Текст книги "Собрание сочинений в 8 томах. Том 2. Воспоминания о деле Веры Засулич"

Автор книги: Анатолий Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

О. Нет, никогда не обращалась.

Председатель. Подсудимая, теперь начнется допрос свидетелей, вызванных вашим защитником, не хотите ли дать объяснение, о чем вы хотели их спрашивать?

О. О том происшествии, которое было в доме предварительного заключения.

В. Какое тут было отношение к настоящему делу?

О. Если бы не было этого происшествия, я не стреляла бы.

В. Откуда оно стало вам известно?

О. Из газет, из краткой газетной заметки, потом из рассказов разных лиц в Петербурге.

В. Разных лиц, бывших очевидцами?

О. Нет, слышавших от очевидцев; я так много слышала рассказов, что могла поверить.

В. Какую газетную заметку вы прочитали?

О. В «Новом времени». Там было сказано, что один из членов администрации, посетив дом предварительного заключения и встретив гулявших на дворе арестантов, вследствие какого-то неудовлетворительного ответа на вопрос приказал посадить Боголюбова в карцер, сбил с него шапку кулаком, а потом было приказано высечь его. Подробности этого происшествия я слышала из рассказов.

В. Вы приехали в Петербург и здесь расспрашивали или узнали об этом внутри России?

О. В Петербурге.

В. Зачем вы приехали в Петербург?

О. У меня здесь родные.

В. У вас была уже тогда цель отомстить?

О. Нет, тогда определенной цели не было, я приехала по своим делам,

Свидетель Петропавловский.

Председатель. Свидетель, вы знаете подсудимую? О. Нет.

В. Никогда с ней не встречались?

О. Нет.

В. Вы содержались летом 1877 года в доме предварительного заключения?

О. Да.

В. Вы там были с кем-нибудь знакомы, у вас были родственники, приходил вас кто навещать?

О. В продолжение нескольких лет я не имел ни одного свидания ни с кем.

В. Когда вы сидели в тюрьме, вы не могли рассказывать кому-нибудь?

О. Нет.

В. Вы писали кому-нибудь?

О. Нет, писать было также нельзя.

В. Когда вы выпущены из дома предварительного заключения?

О. 23 января 1878 г.

В. Вы не рассказывали подсудимой ничего о том, что было в доме предварительного заключения?

О. Нет, я ее не знал.

Присяжный поверенный Александров. Вы присутствовали при встрече градоначальника с Боголюбовым?

О. Да.

В. Расскажите, как это происходило.

О. Я гулял вместе с девятью товарищами, которые были выведены на двор для гулянья. Эти девять человек разделились на группы; в каждой было по два, по три человека; в одной из групп были Кадьян, Боголюбов и я.

Это было около 10 часов утра. Вдруг отворяются ворота и появляется градоначальник. Мы в то время стояли на противоположном конце двора; градоначальник подходит к нашей группе и обращается к управляющему, который шел рядом с ним, и спрашивает его раздраженным тоном – почему мы гуляем вместе, так как по правилам мы должны и в камерах сидеть в одиночку. В это время управляющим был майор Курнеев. Что он ответил, я не знаю; но вместо него счел нужным ответить сам Боголюбов, который заметил, что он уже осужден и имеет право видеться со всеми теми, которые также осуждены и сидят тут, в доме предварительного заключения. После этого градоначальник стал еще более раздражен. Он обратился к Боголюбову и довольно зычным голосом закричал: «Разве я к тебе обращаюсь?..»– и этот вопрос повторил несколько раз. В конце концов он закричал: «Взять его в карцер!». Но так как в это время тут не было лица, которое могло бы исполнить его приказание, то мы имели возможность обойти еще вокруг двора. Когда мы обошли и встретились опять с управляющим и градоначальником, тогда градоначальник подбегает к Боголюбову очень близко, замахивается на него рукой и кричит: «Долой шапку!». Боголюбов, видя угрожающее движение руки, отскакивает; вследствие такого движения шапка свалилась несколько набок; он подхватывает ее и надевает; тогда опять градоначальник подбежал к нему и замахнулся на него рукою, но я был тогда в таком возбужденном состоянии, что не видал, сбил ли он с него шапку. В скором времени после этого Боголюбов был отведен в карцер.

