Текст книги "Стеклянный Дворец (ЛП)"
Автор книги: Амитав Гош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)
Глава двадцатая
На другой стороне Бенгальского залива, в Калькутте, брат Умы со своей семьей ожидал ее прибытия на аэродроме Дум-Дум.
Ее брат был тихим и довольно бесцветным человеком, который работал в финансовом департаменте судовладельческой компании. Его жена страдала от астмы и редко выходила из дома. Среди их детей младшей была шестилетняя Бела. Брат и сестра, близнецы, были старше на семь лет. Старшим был мальчик, Арджун, а сестру все называли Манджу, ее настоящее имя, Бриханнала, оказалось слишком трудным для ежедневного использования.
Для близнецов приезд Умы в Калькутту явился событием невиданного значения. Не только из-за того, кем она была, но частично и из-за того, что никому в семье раньше не предоставлялось случая отправиться в Дум-Дум. Первый аэроплан появился в Калькутте всего десять лет назад, в 1920, публика восторженно приветствовала Хандли-Пейдж на взлетной полосе. С тех пор в городе приземлялись также аэропланы "Империал эйрвейз" и "Эр Франс". Но первое регулярное пассажирское сообщение открыла компания КЛМ, так что недавно возникшая драма проводов и встреч завладела умами города на многие месяцы.
В день приезда Умы в доме царило такое возбуждение, что семья пошла на беспрецедентный шаг – наняла машину, новый Остин Чамми 1930 года. Но ожидания близнецов пошли прахом, когда они прибыли на аэродром Дум-Дум – там не было ничего, кроме окаймленной рисовыми полями и кокосовыми пальмами бетонной полосы. Этот способ передвижения был еще слишком новым, чтобы попасть в силки церемоний. Здесь не было ничего похожего на ту помпу, которая сопровождала поездку в доки, никаких моряков в униформе, фуражек или портовых инспекторов с лентами. Терминал представлял собой навес под жестяной крышей, а персонал состоял из сквернословящих механиков в засаленных рабочих халатах. Возникало лишь чувство, что происходит нечто необычное, вызванное присутствием сторонников Умы, которые пришли ее поприветствовать.
Зал ожидания состоял из небольшой площадки без крыши за проволочной оградой. Возбужденные поклонники Умы оттесняли испуганную семью всё дальше и дальше. Они услышали Фоккер Ф-VIII когда его еще скрывали облака. Арджун заметил его первым, когда аэроплан вырвался из облаков, коренастый серебристый силуэт блестел между двойными крыльями. Серебряный фюзеляж покачивался над пальмами по мере приближения к земле.
Пришлось долго ждать под солнцем, прежде чем Ума освободилась. Когда люди впереди стали радостно кричать, они поняли, что это Ума. А потом неожиданно появилась и она сама, одетая в очень простое белое хлопковое сари.
Для близнецов Ума была легендой, человеком, который зажигал других, посвятил свою жизнь политике вместо того, чтобы принять обычную долю вдовы-индуски. В ее присутствии они замолчали в благоговении: казалось невозможным, что их героиня выглядит такой хрупкой, с седеющими волосами и осунувшимся лицом.
На обратном пути в Ланкасуку они сидели в Остине, прижавшись друг к другу, увлеченно обмениваясь новостями. Потом Ума сделала нечто, что показалось ее родным совершенно удивительным: безо всякой причины она вдруг начала плакать. Они в ужасе уставились на то, как она рыдает, утираясь своим сари. Напуганные легендами о ней, они не могли до нее дотронуться и сидели в тишине, сгорая от тревоги, но никто не осмеливался произнести ни слова.
Когда поездка почти подошла к концу, Ума справилась с собой.
– Не знаю, что на меня нашло, – сказала она, не обращаясь ни к кому конкретно. – Последние несколько месяцев выдались трудными. У меня такое чувство, будто я нахожусь в кошмарном сне. В Рангуне как раз перед отъездом случилась ужасная ссора. Я должна попытаться забыть некоторые вещи...
