Текст книги "Принц Половины Осени"

Автор книги: Анастасия Юрченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Слепое обожание.

«Ты и есть тот несчастный мальчик, который убил их всех?»

Признаться честно, никого я не убивал. Но проще безрукого научить играть на скрипке, чем доказать мою невиновность. Мне стыдно, что я совсем не помню их лиц, а только жуткое месиво. Соленый запах железа, настолько стойкий, что он забивался в лёгкие. Дрожащие руки, ровную гравировку на лезвии. Монотонность. Кап-кап-кап. Она капает с кончика острия, липкими лужами растекается по полу. Она везде. Разносит запах сырого мяса и угасшей жизни.

У меня сохранилось одно воспоминание об отце: у него была коллекция холодного оружия. Но это скорее не отпечаток памяти, а её уродливый шрам. Если бы я мог, то назвал бы имя каждого из них. Стоит ли говорить, что я и своего имени вспомнить не могу. Но к этому мы ещё вернёмся. Сейчас же, стоит разложить всё по полочкам, надо разобраться в этом ужасе, который с завидной настойчивостью пытался меня проглотить.

«Ты и есть тот несчастный мальчик, который убил их всех?»

Я вырос в мире, где чудо было синонимом опасности. Это не мутация, которую могли бы объяснить учёные, не секретный правительственный эксперимент, не рождение новой расы. Этому нет объяснения, поэтому это считается опасным. А опасному место под замком. Ты родственник такого «особенного»? Будь добр, получи клеймо изгоя. Родство и дружба в моём мире были презрительны. Это презрение, взращенное на страхе, было заведено давно и прослеживалось от самого средневековья, когда ведьм было принято сжигать на кострах.

«Ты и есть тот несчастный мальчик, который убил их всех?»

Нет. Это вы пытаетесь убить меня.

***

Я открыл глаза в своей камере. Стены белые, серое постельное бельё. На шее тяжело висел широкий ошейник. В спину даже через матрац упирались тугие пружины койки. А в углу нечто напоминающее временный унитаз. Плохой знак того, что в ближайшее время меня не должны были навестить. Первая попытка подняться была неудачной, все мышцы тела протестующе свело, а голова закружилась. Я снова принял горизонтальное положение и попытался собрать мысли в единое целое, но они то и дело рассыпались в крохотный пазл. Как разбитое зеркало – никто не сможет увидеть своё отражение целиком, пока не соберёт осколки. Вот и я делал то же самое: хотел понять, кто я и что со мной происходит, исходя из моих воспоминаний. Исходя из отражения.

– Так, давай, соберись… – тут я хотел назвать самого себя по имени, но замолк, осознав, что не помню его. Не помню своего имени.

Я тут же схватился за голову, будто старался удержать внутри все оставшиеся воспоминания.

– Давай, давай же, – я продолжал разговаривать с самим собой, сжимая челюсти с такой силой, что мышцы заболели. – Вспомни ещё хотя бы что-то.

Мозг будто понял мою команду и поспешил предоставить все самые гадкие моменты моей жизни. Тогда я вспомнил кое-что из своей школьной жизни, вспомнил последнюю встречу с семьёй. Я видел музей и жуткую белую фигуру. А потом в голове вспышкой молнии и боли пронесся нож. Я ругал себя сквозь зубы, сжимался в комок, старясь запереть эмоции, но они всё равно просились слезами наружу. Сильные не плачут, верно? Если так, то я слабак.

– Идиот, – повторял я себе под нос, глотая слёзы. – Тупица.

Я помнил трупы с изуродованными лицами, кровь и сильный запах металла, который долго стоял в носу. Я помнил бурое и вязкое, исполосованные тела и розовое волокно мышц. Что должно так разозлить человека, чтобы он превратился в животное? Следующие пару минут прошли в сопровождении сильной головной боли. В висках пульсировала кровь, перед глазами двоилось, а потом в голове появился образ невысокой девушки с добрым взглядом и красными волосами.

– Лисс. – Сказал я, выдохнув.

