Текст книги "Подглядывающая (СИ)"
Автор книги: Анастасия Славина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
Глава 22. День 300
Я просыпаюсь – но ощущение такое, будто все еще сплю. В квартире – сумерки, хотя уже почти десять утра. Не смотря на март, снег валит сплошной стеной – кажется, скоро сугробы достигнут одиннадцатого этажа, на котором я живу.
Мне непросто дается вживление в этот город. Небо свинцовое, мрачное. Жутко не хватает солнца. Никогда не думала, что буду радоваться морозам под двадцать градусов: раз морозы – значит, ясно.
Но я не знаю на земле места, прекраснее Питера.
Три недели назад я купила билет на автобус в один конец. Ночной переезд. Утром меня разбудило чувство, похожее на ожидание дня рождения. Я не сразу осознала, что моя голова не на подушке, а на плече мирно похрапывающей бабушки. Я резко выпрямилась, будто ничего и не было, – и застыла на полувздохе: вдалеке, на берегу озера, на гребне обрыва, плыла старинная деревянная усадьба. Будто ожившая легенда. О таком Сережа мне не рассказывал… Сколько же всего я узнаю и увижу в Питере – городе, в котором я ни разу не была, но который стал мне родным?
– Это Ннева?.. А ввот это – Ннева? – приставала я с расспросами к попутчице, когда мы проезжали мимо очередного канала.
Каждый раз она бросала на меня мимолетный, но такой красноречивый взгляд, что я понимала: Эй научил меня не бояться общения с людьми. Но это вовсе не означало, что люди не боялись общения со мной.
Только это уже не могло меня остановить.
Как и проблемы с поиском жилья.
Первые дни я ночевала у знакомых Лейлы – в девятиэтажной панельке в Купчино. Старый дом, где парадная пахла так, что слезились глаза. Но квартиры, которые предлагал риэлтор, были еще хуже.
В одной из них, устланной коврами советской эпохи, стоял такой специфический нафталиновый запах, что меня замутило. В другой – обои были протерты до дыр, а на кухне, как в дешевом придорожном кафе, стояла пластиковая мебель, о которую, похоже, тушили окурки. В третий дом я даже не стала заходить – сбежала, едва взглянув на фасад.
Но все неприятные впечатления стирались, когда я отправлялась гулять по Питеру. Этот город оказался чудеснее, уютнее и роднее, чем в моем воображении. Стоит свернуть с оголтелого Невского, поплутать немного – как оказываешься в одиночестве, на распутье узеньких улочек. И тогда Питер становится твоим. Он обнимает тебя, рассказывает истории, преподносит сюрпризы. Вот выглянул дом с мозаикой, вот – с лепниной и колоннами. А вот – будто настоящий пряничный домик.
Идешь-бредешь, бывало, месишь ногами снег, – и вдруг упираешься взглядом в гранитную плиту с надписью: «Дом Раскольникова». А вон в том доме жил Бродский, а в этом – Чайковский.
Казанский мост я наведала на третий день моего пребывания в Питере.
Смахнула с перил горсть снега. Он, мягко танцуя в свете фонарей, опустился на воду.
«Ну, как тебе мост?» – Сережа оперся локтями о перила.
В этой игре главное, не пытаться его увидеть, – тогда он будет почти реальным.
«Мост прекрасен. Хотя я не объективна. С ним у меня связаны слишком хорошие воспоминания».
«Поэтому тебе так тоскливо, Эмма?»
«Вовсе нет!»
«У тебя на лице написано!»
«Надеюсь, без ошибок?»
Мы улыбнулись нашим отражениям в воде.
«У тебя все хорошо, Эмма?».
«Нет, не все. В моей жизни многое никуда не годится. Но есть вещи, которые не изменишь. Снег, например».
«Какая-то неправильная нота, Эмма. Давай другую».
«Ре?»
«Я так и знал!»
