Текст книги "Маршал Рокоссовский"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

МАРШАЛЬСКИЙ ПРЕЗЕНТ

В ночь на 22 июня 1941 года командиру 9-го механизированного корпуса генералу Рокоссовскому поступил приказ о немедленном выдвижении его дивизий к государственной границе. «Маршрут: Ровно – Луцк. Задача – отбросить вторгшиеся войска противника», – указывалось в боевом документе.

– Карту! – потребовал комкор.

Полагаясь на компетентность штаба и доверяя ему, генерал Рокоссовский, вместе с тем, сам проводил расчеты на предстоящий бой. Скрупулезно вымерял, подсчитывал, уточнял. Привычно ловко он работал измерителем, и каждый отмеренный им на карте отрезок становился для него зримым, осязаемым, а карандашные пометки исчерпывающе дополняли представление о возможных на пути событиях.

Теперь этот самый измеритель, которым пользовался в бою знаменитый военачальник, лежит передо мной на столе. Это дорогой для меня маршальский презент, о котором и пойдет сейчас рассказ.

Долгое время в закутке антресолей моей квартиры лежал стародавний фанерный чемодан. Признаться, о нем я уже и забыл. Но однажды, совсем случайно, он попался мне на глаза. Раскрыл его – и обомлел. В нем лежали моя полевая офицерская планшетка, бинокль с желтыми стеклышками-фильтрами на окуляре, кожаная кобура, алюминиевая фляга – предметы давно ушедшей фронтовой поры. В кобуре хранился пистолет ТТ, в планшетке – карта, командирская книжка и цветные карандаши, а в бинокль приходилось высматривать неприятельские позиции.

С волнением я выложил все эти предметы из чемодана, смахнул с них пыль, долго разглядывал, а потом, прибив к книжному шкафу гвоздик, повесил планшетку и бинокль над своим рабочим столом.

Однажды их увидел мой давний приятель Виктор Константинович.

– Твои? Фронтовые? Это ж надо – сохранить с тех времен! – Раскрыв планшетку с притороченным к ней компасом, он поглядел на пустоту за потертым и потрескавшимся целлулоидом. – А где же карандаши, измеритель?

– Увы, – развел я руками. Он помолчал, подумал о чем-то, потом сказал:

– Ладно. Помогу восполнить кое-чем…

И вот, придя в День Победы, он протянул измеритель – приспособление наподобие циркуля с острыми иглами на длинных ножках. Вещь для командира необходимая.

– Возьми, старик, в знак дружбы. Всю войну он служил отцу. А незадолго до своей кончины он мне его вручил.

– Так этот измеритель… твоего отца? – проговорил я, не веря услышанному. – Он принадлежал Константину Константиновичу?

– Бери, бери, старик. Я же сказал, что батина это вещица. Его парадную шинель с маршальскими погонами и пистолет передал в наш окружной музей, а тебе в знак дружбы презентую измеритель.

Я бережно держал изящную вещицу, некогда принадлежавшую маршалу Рокоссовскому. На одном винтике темнело пятнышко ржавчины и виднелась царапина, и я представил, как маршалу пришлось затягивать чем-то острым этот винтик. И еще обнаружил россыпь бурых точек на иглах.

Глядя на измеритель, я вспомнил фотографию из одной толстой военной книги, где генерал Рокоссовский склонился над картой, а на ней лежит этот самый измеритель, которым он отсчитывал расстояние на проложенном маршруте.

Фотография, как мне показалось, была сделана в июньскую ночь 41-го года, когда ему, командиру 9-го механизированного корпуса, поступил приказ о немедленном выдвижении к государственной границе.

Корпус хотя и назывался механизированным, однако в нем не было положенных по штату боевых и транспортных машин. И не было крайне необходимых лошадей и повозок, на которых можно было перевезти все нужное для боя.

