Текст книги "Маршал Рокоссовский"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ

– Товарищ Буриков, пора вставать и вам, – строго сказал начальник отдела, затягивая широким комсоставским ремнем гимнастерку. – Редактор приказал на летучке всем быть.

– Встаю, встаю, – ответил Виктор Данилович, откидывая одеяло.

Вчера он засиделся над очерком о раненом политруке, которого доставили сюда, в Пятигорск, лег далеко за полночь.

«Хорошо молодежи», – думал Виктор Данилович, застегивая пуговицы фасонистой сорочки. В редакции он самый пожилой, «старик» – как его порой называют за глаза, и лишь он один – вольнонаемный, даже наборщики и рабочие типографии – в красноармейской форме. Все у них чин по чину, а он – литработник отдела информации – щеголяет в гражданском костюме, прорезиненном плаще, тупоносых ботинках.

В военную газету «Красный кавалерист на фронте» его зачислили полтора месяца назад, когда редакцию радиовещания, где он служил, расформировали.

К шести Виктор Данилович успевает и побриться, и проглотить «пшенкашу».

В шесть утра редакция в сборе. Расселись вокруг длинного стола, ждут редактора. Тот входит возбужденный:

– Как вам известно, товарищи, наши войска освободили Ростов и перешли в контрнаступление. А что об этом у нас в газете? Ничего! А по такому случаю нужен в номере «гвоздь». Понятно?

Все молчат, понимают и согласны с редактором.

– Ночью я говорил с политуправлением, – продолжает редактор. – Там посоветовали взять интервью у командующего пятьдесят шестой армией генерал-лейтенанта Ремезова. Армия эта первой ворвалась в Ростов. Если удастся задумку выполнить, то в газете будет первое интервью о переходе нашей Красной Армии в наступление. Первое, товарищи! Вдумайтесь только! Кто-то из нас должен ехать к генералу…

Все застыли, ожидая, кого редактор пошлет в столь заманчивую командировку.

Редактор пробегает взглядом по лицам сидящих и вдруг останавливается на Викторе Даниловиче.

– Ваш материал о раненом лейтенанте, товарищ Буриков, отмечаю. Добротный, убедительный… Вот вам, товарищ Буриков, и карты в руки. Вы и поедете в командировку!

– Я? – Виктор Данилович даже вскочил. Уж такого решения он никак не ждал. – Я готов, товарищ батальонный комиссар. Только как же мне ехать в этом, – он оглядел себя и потрепал лацкан пиджака. – Гражданское лицо от военной газеты, да еще к самому командующему…

А редактор, не реагируя на его слова, продолжал:

– До Минеральных Вод доберетесь на моем грузовике, он стоит у подъезда, а там – самолетом. Он тоже ждет. И еще, товарищ Буриков, – редактор смотрел на него, холодно поблескивая очками. – Сегодня в двенадцать ноль-ноль материал должен быть у меня.

– Что, опаздываешь, писатель? – нетерпеливо расхаживал у самолета летчик. На нем большие унты, теплая с застежкой-молнией во всю длину куртки, подбитый мехом шлем. Он останавливается и в упор разглядывает пассажира. – И ты так летишь? Да ведь окоченеешь в своем плащике!

– Другой одежды нет.

В воздухе кружился снег, мела поземка и вообще погода не благоприятствовала полету. К тому же синоптики обещали дальнейшее похолодание.

По стремянке Виктор Данилович поднялся в самолет. На него пахнуло холодом.

Моторы взревели, и самолет покатил к взлетной полосе.

Виктор Данилович отвернул воротник плаща, засунул поглубже руки в рукава, предварительно, по совету летчика, накинув на ноги край брезента. Все мысли сосредоточились на предстоящей встрече.

Генерала он видел только однажды, в августе или сентябре, вскоре после вступления того в должность командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. Он произвел внушительное впечатление. Теперь предстояло встретиться с ним с глазу на глаз.

А может, генерала и не удастся увидеть? Ведь сражение в самом разгаре, и командующий, конечно же, там, в боевой цепи. До него ли тому сейчас? От этой мысли становилось еще холодней…

«Проклятый мороз! – У Виктора Даниловича не попадал зуб на зуб. – Хотя бы скорей на посадку, не то окоченеешь совсем!». И тут, словно по желанию, самолет пошел на снижение.