Я не могла по-настоящему его видеть, не могла его касаться, вдыхать его запах. Но кое-что мне было подвластно. Я покосилась взглядом на туристов, которые в полуметре от меня фотографировались с селфи палкой на фоне Казанского собора. А затем повернулась к ним спиной и зашептала, почти не запинаясь:
– Тебе знакомо такое ощущение? Когда встречаешь человека, по которому очень соскучился, и голова у тебя будто пустая и полная одновременно – от всего, что ты хочешь ему рассказать. Но ты просто стоишь – и молчишь. Потому что самое важное для тебя – то, что он – рядом. От этого так спокойно становится, будто внутри тебя, как в телефоне, заряжается давно севший аккумулятор. Рядом с тобой я каждый раз чувствую себя именно так.
«Я тоже люблю тебя, Эмма».
Потом мы ужинали в кафе, рассматривая в огромные витрины Казанский собор и канал Грибоедова. Я ела самую вкусную на свете булочку с ветчиной и сыром и запивала божественным капучино. С каждым горячим глотком моя жизнь становилась слаще, проще и приятнее.
А через полчаса мне позвонил риэлтор, и я, наконец, сняла квартиру в Приморском на одиннадцатом этаже новостройки с видом на далекие, будто в дымке, купола Исаакии.
В ту ночь, засыпая в новой постели, вдыхая запах свежей наволочки, я привычно видела закрытыми глазами призрачные сообщения в сети.
– Тты все еще хочешь знать, ккакая сейчас погода и во что я одета? – бормотала я в подушку, а невидимая рука превращала мои слова в невидимые буквы. – Ттеперь я могу ответить. У мменя за окном идет радужный ливень, и нна мне ннадет купальник из рыбьей чешуи.
Ничего не вышло, Эй. Ты не забрал у меня Сережу. И ты не забрал у меня – меня.
Мой день в Питере начинается с книги и большой чашки кофе с молоком. После завтрака я сажусь за работу. За последние недели я нашла еще трех клиентов. Двух – на портале «HeadHunter». Третьему меня «сосватала» Лейла. Отношения с ней становятся теплее с каждым письмом.
Денег – впритык. Если позволяю себе обед в кафе, то пропускаю ужин. Но этого достаточно для счастья.
Сегодня, как обычно после работы, я собираюсь на прогулку – меня ждут мосты и дворики. Кажется, нет им ни конца, ни края. Каждый день – открытия. Каждый день – чудеса, большие и маленькие.
Включаю погромче новости по телевизору и отправляюсь в спальню переодеваться. Под монотонный женский голос бросаю на кровать ворох одежды, напеваю «Probably» Fool Garden. И сквозь музыку у меня в голове слышу:
– ...Каждая выставка Юрия Стропилова становится событием. Его новый проект «Подглядывающий» – не исключение.
Моя голова застревает в горлышке водолазки.
– …Выставочное пространство поделено на три зоны – улица, дом, бар. Проход к фотографиям организован так, что у посетителя возникает полное ощущения подглядывания.
Рывком одергиваю водолазку. Несусь в гостиную. Я без очков и без линз, потому почти припадаю к экрану – и успеваю увидеть гигантскую замочную скважину в стене, в которую, словно в открытую дверь, проходят посетители.
– ...Но куда важнее, что Юрий Стропилов заставляет нас осознать: нравится ли нам то, что мы видим. Нравится ли нам подглядывать?
Я не слышу, о чем говорит ведущая, когда репортаж заканчивается. Прихожу в себя под музыку с заставки прогноза погоды.
С трудом подавляю в себе желание хорошенько похлопать ладонью по телевизору, будто у него помехи.
Эй добрался до меня и в Питере – сам того не зная.
Это ничего не значит – я для него по-прежнему крупица соли в океане. Эй понятия не имеет, в каком городе я живу. Но мне тревожно и неприятно от того, что мой Питер стал пунктом в гастрольной карте Стропилова.
– Сережа… – я не обрываю себя.
Сегодня на улице ветер кажется сильнее, снег – холоднее. Я похлопываю себя по плечам – мерзну, ноги вязнут в снегу.