***
Прошло какое-то время, прежде чем семья снова увидела Уму. Следующие несколько месяцев она посвятила всю свою энергию, чтобы рассказать индийскому обществу о восстании в Бирме. Она посылала статьи в «Калькуттское современное обозрение» и писала письма в основные газеты, прилагала все усилия, чтобы соотечественников встревожила та роль, которую индийских солдат заставили играть в подавлении восстания. Ее статьи не возымели ощутимого эффекта. Индийское общество поглотило беспокойство по поводу местных политических проблем, оно не имело времени на Бирму.
Однажды, открыв бенгальскую газету, Ума увидела ужасную иллюстрацию – шестнадцать отсеченных голов, выстроенных на столе. В соответствующей статье говорилось: это головы бирманских повстанцев, которые вступили в стычку с имперскими войсками в бирманском округе Пром. Считалось, что их выставили в военном штабе в Проме, чтобы внушить страх в сердца тех, кто склонен к мятежу.
Ума трясущимися руками вырвала статью из газеты. Она отнесла ее на свой письменный стол, намереваясь вложить в папку, где хранила газетные вырезки. Как только Ума убрала статью, ее взгляд упал на папку, где находился билет КЛМ, он лежал, позабытый, на краю стола еще со времени приезда.
Взглянув на него, Ума вспомнила о городе, откуда улетела на серебристом Фоккере, о бизнесменах, торговцах деревом и нефтью, которые летели вместе с ней, о том, как все они поздравляли друг друга с тем, что присутствуют на заре новой эры, когда авиация сделает мир таким маленьким, что все существующие в прошлом границы исчезнут. Она присоединилась к ним, глядя вниз, на пенные волны Бенгальского залива, казалось невозможным не поверить в то, что созданный этим аэропланом съежившийся мир будет лучше, чем тот, где они жили.
А теперь, несколько месяцев спустя, появилась эта фотография, шестнадцать отрезанных голов, выставленных правящей властью на всеобщее обозрение – образ настолько средневековый, что и представить трудно. Ума вспомнила, что в Проме находилась пагода Швесандо, ее почитали почти так же, как и Шведагон в Рангуне, Ума вспомнила историю, которую рассказал один из пассажиров, смуглый и крупный нефтепромышленник. В день землетрясения он сидел в Английском клубе в Проме, как раз рядом с пагодой Швесандо. Прямо на его глазах пагода покачнулась, когда земля пришла в движение. Огромная часть откололась от нее и рухнула на землю перед клубом.
В глазах Умы замелькали знакомые образы: жуткая сцена, свидетельницей которой она была, обрамленная ветровым стеклом Паккарда Долли, Раджкумар и цепь его предательств, ссора в машине по пути в аэропорт, а теперь смерть этих шестнадцати повстанцев и отвратительное отрезание голов.
В тот день в Уме начались перемены, не менее глубокие, чем переворот, случившийся после смерти администратора. После подавления бирманского восстания Саи Сана она начала переосмысливать все свои политические идеи. Именно на подобное восстание она вместе с соратниками по партии Гадар когда-то возлагала надежды. Но теперь она видела, что массовое восстание, вдохновленное легендами и мифами, не имело шансов против такой силы, как империя, настолько умелой и безжалостной, с ее подавляющей мощью, такой опытной в управлении общественным мнением. Оглядываясь назад, она понимала, что безоружное и технологически отсталое население, такое как в Индии или в Бирме, не может надеяться с помощью насилия победить хорошо организованную и современную военную силу, что даже если эти попытки увенчаются успехом, то только за счет невообразимых жертв и крови, в сотни раз больше, чем при восстании Саи Сана, и это восстановит одного индийца против другого, так что победа станет менее желанной, чем поражение.
В прошлом Ума не принимала всерьез образ мыслей Махатмы Ганди и считала, что ненасилие – это философия воображаемого исполнения желаний. Теперь она поняла, что Махатма на многие десятилетия ее опередил в своих идеях. Скорее, это романтические идеи восстания, которые она пестовала в Нью-Йорке, были глупыми мечтами. Она вспомнила слова Махатмы, которые часто читала и всегда игнорировала: что движение против колониализма – это восстание безоружных индийцев против тех, у кого есть оружие – как британцев, так и индийцев – и что их инструментом будет оружие безоружности, сама слабость станет источником силы.