Председатель, Что вам известно о наказании?

О. Я сам об этом не слыхал, так как в то время уже сидел в камере.

В. Так что потом об этом узнали?

О. Да.

В. Другие арестанты при этом производили шум?

О. Да, во время последней сцены, когда градоначальник замахнулся рукой на Боголюбова, сделался ужасный шум, и вследствие этого шума градоначальник ушел.

В. Один шум был или делалось еще что?

О. Нет, был один шум.

В. Форточки разбивались?

О. Нет, в то время был только один шум,

В. Боголюбов к чему был присужден?

О. Он был присужден к каторге.

В. Встречаясь с градоначальником, он кланялся ему?

О. Когда мы первый раз встретились с ним, мы все сделали ему поклон; Боголюбов снял шапку так же, как и Кадьян.

Присяжный поверенный Александров. Не было какого-либо возбуждения со стороны Боголюбова прочих арестантов к шуму?

О. Нет, после тех слов, которые возбудили негодование градоначальника, Боголюбов ничего не говорил.

В. Вследствие чего же начался шум со стороны арестантов?

О. Когда они увидали последнюю сцену, когда градоначальник сшиб шапку с Боголюбова, тогда все подняли крик негодования.

В. Не можете ли припомнить, не ответил ли Боголюбов градоначальнику, что он по другому делу, нежели вы и Кадьян?

О. Он именно это и сказал ему при первой встрече, что он уже осужден и, кроме того, по другому делу.

В. Вы услышали в тот же день о наказании Боголюбова?

О. Об этом я слышал часа через три. Курнеев зашел на двор к нам и громко сказал, что Боголюбова будут сечь.

В. Это он сказал вслух при арестантах?

О. Да, и после этого произошел ужасный шум.

По просьбе защиты была прочтена заметка газеты «Новое время», сообщающая об этом происшествии:

«С неделю уже в городе ходят настойчивые слухи о каком-то происшествии в доме предварительного заключения, находящемся рядом с зданием судебных установлений. «Голосу» передавали по этому поводу, что 13 июля один из представителей администрации в Петербурге, при посещении тюрьмы, остался недоволен порядками, заведенными в тюрьме лицами прокурорского надзора, на обязанности которых лежит наблюдение за содержанием арестованных. Между прочим, он заметил, что три арестанта прогуливаются вместе, и обратился к одному из арестантов с вопросом о причине такой свободы. Арестант этот оказался одним из обвиненных по делу о беспорядках, происшедших 6 декабря прошлого года на площади Казанского собора, Боголюбовым, приговоренным уже

Особым Присутствием Правительствующего сената к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу, но еще ожидающим исполнения этого приговора. Неудовлетворительный, а может быть и недостаточно почтительный, ответ Боголюбова вызвал со стороны посетителя тюрьмы распоряжение о немедленном заключении арестанта в карцер. Исполнявшему это приказание пришлось проводить Боголюбова опять по двору, где находилось и лицо, отдавшее приказание. Проходя вблизи стоявшего с другими лицами посетителя, Боголюбов не снял фуражки; представитель администрации размахом руки сшиб фуражку с головы Боголюбова, а в наказание за оказанное ему неуважение приказал тюремному начальству подвергнуть Боголюбова телесному наказанию для примера другим содержащимся. На следующий день распоряжение это было исполнено, и Боголюбов наказан розгами в коридоре тюрьмы в присутствии всех арестантов того отделения, в котором содержался».