Тащусь по Невскому. Сережа молча бредет следом.
– Я же нне могу себя ззапереть, верно? – спрашиваю я его через плечо. – Я нничего не сделала. Чего мне бояться.
Но я боюсь.
Боюсь увидеть свое фото посреди выставочного зала. Боюсь так, что могу думать только об этом.
Я не хочу, чтобы меня использовали. Не хочу быть жалкой и беззащитной, не хочу, чтобы зеваки глазели на мои душевные внутренности!
Но, может, не все так плохо? Может, моих фото на выставке нет?..
Я даже сама в это не верю.
Прохожу мимо рекламной тумбы – и, только спустя несколько шагов понимаю, что увидела. Разворачиваюсь.
На фоне белого снега и белых афиш с пестрыми буквами, будто дыра, на меня глазеет замочная скважина – светлый контур на черном. И, если приглядеться, становится понятно, что замочная скважина – это женское обнаженное тело.
Отворачиваюсь и иду дальше – навстречу пронизывающему ветру. Он леденит щеки, вышибает слезы. Смахиваю их холодной влажной варежкой.
Стропилов с Эем выставили мое фото – я это знаю наверняка, от этого не убежать.
Они получили, что хотели. Использовали меня – и теперь наслаждаются результатом.
Но я не из-за этого бодаюсь с пургой, рвусь через снежное месиво, будто меня преследуют, – из-за Сережи. Из-за того, что ради своего тщеславия, Эй заставил меня полюбить несуществующего человека. Который всегда будет лишь моей тенью. Который никогда не пригласит меня на свидание, не разделит со мной завтрак, не согреет мою постель. Которого я никогда не коснусь. Чей голос я никогда не услышу. И не потому, что нам мешают обстоятельства, – тогда хотя бы можно жить надеждой – а потому, что его не-су-ще-ству-ет!
Вот это уже край!
Мне жаль саму себя.
Я словно скукоживаюсь, снова замерзаю в снегу – теперь уже настоящем.
Нет-нет-нет!
Я никогда не вернусь в то состояние. Я – другой человек. Исцеленный.
Эти мысли превращают мою боль в злость.
Я разворачиваюсь – и возвращаюсь к рекламной тумбе.
А если я попала из одной клетки в другую? Вырвалась из мрачного мирка, чтобы попасть в светлый мирок? В Питере я точно также отгородилась от проблем, как делала это и раньше. Я гнала мысли об Эе, его бесчестной игре, выставке – но все равно чувствовала себя униженной и обманутой. И, хотя так отвратительно чувствовать себя гораздо проще, гуляя по питерским мостам, сути это не меняет.
А, может, выставка в Питере – это не зло, а благо?
Смотрю в замочную скважину на афише.
Может, это вызов?
Который я способна принять.
Как думаешь, Сережа?
Ловлю попутку.
Пробки.
Кровь молоточками стучит в висках. Я не строю предположений, не думаю, что и кого там увижу, – и как буду на это реагировать.
Хочешь войны, Эй? Я готова!
Врываюсь на выставку, – но мне нужно пройти еще два круга ада – очередь в кассу и очередь в гардероб. Мне душно, не хватает воздуха.
И вот я вхожу в выставочный зал. Сколько людей пришло поглазеть на душевное заболевание Эя! Они замирают у фото и долго их разглядывают. Обсуждают. Меня начинает мутить.
Сначала я вижу фотографии незнакомых мне людей. Никаких «звезд», никаких политиков! На это вовсе не было ставки, как плел мне Эй! Первый зал я едва ли ни пробегаю, пока не застываю перед баром.
Да, это настоящий бар с настоящим барменом. Посетители выставки садятся на высокие стулья, заказывают коктейли. Приглушенный свет, легкая саксофонная музыка, имитация сигаретного дыма. Там почти все настоящее.
Кроме двух женщин, пьющих вино за барной стойкой.
Это фотография меня и Ренаты в баре, куда мы поехали после мастер-класса. Размеры всех предметов на фото сохранены, и от того в первые секунды сознание игнорирует портретную рамку, заставляет воспринимать женщин, как реальных.