Приняв решение, Ума действовала быстро. Она написала Махатме, предложив свои услуги, а он в ответ пригласил ее в свой ашрам в Вардхе.
Глава двадцать первая
Даже когда близнецы, племянница и племянник Умы, были совсем детьми, все отмечали их приятную внешность. Манджу и Арджун оба обладали чертой, которая придавала им необычную притягательность: ямочками, появляющимися при улыбке, но только на одной щеке – левой у Манджу и правой у Арджуна. Когда они находились рядом, это выглядело как завершенный круг, восстановленная симметрия.
Из-за уделяемого ее наружности внимания Манджу с раннего возраста осознавала, какое впечатление производит на людей ее внешность. В этом отношении Арджун был полной противоположностью: он был небрежным, даже неопрятным, и больше всего любил слоняться по дому в потрепанной безрукавке и завязанной на поясе лонджи.
Арджун был из тех мальчиков, которых учителя ругают за то, что они не пользуются своим потенциалом. Все знали, что он обладает умом и способностями, чтобы хорошо учиться в школе, но его интересы, похоже, заключались только в ухлестывании за девушками и чтении романов. Во время обеденного перерыва, после того, как все другие уже закончили, он лениво смотрел в тарелку, обсасывая рыбьи кости и слизывая с пальцев последний рис в подливке. Повзрослев, Арджун стал причиной всё возрастающего беспокойства всех домашних. Люди качали головами и говорили:
– Этот мальчик собирается добиться чего-нибудь в жизни?
А потом в один жаркий апрельский полдень оцепенение Ланкасуки разорвал голос Арджуна, наполненный дикими завываниями и криками. Все сбежались на задний балкон, чтобы выглянуть во двор.
– Арджун, что ты творишь? – обратилась к нему мать.
– Я поступил! Я поступил! – Арджун пританцовывал по двору, одетый в обычную грязную безрукавку и изодранную лонджи и размахивая письмом.
– Куда поступил?
– В индийскую военную академию в Дехрадуне.
– Что за идиот. О чем ты говоришь?
– Да, это правда, – Арджун побежал вверх по лестнице с пылающим лицом и спадающими на глаза волосами. – Меня приняли кадетом.
– Но как такое могло случиться? Откуда они вообще узнали о твоем существовании?
– Я сдал экзамен, ма. Я ездил туда с..., – он назвал имя школьного приятеля, – и не сказал вам, потому что не знал, поступлю ли.
– Но это невозможно.
– Смотрите.
Они передавали письмо из рук в руки, поражаясь тонкой плотной бумаге с тисненой эмблемой в правом верхнем углу. Даже если бы Арджун провозгласил, что у него выросли крылья или хвост, они бы так не удивились. В Калькутте того времени вступить в армию было делом неслыханным. Многие поколения набор в британскую индийскую армию проводился по расовым правилам, которые исключали большую часть населения, в том числе бенгальцев. К тому же для индийцев до последнего времени было невозможно вступить в армию в качестве офицеров. Индийскую военную академию в Дехрадуне основали всего пять лет назад, и тот факт, что некоторые места в ней открылись для всех желающих с помощью экзамена, остался незамеченным.
– Как ты смог это сделать, Арджун? И не сказав никому ни слова?
– Говорю же, я не знал, что поступлю. И вообще, все постоянно твердят, что я ни для чего не гожусь, вот я и решил – ну ладно, поглядим.
– Подожди, пока придет домой отец.
Но отец Арджуна не встретил новости в штыки, напротив, так обрадовался, что немедленно организовал поход в храм Калигат в качестве благодарности.
– Теперь мальчик устроен, и больше нам не о чем беспокоиться, – на его лице явно читалось облегчение. – Это готовая карьера: хорошо он будет справляться или нет, его всё равно будут толкать вверх по лестнице. А в конце концов он получит отличную пенсию. Как только он поступил в академию, то обеспечил всю свою дальнейшую жизнь.