– Что? Уже Ростов? – заглянул он к летчикам.

– Нет, Армавир!

– А Ростов? Ведь надо же в Ростов!

– Ничего не знаю, – кричал в ответ летчик. – Поступила команда: идти на посадку.

Виктор Данилович обескураженно опустился на скамью. Все пропало! Взглянул на часы: скоро девять. Осталось три часа, а он лишь на полпути.

Прощаясь, летчик с виноватым видом сказал:

– Послушай, писатель. В Армавире – штаб округа. Ты поезжай немедленно туда. Они помогут…

Буриков спешил с робкой надеждой на удачу. Мимо него проскочила «эмочка», потом, немного погодя, развернулась, догнала его. Водитель-красноармеец распахнул дверцу.

– Вы не из Пятигорска ли? Не из газеты? Старший политрук меня послал за вами.

Старший политрук сказал при встрече:

– Ваш редактор, батальонный комиссар Голубиц-кий, просил нас помочь газете. Вот я и послал автомобиль. А сейчас сидите, отогревайтесь. И чай доставят.

Корреспондент сел у пышущей жаром чугунной пе-чи-«буржуйки», едва не обхватив ее. Он чувствовал, как из тела медленно вытеснялся холод.

Потом политрук принес чайник и сахар, и Виктор Данилович, отхлебывая, рассказал ему, с каким заданием он летел в Ростов.

– А что, если интервью попытаться взять по прямому проводу? – предложил старший политрук.

– А можно ли?

– Почему же нельзя?.. С помощью связистов… Впрочем, подождите, я узнаю.

Старший политрук ушел, а Виктор Данилович остался с беспокоящей его мыслью, удастся ли переговорить с генералом и успеет ли он передать, в случае удачи, материал в редакцию. Минуты тянулись, как часы.

Наконец, в коридоре послышались твердые шаги, дверь распахнулась:

– Договорился! Скорей на узел связи!

– Сюда, в кабинет! – позвал их капитан, дежурный по связи, и указал на стулья у стола. – Командующего ищут… Он на капэ дивизии.

И вдруг в трубке щелкнуло, пискнуло.

– Командующий! – спохватился капитан-связист. – Здравия желаю, товарищ генерал. Передаю трубку корреспонденту.

– Здравствуйте, товарищ генерал! – закричал во весь голос Виктор Данилович. – С вами говорит корреспондент газеты! Мы хотели бы получить от вас первое интервью…

– Какой корреспондент? Какое интервью? – голос в трубке был явно недоброжелательным.

– Первое интервью, товарищ генерал!

– Послушайте, корреспондент, мне сейчас не до вас… Боясь, как бы генерал не бросил трубку, Виктор Данилович опять закричал:

– Я из вашей газеты. Окружной газеты!

В трубке наступила тишина. Потом послышался треск: может, вблизи капэ взорвался снаряд или мина?

– Ну, хорошо. Что там у вас? Спрашивайте. Только быстрей!

– Товарищ генерал! Редакция шлет привет и просит сообщить, каково сейчас положение на вашем фронте, – торопливо проговорил Виктор Данилович. Он еще в пути мысленно наметил, о чем будет спрашивать, и записал вопросы в блокноте.

– Фашисты удирают к Таганрогу. Бросают орудия, танки, автомашины. Мы их преследуем днем и ночью. Наши части дерутся с героизмом. Особенно, где командирами Панченко, Чумаков, Селиверстов, кавалеристы Куца.

Боясь упустить хоть слово, карандаш корреспондента летал по листу, оставляя на нем хитрые и непонятные закорючки. Они ложились строчка за строчкой. А генерал теперь называл, сколько боевой техники врага уничтожила его армия за время наступления.

– …Пятьдесят танков, сто пятьдесят автомобилей, двести мотоциклов…

По тому, как генерал точно называл цифры, Виктор Данилович понял, что ему, видимо, поднесли оперативную сводку…

Командующий сделал паузу и, воспользовавшись этим, Буриков задал второй вопрос.

В аппарате вдруг засипело, забулькало, и Виктор Данилович, холодея, подумал, что связь оборвалась: эвон какое расстояние лежит между ними, да и мало ли что может случиться, когда в непосредственной близости от командующего идет бой!

Однако спустя немного времени снова послышался голос, и Буриков почувствовал, как от сердца отлегло.