Уточнив от пограничников положение противника, командир корпуса стал намечать рубежи возможных с ним столкновений. Привычно быстро он отмерял измерителем расстояния на карте, мысленно представляя движение колонн, своих и противника, и возможную завязку встречного боя. При этом он учитывал скорости неприятельских танков, бронетранспортеров, автомобилей и скорость движения колонн, в которых солдаты несли на плечах пулеметы, минометы, боеприпасы к ним.

В первый день подчиненные ему части корпуса прошли почти пятьдесят верст. Достигнув вечером назначенного района, солдаты, выбившись из сил, падали от усталости. «А если бы встречный бой?..» – обожгла генерала мысль. И он снова потребовал карту, и все ранее произведенные расчеты было напрочь отвергнуты.

24 июня мехкорпус вступил под Луцком в бой. 131-я мотодивизия мощной атакой отбросила передовые части врага за реку Стырь. 35-я танковая дивизия вступила в схватку с 13-й немецкой танковой дивизией. 2-я дивизия с ходу нанесла удар по моторизованным подразделениям противника, смяла их, обратила в бегство.

Уже первые бои подсказали ему необходимость проявления не только решительности и инициативы, но и широты взглядов на проводимую операцию.

– Надо видеть не только то, что перед тобой сегодня, но и заглядывать далеко вперед и на фланги, где находятся соседи, не забывать и о тыле. Военачальник должен предвидеть намного по времени вперед, – учил он подчиненных.

Один из военных журналистов, встретив генерала Рокоссовского осенью 1941 года на командном пункте под Москвой, попросил его расписаться на его карте.

– Ну что ж, уважу. Где карта?

Офицер достал из сумки карту Подмосковья. Пряча улыбку, генерал ее не взял, а сказал адъютанту:

– Принести из оперативного отдела карту Европы.

Когда адъютант Иван Жигреев принес карту, командующий аккуратным почерком вывел: «Специальному корреспонденту «Красной Звезды» политруку Трояновскому П. И. Воюя под Москвой, надо думать о Берлине. Обязательно будем в Берлине! К. Рокоссовский. Подмосковье, 29 октября 1941 года». Это было трудное время. Наши войска, неся большие потери, отбивали ожесточенные атаки. Однако выдержали. Полководческий дар, вера в победу командующего в немалой мере способствовали успеху.

А в 45-м году тот же журналист оказался под Берлином, на 1-м Белорусском фронте, где начальником штаба был давнишний сподвижник Константина Константиновича генерал Малинин. Журналист показал ему ту карту.

Прочитав текст, выведенный рукой Рокоссовского, начальник ниже приписал: «Удостоверяю, что мы в Берлине. Генерал-полковник М. Малинин, бывший начальник штаба 16-й армии, которой командовал Рокоссовский, 26 апреля 1945 года. Берлин»…

Разглядывая неожиданный и необыкновенный презент, я спросил Виктора Константиновича:

– И как же он попал к тебе? Когда это было?

– Случилось это в 1968 году. Месяца за два до кончины отца, – отвечал он. – Тогда я служил в Ростове. В связи со строительством стадиона СКА дел было по горло, и мне нередко приходилось бывать в столице: выпрашивать, выбивать необходимое. И, признаюсь, в этом отец мне помогал. Его телефонный разговор с чинами не оставался без внимания. Вот и в тот раз я позвонил ему прямо с вокзала. Набрал памятный мне номер: 202-84-73.

– В гостиницу поедешь потом, – сказал он. – А сейчас ко мне. Я один, все на даче.

Кроме квартиры на улице Грановского у отца была гостевая квартира, где останавливались часто приезжавшие к нему как к депутату люди из разных мест. Она находилась в доме неподалеку от гостиницы Прага, что на Арбате. Иногда в ней останавливался и я.

Я доехал на метро до «Библиотеки имени Ленина», а там до улицы Грановского, 3, где жили известные стране люди, рукой подать.