Товарищ прокурора. Ввиду прочтения этой заметки я просил бы прочитать копию с предписания градоначальника о наказании Боголюбова.

Присяжный поверенный Александров. Я полагаю, что прочтением этой копии были бы нарушены установленные формы и обряды судопроизводства. На основании закона на суде могут быть прочитаны протоколы осмотра или вещественные доказательства. Копия же с предписания градоначальника не может считаться вещественным доказательством, каковым мог бы считаться только подлинник этого предписания или протокол осмотра этого подлинника, составленный судебным следователем с понятыми и проч. Я это предвидел и потому предварительно просил окружный суд истребовать подлинник предписания градоначальника, но в этом мне было отказано, и я полагаю, что теперь, за неимением подлинника, читать копию невозможно. Я не могу утверждать, чтобы эта копия не была согласна с подлинником; но, с другой стороны, у меня нет никаких гарантий, удостоверяющих, что эта есть копия с подлинника предписания градоначальника. Ввиду этого возможного сомнения я не считаю возможным прочтение этой копии.

Товарищ прокурора. Если защитник предполагал возможным чтение подлинного предписания, то значит в чтении копии нет никакого нарушения формы и обрядов

судопроизводства. Что касается до того, что защитник не имеет гарантий, что копия эта подлинная, то гарантией в этом представляется подпись лица, которому известно, что за подлог документа он подвергается строгому наказанию.

Присяжный поверенный Александров. Говоря о невозможности прочтения, я разумею невозможность не вследствие содержания копии – прочтение этой копии не представляет ничего такого, чем были бы нарушены обряды судопроизводства, – я обращаю внимание на форму. Конечно, показание или протокол, составленные судебным следователем, могут быть прочитаны, но если б на суде явилась копия с этого протокола, засвидетельствованная полицейским чиновником или прокурором, то подобный протокол этот не мог бы быть прочитан не по существу, не по содержанию своему, а по форме, в которой он воплощается. Ввиду этого, я полагаю невозможность прочитания этой копии.

Председатель. Окружный суд, выслушав заявления сторон, находит, что хотя ввиду окружного суда нет никакого законного основания сомневаться в согласии копии с подлинным предписанием градоначальника, но, несмотря на отсутствие такого основания, ни копия, ни подлинное предписание не могли бы быть прочтены ввиду решения сената по делу Зимина, коим объяснено, что справки из полицейских управлений и мест заключений читаны быть не могут, поэтому суд постановил ходатайство прокурора отклонить. Но, ввиду того, что закон обязывает разъяснить обстоятельства дела, я должен удостоверить, что в обвинительном акте, который утвержден судебной палатой, сказано, что из справки, доставленной из дома предварительного заключения, видно, что, по предписанию градоначальника, лишенный всех прав состояния арестант Боголюбов был наказан 13 июля 1877 г. 25 ударами розог. Таким образом, вопрос достаточно выяснен. Затем я обращаю внимание на то обстоятельство, что в заметке сказано, что -наказание было на другой день, тогда как здесь выяснено, что оно было в тот же день.

Свидетель Голоушев.

Председатель. Свидетель, вы знаете подсудимую Засулич?

О. Нет.

В. И прежде никогда не встречались с ней?

О. Нет.

В. Вы не рассказывали ничего о происшествии в доме предварительного заключения?

О. Я ее даже не видел.

В. Вы имели свидания с кем-нибудь?

О. Да, с матерью.

В. Рассказывали ей об этом?

О. Да.

В. Вам известно, что производится следствие о беспорядках в доме предварительного заключения?

О. Да, известно.

Присяжный поверенный Александров. Что вам известно о происшествии 13 июля?