– …Когда мы заняли Аксай, Синявскую, жители с восторгом приветствовали наше возвращение…

– Спасибо, товарищ генерал! Что передать бойцам и командирам округа?

В трубке опять наступила тишина. Виктор Данилович представил себе стоящего в окопе среди заснеженной равнины сурового генерала.

– Прежде всего, – послышался опять далекий голос, – отлично овладевать боевой и политической подготовкой… Учиться военному искусству. Использованию местности, разведке, наблюдению. Особенно ночным действиям!

– До свидания, товарищ генерал! Спасибо! Желаем новых побед!

Буриков хотел уже было положить трубку, но из нее снова послышался голос:

– Благодарю за добрые пожелания. Сделаем все возможное, чтобы с честью выполнить долг…

В телефоне опять щелкнуло, но Виктор Данилович по-прежнему держал трубку у уха, не решаясь ее положить.

– Кончили говорить? – спросил женский голос. – Алло! Командующий закончил разговор…

Тогда Виктор Данилович нехотя положил трубку, вытер рукой взмокший лоб и почувствовал такую в теле легкость, словно сбросил с плеч гору. Ровно в двенадцать ноль-ноль он связался с редактором.

– Товарищ батальонный комиссар! Приказ ваш выполнил! Принимайте текст интервью.

– Сделал? Вы сами-то, Буриков, где? В Армавире? И говорили с командующим? – в голосе редактора слышались и удивление, и одобрение, и даже похвала. Текст большой?

– Строк на сто двадцать.

Когда он кончил диктовать, редактор сказал:

– От лица службы благодарю. А за материал, Буриков, пятикратный гонорар прикажу вам выписать. Вот так-то, старик! А теперь возвращайтесь, да поскорее. Работы по горло. Есть новое задание…

ОДНАЖДЫ В РОСТОВЕ

Зазвонил телефон, и в трубке послышался знакомый голос полковника Назарько [2]2
  Ныне генерал-майор в отставке, председатель Ростовской городской секции ветеранов войны.


[Закрыть]:

– Зайди, пожалуйста.

Алексей Игнатьевич, замещая начальника штаба округа, располагался в его кабинете.

– Сегодня из Грозного приезжает генерал армии Тюленев, намерен с тобой встретиться. Поезд прибывает в двадцать три с минутами, встречай!

– Генерал собирается со мной говорить? – не скрыл я удивления. – О чем?

– Как о чем? О кавказских событиях. Ведь ты же ездил в архив, статья была твоя в «Комсомольской правде». Он ее читал…

– Неужели о том не было известно командующему фронтом?

Кавказские события происходили осенью 1942 года, когда на снежных перевалах завязались напряженные бои. Их вели с немецко-фашистскими частями войска Закавказского фронта, которым командовал генерал Тюленев.

– Вот об этом его и спросишь. А теперь выполняй задание. Бефель есть бефель [3]3
  Бефель (нем.) – приказ.


[Закрыть]. В гараже возьмешь гостевой ЗИМ, команда дана.

Этому разговору предшествовали такие события. В конце лета пастух-карачаевец в поисках отбившихся от стада овец забрел на Марухский ледник. Овец он там не нашел, но увидел такое, что заставило его забыть о животных. На холодном снежном склоне темнели впаянные в лед останки советских солдат. Не один и не десять, много больше. Шинели стянуты ремнями, гранаты, в подсумках патроны, в руках винтовки.

Марухский ледник находится в пределах Северо-Кавказского военного округа. Об этом стало известно в его штабе в тот же день, а на следующий день последовала команда из Москвы: во всем разобраться и донести.

Нам, сотрудникам штаба округа, удалось в Ростове установить немногое: на Марухском перевале, вблизи которого побывал пастух-карачаевец, оборонялись части 46-й армии, которой в ту пору командовал генерал В. Ф. Сергацков. Они приняли бой с немецкими войсками. Но какие это были части, сколько их там было? Когда произошел бой? Чем он закончился? Все тонуло в неизвестности.

На запрос в архив его начальник сообщил, что необходимые документы в архиве имеются и для работы с ними нужен от нас представитель. В тот же день я вылетел в Подольск.

Работать в архиве пришлось несколько дней, с утра и до его закрытия. Переворошил десятки дел. Удалось установить безрадостные обстоятельства сражения в холодной заоблачной выси.