Это не было тоской, я лишь вспомнил имя. Единственное из множества имён, которые я знаю, но почему-то вспомнить и сейчас не в состоянии. Её голос звучал в голове. А потом пусто. Больше ничего. Только пара самых ужасных дней в моей жизни. Я понятия не имею, что так повлияло на мою голову, но я, в общем-то, не жалуюсь. Это кажется очень простым: стираешь воспоминания о прошлом – стираешь и прошлое. Но, увы, это совсем не так работает. Как выяснилось позже, у моего прошлого на меня большие планы: оно всё-таки хотело меня настигнуть, и, видимо, растоптать. Все ошибки, все ужасы – эта пакость уже дышала мне в затылок.

Первые сутки ко мне никто не заходил, я понимал, что я, скорее всего, загремел либо в участок, либо попал в один из лагерей от этого становилось не по себе. Больше всего пугало, что никто не заходит. Чёрт знает, что могут выкинуть эти люди в форме. За те сутки мне хотелось рыдать и крушить всё от отчаяния, ужасно хотелось поесть, но картина с исполосованными лицами, которая не желала выветриваться из головы, быстро прогоняла чувство голода, заменяя его чувством тошноты.

Видимо, эти ребята просто давали мне время прийти в себя после перевозки в это место, чтобы я мог подготовить себя и своё тело к новым выходкам судьбы. И это было хорошо, потому что после того, как я вернулся в сознание и вспомнил, что стало с моей жизнью, я не мог говорить или двигаться. Я мог только рыдать, кричать и злиться. И это помогло, потому что потом я понял, что перестал чувствовать что-либо. Будто эмоции просто отключили.

***

Я сидел на кровати и пытался откопать что-то ещё в своей голове, однако ничего о прошлом восстановить не удалось. Это единственное, чем я занимал всё своё свободное время: я закрывался в себе и попадал в Лабиринт. Вокруг стены с множеством дверей, повороты и ходы, которые ведут в глухую неизвестность, я открываю каждую из них, прохожу все возможные тропы, но ничего найти не удаётся.

Из Лабиринта меня выдернул какой-то странный звук. Будто сигнализация сработала, но звучало это в моей комнате, а не в голове. Я нервно обернулся на дверь, но с места не двинулся. Тяжёлая металлическая дверь распахнулась, на пороге стоял высокий мужчина с высоко поднятой головой, а за его спиной ещё пара солдат. Человек с сединой на висках и уж очень тяжёлым взглядом. Когда он уставился на меня, я, с искренним недоумением, спросил, какого чёрта он так пялится. Он почему-то посчитал это насмешкой и впился взглядом ещё сильнее и громко начал рассказывать мне обо мне.

– Тварь, чудовище, монстр, – чётко проговаривал он, – Но в первую очередь – убийца.

Я не разозлился, не очень-то мне хотелось бросаться на него с кулаками, я лишь поднял брови и хмыкнул. Этот мужчина куда больше меня, драка – дело бесполезное и опасное. В данном случае, для меня.

– Я никого не убивал. – Так, наверное, все убийцы говорят, да?

– Ты сидел среди своей мёртвой семьи. – Демонстрируя отвращение, мужчина скривился. – А тело твоего брата так и не нашли. Что ты сделал с этим несчастным мальчиком?

Значит, он жив.

– Что они тебе наплели? – Снова заговорил мужчина. – Сказали, что ты особенный? Что надо собой гордиться? – Он размял шею и надменно глянул на меня. – Выходи из камеры и познакомься с соседями, щенок, а потом я превращу твою жизнь в кошмар.

– Вы мне даже не представились, – сухо констатировал я.

Мне, по сути, не очень было интересно его имя, да и сам он не завораживал, но узнать этого несчастного стоило. В конце концов, он обещал превратить мою жизнь в кошмар, а это весьма громкое заявление, согласитесь.

– Будешь называть меня Мистер Моррис.

– Мистер Моррис, – членораздельно повторил я, пристально рассматривая мужчину. – Вы, правда, думаете, что сможете изуродовать мою жизнь ещё сильнее?

Я демонстративно улыбнулся и, поднявшись прыжком на ноги, хотел проскользнуть мимо военного, чтобы выйти из комнаты, но он успел схватить меня в дверном проёме за ворот уже мятой и несвежей футболки.