О. Я был свидетелем всего происшествия с самого начала. Я сидел утром около 10 часов у окна и пил чай, когда заметил временное как бы затишье на дворе, всегда показывающее, что происходит что-то необыкновенное. Я взглянул в окно и увидел, что на двор вошел градоначальник, в сопровождении Курнеева. В это время на дворе гуляли несколько подсудимых по политическим делам, в том числе и Боголюбов. Нужно сказать, что двор представляет четырехугольник, с кругом, разделенным радиусом, где заключенные гуляют по одному. Но Петропавловский, Кадьян и Боголюбов шли вместе и случилось так, что они шли мимо моего окна; градоначальник встретился им, при встрече они отдали ему поклон, но градоначальник не заметил этого и прошел мимо. Затем градоначальник обратился к Курнееву с каким-то вопросом. Из общих рассказов я узнал, что вопрос заключался в том: «Зачем подсудимые гуляют вместе? Разве могут лица, сидящие по одному и тому же делу, гулять вместе?». Ответа, вероятно, не последовало. Затем я видел, что Боголюбов, приподняв фуражку, сказал что-то градоначальнику. Оказалось, что он сказал: «Я по другому делу». Тогда я слышал, что градоначальник, очень рассерженный, обратившись к нему, громко крикнул: «Не с тобой говорят» – и спросил его фамилию у Курнеева. Тот отвечал: «Боголюбов». – «Осужденный?»– «Да». Тогда градоначальник крикнул: «В карцер!». Последовало общее недоумение, затем градоначальник продолжал путь с сопровождавшим его Курнеевым, а Боголюбов пошел по другую сторону круга, так что они неизбежно должны были встретиться. Когда опять Боголюбов поравнялся с градоначальником, тогда градоначальник закричал: «В карцер! В карцер! Шапку долой!» – и замахнулся на него рукой. Сшиб он шапку с Боголюбова или нет, я не знаю, но я видел размах, который должен был попасть в Боголюбова, и шапка свалилась. Тогда начался шум, да иначе и быть не могло. Я помню, что через несколько времени, когда шум стал затихать, Курнеев вышел на двор и объяснил, что Боголюбова будут сечь, вероятно, желая успокоить арестованных. Может быть, я вношу известную долю волнения в этот рассказ.., но я был свидетелем этого происшествия и потому не могу говорить равнодушно.

Председатель. Вы не волнуйтесь, успокойтесь немного.

Голоушев. Я был слишком близким свидетелем этого происшествия и не могу забыть его, и мне трудно удержаться от волнения. (Продолжает). Затем поднялся общий крик негодования, который проявился тем, чем может проявиться у человека, запертого в клетке. Затем началась расправа. Я был посажен в карцер и не мог слышать, как происходила экзекуция; я слышал только стоны, крики, но как было – сказать не могу. Затем я прошу позволить мне объяснить еще одно обстоятельство, которое поможет выяснить дело присяжным заседателям. Вся эта история отозвалась на всех так сильно, что о ней было подано тогда же заявление в Особое Присутствие и был поставлен вопрос так, что если преступление не будет разобрано, то подсудимые отказываются от всякого участия в суде.

В. Доводимо было до вашего сведения о самом способе экзекуции?

О. Это не было доведено официальными лицами, но понятно, что рассказы об этом доходили до меня. Я слышал, что экзекуцию первоначально предполагалось произвести при всех подсудимых на дворе, но потом почему-то произвели ее в коридоре, откуда могли доноситься стоны и свист розог.

Свидетель Щиголев.

Председатель. Свидетель, вы знаете подсудимую Засулич?

О. Нет, не знаю.

В. Вы с ней не встречались?

О. Нет.

В. Рассказывали об обстоятельствах происшествия в доме предварительного заключения?

О. Нет, никогда.

Присяжный поверенный Александров. Что вы знаете о происшествии 13 июля в доме предварительного заключения?