– Но он еще совсем ребенок, что если его ранят? Или еще что похуже?
– Чепуха. Очень маловероятно. Это просто работа, как любая другая. А кроме того, подумай о статусе, престиже...
Реакция Умы стала еще большим сюрпризом. С тех пор, как она посетила Махатму Ганди в его ашраме в Вардхе, она изменила политические пристрастия, присоединившись к партии "Национальный Конгресс" и начав работать в ее женском крыле. Арджун ожидал, что она попытается отговорить его от поступления, но вместо этого Ума сказала:
– Махатма думает, что страна только выиграет от того, что в армии появятся мыслящие люди. Индия нуждается в военных, которые не станут слепо подчиняться начальству.
***
Карьера Манджу пошла по совершенно другому пути, нежели у брата. В возрасте двадцати одного года она попала в поле зрения выдающегося деятеля кино – режиссера, чья племянница училась с Манджу в колледже. Известный режиссер в то время как раз занимался поисками актрисы на ведущую роль. История об этих поисках взбудоражила всю Калькутту.
Манджу, не ведая об этом, привлекла внимание, находясь в колледже. Она узнала, лишь когда ей вручили приглашение на пробы. Первым побуждением Манджу было отказаться, она знала, что застенчива и стеснительна, ей трудно было вообразить, что она когда-либо сможет получать удовольствие, играя на сцене. Но вернувшись вечером в Ланкасуку, Манджу поняла, что не сможет так просто отложить в сторону приглашение, как воображала. Ее одолели сомнения.
В спальне Манджу имелось большое окно, раньше они с Арджуном сидели на подоконнике и болтали. Она никогда прежде не принимала самостоятельных решений, всегда могла посовещаться с Арджуном. Но теперь Арджун находился с сотнях миль от дома, в казармах своего батальона в Сахаранпуре, на севере Индии.
Она сидела на подоконнике в одиночестве, заплетая и расплетая волосы и наблюдая, как плещутся вечерние купальщики на ближайшем озере. Она встала и взяла коробку из-под печенья "Хантли и Палмера", в которой хранила письма от Арджуна. Самые ранние датировались тем временем, когда он был "господином кадетом", на бумаге красовалась тисненая эмблема Индийской военной академии. Страницы зашелестели между ее пальцами. Как же хорошо он писал – все абзацы и предложения были выстроены идеально. Друг с другом они всегда говорили на бенгали, но писал он по-английски, на незнакомом английском, наполненном идиомами, со слэнговыми словечками, которые она не могла ни опознать, ни найти в словаре. Он ходил в ресторан "в городе" с другим кадетом, Хардаялом Сингхом, которого друзья называли Харди, они ели "немеряно" сэндвичей и напивались пивом "под завязку".
Последнее письмо прибыло всего несколько дней назад. Теперь бумага отличалась, на ней красовалась эмблема нового полка, Первого полка джатской легкой пехоты [35]35
Джаты – группа народов, населяющих Северную Индию.
[Закрыть].
"Здесь тихо, потому что мы находимся в своей штаб-квартире в Сахаранпуре. Ты, наверное, думаешь, что мы проводим всё время, маршируя на солнце. А вот и ничего подобного. Единственная сложность – рано вставать, чтобы отправиться на парадный плац для физподготовки с солдатами. После этого всё проходит спокойно, мы расхаживаем вокруг, отдавая салюты и наблюдая, как сержанты муштруют солдат и проводят тренировки с оружием. Но это занимает всего пару часов, а потом мы переодеваемся к завтраку, который начинается в девять (яйца, бекон или ветчина). Потом некоторые отправляются ожидать в канцелярию полка, на случай если кто-нибудь туда придет. Время от времени офицеры– сигнальщики сообщают нам новые коды или мы учимся читать карты или системе двойной записи в бухгалтерии и всему такому прочему. Потом ланч, с пивом и джином, если пожелаешь (но никакого виски!), а после него свободное время. Затем обычно наступает время играть в футбол с солдатами. Примерно в 7.30 мы перемещаемся на лужайку, чтобы выпить несколько глотков виски перед ужином. Мы в шутку называем эту лужайку Питомник, потому что все посаженные растения моментально гибнут, никто не знает, по какой причине. Некоторые ребята говорят, что это из-за пепла прошлых полковников. Мы смеемся над Питомником, но знаешь, иногда во время ужина или поднимая тост, я оглядываюсь вокруг и даже теперь, проведя здесь несколько месяцев, не могу поверить в свою удачу".
