Текст книги "Стеклянный Дворец (ЛП)"
Автор книги: Амитав Гош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
Глава сорок шестая
В 1946 году, когда стало очевидно, что Бирма скоро получит независимость, Дох Сай решил уехать из Хвай Зеди на восток, в гористый регион у бирманской-тайской границы. Война настроила периферийные районы страны против центра, Дох Сай был одним из многих, кто опасался того, что ждет в будущем национальные меньшинства Бирмы.
Основная часть населения Хвай Зеди последовала совету Дох Сая, среди них и Дину. Жители покинули деревню и осели в Лойко, маленьком приграничном городке в Каренских холмах, неподалеку от границы с Таиландом. Для Дину переезд в Лойко имел свои преимущества: он снова мог достать материалы для фотографии, которые контрабандой перевозили через границу с Таиландом. Он устроил студию и стал единственным профессиональным фотографом на сотни миль. Даже в тяжелые времена люди женились, заводили детей и хотели получить свидетельство об этом, готовые за него заплатить, иногда наличными, но чаще другими способами.
В 1947 году, во время подготовки к исходу британцев, в Бирме состоялись первые в стране выборы. Их выиграл генерал Аун Сан. Все верили, что лишь он один сможет обеспечить единство и стабильность в стране. Но девятнадцатого июля, незадолго до вступления в должность, Аун Сан был убит, вместе с некоторыми своими будущими коллегами. Через несколько месяцев после убийства в центре Бирмы разразилось коммунистическое восстание. Взбунтовались некоторые каренские подразделения армии. Карены являлись крупнейшей народностью в стране после бирманцев и с оружием в руках поднялись против правительства в Рангуне. Другие народности последовали их примеру. За короткое время по Бирме прокатились шестнадцать мятежей.
Однажды к двери Дину в Лойко прибежал мальчишка.
– Ко Тун Пе, вас кое-кто разыскивает.
За ним последовал еще один мальчик, а потом и еще один. Они стояли в двери, тяжело дыша и нетерпеливо наблюдая. Все повторяли одно и то же:
– Ко Тун Пе, к вам гость, она идет со стороны автобусной станции.
Дину не обратил на них внимания, оставшись в студии и пытаясь не смотреть в окно. Затем он услышал новые голоса – к его хижине приближалась процессия. Он слышал, как люди выкрикивают:
– Ко Тун Пе, посмотри, кто тут!
Он увидел, как на порог легла тень, и поднял глаза. Это была Долли.
Долли потребовалось несколько месяцев, чтобы найти Дину в Лойко. Она приехала в Бирму в 1948 году, как раз в разгар беспорядков. Прибыв в Рангун, она обнаружила, что власть избранного правительства не распространяется за пределы города. Даже районы, граничащие с аэропортом Мингаладон, находились в руках мятежников. Большая часть Рангуна лежала в руинах, превратившись в прах после серии авианалетов. Поскольку Кемендин-хаус сгорел дотла, ей негде было остановиться, ее приютила подруга.
Однажды Долли услышала, что в Рангун вернулся старый друг Дину Тиха Со и работает в газете. Она встретилась с ним, чтобы спросить, нет ли у него новостей о Дину. Так вышло, что У Тиха Со недавно посещал политическую конференцию, где также присутствовал Рэймонд. У Тиха Со сказал Долли, что Дину жив и живет в Лойко. Долли на следующий же день села на лодку и покинула Рангун. Через несколько недель путешествия она села на дребезжащий старый автобус в Лойко.
Долли и Дину провели много дней в разговорах. Она рассказала ему о смерти Нила и Манджу, об их походе через горы и как они с Раджкумаром добрались от индийской границы через Ассам до Калькутты, объяснила, почему она вернулась обратно в Бирму одна.
Дину сделал несколько ее фотографий. Долли была очень худой, и скулы просвечивали через кожу. Волосы она туго стягивала на затылке, они по-прежнему оставались темными и блестящими, лишь на висках белели седые пряди.
Долли просила Дину написать отцу.
– Ты должен поехать и встретиться с ним, теперь у тебя не будет с ним таких проблем, как раньше. Он изменился, стал другим человеком, почти ребенком. Ты должен к нему съездить, ты ему нужен, он совсем один.
Дину ничего не обещал.
– Может быть. Когда-нибудь.
Дину знал, хотя Долли и не говорила, что она тоже не останется. Его не удивило, когда она сказала:
– На следующей неделе я еду в Сикайн.
Он поехал вместе с матерью. Впервые после войны Дину рискнул спуститься в долину. Опустошения его ошеломили. Они ехали по территории, по которой дважды прошли отступающие армии. Речные каналы были перегорожены, а железнодорожные пути искорежены. Каждой деревней руководили разные группировки и партии. Крестьяне пахали, огибая воронки от бомб, дети показывали места, где лежали неразорвавшиеся мины. Они ехали окружным путем, огибая районы, которые считались особенно опасными, шли пешком или нанимали запряженные волами повозки, время от времени садились на автобус или речную лодку. В Мандалае они остановились на ночь. Большая часть форта лежала в руинах, дворец был разрушен огнем артиллерии, павильоны, в которых жила Долли, были стерты с лица земли.