О. В доме предварительного заключения, летом, содержащиеся там преступники имеют обыкновение большею частью проводить время на окнах. 13 июля, когда я занимался в своей камере, я услышал шум на дворе. Я подбежал к окну и увидал градоначальника и еще несколько лиц, совершенно незнакомых, которые вместе с управляющим стояли подле осужденного по политическому делу Боголюбова; когда я подошел к окну, в это время я увидел, что градоначальник замахнулся рукой на Боголюбова, но я не заметил, ударил ли он его или хотел сбить с него шапку, но мне казалось, что он не сбил шапки, а она сама свалилась от движения Боголюбова, который уклонился от удара. Из окон арестованных поднялись крики негодования, градоначальник повернулся и быстро пошел со двора. После его ухода долго еще раздавались крики из окон, и некоторые из сидевших ближе слышали, что градоначальник велел посадить Боголюбова в карцер, и передали это своим товарищам; тогда поднялись крики: «Освободить Боголюбова из карцера»; когда его уже надзиратель увел туда, эти крики продолжались с полчаса или с час времени– определить не могу, потому что мы тогда все находились, большею частью, в возбужденном состоянии. Через час или полчаса вошел исправлявший должность управляющего во двор; крики смолкли; арестованные думали, что он желает сказать что-либо, чтобы успокоить, но он, вместо того, объявил нам, что Боголюбов будет высечен. Это объявление возбудило негодование всех подсудимых, они чувствовали себя в высшей степени оскорбленными, и крики начались с новой силой. Я думаю, через час мы услышали по коридору особенно сильное движение, и некоторые из товарищей закричали, что в доме находится много городовых, которые заходят в камеры и куда-то уводят некоторых арестантов, но ко мне не входили.

В. По делу о беспорядках вас допрашивали?

О. Нет.

В. Вы имеете сведения, как производилась эта экзекуция?

О. Я слышал, что были стоны и крики.

Председатель, О тех беспорядках, которые были

совершены в доме предварительного заключения, производится следствие. Вы не были спрошены по этому делу в качестве свидетеля?

О. Нет.

Председатель (к присяжным). В показании свидетеля указывается на разные превышения власти, которые употреблены были относительно их. Поэтому по распоряжению административной власти производится следствие установленным законом порядком. (К свидетелю). Вы это хотите разъяснить, но это не относится до настоящего дела.

Присяжный поверенный Александров. Какие вы имеете сведения о производстве экзекуции над Боголюбовым?

О. Это было часа в два. Сидящие в нижней галерее сказывали, что производилась экзекуция перед их камерами. Вначале этому многие не верили. Думали, что они обманываются вследствие слишком возбужденного состояния, но потом удостоверились, что экзекуция действительно была произведена.

Председатель. Каким образом смотритель объявил о том, что будут наказывать Боголюбова?

О. Смотритель дома имел обыкновение приходить во двор ,и разговаривать с нами. Исправляющий его должность Курнеев вышел во двор и сказал, что Боголюбова будут сечь.

Свидетельница Чарушина (урожденная Кувшинская).

Председатель. Вы знакомы с Засулич?

О. Нет.

В. Вам не приходилось рассказывать ей об этой истории?

О. Нет.

В. Вы рассказывали кому-либо об этом происшествии?

О. Да, я рассказывала разным лицам об этой истории.

В. Вы вызывались к следователю как свидетельница по делу Боголюбова?

О. Да.

Присяжный поверенный Александров. Какие сведения имеете вы о происшествии 13 июля?

О. Я, собственно, видела приготовление к сечению. Я должна сказать, что я, собственно, помещалась в верхней камере, из которой прекрасно виден проходной двор. Около 10 часов утра – не ручаюсь за верность, этот день был такой ужасный для заключенных, но приблизительно это

было так – стали доноситься до нас шум, гул, крики; но впоследствии оказалось, что это был шум, который доносился на женское отделение с мужского отделения. Потом на дворе началось большое движение, нечто необыкновенное, начали проходить толпы городовых, я не могу сказать, сколько времени это продолжалось, но видела две или три толпы, человек по 20 или 30. На женском отделении все чувствовали, что происходит что-то необыкновенное, но что именно – мы не знали. Наконец предположения наши стали делаться более точными. Против наших окон, на проходном дворе, были два сарая; вдруг двери раскрылись, и оттуда вытащили огромные вязанки розог и начали делать из них небольшие пучки: стало ясно, что приготовляется Экзекуция… Я не могу не волноваться при этом воспоминании… (свидетельница не может говорить далее).