В последний раз Манджу долго болтала с Арджуном на этом самом подоконнике. Это было чуть больше года назад, как раз после того, как он окончил академию. Она продолжала называть его вторым лейтенантом Арджуном, отчасти чтобы поддразнить, но также потому что ей нравилось звучание этих слов. Манджу была разочарована, что он больше не носит форму, а Арджун посмеялся над ней, когда она об этом сообщила.
– Почему ты не представишь меня своим подругам, пока я здесь?
Правда заключалась в том, что большая часть ее подруг по колледжу уже была в него влюблена. Они выклянчивали у Манджу новости о брате, а находясь в доме, пускались в долгие беседы с членами семьи в надежде, конечно же, на то, что их вспомнят, когда придет время искать для Арджуна невесту.
До того, как брат уехал в академию, Манджу не вполне понимала, почему ее подруги считают его таким привлекательным, для нее он оставался просто Арджуном, братом. Потом он вернулся домой на побывку, и она словно увидела Арджуна впервые. Ей пришлось признать, что он действительно производит впечатление, с красивыми усами и коротко постриженными волосами. Она ревновала, опасаясь, что он не захочет проводить время с сестрой. Но Арджун быстро успокоил страхи. Каждый день он сидел с ней на подоконнике, одетый в привычную безрукавку и поношенную старую лонджи. Они болтали часами, Манджу чистила для брата апельсины, манго или личи – он всегда был голоден, как обычно.
Он нескончаемо рассказывал о Первом джатском полку легкой пехоты. Он подавал заявку в полдюжины других подразделений, но с самого начала хотел попасть именно в этот, в Первый джатский. Частично причина состояла в том, что туда подал заявление его друг Харди и был вполне уверен, что его примут. Он происходил из старинной семьи военных, в полку служили и отец, и дед. Но, конечно, для Арджуна всё было по-другому, и он подготовился к разочарованию. В конце концов он обрадовался, узнав, что принят в полк.
"Тот вечер, когда я впервые принимал участие в официальном ужине в полку, был, вероятно, самым счастливым в моей жизни. Когда я это пишу, то понимаю, что для тебя, наверное, это покажется странным, Манджу. Но это правда, вспомни о том, что полк станет моим домом на следующие пятнадцать или двадцать лет, может, и больше, если моя карьера пойдет не слишком удачно, и я так и не получу назначение в штаб (не дай бог).
Что меня действительно радует, так это мой батальон. Тебя это, вероятно, удивит, потому что штатские вечно думают, что самая важная вещь в армии – это полк. Но на самом деле в индийской армии полк – это просто сборище символов: знамен, флагов и так далее. Конечно, мы гордимся своим полком, но это не оперативное подразделение, и все батальоны полка собираются вместе лишь во время смены знамен, а за то время, которое проходит между этими церемониями, ишак успеет сдохнуть.
Всё остальное время ты живешь и работаешь со своим батальоном, и именно он-то и имеет значение: твоя жизнь превратится в ад, если встанешь не на ту сторону. Но мне опять чертовски повезло – Харди вытащил пару коротких соломинок, и мы оказались в одном батальоне, в первом. Официально мы зовемся Первый из Первого джатского полка легкой пехоты, но все называют нас Джаты один-один, разве что время от времени можно наткнуться на древнего полковника Уолруса, который всё еще использует старое название, которое звучит как "Королевский". Дело в том, что батальон так хорошо сражался во время маратхских войн [36]36
Англо-маратхские войны – войны между британской Ост-Индской компанией и Маратхской Конфедерацией за гегемонию в Западной и Центральной Индии. Всего в XVIII и XIX веках произошли три англо-маратхских войны: Первая англо-маратхская война (1775-1782), Вторая англо-маратхская война (1803-1805), Третья англо-маратхская война (1817-1819).