Я вижу Ренату.
Я вижу себя.
Моя спутница прекрасна. Мягкий, но внимательный взгляд. Едва заметная улыбка. Приподнятый подбородок. Лакированные ноготки постукивают по лакированной стойке. Густые черные волосы пострижены так ровно, что, кажется, царапают ее обнаженные лопатки. Спираль сигаретного дыма выглядит такой настоящей, что я чувствую его запах.
А я – та, другая – так крепко сжимаю ножку бокала, будто держусь за нее, – но при этом чуть наклоняюсь вперед, попав под притяжение Ренаты. Я помню то внутреннее напряжение – звон в ушах, мельтешение в мыслях, сердечную дробь. Я словно одновременно и охотница, и загнанный зверь. И фото передает мое состояние с волнующей и ужасающей точностью.
– Слушаю вас, мадмуазель! – обращается ко мне бармен.
Он то ли не внимателен, то ли я сейчас выгляжу так нелепо и ошарашено, что бармен не замечает моего сходства с портретом, – но это к лучшему.
Я отдираю взгляд от Ренаты, качаю головой – и вместе с толпой теку по направлению к гигантской замочной скважине, которую сегодня видела в телерепортаже.
У скважины – очередь. Пожилая сотрудница выставки запускает посетителей по двое, по трое. Я выстаиваю и эту очередь, чувствуя, как кровь, то приливает к щекам, то отливает. Вслушиваюсь в реплики вылезающих из скважины. Как же они немногословны, черт побери! На лицах – удивление, озадаченность, воодушевление. Это ни о чем мне не говорит!
Наконец, пригнув голову, в замочную скважину пролезаю и я.
Замираю.
Мои брови ползут вверх.
Это спальня Эя в предутреннем свете – увеличенная в несколько раз.
Окно на всю громадную стену. Вдоль стены – гигантские волны простыни. А на кровати сплю я. Обнаженная по пояс, с разметавшимися волосами. Лоб покрыт испариной. Губы искривлены. Пальцы мнут одеяло. Я чувствую себя так, словно наяву переживаю тот предутренний кошмар, который не помню.
– У нее что – оргазм? – слышу я смешок малолетки у меня за спиной.
Крепко сжимаю ладонь в кулак, чтобы не врезать пацану пощечину.
Пулей вылетаю из зала.
Едва не набрасываюсь на молодого вышколенного администратора. Требую Стропилова – но его нет, он был утром на открытии. Возможно, его уже нет в Питере.
– Ффото исспользовали ббез ммоего введома! – захлебываясь в звуках, кричу я.
Судя по выражению лица, администратор принимает меня за сумасшедшую.
– Покиньте здание, или я вызову полицию, – отчеканивает он.
Шарю взглядом по его лицу.
– Не ннадо пполиции, – отступаю на шаг.
Я сама к ним пойду.
Глава 23. День 298
На углу Богатырского-Гаккелевской меня подбирает пронзительно-голубой мерс, неистово-чистый, хотя на дороге – хлюпающая жижа подтаявшего снега. Я сажусь на сидение позади водителя. Хлопает дверь – и я оказываюсь в другом мире. Здесь тепло, легко пахнет духами, фоном звучит классическая музыка.
С адвокатом Алевтиной Станиславовной меня тоже связала Лейла.
У Алевтины волосы свернуты ракушкой – волосок к волоску. Над сверкающей звездочкой сережки – микронаушник от hands-free. Норковая шубка выглядит такой мягкой, что я крепче сжимаю штыри подголовника – усмиряю ладони. Глядя на Алевтину, я еще раз благодарю Лейлу за помощь – платную консультацию с таким адвокатом я бы позволить себе не смогла.
Рядом с Алевтиной сидит мужчина – помощник адвоката. На вид – мой ровесник. Такой же холеный, выглаженный, как и его начальница. Здоровается со мной кивком – будто тоже испытывает проблемы с речью.