– Вы к кому?.. Ах, к Константину Константиновичу! – выглянула из каморки при входе консьержка. – Он предупредил.

По устланной на лестнице ковровой дорожке я поднялся на второй этаж. Напротив жил Молотов, а выше – маршал Конев.

Дверь открыл отец. Его вид поразил меня: лицо зеленое, изможденное, голос изменился: его пожирал рак.

– Пойдем на кухню. Я уже приготовил завтрак. – И стал разливать чай.

– Ну что вы, папа. Дайте… – засуетился было я, но он отстранил меня.

– Ты – гость, я – хозяин. – Подал тарелку с едой. – Как мама? Все еще в Анапе? Не болеет?

Я рассказал о ней, сообщил, что собирается переехать в Киев.

– Передавай привет. Пусть бережет себя… – Потом он предложил чем-либо мне помочь, но я отказался, ответил, что с делами справляюсь сам.

– Ну, как знаешь. А то не стесняйся!

Разговор мы продолжили в его кабинете. Светлый, с книжными полками, удобными креслами, кабинет был любимым местом отца. Здесь он работал или подолгу вел беседу, дымя сигаретой.

На этот раз я не почувствовал обычного уюта. На табуретах сложены папки с завязанными тесемочками. У стола в корзине ворох клочков бумаги. Любимое им конское седло на подставке, на котором он часто восседал, задвинуто в дальний угол. Заметив мое удивление, с виноватой улыбкой произнес:

– Решил, пока один, разобрать бумаги. – Тяжело вздохнув, продолжил: – Всему, Виктор, есть конец. Всему.

Он перевел взгляд на стол. На нем, с обвисшими краями, лежала карта с изображением обстановки и динамики какой-то фронтовой операции. Отец любил работать с картой: что-то на ней высчитывал, размышлял.

– И на этот раз на карте лежала коробка с карандашами «Тактика», командирская линейка, лупа для чтения мелких шрифтов, этот вот циркуль, – Виктор Константинович указал на измеритель, который я держал в руках.

– Бери, сын, все это. Тебе как офицеру пригодится. А мне уже ни к чему, – сказал он негромко. В его голосе слышалась отрешенность. Я хотел было отказаться, но, взглянув в его глаза, без привычного живого блеска, понял его.

– Бери, – негромко произнес он и сухой длиннопалой ладонью подвинул ко мне все, что предлагал.

– Вот так и попали ко мне фронтовые вещи отца, – заключил Виктор Константинович. – А ржавчину, что на иглах измерителя, снять проще простого. Наждачкой следует зачистить.

ТЯЖКИЕ РАЗДУМЬЯ

Оценивая блестящие способности комкора Рокоссовского, командующий Юго-Западным направлением рекомендовал направить его на Западный фронт, против главной группировки врага.

Не задерживаясь в штабе Юго-Западного фронта, Константин Константинович поспешил на вызов в Москву. Глядя на ускользающий под колеса асфальт дороги, он вспоминал события минувших трех недель, тревожную, бесконечно долгую ночь на 22 июня. На плечи комкора тогда разом навалились десятки чрезвычайно важных дел.

Вспомнились первые бои под Луцком и Новоград-Волынском, где его 9-й механизированный корпус изрядно «пошерстил» немцев, нанес им немалые потери. Многие солдаты и командиры отличились в боях, удостоились правительственных наград. Четвертый орден Красного Знамени вручили и ему, командиру корпуса Рокоссовскому.

А потом пришло распоряжение Ставки о назначении его командующим армией на Западном фронте…

И опять одолевали тяжелые раздумья. Почему Красная Армия потерпела такое тяжелое поражение в начальный период войны? Почему наши главные силы не успели по реальным расчетам Генерального штаба вовремя развернуться и нанести контрудар, который бы остановил продвижение врага?