[Закрыть], что когда лорд Лейк достиг побережья, он почтил нас специальным титулом «Королевский батальон».
Вчера мы с Харди смотрели на знаки боевого отличия батальона, и клянусь тебе, Манджу, список был длиной с руку. Во время Мятежа наши войска сохраняли верность, одна из наших рот находилась в колонне, которая захватила старого императора Бахадур-шаха Зафара в его убежище в склепе Хумаюна. Я разузнал кое-что, и держу пари, это заинтересует Дину и Нила, – Королевский батальон был в Бирме, когда генерал Прендергаст выдвинулся к Мандалаю, и дрался так доблестно, что заслужил прозвище "Джамаил-сахиб ки дини хаат ки палтан", то есть самый верный батальон генерала.
По правде говоря, Манджу, когда я обо всём этом думаю, то просто дух захватывает. Ты увидишь список наших медалей: крест королевы Виктории за битву при Сомме, два военных креста за подавление арабского мятежа в Месопотамии в восемнадцатом году, полдюжины медалей за доблестную службу и множество офицерских наград за тот период, когда мы дрались против восстания ихэтуаней в Китае. Иногда просыпаясь утром, я с трудом могу поверить, что я действительно один из этих людей. Мысль о том, что мне предстоит жить среди этого, внушает гордость, но в то же время и робость. Но еще больше я горд от мысли, что мы с Харди станем первыми индийскими офицерами в Джатах один-один, это такая огромная ответственность, как будто мы представляем всю страну!
В довершение ко всему, у нас просто великолепный командующий, подполковник Бакленд, которого все называют Баки. Взглянув на него, ты бы ни за что не приняла его за военного, он скорее похож на профессора. Пару раз он читал лекции в академии и был так хорош, что умудрился сделать военную историю интересной. Он также настоящий мастер по разработке тактики, и солдаты его обожают. Его семья служит в Джатах один-один с тех пор, как его назвали Королевским батальоном, не думаю, что есть хоть один человек на базе, которого он не знал бы. И не только по имени, он знает, из какой они деревни, кто на чьей дочери женат и какой выкуп за нее заплатил. Конечно, я еще такой новичок и не уверен, что он знает о моем существовании.
Сегодня прием гостей в Питомнике, так что мне пора идти. Новый денщик усердно гладит мой кушак, и судя по тому, как он на меня поглядывает, пришло время надевать парадный китель. Его зовут Кишан Сингх, он работает у меня всего несколько недель. Он тощий и энергичный парень, и поначалу я решил, что он вряд ли справится, но у него всё получилось. Помнишь книгу, которую прислала мне тетя Ума, рассказы О.Генри? Ты ни за что не поверишь, но я оставил ее у кровати и однажды ночью вошел и увидел Кишана, уткнувшегося носом в книгу. Он озадаченно хмурился, как медведь, запустивший лапу в радиоприемник. Он до смерти перепугался, что я обнаружил его читающим мою книгу, и застыл как статуя. Тогда я рассказал ему историю о потерянном ожерелье. Надо было его видеть: стоял там, как перед трибуналом, уставившись в стену, пока я листал страницы и переводил на хиндустани. Под конец я рявкнул на него во всю глотку, как на плацу: "Кишан Сингх! Что ты думаешь об этом кахани [37]37
Кахани (хинди) – история, рассказ.
[Закрыть]?"
И он ответил: "Сахиб, это очень печальная история". Я мог бы поклясться, что в его глазах стояли слезы. Эти фаюджи [38]38
Фаюджи (хинди) – солдат.
[Закрыть] так сентиментальны, несмотря на свои усы и налитые кровью глаза. Британцы верно говорят: в душе они совершенно не испорчены, соль земли, можно полностью полагаться на их верность. Это именно тот сорт людей, которых стоит иметь на своей стороне во время передряги".
