараясь громко не дышать, не брызнуть без надобности водой. Исчезло солнце и морской горизонт и ветерок. Было пронзительно тихо. Лишь где-то снаружи резко кричали чайки.

Вот они уже по ту сторону ворот. Впереди темнел скалистый берег с каменными глыбами в воде. Они ещё раз посмотрели на эту громадную, торжественную арку, стоящую в воде, и медленно двинулись в обратный путь.

До чего же здесь было хорошо! Сколько раз видел Вася эти ворота и падающие в море мрачные стены, глубокие ущелья и зыбкий блеск моря на солнце… Сколько раз! А вот таким, как сегодня, это никогда не было. Таким необычным, первобытно красивым.

И вот что ещё было странным: впервые за всю свою жизнь Вася плыл сейчас без усилий, не суетясь и напрягаясь. Море охотно, с удовольствием держало его. Он разводил в сторону руками, спокойно отталкивался ногами и плыл, и никакой усталости и боязни, что может нахлебаться солёной водицы. И дышалось ему, как никогда, легко, ровно, свободно…

Невозможно было понять, отчего сегодня всё так!

Вот они приблизились к гигантскому каменному Льву, грозно задравшему вверх голову, уже многие сотни и тысячи лет сторожившему бухту от вторжения недругов.

Однако бухта была уже не той, какой они оставили её полчаса назад: в ней (Вася даже не поверил своим глазам) расположилось почти всё Алькино семейство; не было одних стариков… «Это я, я во всём виноват! – холодея от досады, понял Вася. – Зачем сболтнул Альке, что поедем в эту бухту? Кто тянул меня за язык?»

– Доброе утро, соседи! – закричал Виктор Михайлович так громко, что сверху едва не посыпались камни, и радостно замахал руками.

Вера Аркадьевна стояла неподалёку от мужа, красиво подбоченясь, плотная, крепкая, смуглая, в ярко-фиолетовом купальнике, и благожелательно улыбалась: вот как им повезло!

Алька задумчиво расхаживал по гальке, а Ромка копался в камнях возле воды, что-то искал.

Здесь была и Тая: она стояла чуть в отдалении и внимательно смотрела на приближающийся матрац с Ирой.

– Они что, преследуют нас? – негромко спросила мама. – Что им нужно?

Когда все вылезли на берег, Виктор Михайлович, растирая руками поросшую тёмными волосами грудь, подошёл к Васиному папе:

– Какое замечательное место! Оказывается, сюда лишь морем можно добраться…

– Да, здесь неплохо. – Папа отвернулся от него и сел на большой плоский валун.

Мама ушла к лежавшей на гальке одежде. Андрюшка надел ласты и маску и стал плавать возле подводных камней, разглядывая водоросли, колонии мидий на этих камнях и стайки рыбок, шнырявших возле дна.

Виктор Михайлович присел возле папы и сказал:

– Мне кажется, Александр Иванович, мы с вами о многих вещах судим одинаково, и нам мешает сдружиться простое недоразумение. Как все живые люди, мы можем в чем-то ошибиться, неправильно поступить, обидеться, не предусмотреть чего-то. И у нас, поверьте, это может случиться…

Тая подошла к отцу и, сев на гальку, стала медленно перебирать её, точно искала в скучной серой россыпи редкий камешек. Между тем Иван Степанович, как был в мокрых плавках, привычно уселся за этюдник, выжал краски на палитру и стал писать каменного Льва, сторожившего бухту. Васе на этот раз показалось, что Лев задрал голову не потому, что кому-то угрожал, а просто выл с тоски.

– Понимаю, вы можете сделать неточные выводы из некоторых наших поступков, – продолжал Виктор Михайлович. – Как вы могли заметить, мы поощряем в Алике живость, бойкость и самостоятельность… Надо с умом готовить ребят к жизни: чтобы они, когда вырастут, не дали себя обмануть, обвести вокруг пальца, чтобы видели мир таким, какой он есть, а не таким, каким кажется.

И здесь, как почудилось Васе, Тая как-то странно хмыкнула и отвернулась, и Виктор Михайлович недовольно посмотрел на неё.

– С этим вы согласны, Александр Иванович?

– Я не знаю, что вы вкладываете в понятие – готовить «с умом», не «дать себя обмануть»… Это можно толковать по-разному. Кого обмануть? В чём обмануть? Надо же говорить поконкретней…

– Куда уж более конкретней! – сказал Виктор Михайлович. – Мы с вами уже говорили об этом – наши дети должны расти не слабенькими, а всё уметь…

– И иметь? – спросил папа.

– А это никому не помешает, и вам в том числе… Или неверно? Они должны всегда помнить о взаимовыручке, о долге друг перед другом.

– О каком долге и взаимовыручке? – спросил папа. – Вы много говорите, но ещё больше не договариваете. А если договорить и отбросить красивые слова, получится нудная и старая, как мир, философия жизни только для себя, для своих благ, удобств и радостей… Так ведь?

– Ну как вы можете так упрощать мои слова! – сокрушённо покачал головой Виктор Михайлович. – Я не такой примитивный, корыстный человек…

Вдруг Тая перебила отца и выпалила:

– Если бы так! Не хитри и не запутывай людей! Ты в жизни ничего не делаешь просто так, а всё рассчитываешь, выгадываешь и всегда боишься продешевить…

– Тая, как ты смеешь говорить такое об отце! – неожиданно взорвалась Вера Аркадьевна. Благодушно спокойное, смуглое лицо её перекосилось, и как-то неприятно всколыхнулось и задрожало всё её полноватое тело, втиснутое в ярко-фиолетовый купальник. – Ты говоришь неправду, негодная, неблагодарная девчонка! Тебя кормят, одевают, платят учителям музыки, а ты…

– Вера, не надо, тише… – попросил Виктор Михайлович, и его лицо, твёрдое и даже насмешливое, почти не изменилось, хотя Васин папа и Тая бросили в это лицо такое. Лишь в самой глубине его живых, как у Альки, глаз промелькнула растерянность.

– Можете не кормить и не одевать! – выкрикнула Тая. – Хотите, чтобы я стала такая, как Алька? Так вот не стану, не буду такой! А как вы поступили с Макаркой?

– Что с тобой, доченька? – мягко, будто ничего не случилось, спросил Виктор Михайлович. – Что ты знала от нас, кроме доброты и заботы о тебе?

– Чтоб не было её, этой вашей доброты!

Тая отвернулась от родителей и пошла по берегу, и в наступившей тишине под её ногами оглушительно грохотала галька. Тая села лицом к скале и тихонько заплакала.

Виктор Михайлович смутился, по его лицу пробежала лёгкая судорога. Однако не прошло и минуты, как он взял себя в руки, пожал плечами и огорчённо, даже как-то виновато улыбнулся:

– Устала наша девочка, наверно, солнце на неё так действует…

– Я очень сочувствую вашей дочери, – сказала Васина мама.

– А я терпеть её не могу! – вдруг закричал Алька. – Вы думали, она ценит добро, объясняли, уговаривали, терпели, так вот теперь и получайте от неё!

– Алик, замолчи! – сказал Виктор Михайлович.

– Как это всё тяжело, – Васина мама вздохнула. – Как можно так жить? Не понимаю… Пошли, Саша.

Они ушли в другой конец бухты. А Вася, ошеломлённый всем, что случилось, думал о Тае, об Альке, об их родителях, напряжённо смотрел на бескрайнее, до горизонта налитое густой синевой море, на громадного каменного Льва, в тоске закинувшего вверх голову.