«Приходилось слышать и читать во многих трудах военного характера, издаваемых у нас в послеоктябрьский период, острую критику русского генералитета, в том числе и русского Генерального штаба, обвинявшихся в тупоумии, бездарности, самодурстве и прочем. Но, вспоминая начало первой мировой войны и изучая план русского Генерального штаба, составленный до ее начала, я убедился в обратном, – писал Рокоссовский. – Этот план был составлен именно с учетом всех реальных особенностей, могущих оказать то или иное влияние на сроки готовности, сосредоточения и развертывания главных сил. Им предусматривались сравнительные возможности России и Германии быстро отмобилизоваться и сосредоточить на границе свои главные силы…

Невольно возникал другой вопрос: ״Какой же план разработал и представил правительству наш Генеральный штаб? Да и имелся ли он вообще?..»»

Ранее Константин Константинович пытался узнать, где намечался рубеж развертывания наших главных сил, предполагая, что этот рубеж совпадает с рубежом наших укрепленных районов, отнесенных на соответствующее расстояние от старой границы. Это было реально. Но мог ли этот рубеж сохранить свое назначение и в 1941 году? «Да, мог», – заключал он.

«Мы обязаны были сохранять и усиливать, а не разрушать наши УРы по старой границе. Неуместной, думаю, явилась затея строительства новых УРов на самой границе на глазах у немцев. Кроме того, что допускалось грубейшее нарушение существующих по этому вопросу инструкций, сама по себе общая обстановка к весне 1941 года подсказывала, что мы не успеем построить эти укрепления. Только слепой мог этого не видеть. Священным долгом Генерального штаба было доказать такую очевидность правительству и отстоять предложения… То, что произошло 22 июня, не предусматривалось никакими планами, поэтому войска были захвачены врасплох в полном смысле этого слова. Роль командования округа (Киевского Особого. —А. К.) свелась к тому, что оно слепо выполняло устаревшие и не соответствующие сложившейся на фронте и быстро менявшейся обстановке директивы Генерального штаба и Ставки. Оно последовательно, нервозно и безответственно, а главное, без пользы пыталось наложить на бреши от ударов главной группировки врага непрочные «пластыри», то есть неподготовленные соединения и части. Между тем заранее знаю, что такими «пластырями» остановить противника нельзя: не позволяли ни время, ни обстановка, ни собственные возможности».

Вспоминая в дороге все, что пришлось увидеть, узнать и ощутить в первые недели войны, он никак не мог разобраться, что же происходит. Почему, предвидя войну, допустили такую неразбериху?

По пути в Москву Константин Константинович узнал, что и на Западном фронте также сложилась тяжелейшая обстановка, что немцы уже на подходе к Смоленску.

Командующего Западным фронтом генерала армии Павлова Рокоссовский знал. Когда-то тот был у него в подчинении: командовал полком в его дивизии. Было это в далеком 1930 году в Забайкалье. Командир полка Павлов звезд с неба не хватал. Достоинства его были невысоки. Теперь Константин Константинович делал вывод, что тот – «пара Кирпоносу, если даже не слабее его».

Более десяти лет Павлов командовал полком, прежде чем получил повышение. Летом 1936 года его направили в Испанию. По возвращении оттуда Героем Советского Союза он возглавил автобронетанковое управление РККА. В июне 1940 года стал командующим войсками Белорусского Особого военного округа, удостоившись звания генерала армии.

Стремительным был его взлет по служебной лестнице и таким же стремительным было падение. В Постановлении Государственного Комитета Обороны от 16 июля 1941 года указывалось: «Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров… Исходя из этого, Государственный Комитет Обороны, по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями, арестовал и предал суду военного трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций…», – далее следовали фамилии девяти высших должностных лиц, привлеченных к суду. Первым назван бывший командующий Западным фронтом генерал армии Павлов.