В последние дни августа 1942 года части 394-й стрелковой дивизии и партизаны карачаево-черкесского отряда «Мститель» столкнулись на леднике с отборными, отлично подготовленными и экипированными батальонами альпийской дивизии «Эдельвейс». Немецкие егеря засели в скалах и открыли прицельный огонь по нашим выдвигавшимся подразделениям.

На леднике им пришлось принять бой, в результате которого, понеся потери, красноармейцы из батальона старшего лейтенанта Рухадзе вынуждены были отойти. А ночью пошел снег, закружилась метель, она продолжалась несколько суток. Снег скрыл следы недавнего боя и оставшихся на леднике бойцов.

По возвращении в Ростов вездесущие журналисты из «Комсомольской правды» попросили написать о том бое на Марухском леднике. Публикация вышла без задержки, ее-то и прочитал Иван Владимирович Тюленев…

Задолго до прибытия поезда я уже был на Ростовском вокзале. С генералом Тюленевым никогда не встречался, и было объяснимым то волнение, которое испытывал. Я знал, что Иван Владимирович волжанин, участник Октябрьской революции, в гражданскую войну воевал в составе легендарной Конной Армии. Потом занимал ответственные военные посты. В 1940 году он, Жуков и Мерецков были удостоены высшего звания генерала армии. 22 июня 1941 года Иван Владимирович принял Южный фронт, а потом после тяжелого ранения вступил в командование Закавказским фронтом.

Поезд подкатил к платформе без опоздания. В дверях вагона показался генерал, сухощавый, подвижный, во всю грудь пестрые ленточки наград. Приветливое лицо, рыжеватые усики. По виду никак не дашь его немалые – за семьдесят – годы.

– О делах завтра, сейчас отдыхать, – объявил он.

– В гостинице все готово.

– Нет, нет. У меня в Ростове много друзей. – Уверенно указывая водителю дорогу по ночным улицам, он сказал, что Ростов – город юности, знает со времен гражданской войны. – Люблю его.

Он оказался точным: ровно в десять появился в штабе, и мы уединились в свободном кабинете.

– Вы не думайте, что если я был командующим фронтом, то должен знать обстоятельства боя в таких углах, как перевалы. Поглядите, какую территорию охватывал Закавказский фронт, – он указал на висевшую во всю стену карту. – С севера боевая линия проходила у Новороссийска и Туапсе, где сражались наши дивизии с 17-й немецкой армией Руоффа. Далее линия фронта тянулась по Кавказскому хребту и выходила к Орджоникидзе, Моздоку, Грозному. Туда вышла танковая армия Клейста, и там шли ожесточенные бои. На юге у границы были сосредоточены двадцать шесть турецких дивизий. Они находились в полной готовности к выступлению против нас. Ждали только команды. Надеялись, что Сталинград вот-вот падет, и тогда они двинутся к Тбилиси, Еревану, Баку. Ударят с тыла. Но еще особую заботу вызывало и черноморское побережье. Нам стало известно, что в Крыму сосредоточиваются немецкие десантники. Генерал Штудент спешно готовит воздушно-десантную операцию по выброске дивизий в район Батуми. Так что события на Марухе – это небольшая частица боевой ситуации Закавказья. А теперь рассказывайте о перевалах, – повторил он просьбу.

Незадолго до того мне пришлось побывать в Тбилиси, встретиться с офицерами батальона, которые участвовали в бою на леднике. Весь вечер о нем рассказывали комбат Рухадзе, Василий Рожденович, командиры рот Николай Скиртладзе и Шалва Марджанашвили, политрук Григорий Ломидзе.

– На гладкой поверхности ни одного укрытия, только лед, а в нем бездонные трещины. И стоило только неосторожно оступиться или упасть, как ты скользил вниз, пока не попадал в трещину, – рассказывали они.

Отчаянно бился политрук Ломидзе. Контуженный, он попал в руки гитлеровцев. Они взвалили ему на плечи рацию и приказали нести. Когда шли через ледник, у него возникла мысль о побеге. Он упал и заскользил все быстрее вниз. Возможно, побег и удался бы, но вместе с радиостанцией, находившейся у него за спиной, он сорвался в трещину. Где-то в полутора или двух десятков метров от поверхности застрял, зажатый льдом. Холодная могила… Если б не радиостанция, он бы погиб. Чтобы спасти аппарат, немцы сбросили ему конец спасательной веревки.