– Не смей мне дерзить, – прошипел он мне прямо в ухо. – Ты не первый мой подопечный, я знаю, как работать с тварями, вроде тебя. – Он рявкнул одному из своих подчинённых. – Дай ему вещи.

Потом он толкнул меня вперёд, выпустив из рук ткань моей одежды. Планировка в лагере точь-в-точь, как в тюрьме: внизу просторная площадка, старые лестницы, ведущие к комнатам на втором ярусе. Только вот цвета более яркие, а вдобавок к форме заключённых широкие ошейники. Как у псов, честное слово.

Я быстро спустился вниз, спрятав свободную руку в карман. Заключённые, находившиеся на первом этаже, не обратили на меня внимания: не всё ли равно, сколько, с вашего позволения, людей тут заперто. Одним больше, одним меньше. Они продолжили заниматься своими делами, так что я не чувствовал себя белой вороной. Меня, казалось, вовсе не заметили. Но уж лучше так, чем ощущать на себе десятки взглядов, для меня, это, словно стоять обнаженным на сцене.

– К Дьяволу знакомства, лучше бы сказал мне, где здесь можно помыться. – Пробормотал я, оглядываясь по сторонам.

Да, вокруг было множество заключённых, как я, но разговаривать ни с кем не хотелось. Было желание только помыться, смыть с себя пережитки последних дней. Душевую я нашёл не сразу, методом проб и ошибок. Это обошлось мне руганью охраны, которая, в конечном итоге, была вынуждена меня проводить. Эта просторная комната с кафельной плиткой на полу и стенах, в некоторых местах есть трещины, но это меня мало заботит. По периметру стоят закрытые душевые кабинки со старыми широкими алюминиевыми лейками. Около входа один из рабочих, он выдаёт две небольшие упаковки – шампунь и мыло. Полотенца он достаёт из какого-то старого деревянного ящика и говорит, что использованное полотенце надо бросить в корзину с грязным бельём, которая находится под кроватью в камере у каждого. Потом он равнодушно говорит: «у тебя двадцать минут» и запускает внутрь.

Так он инструктирует только новичков, – только у новичков нет формы арестантов – тем не менее, очередь в душевую есть всегда. Заключенных много – кабинок мало. Поэтому многие вынуждены стоять в ожидании около получаса, а то и больше. Радует, что с уборной таких проблем нет.

Но общественный душ, всё-таки, не особо гигиенично.

Горячая вода обжигает кожу, которую, хочется содрать. Вылезли из собственной шкуры, сменить личико. Взять чужую жизнь. Струи под давлением бьют по спине, оставляя красные пятна, которые становятся всё ярче и больше. Я закрыл глаза, чтобы смыть с головы ту пакость из одноразовой бутылки и снова пытался погрузиться в Лабиринт. Но это всегда бесполезно. Там только двери-двери-двери. И все, как одна, закрыты.

Мне кажется, скоро Лабиринт уничтожит меня целиком.

***

Ночь была просто ужасной, а утро ещё хуже. Все кошмары перебрались в явь. С утра прогудела сирена, протяжно, долго и пронзительно. Я испугался и чуть не рухнул с кровати на пол. Тогда я порадовался, что камеры одиночные, иначе это стало бы позором. Я думал, что будет проведён осмотр, как это делают в тюрьме, но ничего подобного не произошло. Как позже выяснилось, осмотр комнат проводят специальные сотрудники, пока все заключённые на завтраке. Пересчитывать не станут – бежать ни у кого не получится.

Забавный факт про общие душевые: вы будете стоять в очереди дольше, чем мыться там. То же самое касается завтрака, после которого заключённых разделяют на группы: рабочую и лабораторную. Мне посчастливилось попасть во вторую. Нас провожали солдаты по узким белым коридорам, уже на подходе к массивной железной двери чувствовался сильных запах больницы, а перед глазами уже стояли склянки. Дверь открылась, несколько людей в халатах разного цвета распределили заключённых по отделениям. Наручники сняли перед тем, как нас попросили переодеться на глазах у людей в халатах и группы солдат. В целом, заключённые не выглядели обеспокоенными, они явно проходили через это уже не раз. Проглотив возмущения и накатывающее стеснение, я тоже натянул на себя белые штаны и белую футболку. Почти никому эта одежда не подходила по размеру, была очень велика.