– У нас десять минут, – сообщает Алевтина. – Потом у меня – примирительная встреча. Так что – к делу. Ваш случай подпадает под Статью 137 Уголовного кодекса «Нарушение неприкосновенности частной жизни».
– Угголовный?! Ккакое ммаксимальное ннаказание?
Алевтина бросает на меня короткий взгляд в зеркало заднего вида.
– Вы и в самом деле настроены решительно, – она позволяет себе улыбнуться – и тотчас же отвлекается на телефонный звонок. Включает громкую связь.
Уголовный кодекс – это очень хорошо. Это даже отлично!
– …Когда получили жалобу?.. Десять дней на обжалование… Пришлите копию жалобы на мой почтовый ящик. Простите, вторая линия…
Думаю, тюремный срок для Эя меня бы устроил.
Пытаюсь сдержать едкую улыбку.
– Итак, Эмма. По срокам. Незаконное собирание либо распространение сведений о частной жизни, составляющих личную или семейную тайну другого лица, без его согласия, повлекшие причинение вреда правам, свободам и законным интересам потерпевшего, – наказываются общественными работами, или штрафом, или арестом на срок до шести месяцев.
Алевтина говорит без единой паузы. Из-за этого вся информация сливается в одно непонятное нечто. Но главное я все же улавливаю – арест на срок до шести месяцев.
– Чтобы привлечь правонарушителя по этой статье, нужно доказать, что фотографии составляли вашу личную или семейную тайну. А также, что демонстрация фото повлекла причинение вреда вашим правам и свободам.
– Ккак доказать?.. – я растекаюсь по сидению.
Как доказать, что демонстрация моих кошмаров – это причинение… чего-то там… чему-то там?
Боже…
Алевтина словно разговаривает на другом языке.
– Выставленные снимки порочат вашу репутацию? Спрошу проще. Вы сняты в обнаженном виде? Если – да и, к примеру, вы преподаете, тогда публикация такого рода снимков может испортить вам репутацию.
Я качаю головой.
– Возможно, снимок разглашает тайну вашей личной жизни? – она неистово сигналит машине, что ее подрезала. – Например, вы сняты с любовником. И, если такой снимок попадет на глаза мужа…
– Ннет, нничего… ттакого.
Алевтина печально смотрит на меня в зеркало.
– Тогда напиши письменное требование убрать ваши фото.
Я откидываюсь на спинку кресла. Начинали с ареста, а закончили формальной бумажкой…
– Нне уберет.
– Тогда я рекомендую вам обратиться в полицию. Написать заявление на… как там его?
Продолжать разговор бессмысленно, но я все же пытаюсь быть вежливой.
– Я нне знаю, ккак его зовут. Сстропилов не делал сснимки, он ттолько ддал им свое имя.
Смотрю в окно. Сегодня Питер кажется мне необычайно серым. Серый… Сережа… Неужели Эю все сойдет с рук?
Алевтина все еще молчит. Не выходит из машины, хотя уже припарковалась.
– Вы и в самом деле не знаете, как зовут человека, войну против которого собираетесь начать?
Уже не собираюсь.
В полиции я была вчера.
Помятый, уставший и очень раздражительный участковый сказал, что заявление он, конечно, примет. И проверку проведет – дней за десять, а может, и дольше. Но ему и так ясно, что ничего преступного в публикации фотографий он не найдет. И посоветовал обратиться к адвокату.
Я не стала настаивать. Потому что, глядя на него, вспомнила очень важную деталь: Эй – бывший мент.
– Сспасибо...
Я выхожу из тепла салона в колючую морось. Меня немного покачивает.
Я не могу за себя постоять.
Наверное, Эй заинтересует ментов только, когда кого-нибудь убьет. Воображение тотчас же цепляется за эту соломинку, как и за каждую другую в этом деле, – но, нет, это – тупик.
И суд, и полиция предлагают мне стучаться лбом о стену. Долго, мучительно и неэффективно.
Они предлагают мне сжать зубы и терпеть!
– Эмма! – окликает меня мужской голос.