Его арестовал сам Мехлис. Назвав предателем, приказал сорвать петлицы, ордена. Вскоре всех привлеченных к суду расстреляли. Павлов командовал фронтом всего семь дней…

Из Постановления явствовало, что Павлова и его ближайших помощников наказали не за конкретные просчеты и отнюдь не в назидание другим. Постановление стало завесой, прикрывавшей совершенные руководством страны и, прежде всего, Сталиным ошибки. Советским людям внушали, что обрушившиеся на страну и армию неудачи произошли по вине отдельных генералов, но никак не кремлевского руководства.

В 1957 году Военная коллегия Верховного суда СССР установила, что к началу нападения Германии на СССР по независящим от осужденных причинам значительная часть войск Западного Особого военного округа находилась в стадии реорганизации и перевооружения. Уровень боевой подготовки был невысоким, значительная часть личного состава была призвана из запаса и пройти полный курс боевой подготовки не успела. Из создаваемых механизированных корпусов укомплектованным материальной частью был только один корпус. Военно-воздушные силы также находились в стадии перевооружения. Лишь 30 процентов самолетов было новой конструкции.

Генералу Рокоссовскому тогда рассказали о трагичной судьбе командующего военно-воздушными силами страны генерала Рычагова.

В кабинете Верховного Главнокомандующего шел разговор о безрадостном положении наших войск. Негромким голосом Сталин обратился к молодому генералу-авиатору:

– Меня беспокоит еще и то, товарищ Рычагов, что наша авиация несет поражение не только на земле, но и в воздухе? Почему такие потери?

Рычагов поднялся. Ему вспомнилась недавняя картина расстрела «мессершмиттами» наших бомбардировщиков, вспомнилась бронированная спинка в самолете, прикрывавшая летчика, следы на ней вражеских пуль.

– Так что вы скажете, товарищ Рычагов? – Сталин стоял рядом, держа у груди трубку. – Почему такие потери? Можете ли вы дать ответ?

Молчание становилось угрожающим.

– Могу, товарищ Сталин, – наконец произнес генерал. – Потери будут до тех пор, пока летчики не пересядут на современные самолеты. Ныне они летают на гробах…

Услышав это, Сталин отступил, молча уставился на летчика. Это был не просто ответ, в словах генерала прозвучал непозволительно дерзкий вызов. Подобного в разговоре со всевластным генсеком никто не смел допускать.

Сталин вонзил в генерала острый, пронизывающий взгляд разом пожелтевших глаз. И все увидели, как виски короткой стрижки тридцатилетнего генерал-лейтенанта вдруг засеребрились.

Его расстреляли осенью по распоряжению Берия в Куйбышеве. Вместе с ним генерал-полковника Штерна, генерал-лейтенанта, дважды Героя Советского Союза Смушкевича, командующего войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал-полковника Локтионова. Всех причислили к «врагам народа». Чудом уцелел будущий маршал Мерецков. Все они позже были реабилитированы…

Заключая пересмотр дела командующего войсками Западного фронта генерала армии Павлова, Генеральный прокурор СССР в 1957 году писал: «При таких обстоятельствах следует признать, что прорыв гитлеровских. войск на фронте обороны Западного Особого военного округа произошел в силу неблагоприятно сложившейся для наших войск оперативно-тактической обстановки и не может быть инкриминирован Павлову и другим осужденным по настоящему делу как воинское преступление, поскольку это произошло по не зависящим от них причинам.

По данным Генерального штаба, осужденные Павлов, Климовских, Григорьев и Коробков к исполнению своих служебных обязанностей, в том числе и за время военных действий, относились добросовестно, а все они характеризуются положительно.

Таким образом, дополнительной проверкой по делу установлено, что Павлов, Климовских, Григорьев и Коробков были осуждены неосновательно…»

Все эти выводы будут объявлены через четырнадцать лет после гибели генералов. А в июле 1941 года генерал Рокоссовский имел свое заключение, которое он выскажет потом в рукописи будущей книги:

«Как на юго-западном направлении, так и на западном ни Генеральный штаб, ни командование Западного Особого военного округа не приняли кардинальных решений, диктуемых обстановкой с первого же дня войны для улучшения создавшегося крайне невыгодного положения, в котором оказались наши войска. Но там, как и в Западном, войск оказалось к началу войны меньше, чем в Киевском округе, то и противнику удалось сразу продвинуться на большую глубину, чем на Юго-Западном фронте».