– Со мной идут номера с девятисот десятого до девятьсот тридцатого. – Наша кучка последовала за женщиной, на халате которой было вышито имя Биотрис.

Она попросила одну из медсестёр отвести меня и ещё несколько человек на анализ крови. Пара быстрых тестов показала, что у нас нет опасных инфекций, после чего мы снова присоединились к остальным. Биотрис усаживала каждого в кресло и всаживала иглы в вены, подсоединяла кучу датчиков, пристёгивала щиколотки и запястья. То же самое она проделал со мной.

– Я не люблю вид крови. – Хриплым голосом прошептал я, когда она перетянула плечо жгутом.

– Мне жаль, правда. Придётся потерпеть.

Биотрис обеззаразила сгиб локтя, я зажмурился, но всё равно резко пискнул, когда ощутил прокол. Только спустя пару минут я понял, что нам ничего не вводят. Они брали нашу кровь.

В лаборатории мы задержались ещё на несколько часов: ещё пара процедур, инъекций, датчиков. Но я всё равно заметил, что вернулись в главный зал не все. Пары десятков всё-таки не хватало. В этот день я в главном зале не задержался. Сразу вернулся в свою камеру.

***

Каждый день начинался с сирены уже в течение одиннадцатого месяца. Трудно считать дни, когда нет календаря. Чередования работы и лабораторных исследований сменяли не только друг друга. У нас был день отдыха в неделю. И всё было бы не так ужасно, если бы не надзиратели, в которых, казалось, воспитывали ненависть к их подопечным. Травили, наверное, как собак.

В тот день я работал в прачечной. Тогда я и понял, кто стирает все те тряпки, которые мы складываем в корзину. Особого труда не нужно: носи да заправляй. Мешала только жуткая жара. Вечером, после дня работы в прачечной, я ушёл работать сверхурочно в библиотеку. Я был там несколько раз за неделю. Если бы не читал, то свихнулся, потому что гадкие мысли клевали стервятниками даже во время работы. А книги помогали занять себя чем-то более приятным. В день хватало только на пару страниц, потому что внимание после смены очень тяжело сосредоточить. Отдельные слова то и дело сплетались в безумное месиво из букв, но мне хватало. Это было свежим глотком, который был мне необходим. Почти каждый день я видел Морриса, каждые два раза в неделю мы встречались в допросной комнате. Там проводились воспитательные беседы.

Книги мне были просто необходимы. Моё свободное время занимали они и Лабиринт. Это место не было летним лагерем, поэтому я не стремился искать друзей среди местных. В любом случае, заводить новые знакомства было трудно, когда в памяти есть въевшаяся картинка детей с порезанными руками.

Надзиратели нас не любили, но больше надзирателей нас не любила только охрана. Охрана в библиотеке часто открыто посмеивалась над привычкой читать после смены, но мне удалось научиться их игнорировать. Книги от них я прятал под ножками столов, чтобы они не выкидывали их и не вырывали страницы. Это, кстати, я говорю из своего опыта и наблюдений.

***

Почти семнадцать месяцев в лагере, а я всё ещё жив. Я бы мог собой гордиться, если бы смог хотя бы немного продвинуться по Лабиринту. Помочь с этим никто из заключённых, увы, не в состоянии. Даже я помочь себе не в состоянии, это же смешно. Контролировать утекающее время помогал какой-то старый справочник, из которого я вырывал по странице в день. Потом я считал их и ужасался тому, как долго я сижу в бетонном ящике. Так, наверное, вся моя жизнь должна была пройти.

Количество людей в нашем корпусе практически не изменилось. На место тех, кто уходит за железные двери, быстро приводят свежую кровь. На тех, кто достиг своего двадцатилетия, смотрели с откровенным сочувствием, потому что все знали, что с ними будет после того, как они покинут корпус. Знали все, кроме меня. Ладно, возможно, я тоже знаю. Просто не помню. Вам следует учитывать, что я не помню дату своего рождения, поэтому не смогу вовремя состроить страдальческую физиономию. Но что-то мне подсказывает, Моррис этот момент точно не пропустит.