Именно письмо Арджуна заставило Манджу пересмотреть свое решение относительно кинопроб. Ее брат-близнец находился в сотнях миль от дома, пил виски и ел в офицерской столовой, а денщик гладил ему парадный мундир. А она была в Калькутте, в той же комнате, что и всю свою жизнь, заплетая волосы в косички, как делала с тех пор, как ей исполнилось семь. Самое ужасное, что он даже не делал вид, что скучает по дому.
Она осталась в одиночестве, теперь придется думать, чем заняться в жизни. С точки зрения матери, судьба Манджу уже была предопределена: она покинет дом в качестве чьей-нибудь жены и ни днем раньше. Матери двух перспективных женихов уже приходили "повидать" Манджу. Одна из них исподтишка дернула ее за волосы, чтобы убедиться, что Манджу не носит парик, другая заставила показать зубы, словно выбирала лошадь, раздвинув губы двумя пальцами и издав легкое цоканье языком. После этого мать извинялась, но ясно дала понять, что не в ее власти предотвратить подобные инциденты в дальнейшем, это часть процесса. Манджу знала, что впереди, вероятно, ее ждет еще много таких испытаний.
Манджу снова взглянула на приглашение от режиссера. Студия находилась в Толигандже, на конечной остановке четвертого трамвая, на котором она ежедневно ездила в колледж. Ей лишь нужно было сесть в противоположном направлении. Дорога не заняла бы много времени. Она решила съездить, только посмотреть, что там такое.
Но вместе с этим возникло множество проблем бытового характера. Что надеть, например? Ее лучший шелк из Бенараси, который она носила на свадьбах, был заперт в материнском гардеробе. Если она его попросит, то мать за минуту выбьет из нее правду, чем положит конец кинопробам. Кроме того, что скажут люди, когда она выйдет из дома, разодетая в малиново-золотое сари из Бенараси в одиннадцать утра? Даже если ей удастся проскользнуть мимо матери, соседи устроят переполох еще прежде, чем она доберется до конца улицы.
Манджу решила, что режиссер не стал бы искать ученицу колледжа, если бы хотел увидеть шикарно одетую актрису. Она выбрала лучшее сари из белого хлопка в мелкую зеленую клетку. Но как только она решилась, возник десяток новых дилемм. Как насчет макияжа? Пудра? Губная помада? Духи?
Настало утро и, как и следовало ожидать, всё пошло наперекосяк. Сари, которое она решила надеть, еще не вернули из стирки, ей пришлось выбрать другое, более старое, с заштопанной дыркой. Волосы никак не хотели держаться в прическе, и как бы она не закрепляла сари, складки сползали и мешались. По дороге из дома Манджу заскочила в комнату пуджи, чтобы вознести молитву, не потому что она так хотела, чтобы ее выбрали, а просто чтобы пережить следующие несколько часов, не выставив себя дурой.
Конечно же, мать заметила, как она выходит из комнаты пуджи.
– Манджу, ты ли это? Что ты здесь делаешь? У тебя неприятности? – она подозрительно вгляделась в лицо Манджу. – И зачем столько пудры? Ты так теперь одеваешься, когда идешь в колледж?
Манджу ускользнула, сделав вид, что направляется в ванную комнату, чтобы умыться. Она быстро спустилась на улицу, к трамвайной остановке. Опустив лицо, Манджу накинула сари на голову, в надежде, что соседи не заметят, что она ждет не тот трамвай. Как раз когда она решила, что ей удалось не привлечь внимания, из аптеки на Лейк-роуд выбежал старый Нидху-бабу.
– Это и правда ты, Манджу-дидмони? – Он подхватил дхоти и согнулся, чтобы заглянуть в прикрытое сари лицо. – Но почему ты ждешь на другой стороне улицы? Так ты доедешь до Толиганджа.
Пытаясь совладать с приступом паники, Манджу изобрела историю о том, что собирается навестить тетю.
– Да? – почесал затылок аптекарь. – Но тогда лучше подожди в лавке. Не следует стоять на солнце.