Потом я показал генералу письма, которые получил после опубликования статьи в «Комсомолке».

Валентина Ивановна Доценко из села Учкекен Ставропольского края находилась в партизанском отряде и вместе с красноармейцами-разведчиками была на задании. Тогда ей было 18 лет. Она писала: «Мы приняли бой в 10 утра 28 августа и продолжали его весь день. Гитлеровцы были внизу, а мы наверху и стрелять было не совсем удобно. Кто-то предложил отойти назад, к леднику. В это время был тяжело ранен Аркадий Дятлов. Я подползла к нему, но снайпер с противоположной стороны ранил меня в руку. Все же нам удалось выбраться к леднику и вынести умирающего Дятлова. Потом перенесли тело нашего командира Панаева. При лунном свете мы обложили нашего командира камнями, так как копать могилу у нас было нечем. В изголовье положили гранитный булыжник…»

Владимир Иванович слушал, не перебивая. Слушал и курил…

– Ставка тогда отмечала, что наши войска опоздали с занятием перевалов, – осторожно заметил я.

– Опоздали? – переспросил генерал и покачал головой. – Возможно. Но только прежде нужно было принять меры, чтобы не допустить к ним врага. Это можно и нужно было сделать, но помешала воля одного… – генерал отвел взгляд в сторону, размял сигарету. – Помню, весной 42-го года я был в Москве. Решив в Генштабе все дела, собирался уже возвращаться, когда пригласили к Сталину. Выслушав доклад о положении войск в Закавказье, он вдруг спросил: «А как по-твоему, товарищ Тюленев, где немцы нанесут летом удар?» Нам было известно, что немецкое командование планировало наступление на двух направлениях: одно – в центре советско-германского фронта, а второе – на юге, под Ростовом. Наша разведка отмечала более крупное сосредоточение на южном направлении, что предопределяло большую вероятность наступления именно здесь. Однако Ставка, внимая Сталину, считала главным направлением центральное. Об этом даже писали в газете…

– И схема была изображена со стрелой главного удара к Волге, – вспомнил я давнишнюю статью военного обозревателя. Используя эту статью, мы, тогда молодые офицеры, проводили во взводах политзанятия. Изображенная на схеме стрела фашистского наступления была нацелена на Самару. У Волги она круто поворачивала на север и устремлялась к Москве.

– Совершенно верно, – согласился Иван Владимирович. – И вот Сталин поинтересовался летним наступлением немцев. Неведомо, каким образом, но он догадался о моем совершенно ином мнении. Сталин, нужно сказать, был весьма проницательным человеком, от него трудно было что-либо утаить. Он смотрел на меня в упор: «Так каково твое мнение?» – «Наверняка, товарищ Сталин, удар летом немцы нанесут на юге: через Ростов, на Кавказ, к бакинской нефти», – ответил я. На его лице промелькнула досада, а в глазах вспыхнул недобрый огонек. «Стратег!» – произнес он и повернулся спиной. Сталин ожидал иного ответа, который бы совпал с его мыслями. Его ошибка обошлась нам дорого. Не на юге, а на центральном направлении были тогда сосредоточены наши главные силы, вследствие чего Южный фронт генерала Малиновского оказался крайне слабым, войска не в состоянии были отразить удары мощной вражеской группировки. Вам, наверное, известно, какими силами обладал наш Южный фронт?

Я отвечал, что знаю, что изучал кавказскую операцию в большом труде Генерального штаба, где приводилась таблица соотношения немецких и наших сил и средств. В этой таблице были такие данные.

У нас, например, на весь Южный фронт имелся всего 121 танк, а у гитлеровцев почти в десять раз больше – 1130. Против наших 980 орудий враг располагал 2840.

– Мог ли такими силами Южный фронт устоять против мощных неприятельских ударов? – вопрошал генерал, и сам же отвечал: – Конечно, нет! Поэтому закономерны неудачи, выпавшие на части этого фронта. Его защитники делали все, что могли, они до конца выполнили свой солдатский долг. Обладай фронт необходимыми силами, не прорвались бы немцы к Ростову, не вырвались бы к Новороссийску, к перевалам, к Грозному. Не пришлось бы армии расплачиваться за ошибки одного человека. И не было бы тогда приказа № 227. Вы его, конечно, помните?