И еще тревожило Константина Константиновича: не придется ли ему принять командование 4-й армией вместо расстрелянного генерала Коробкова?

НА ВОЛОКОЛАМСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

По прибытии в Москву генерал Рокоссовский получил трудную, почти невыполнимую задачу: прикрыть смоленское направление, не допуская продвижения противника в сторону Вязьмы.

– Какие для этой задачи назначены войска? – спросил он и приготовил карандаш, чтобы записать соединения и части.

– Войск нет, – ответил генштабовец. – Ими будут те подразделения и части, которые сумеете задержать и подчинить по дороге от Москвы до Ярцева.

– Как? – вырвалось у него недоумение.

– Вот так, – последовал обескураживающий ответ. – Можем выделить в ваше распоряжение лишь группу офицеров на автомашинах, радиостанцию и два автомобиля с расчетами счетверенных пулеметов. На большее пока не рассчитывайте.

Это небольшое ядро получило в Генштабе громкое наименование – группа войск генерала Рокоссовского. Оно послужило основой для возникновения вскоре 16-й армии.

В сопровождении автомобиля Рокоссовский со счетверенной пулеметной установкой направился к Клину, где на его улицах шел бой. Там командующий попал под обстрел вражеских танков, пришлось по льду реки уходить от опасности. В грузовик с пулеметной установкой попал снаряд, и автомобиль запылал.

– Товарищ генерал, нужно отходить, – не скрыл опасения адъютант Жигреев.

– Где, Иван, мой автомат? – У командарма кроме пистолета ТТ был еще подаренный туляками автомат.

– Здесь он, – ответил адъютант, передавая оружие генералу.

– Ну, Сергей, теперь все зависит от тебя, – сказал тот водителю Мозжухину. – Жми на всю катушку!

Они вырвались буквально из-под немецких танков. Спасла ночная темень.

Сложившаяся на Западном фронте обстановка к 14 октября оказалась очень тяжелой. Окружив наши войска в районе Вязьмы, немецкие дивизии далее не встречали серьезного сопротивления. Московское направление было почти пустым. Войска Рокоссовского по сути стали единственной силой, которая могла оказать сопротивление. Но ее было явно недостаточно. Обстановка заставила выдвинуть на это направление курсантов Кремлевского училища.

Их нередко поднимали среди ночи на прочес местности. В последнее время все чаще стали пролетать над ними немецкие самолеты в сторону Москвы. Курсанты даже научились определять их по гулу моторов. Он у них тягучий, с надрывом, будто «юнкерсы» с последним усилием доставляют свой смертоносный груз. Они летали группами и в одиночку – выбрасывать диверсантов и разведчиков. И тогда поступала команда на их поимку.

На это раз ничто не предвещало тревоги. Убаюкивающе пропела труба сигналиста, и дневальные прокричали:

– Отбо-ой!.. Отбо-ой!

Лагерь постепенно затихал, погружался в сон. Лишь где-то в отдалении мерно продолжал стучать электрический движок. Ночь выдалась по-осеннему холодной. Пронизывающий ветер с разбойным посвистом озоровал в голых деревьях. С недалекого Сенежского озера, за которым теснились здания Солнечногорска, тянуло промозглостью.

Давно уже прошел срок пребывания в летних лагерях, пора было Кремлевскому училищу быть на зимних квартирах в Москве, но приказ на то не поступал. Более того, училище перевели на штат стрелкового полка, и будущие лейтенанты большую часть времени находились в поле, повышая тактическую выучку.

Среди ночи начальнику училища позвонили из Генштаба.