Привыкнуть к лагерю было трудно, ко всем этим порядкам и правилам. И надзирателям. Мне, к сожалению, достался лучший надзиратель. Он некоторое время был в отставке, но, узнав, что в лагерь поступил всеобщий «любимчик», сразу объявился и громко заявил, что никому не отдаст право заниматься моим делом. Надзиратель мог поднять подопечного в любое время суток и поволочь на допрос. Всем здесь всё равно на то, что происходит с заключёнными. У охраны только одна забота – не выпускать. А мистер Моррис, увы, питал слабость к ночному времени суток. Он крайне редко таскал меня в комнату для допроса днём. Наверное, у него бессонница.

А потом следом растаяли ещё месяцев четырнадцать. Я не могу сказать, сколько лет мне тогда было. Но я начал чувствовать это. Будто что-то давит на грудную клетку изнутри, ноющее и тяжёлое ощущение. Избыток силы, которая закрыта в теле. Она тяжело отдаётся в кончиках пальцев и висках. Кажется, что сосуды вот-вот лопнут от этого давления.

***

У меня случился заметный прогресс в изучении моего прошлого. Относительный прогресс. Я узнал свой возраст. А теперь к плохим новостям: я ничего не вспомнил. Узнать, что мне ровно двадцать лет, я смог только благодаря переводу в другой корпус. Это случилось без должного торжества и даже без торта ко дню рождения. Вместо песни–поздравления прозвучал громкий крик Морриса. Он мог бы хотя бы раз подумать головой, прежде чем так самозабвенно надрываться: моё сердце однажды просто не выдержит и ему будет не над кем издеваться. Он велел мне собраться и следовать за ним. Так мы пересекли коридор, который с обоих концов закрывали тяжёлые ангарные двери, в сопровождении ещё нескольких изменников и, наверное, десятка солдат. Моё новое пристанище не отличалось от предыдущего ничем. Только окружение постарше и более замученное на вид. Камера выглядела точной копией старой, разве что кровать у другой стены и небольшой трухлявый стол.

В мою первую неделю Моррис даже не появлялся, да и лаборатория была вычеркнута из моего расписания. Местные заключённые больше времени уделяли работе, как правило, тяжелой: обработка дерева, сортировка огромных пластов металла. Нам часто приходилось что-то таскать и перекладывать, шлифовать и вбивать гвозди. Мышцы болели каждый проклятый день. Через полторы недели я заметил, что здесь легко найти новичков – мы самые худые. Даже девушки здесь зачастую широкие в плечах, на фоне некоторых из них, меркли даже крупные парни и мужчины.

На третьей неделе мой личный отпуск подошёл к концу. Я находился в рабочей зоне, где всегда жарко и душно. Есть разрешается только после завершения смены, во время работы позволяется только пить. Складывалось ощущение, что тело горит изнутри. Обманчивое, к слову. Даже зная это, приходилось говорить себе, что жар снаружи. Когда я лежал в кровати после смены, дверь моей камеры открылась. Два шага внутрь, командный крик, и камера остаётся за нашими плечами. Мы оказались в допросной. «Воспитательная комната». Усаживаясь, я звякнул цепями, которые тянулись от наручников к столу. Моррис сел напротив и швырнул ко мне папку, из которой показались уголки фотографий. Там, конечно, тела. Остатки моей семьи. Почти всей.

– Ты ведь ни черта не помнишь, – с заметным давлением сказал Моррис. – Мог забыть и расправу. Улики против тебя.

– Я ничего не делал. – Равнодушно сказал я, закатывая глаза.

– Снова. Всегда одно и то же. – Он потёр глаза с раздражением. – Всегда одна и та же ложь!

– Вы тоже говорите одно и то же. – Устало взвыл я. – Мы почти два года видимся, а всё ходим по кругу.

Он резко хлопнул по столу. Не буду врать, я даже подпрыгнул от неожиданности.