– Со мной всё в порядке, честное слово, – взмолилась она. – Не беспокойтесь обо мне. Со мной всё хорошо. Вернитесь в аптеку, прошу вас.
– Как скажешь, – он поплелся обратно, почесав затылок, но минутой спустя снова вернулся, на сей раз с помощником, который притащил стул. – Если тебе приходится ждать здесь, – сказал старик-аптекарь, – по крайней мере уж сидя.
Помощник поставил стул на трамвайной остановке и показным движением отряхнул его.
Похоже, проще было сдаться, чем настаивать. Манджу позволила усадить себя на стул, прямо у пыльной трамвайной остановки. Но через несколько минут стали явью ее худшие страхи: рядом собралась толпа зевак.
– Дочь Роев, – услышала она объяснения аптекаря. – Живет там, вдоль по улице, вон в том доме. Собирается посетить тетю в Толигандже. Пропускает колледж.
Потом, к ее облегчению, наконец-то показался трамвай. Аптекарь с помощником отодвинули остальных, чтобы Манджу смогла войти первой.
– Я пошлю известие твоей матушке, – прокричал ей старик, – дам знать, что ты благополучно отправилась в Толигандж.
– Нет, – взмолилась Манджу, заламывая руки и высунувшись из окна. – Право же, нет нужды...
– Что-что? – аптекарь поднес руку к уху. – Да, я отправлю кого-нибудь с запиской к твоей матушке. Нет, никакого беспокойства, ничего подобного...
Потрясенная таким неблагоприятным началом, Манджу смутилась еще больше, прибыв на студию. Она ожидала чего-то шикарного, вроде Гранд-отеля, Метро-синема или ресторанов на Парк-стрит с яркими огнями и красными маркизами. Но вместо этого вошла в здание, которое выглядело как склад или фабрика – большой сарай с жестяной крышей. Внутри вовсю трудились плотники и другие рабочие, развешивая полотняные задники и возводя бамбуковые леса.
Привратник отвел ее в гримерную – маленькую каморку без окон с деревянными стенами, сделанными из распиленных ящиков из-под чая. Внутри на кривых стульях развалились две женщины, жующие бетель, их полупрозрачные сари сияли в ярко освещенных зеркалах за их спинами. Оглядев Манджу, они прищурились, двигая челюстями в унисон.
– И почему эта одета словно медсестра? – пробормотала одна другой.
– Может, думает, что пришла в больницу.
Последовал взрыв хохота, а потом в руки Манджу сунули сари – отрез темно-пурпурного шифона с ярко-розовой каймой.
– Давай. Переодевайся.
– Почему в это? – отважилась запротестовать Манджу.
– Под цвет лица подходит, – таинственно буркнула одна из женщин. – Надевай.
Манджу огляделась в поисках места, где можно переодеться. Его не было.
– Чего ждешь? – рявкнула женщина. – Шевелись. Сегодня к господину режиссеру придет важный гость. Его нельзя заставлять ждать.
За всю свою взрослую жизнь Манджу ни разу не переодевалась на глазах у кого-либо, даже перед матерью. Когда до нее дошло, что придется раздеваться под оценивающими взглядами двух жующих бетель женщин, у нее онемели ноги. Мужество, с которым она сюда вошла, начало ее покидать.
– Давай, – торопили ее женщины. – Директор пригласил бизнесмена, который хочет вложить в фильм деньги. Он не может ждать. Сегодня всё должно быть тип-топ.
Одна из женщин выхватила из рук Манджи сари и начала ее переодевать. Где-то поблизости остановился автомобиль. За этим последовал обмен приветствиями.
– Гость прибыл, – прокричал кто-то через дверь. – Быстрее, быстрее, режиссер захочет ее видеть с минуты на минуту.
Две женщины подбежали к двери, чтобы поглазеть на вновь прибывшего.
– Какой же у него важный вид, борода и всё такое.
– И погляди на костюм, прямо с иголочки...
Женщины с хихиканьями вернулись и усадили Манджу на стул.
– Достаточно одного взгляда, чтобы понять, как он богат.