Председатель. Вы успокойтесь, не волнуйтесь. Скажите, что касается только Боголюбова.

О. Потом я видела, как вяжущие пучки делали жесты применения розог и делали угрожающие жесты по направлению к мужскому отделению и к нам.

В. Это солдаты вязали розги?

О. Да, солдаты и служители дома предварительного заключения.

В. Это произвело какое-нибудь волнение, крики на женском отделении?

О. Да, волнение было очень сильное. Требовали, чтобы пришел кто-нибудь из администрации, чтобы спросить, что это значит, но на это требование никто не явился. Собственно говоря, волнение выражалось в том, в чем может выразиться волнение человека запертого.

Присяжный поверенный Александров. После этого волнения продолжалось вязание розог?

О. Когда на женском отделении произошел шум, то розги втащили в сарай, а когда выносили пучки, то прикрывали их полами.

В. Не можете ли сказать, сколько было навязано пучков?

О. Довольно большое количество, но точно сказать не могу; было не пять, не шесть, не восемь пучков, но больше.

По просьбе товарища прокурора председатель приглашает Курнеева для вторичного допроса.

Товарищ прокурора. Вы были опрошены судебным следователем по делу о беспорядках в доме предварительного заключения?

О. Да.

В. В качестве кого?

О. На меня была жалоба.

В. В качестве обвиняемого?

О. Да.

Присяжный поверенный Александров. Я просил бы позволения пояснить это обстоятельство, так как мне об этом деле неизвестно. Я просил суд об извлечении справок из этого следствия, но мне было отказано. Так как теперь вопрос об этом деле поднят заявлением вашего превосходительства и прокурором перед присяжными заседателями, я просил бы предложить майору Курнееву вопрос: в чем он обвиняется и за что привлечен к этому Делу?

Курнеев. По жалобе политических подсудимых, что будто бы по моему распоряжению их били.

В. Когда это было?

О. После того, как их сажали за бунт в карцер.

В. Так что это обвинение не имеет никакого отношения к наказанию Боголюбова?

О. Нет, никакого.

Председатель. Подсудимая Засулич, свидетельские показания окончены, что вы можете теперь сказать?

Засулич. О происшествии 13 июля и о мотивах его я слышала в Петербурге от разных лиц, с которыми встречалась. Рассказывали о том, как в камеры врывались солдаты, как шумевших сажали в карцер; потом я слышала, что Боголюбову было дано не 25 ударов, а наказывали до тех пор, пока не перестал кричать. Я по собственному опыту знаю, до какого страшного нервного напряжения доводит долгое одиночное заключение. А большинство из содержавшихся в то время в доме предварительного заключения политических арестантов просидело уже по три и три с половиной года, уже многие из них с ума посходили, самоубийством покончили. Я могла живо вообразить, какое адское впечатление должна была произвести экзекуция на всех политических арестантов, не говоря уже о тех, кто сам подвергся сечению, побоям, карцеру, и какую жестокость надо было иметь для того, чтобы заставить их все это вынести, по поводу неснятой при вторичной встрече шапки.