– Училище по тревоге вывести в полном вооружении в район Волоколамска. Утром 7 октября доложить о выполнении приказа. И еще запомните, полковник Младенцев, у Волоколамска наших войск нет, там пустота. Не рассчитывайте и на тех, кто находился впереди: они окружены, зажаты в плотное кольцо. Полк поступает в распоряжение генерала Рокоссовского.

Участник недавней финской войны, полковник Младенцев понял всю серьезность и ответственность предстоящей задачи.

И вот на плацу выстроились коробки четырех батальонов. Курсанты в полном боевом снаряжении. В подсумках обоймы с боевыми патронами, на поясном ремне гранаты и зачехленные лопатки, за спиной ранцы с неприкосновенным запасом.

К строю выходит начальник училища, молча обходит его, вглядывается в безусые лица парней, словно оценивая достоинства каждого.

– Товарищи курсанты! – произнес он, привычно откашлявшись в кулак. – Озверевший враг рвется к сердцу нашей родины Москве. Мы должны стать на его пути, защитить родную столицу. Вам предстоит трудный экзамен, но не в стенах училища, а на поле боя. Ваша подготовка, способность стать офицером будет определяться умением действовать в сражении. Знаю, что у вас припасены лейтенантские знаки, как вы их называете, кубари. Но прежде чем закрепить их в петлицах, вам предстоит серьезный бой…

До места назначения почти девяносто километров, пройти такое расстояние в назначенный срок, казалось, выше человеческих сил. Особенно тяжело было идти во вторую ночь. Многие впадали в сон и, забывшись, привычно вышагивали в забытьи.

Наконец полк достиг назначенного места. Местные жители там уже оборудовали позиции. Начальник укрепрайона генерал-лейтенант Рокоссовский приказал полку занять рубеж. Предупредил, что ни справа, ни слева войск нет, надеяться не на кого.

Только через три дня подошла 316-я стрелковая дивизия генерала Панфилова, а вскоре и кавалеристы генерала Доватора. И завязались тяжелые, кровопролитные бои. В них отличились легендарные панфиловцы, отважные конники генерала Доватора и Плиева. Отойдя к реке Лама, курсанты в течение месяца отбивали вражеские атаки.

13 октября на позицию 10-й роты, в которой числился ростовчанин Аркадий Панферов, перешли в наступление три танка, семь бронемашин и взвод немецких мотоциклистов.

– Не стрелять! Подпустить ближе! – послышалась команда.

Прицельным огнем курсанты разделались вначале с мотоциклистами и автоматчиками, а потом, когда танки и бронемашины достигли траншеи, забросали их гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Удалось не только отразить атаку врага, но и захватить пленных.

Но последовала новая атака. На этот раз силы врага были большими. Подоспевшие артиллеристы открыли по ним огонь, но орудий было недостаточно, и вскоре танки ворвались на позиции роты. Один прошел через окоп, где находились Аркадий Панферов и его помощник Русанов. Под тяжестью машины земля обвалилась, и курсантов засыпало землей.

– Гранатой его! – не растерялся наводчик, и Русанов метнул в танк гранату.

Аркадий схватил бутылку с горючкой и бросил ее туда же, целясь в корму, где находился двигатель. И на броне вдруг заплясали язычки огня, а затем всплеснулось пламя.

С лязгом откинулась крышка танка, показались немецкие танкисты.

– Бей их, Аркадий! Бей гадов! – закричал Русанов, подавая снаряженный патронами диск.

И Панферов бил по врагу очередями…

Трудная обстановка создалась в эти дни и в Москве. В связи с возникшей угрозой для нее было введено осадное положение. 15 октября Государственный Комитет Обороны принял решение об эвакуации столицы и постановил:

«1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев.

2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, также правительство во главе с заместителем Председателя СНК т. Молотовым (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря но обстановке).

3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата Обороны и Наркомвоенмора в г. Куйбышев, а основной группе Генштаба – в г. Арзамас.