– Не смей дерзить. Тебе придётся рано или поздно признать, что ты убил невинных людей. Прекрати мне врать! Ты уже сидишь, тебе незачем скрывать правду. Сколько можно лгать?

Видит бог, я пытался быть терпеливым.

– Ваша жена, поэтому и ушла, наверное. – Незначительно бросил я, глядя куда-то в сторону от скуки. – Вы её просто задолбали.

Всё по отработанному сценарию. Ещё долгие две секунды, Моррис не выдерживает и бросается на меня с кулаками прямо через стол. Не судите строго, обычно я стараюсь не нарываться на проблемы. Но ведь каждому хочется, справедливости ради, иногда уколоть своего обидчика? Это подло, но я не хочу страдать один.

***

Я снова сидел в библиотеке, это служило моим личным укрытием от людей вокруг. Но по залу раскатисто пронеслись тяжелые шаги, они преследовали меня с самого первого дня. Этот грохот уже мерещился мне за спиной. Он заставлял меня вспоминать детали расправы, свидетелем которой я стал. Спешу сообщить, что я считаю это несправедливым. Я столько всего забыл, почти всю жизнь, вообще-то. Но умудрился сохранить именно это ужасное событие.

Тяжёлая рука опустилась на моё плечо и, казалось, с нажимом.

– Мистер Моррис, – слащаво протянул я, проглатывая страх. – Давно не виделись. Часов сорок, должно быть.

– Не смей со мной в таком тоне разговаривать, змеёныш. – Рука больно ударила по затылку. – Поднимайся. Жду в камере для свиданий. Кое-кто хочет тебя, выродка, видеть.

Когда он ушёл, я выдохнул, но старался виду не подавать, что меня так взволновали новости. Кому это взбрело в голову спустя столько времени меня навестить? Страшная мысль молний пронеслась в голове. Я испугался, что это мой брат. Он мог меня найти, запросить со мной свидание, чтобы воткнуть мне нож под рёбра. Моррис бы не стал ему препятствовать, наверное, даже помог бы.

От страха и волнения мир завертелся, но встать все-таки удалось. На ногах, на удивление, было легко устоять. Неуверенный и лёгкий шаг, а потом ещё и ещё. Всё как-то слишком быстро прошло, я, будто шагов пять сделал, но уже стоял около комнаты для свиданий. Дверь легко поддалась. Она была тяжёлой, наверное, мне просто мерещилось, но мой мозг в эти минуты, а, возможно, часы, просто адски скрипел. Каждая извилина искрила, все борозды ходуном ходили, и это было больно. Голову распирало изнутри от знакомого волнения.

Я сел на холодный стул. Пахнет металлом. Здесь всё железное, оба стула на тонких ножках, большой стол, дверь, стены…запах невыносимый. Железный и солоноватый. Казалось, вот-вот вывернет. Обидно будет испачкать такой блестящий пол. В углу зеркало. Я только что обратил внимание на свои глаза. Янтарные, с ярко-жёлтым отблеском. Они всегда такими были? Наверное, нет. Вдруг стало душно, а я опустил веки, пытаясь абстрагироваться. Я не в железной комнате, не в огромном бетонном ящике, я не пленник. Я в Лабиринте. Снова двери, запертые старые двери! Сколько можно?

Я сделал смелые шаги вперёд, голова загудела сильнее. Ноющая боль в висках свидетельствовала о том, что я на верном пути. Я так думал, во всяком случае. Поворот направо. Нет, налево и снова прямо. Опять запах металла, но ведь я не в комнате, а в Лабиринте, здесь не должно ничем пахнуть. Я вдыхаю и ощущаю, как этот запах щиплет всё внутри, проникая в лёгкие. Мерзость. Перед глазами предстала картина окровавленного лезвия. Кап-кап-кап. Железный и солоноватый. Пахнет не металлом.