Я вздрагиваю.
У меня нет друзей в Питере.
А если это…
Меня догоняет помощник адвоката. Мое имя – первое слово, которое я от него услышала.
Парень смотрит на меня сочувственно, но с каким-то странным блеском в глазах.
– Как далеко вы готовы зайти, чтобы наказать преступника?
Любопытный вопрос от представителя закона.
– Оччень далеко! – мне скрывать нечего.
– Тогда возьмите вот это, – он оглядывается – и протягивает карточку формата визитки, на которой напечатан номер телефона и имя. – Этот человек умеет решать проблемы. Просто наберите номер.
– Этто законно? – я с подозрением кошусь на карточку.
– Боюсь, что нет.
И тогда я понимаю, что за блеск в его глазах. Этот парень – жулик. Он поставляет другому жулику клиентов, которым не может помочь правосудие.
– Не ннадо! – я отступаю.
– Это ни к чему вас не обязывает. Избавитесь от моего подарка, когда проблема будет решена, – и он опускает карточку в карман моей куртки и сбегает.
Теперь, когда не нужно делать вид, что я железная женщина, все во мне обмякает. Кажется, что мое тело – это комната, которую пронизывает сквозняк.
– Пойдем домой… – шепчет мне на ухо воображаемый Сережа.
Полное ощущение, что он стоит за моей спиной, почти касаясь меня.
Крепко себя обнимаю. Закрываю глаза – тем сильнее чувствуется его присутствие и хлесткие удары влажного ветра по лицу.
– Я ппроиграла…
– Просто война – это не твое. Твое – это тексты, буквы. Снег хлопьями. Кофе с молоком.
– Я могу…
– Тшшш! – он прикладывает палец к губам. – Представь, мы возвращаемся домой. Избавляемся от промокших курток. Затем – от всей остальной, совершенно ненужной, одежды, – потому что нам нравится заниматься любовью обнаженными. А потом, значительно позже, когда приятная, мягкая, теплая пустота заполнит твое тело и мысли, я ускользну на кухню, чтобы положить вишенку на торт. В прямом и переносном смысле слова. Ты все еще слушаешь меня?
– Я ннемного подотстала на ттом моменте, где мы избавляемся от нненужной одежды.
– Догоняй! Потому что я уже вхожу в нашу спальню с тортом в руках. Его бока обмазаны кремом со взбитыми сливками и присыпаны дробленым орехом. А сверху – много разноцветной посыпки и цветов из белкового крема.
Улыбаюсь в мыслях. Теперь, когда Сережа поселился в моей голове, он знает обо мне все.
– А что внутри торта?
– О, я ждал этот вопрос, Эмма! Внутри его – начинка из сливочного суфле с мандаринами. А коржи его такие легкие, что про этот шедевр правильно говорить не «испечен», а «соткан».
– Тты сам его… соткал?!
– Конечно! Я ведь умею превосходно готовить три вещи: яичницу, макароны и вот этот торт.
– Ты издеваешься?
Он улыбается.
– Даааа!
Я тоже улыбаюсь.
– Мы ббудем есть этот тторт ложками и ппить чай из одной ккружки.
– Только так, Эмма.
Я, наконец, открываю глаза. Становится холодно, будто я только что вышла из теплой квартиры на ледяную улицу.
Сережа не обнимет меня, чтобы мне стало теплее.
В автобусе не предложит свой локоть вместо поручня.
В квартире не будет ни его запаха, ни торта.
Постель – тщательно застелена.
И так – всегда. До скончания времен.
Я буду представлять, как слизываю с пальцев крем от торта, глядя на рисунок обоев, а не в глаза Сережи.
Так что, домой мне сейчас совсем не хочется.
Я скрываюсь от ветра в ближайшем кафе и за чашечкой латте просматриваю отклики на мое резюме на портале «HeadHunter». Уже который день – по нолям.
Тогда перехожу к вакансиям.
Не так уж и много вариантов для женщины без опыта, да еще и с такими проблемами речи, как у меня.