4. В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить… произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также всего электрооборудования метро…»

Утром 16 октября в Москве начали закрываться заводы и фабрики. Толпы людей потянулись на восток, запрудив горьковское шоссе. Тут были автомобили различных столичных учреждений, повозки, тягачи. Все катилось на восток. Железная дорога с трудом справлялась с эвакуацией важнейших заводов в Сибирь и за Волгу.

Начальник столичного гарнизона генерал Артемьев призывал: «Нужно быть готовым к тому, что улицы Москвы могут стать местом жарких боев, штыковых атак, рукопашных схваток с врагом.

Это значит, что каждая улица уже сейчас должна приобрести боевой облик, каждый дом должен стать укреплением, каждое окно – огневой точкой и каждый житель Москвы – солдатом…

Все те, в ком бьется честное сердце советского гражданина, выйдут на уличный бой с ненавистным врагом…

Население города Москвы вместе со всей Красной Армией уже сейчас должно подготовиться к борьбе не только с вражеской пехотой, но с вражескими танками…»

А в это время курсанты Кремлевского училища, действуя в составе 16-й армии генерала Рокоссовского, продолжали удерживать рубеж. Противник создал здесь ударную группировку из четырех полнокровных танковых и пехотных дивизий и беспрерывно атаковал.

Как позже вспоминал маршал Рокоссовский, «гитлеровцы вводили в бой сильные группы по 30–50 танков, сопровождаемые густыми цепями пехоты и поддерживаемые огнем и бомбардировкой с воздуха… Большие потери вынуждали врага вводить в бой новые и новые силы».

Поутру 16 ноября на позицию 10-й роты прибыл полковник Младенцев, приказал ротному командиру собрать в лощинке курсантов. Предупредил, чтобы спешили, дорога каждая минута.

Перед полковником стояло поредевшее подразделение. Был здесь и Панферов. Теперь он числился стрелком. Три дня назад во время налета авиации неподалеку от их позиции разорвалась бомба. Осколок размером в ладонь угодил в пулемет, искорежил его, сделал совершенно непригодным. Пришлось взять в руки не очень надежную самозарядную винтовку.

Полковник оглядел собравшихся курсантов, сдержав вздох, произнес:

– Свой лейтенантский экзамен вы сдали успешно и потому приказом Верховного Главнокомандующего всем вам присвоено первичное офицерское звание лейтенант. Можете крепить на петлицы кубари.

Курсанты прикрепили командирские знаки. Разглядывая друг друга, не скрывали победной радости, безобидно острили. Парней переполняло чувство гордости, сознание выполненного ими долга, непоколебимая уверенность в успехе предстоящего боя.

А он через час начался. Вначале налетели самолеты. Они выныривали из тяжелых осенних облаков, стремительно пикировали на цель и, сбросив свой груз, круто взмывали, чтобы снова обрушить на защитников бомбы.

Аркадий видел, как неподалеку от него, сидя на корточках, припал к стене траншеи Русанов. За ним лежал ничком на дне траншеи отделенный командир, всегда шумливый Волошин.

Потом ударила немецкая артиллерия. И Волошин приказал Аркадию подняться и наблюдать за полем боя. И он, теперь лейтенант, не посмел не выполнить приказ вчерашнего сержанта. Поднявшись, увидел как в сотне метров правей от него стреляла пушка в сторону немцев. «Ну, храбрецы!» – отметил Аркадий про себя.

В грохоте пальбы и разрывов он вдруг услышал незнакомые надрывные звуки, напоминавшие рев животного. Потом, став ротным командиром, он десятки раз будет его слышать и на себе испытывать силу немецких шестиствольных минометов, прозванных «ишаками». Теперь же рев вызвал у него настороженное любопытство. Он даже подался из окопа. И увидел, как у недалекого орудия заплясали огненные всплески, взметнулись комья земли, заклубился сизый дым. Орудие смолкло.