Вот я уже стою у двери. Она старая, была белой, но сейчас уже серая. Вся в трещинках и крохотных щелках, старая хромированная ручка заржавела. Она вся в бурых пятнах засохшей крови. Я протянул дрожащую руку, пальцы сводит, голова вот-вот взорвётся. Это было невыносимо, будто собственное тело было против того, чтобы я туда совал свой нос. В мозгах всё затряслось, будто целый грузовой состав там кругами катается. Громко и сокрушающе. Пальцы резко неестественно согнулись, в голове была яркая вспышка боли, острой и пронзительной. Она молниеносно разнеслась по всему телу, органы завертело, сердце стало биться с огромной скоростью где-то в глотке, голова разрывалась изнутри. Больно, больно, больно.

Яркая вспышка, я открыл глаза. Всё побелело, кто-то лупил по щекам, слышные шлепки, но не было чувства боли. Я уже не в Лабиринте. Вот что бывает, когда пытаешься открыть запертые двери.

– У меня почти получилось, – всё, что я смог выдавить. Во рту пересохло, боль ушла, но тело было совсем слабым и вялым. Хотелось лечь, а лучше уснуть на сутки.

– Чего ты там несёшь? – раздался приглушенный голос Морриса. Может, он, как обычно, кричал, но это было где-то далеко. Белый свет начинал рассеиваться, я снова видел предметы, а спустя пару минут различал цвета.

– А я-то надеялся, ты помрёшь. – Обнадёживающе было, мистер Моррис, не спорю. Я тоже надеялся. Не получилось, к сожалению.

– Не будьте так грубы. – Это был уже незнакомый голос.

Какие-то солдаты подняли меня с холодного пола и снова усадили на стул. Я ощутил прохладу на губах. Господи, какой позор. Я торопливо вытер слюну краем рукава. Движение получилось размашистым и неаккуратным, будто я заново пытался освоить собственное тело. Напротив меня сидел мужчина с тёмными волосами. Чёрный костюм и небольшой кейс – наша встреча не сулит ничего хорошего. Белая рубашка и аккуратный тонкий галстук, равнодушный взгляд ледяных глаз. Он оценивающе на меня смотрел, сидел прямо. Слишком ровная спина смотрелась как-то неестественно, будто он и не был человеком.

– Я вам не доверяю. – Сказал я вместо приветствия. Моррис за моей спиной что-то фыркнул и отвесил мне подзатыльник.

– Где ваши манеры? – Вдруг обиженно спросил мужчина. Я был удивлён и Моррис тоже, ведь обращались не ко мне, а к моему надзирателю. – Зачем же бить мальчика?

Мальчика, ага. Моррис немного замялся. Я спиной ощущал, как ему неловко. Его всегда смущали люди в строгих костюмах, он не умел с ними общаться, поскольку они редко одобряли грубую силу, которую так любил применять мой надзиратель.

– Он вообще-то часто дерзит. – Прикрикнул он с презрением. – Стоит вам сейчас ему это простить, и он продолжит с вами общаться на равных. Продолжит наглеть.

– Вот поэтому я и хотел пообщаться наедине. – В ледяных кристалликах блеснуло раздражение. – Военные не испытывают сострадания и человечности. Для них существует только приказ, они уже разучились думать сами. А люди, не обременённые излишним контролем, куда проще в общении. С ними договориться легче.

– За словами-то следи. – Неожиданно грубо прозвучал голос Морриса.

Я наслаждался. Ничто не способно раздражать так сильно, как спокойствие оппонента. А вот спокойствия у этого мужчины в костюме было предостаточно, взгляд, полный пренебрежения, идеально дополнял картину. Морриса это просто откровенно бесило, а я упивался его яростью.

– Аккуратнее, мистер Моррис. – Членораздельно проговорил мужчина, отчеканив каждую букву. – Любой неаккуратный выпад с вашей стороны и можете попрощаться с работой.

Я был от него в восторге. Понятия не имел, откуда у него столько полномочий и бесстрашия, возможно, у него просто не было инстинкта самосохранения, но всё же, я был восхищён.

– Я могу пристрелить тебя прямо здесь, – я слышал, как щёлкнула клёпка кобуры и обернулся. Он направил оружие в сторону этого мужчины. Доли секунды и к затылку Морриса тоже приставили дуло. Даже два. Те самые ребята, которые усадили меня на стул.