На меня все это произвело впечатление не наказания, а надругательства, вызванного какой-то личною злобой. Мне казалось, что такое дело не может, не должно пройти бесследно. Я ждала, не отзовется ли оно хоть чем-нибудь, но все молчало, и в печати не появлялось больше ни слова, и ничто не мешало Трепову, или кому другому, столь же сильному, опять и опять производить такие же расправы – ведь так легко забыть при вторичной встрече шапку снять, так легко найти другой, подобный же ничтожный предлог. Тогда, не видя никаких других средств к этому делу, я решилась, хотя ценою собственной гибели, доказать, что нельзя быть уверенным в безнаказанности, так ругаясь над человеческой личностью… (В. И. Засулич была настолько взволнована, что не могла продолжать. Председатель пригласил ее отдохнуть и успокоиться; немного погодя она продолжала). Я не нашла, не могла найти другого способа обратить внимание на это происшествие… Я не видела другого способа… Страшно поднять руку на человека, но я находила, что должна это сделать.

Председатель. Расскажите, как вы это сделали, после какого промежутка времени, задолго ли до этого решились?

Засулич. Сказать определенно не могу, может быть за неделю.

В. Вы в первый раз в Петербурге узнали о подробностях наказания розгами?

О. Да, тотчас по приезде в Петербург.

В. Когда вы отправились к Трепову, вы желали его убить или только..?

О. Убить или ранить – мне было все равно. Я хотела только показать этим, что нельзя так надругаться безнаказанно над человеком. Я хотела, чтобы хотя чем-нибудь отозвалось это…

В. В вашем объяснении на предварительном следствии и помещенном в обвинительном акте сказано, что вы хотели отомстить градоначальнику.

О. Да, я хотела обратить внимание общественного мнения на это происшествие и сделать не так легким, не так возможным надругание над человеческим достоинством.

В. Когда вы стреляли, вы целились в какое-нибудь определенное место?

О. Нет, я стреляла наудачу, так, как вынулся револьвер, не целясь; тотчас же спустила курок, если бы я была больше ростом или градоначальник меньше, то выстрел пришелся бы иначе, и я бы, может быть, убила его.

В. По какому делу вы содержались в одиночном заключении?

О, Я была свидетельницей по нечаевскому делу… год и 10 месяцев сидела.

В. Но вы были в качестве обвиняемой?

О. Сначала в качестве обвиняемой.

В. Какое вы имеете звание и чем занимаетесь?

О. Я сослана была… училась. Но мне трудно говорить обо всех подробностях; я рассказала свою биографию моему защитнику, может быть, он расскажет ее суду.

Председатель. Стороны не встречают препятствия к прочтению справки об окончании курса подсудимого?

Присяжный поверенный Александров. В моих беседах с подсудимого она передала мне многие -биографические подробности и заявила, что ей было бы тяжело самой рассказывать это перед судом. Поэтому я полагаю, что суд и господин прокурор не встретят препятствия, если мне будет разрешено указать на те биографические подробности, которые могут иметь отношение к настоящему делу. Если я получу это разрешение, тогда подсудимой не нужно будет рассказывать самой, а если мне будет отказано, то я прошу дать ей слово, с некоторым усилием она расскажет свою жизнь.

Председатель. Здесь речь идет относительно сведения, имеющегося в деле, о месте воспитания подсудимой.

Защитник. Это относится к ее биографии.

Засулич. Я кончила курс в Москве, в пансионе. Потом, несколько лет спустя, училась в Харькове и имею звание повивальной бабки (подсудимая находилась в сильном волнении и дальше не могла говорить), но мне трудно говорить обо всех подробностях…

Председатель. Господин товарищ прокурора, вы не встречаете препятствий к тому, чтобы биографические подробности подсудимой были рассказаны ее защитником?

Товарищ прокурора. Как мне ни тяжело не согласиться с желанием защиты рассказать биографические подробности о подсудимой в защитительной речи, но так как тогда для меня могут явиться некоторые неожиданности в речи защиты, то я желал бы дать возможность рассказать самой подсудимой.

Засулич. В нескольких словах я моту теперь рассказать.

Присяжный поверенный Александров. Я желал бы отложить биографические подробности до конца судебного следствия.