Делаю с десяток безрезультатных звонков. О том, что мне откажут, становится понятно уже после моего приветствия. Поэтому, когда я вижу объявление – о нормальной работе с нормальным заработком, – я не звоню в офис, а гуглю адрес компании и еду сразу туда.
Только совершенно отчаянная – или отчаявшаяся – женщина согласилась бы на такую авантюру. Но сейчас я – именно такая, причем, мне подходят оба определения.
Пока я добираюсь до офиса – кирпичного домика на территории овощной базы – я чувствую себя, как Анна из «Холодного сердца» после того, как упала в ручей. Холодно, холодно, холодно… Этот образ тотчас же рождает воспоминание о караоке с Эем, поэтому дверь я открываю в таком боевом настрое, что, можно считать, работа уже у меня в кармане.
Как и всем авантюристам, мне везет: кивком ответив на вопрос секретарши «вы по поводу работы?», я умудряюсь ничем не выдать свой дефект речи до самого начала собеседования.
И вот я сижу на скрипучем деревянном стуле в коморке (на стене вместо обоев – карта Питера). Парень-логист, который кажется высоким и нескладным даже сидя, рассматривает меня прозрачными голубыми глазами.
Я только что ответила на его вопрос насчет моего опыта вождения. И хотя я приврала, преувеличив год своего опыта в семь раз, пауза катастрофически затянулась. Я готовилась к такому повороту, припасла пламенную речь о моей дикой работоспособности, целеустремленности и мотивации, но сейчас слова кляпом застряли во рту. Потому что во взгляде этого парня четко читалось: как же ты, дуреха, собираешься работать в службе доставки с таким-то дефектом речи?! Как ты будешь общаться с клиентами по телефону?!
– Это ббудет м… ммоя ффишка! – само собой, теперь я заикаюсь куда больше, чем обычно.
Он улыбается, опускает взгляд, что-то машинально рисует в блокноте простым карандашом.
Да, я знаю, что мне сложно отказать.
И, также, я знаю, что он мне откажет.
– Давай так…
– Эмма, – я отвечаю без запинки – и мои плечи невольно распрямляются.
– …Я угощу тебя чаем, а ты отогреешься и расскажешь мне о себе. Меня, кстати, Леша зовут.
Чай у Леши гадкий. Разговора у нас тоже толком не получается – я слишком много заикаюсь, а его постоянно отвлекают телефонные звонки. И на работу он меня не берет. Но я, и в самом деле, отогреваюсь, напитываюсь теплом от чая и Лешиной улыбки с ямочками на щеках.
Когда я возвращаюсь домой, моя съемная квартира снова становится просто квартирой, а не памятником одиночеству, как недавно рисовало мое воображение. И, кутаясь в плед на кресле у окна, глядя на далекие, как звезды, купола Иссакии, я думаю, может, пришло время смириться? Мне не помогут ни адвокат, ни полиция. За меня некому заступиться, и сама за себя я тоже постоять не могу. Так может – все?
В конце концов, у меня есть мой идеальный Сережа и мой идеальный Питер. Может, не стоит хотеть большего? Может, следует сдаться? Как бы отвратительно это ни звучало.
Я делаю первые шаги на этом пути: перестаю себя жалеть, вытесняю муторные мысли нажатием кнопки на телевизионном пульте.
И что я вижу на экране?
Стропилова, сидящего в кресле!
– Подглядывать за героями моих фотографий вскоре смогут жители Москвы, Самары, Нижнего Новгорода… – уставшим, но твердым голосом «звезды» рассказывает он. А фоном сменяются снимки.
Не знаю, чего я жду. Может, именно этого – когда вместе с миллионами зрителей увижу на весь экран фото меня и Ренаты в баре?
Я выключаю телевизор – вдавливаю кнопку в пульт так, что она там застревает.
За меня не может заступиться ни один человек. Это правда.
Но что если…
…за меня заступятся миллионы?!
Я нахожу в инете сайт телеканала и кликаю на ссылку «Рассказать новость».