– Боюсь, вас тоже могут пристрелить. – Он улыбнулся. И я улыбнулся. А потом засмеялся. Так громко, как давно не хохотал. Мой смех эхом звучал снова и снова, отражался от железных стен. Мышцы пресса уже болели, а я смеялся, что слёзы выступили. Наверное, это была истерика.

– Вам лучше покинуть комнату, сэр. – Монотонно произнес один из рядовых. Моррис убрал оружие и, бросив гневный взгляд на нас, медленно вышел.

– Позволь представиться. Меня зовут Риган О’Хара. И у меня к тебе есть деловое предложение. – Он растянул губы в улыбке.

***

О’Хара оказался очень интересным собеседником. Он поведал мне достаточно много секретной информации, что было большим риском с его стороны. Но он утверждал, что привык строить сотрудничество на взаимном доверии и был готов мне открыть разные тайны. Он, видимо, пытался меня удивить в тот день и у него это, пожалуй, получилось.

Он сразу пояснил, что имеет больше связей и власти, чем Моррис, поэтому наше с ним сотрудничество будет выгодно и мне, поскольку мне смогут обеспечить более благоприятные условия. Меня это слабо заинтересовало, однако льстило, что он не пытается меня принудить, а предлагает помощь взамен на некоторые мои услуги.

– Если результат первого эксперимента будет успешным, то Вам позволят периодически покидать стены лагеря. – Он заметил, как на моём безжизненном лице промелькнул интерес и улыбнулся. – С условием того, что вы не причините никому вреда, разумеется.

А вот это вызвало раздражение: «вам позволят». После такого захотелось плюнуть ему в лицо.

– Мне подачки не нужны. – Я демонстративно скрестил руки и откинулся на спинку стула.

Он был холодным и рёбра этой спинки неприятно врезались в кожу, но менять позу было бы просто глупо и нелепо. На тот момент это бы убило и без того ничтожный эффект, поскольку я на его фоне просто мерк. Не было во мне той наблюдательности, способности без агрессии демонстрировать угрозу. И эта аккуратность и опрятность. Будто он был механизмом, словно в голове у него была программа: дикция, плавные движения, ровный голос.

– Откуда же у вас такая власть в руках? – Я вообще-то не очень хотел проявлять инициативу в разговоре. Но любопытство берёт своё. О’Хара улыбнулся:

– Пару лет назад был запущен особый проект под названием «Аврора». Проект рассматривает возможность взаимовыгодного существования обычных людей и, – он осёкся. – Вас. Не могу раскрыть всех карт, пока вы не подтвердите наше сотрудничество, но расскажу основное.

Я хмыкнул.

– Мы бы хотели, чтобы вы помогали людям. Некоторые могли бы увеличить количество урожая, некоторые исцелять, кто-то стал бы прекрасным оружием.

– То есть использовать наш труд за свободу. Хотите, чтобы мы стали вашими садовниками или оружием в руках целой страны. На рабство похоже, не находите? – Я резко наклонился к нему.

– Вы взаперти. Вынуждены работать и сидеть на цепи, потому что мир вас не принимает. Вас могут купить и продать. Вы – уже раб. Я лишь хочу, чтобы всех вас перестали закрывать за замками. Вы могли бы помочь процветанию нации, спасать людей от голода, увеличивать популяцию вымирающих животных, заканчивать войны быстро и с минимальными потерями. – Он снова улыбнулся. – Незачем калечить целую армию, когда один человек может вежливо попросить всех разойтись по домам. Я пытаюсь приблизиться к утопии, вам не кажется?

Меня сильно поразила его способность переворачивать ситуацию с ног на голову. Он преподнёс ту же реальность, тот же мир, который окружал нас обоих, но с его слов он был помощником и спасителем, когда на самом деле хотел просто пользоваться чужим проклятием или отчаянием.

– Мне кажется, вы просто хотите, чтобы мы убирали за вами мусор. – Чётко процедил я в ответ. – Вам не нужно процветание, вы жаждите власти. Изуродовали мир, а теперь надеетесь на тех, кого подвергли геноциду? Я не собираюсь прибирать за теми, кто сам закрыл меня в клетке.