Председатель пригласил экспертов: профессоров Склифосовского и Богдановского и докторов Барча, Дункана и Баталина, бывших в зале заседания во все время судебного следствия. Экспертам предстояло дать объяснение по двум вопросам: во-первых, на каком расстоянии последовал выстрел и, во-вторых, какого рода повреждение нанесено градоначальнику, то есть легкое или тяжелое.

Эксперты единогласно высказали мнение, что выстрел был произведен в упор, так что сюртук был обожжен, и что рана принадлежит к разряду тяжких. В настоящее время состояние больного сравнительно удовлетворительно, однако же, тем не менее, рана еще гноится и пуля, оставшаяся в теле, может образовать затек или иным образом может подвергнуть жизнь опасности. Вообще определить исход раны в настоящее время совершенно невозможно.

По окончании экспертизы председатель предложил подсудимой рассказать ее биографию.

Засулич. В марте 1867 года я вышла из пансиона, выдержала экзамен на домашнюю учительницу и поступила на место писца к мировому судье в Серпухове. Осенью 1868 года я приехала в Петербург, жила с матерью, ходила работать в переплетную и, кроме того, ходила в школу для учителей, чтобы обучиться звуковому способу преподавания. Там познакомилась с Нечаевым, который свел меня со своими знакомыми, получал на мое имя письма, а уехавши за границу, присылал письма на мой адрес. В апреле 1869 года у меня сделали обыск, ничего ровно не нашли; мать во время обыска заявила, что мы в Москву собираемся, на дачу. После этого почти каждый день из участка приходил городовой справляться, когда мы выезжаем. Выехали мы 30 апреля и в Москве, на вокзале, были арестованы. Переночевали в части и на другой день отправились с двумя жандармами в Петербург, прямо в III Отделение. Мать отпустили, а меня свезли в Литовский замок, где я просидела до мая 1870 года. В первую же неделю ареста заехал ко мне жандармский офицер и спросил, что я имею показать, прибавив, что от моих показаний будет зависеть мое освобождение. Я отвечала, что даже не знаю, за что я арестована, и никак не могу «иметь что-нибудь показать». С тех пор меня целый год никуда не вызывали и ни о чем не допрашивали, так что я даже начала думать, что меня забыли в тюрьме. В мае меня перевели в крепость и допрашивали в чамодуровской комиссии. Наконец, в марте 1871 года, на пятой неделе поста, меня освободили и на святой опять арестовали в первом часу ночи и посадили в пересыльную. В пересыльной ко мне ходила сестра, носила мне провизию, лакомства, книги, но ни денег, ни одежды не принесла. Высылка нам в голову не приходила; думали, что это недоразумение, так как прокурор при освобождении объявил мне, что я оказалась ни в чем не виновною и вполне свободна. На пятый день меня с двумя жандармами отправили в Крестцы, привезли к исправнику, и он отпустил меня на все четыре стороны с 2 рублями в кармане и в одном платье, сказав, что я нахожусь под надзором полиции. Нашлись добрые люди, согласившиеся в доме дать мне комнату и кормить меня. В июне, вследствие моего прошения о «кормовых» и заявления зятя (тоже ссыльного), что он может меня содержать, я была переведена в Тверь, затем была на суде свидетельницей, а после суда снова отправлена с жандармами туда же.

В 1872 году, летом, зятя, по подозрению в давании семинаристам запрещенных книг, перевели в Солигалич, Костромской губернии, а меня, после его отъезда, арестовали, возили для допроса о семинаристах в Петербург и затем тоже в Солигалич отправили. В декабре 1873 года перевели в Харьков, где я оставалась под надзором полиции и без права выезда из него до сентября 1875 года. Там я окончила курс на акушерку, но, бывши под надзором полиции, не могла получить себе места. Я просила снять с меня полицейский надзор. Через несколько времени мне был разрешен выезд. В конце 1875 года я уехала искать себе места. Потом жила то в Харькове, то в Петербурге. Последнее время была в Пензе.