Разве можно забыть этот сталинский приказ? Помню, в те дни наша часть находилась под Сталинградом, у большой станицы Быковы хутора. Мы стояли в строю, а батальонный комиссар читал этот приказ, каждое слово которого било по нервам, обжигало.

«Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население… Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором.

Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения, и что хлеба у нас всегда будет в избытке, этим они хотят оправдать свое позорное поведение на фронтах. Но такие разговоры являются фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам…

После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории. Стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик… Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину… Если мы не прекратим отступления, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог. Из этого следует, что пора кончать отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности» (см.: «История военного искусства», Москва, Воениздат, 1958, т. 5).

Недооценка противника позволила врагу развить стремительное наступление к горам, – продолжал рассказывать Иван Владимирович. – Мы спешно направили к перевалам войска, но они не были подготовлены для действий в высокогорной местности, не имели всего необходимого, уступали в обученности горным полкам врага.

– Но приказ № 227 известен не только грозным повелением «Ни шагу назад!» – заметил я. – Он памятен и созданием пресловутых штрафных батальонов.

– Да, конечно, – согласился генерал.

Этим приказом в армии создавались штрафные батальоны, в которые зачислялись нарушившие дисциплину или проявившие трусость офицеры и солдаты. Они лишались наград и званий и свою вину должны были искупить кровью. Только получивший ранение имел право покинуть этот батальон. Штрафников направляли на самые опасные участки, и когда они шли в атаку, за их спиной залегал заградительный отряд с правом открывать по штрафникам огонь, если они не шли вперед или пытались отступить. Немногие возвращались после такой атаки.

Трудная доля выпала войскам Южного фронта. Разбитые на Дону части, будучи не в состоянии сдержать рвущиеся к Кавказу моторизованные силы врага, отступали по всем дорогам. Часто вместе с ними отходило население городов, раненые и больные, дети из приютов и лечебниц. И когда возникала опасность, войсковые подразделения вступали в бой, чтобы прикрыть их, дать возможность оторваться от преследователей, уйти от гибели, спастись женщинам, стариками, детям, раненым.

Мне вспомнился рассказ одного офицера-артиллериста, дивизион которого, не имея снарядов, вынужден был отходить к перевалу. На полпути к нему бойцы вступили в бой с немецкими парашютистами. Уничтожив их, они заняли оборону у одного моста, пропустили по нему беженцев, а потом, когда показалась вражеская колонна бронетранспортеров, они подожгли мост. Враг остановился перед рекой.

– Август и сентябрь были тяжелыми для нашего фронта, – продолжал генерал. – У Новороссийска и Туапсе мы с трудом сдерживали врага, чтобы не дать ему выйти на путь к Черному морю, 46-я армия дралась на перевалах, северная группа генерала Масленникова отбивала непрерывные атаки немецких войск у Орджоникидзе и Грозного. А тут еще к нам в Закавказье с неограниченными полномочиями прибыл Берия. Делу он никак не помогал, а только мешал: требовал к своей особе внимания, отвлекал. Некомпетентный в военных делах, он настаивал на беспрекословном выполнении своих распоряжений; добился замены многих опытных командиров неподготовленными офицерами. В разговоре с генералом Сергацковььм пустил в ход кулаки, а затем сместил его с должности. В то время, когда нужно было принимать спешные меры для отпора надвигающейся опасности, он занялся кадровой чехардой. Никакие просьбы, пожелания он в расчет не принимал. Помню, тогда в Закавказье находилось несколько дивизий войск НКВД – грозная сила, хорошо вооруженная, обученная, сплоченная. Я предложил использовать их на опасных участках. Берия сверкнул глазами: «Если еще раз заикнешься об этом, сломаю хребет».

В волнении Иван Владимирович закурил, потом спросил:

– А останки солдат с ледника, значит, вынесли, захоронили в Зольской?

Я показал ему фотографии печального события, плачущих женщин, скорбные лица мужчин.

Он молча рассматривал фотографии, сделанные на леднике; холодные заснеженные скалы, черный зуб вершины Кара-Кая, лед на каменистом ложе, заплывшая землей стрелковая ячейка с россыпью гильз.

– Да-а, – тяжко вздохнул генерал, откладывая фотографии. – Война, проклятая война… Встал, молча пожал руку и вышел.