Они прошли пешком последние мили до Сикайна и переправились через Иравади на пароме. К большому облегчению, Сикайн остался нетронутым. Тысячи белых пагод усеивали тихие и прекрасные холмы. По мере приближения к монастырю Долли ускорила шаг. У входа она быстро обняла Дину, и Эвелин впустила ее внутрь. На следующий день, когда Дину пришел с ней повидаться, ее голова была выбрита, и она носила пурпурное одеяние. Ее глаза сияли.
Они договорились, что Дину проведает ее на следующий год. Когда пришло время, он вернулся, снова проделав весь долгий путь от Лойко до Сикайна. У ворот монастыря ему пришлось долго ждать. Через некоторое время вышла Эвелин и улыбнулась ему.
– Твоя мать скончалась месяц назад, – сказала она. – Мы не смогли тебе сообщить из-за беспорядков. Тебе будет приятно узнать, что она ушла очень быстро и не страдала.
***
В 1955 году Дох Сай умер в Лойко. К тому времени он стал влиятельным лидером и главой клана. Тысячи людей оплакивали его смерть. Для Дину Дох Сай был почти что отцом, как и наставником, его смерть стала большим ударом. Вскоре после этого Дину решил вернуться в Рангун.
В середине 1950-х годов в Бирме было довольно спокойно. Волнения прекратились, и начало функционировать демократическое правительство. У Тиха Со стал редактором одной из ведущих газет на бирманском языке и влиятельным человеком в Рангуне.
Прибыв в Рангун, Дину отправился повидаться со старым другом, который превратился из высокого сухопарого мальчика в полного человека с властным выражением лица. Он был одет в цветную лонджи и свободную рубашку и почти постоянно держал в руке трубку. Он дал Дину работу фотографа в своей газете. Позже, когда Дину нашел подходящее место для студии, У Тиха Со одолжил ему денег, чтобы ее купить.
До войны некоторые самые известные рангунские фотографы были японцами. После войны многие закрыли студии и по дешевке распродавали оборудование. Живя в Лойко, Дину стал экспертом в починке и восстановлению старого и сломанного фотографического оборудования, и ему удалось обустроить студию очень дешево.
У Тиха Со стал одним из первых посетителей студии Дину. Он одобрительно ее оглядел.
– Мило, очень мило, – он замолчал, чтобы затянуться трубкой. – Но ты ничего не забыл?
– Что?
– Вывеску. В конце концов, у твоей студии должно быть название.
– Я не придумал название... – Дину огляделся. Всё, на что он смотрел, было из стекла: фотографии в рамках, столешница, объективы.
– Стеклянный дворец, – внезапно произнес он. – Вот как я ее назову.
– Почему?
– Это было любимое место моей матери. Она часто о нем рассказывала.
Название сыграло свою роль, и вскоре работы Дину завоевали определенную репутацию. Четвертая принцесса теперь жила в Рангуне с мужем-художником. Они оба стали частными посетителями "Стеклянного дворца". Вскоре Дину получал больше заказов, чем мог справиться. Он поспрашивал знакомых в поисках помощника, и У Тиха Со порекомендовал свою родственницу, девушку, которой нужна была работа на неполный день. Ей оказалась Ма Тин Тин Ай – та самая девушка, которая приютила Дину, когда он останавливался в Рангуне в 1942 году. Теперь ей было двадцать с небольшим, она училась в рангунском университете и занималась исследованием бирманской литературы, писала диссертацию на тему "Хроник Стеклянного дворца" – известной книги, написанной в 19 веке, во времена правления короля Боданпайи, предка короля Тибо. Название студии Дину показалось Ма Тин Тин Ай счастливым совпадением. Она согласилась приступить к работе.
Ма Тин Тин Ай была стройной и хрупкой девушкой с плавными движениями. Каждый день в четыре часа она проходила по улице, мимо аптеки, к деревянным дверям "Стеклянного дворца". Стоя снаружи она выкрикивала имя Дину – "У Тун Пе!" – чтобы он знал, что она пришла. В семь тридцать они с Дину закрывали студию: она шла обратно по улице, а Дину закрывал дверь и заворачивал за угол, чтобы подняться по лестнице к себе.
Через несколько недель Дину обнаружил, что Ма Тин Тин Ай по утрам занимается не только научной работой. Она была еще и писателем. В Рангуне были на удивление популярны маленькие литературные журналы. В одном из них она опубликовала пару коротких рассказов.
Дину нашел рассказы, и они его удивили. Ее работа была новаторской, экспериментальной, она использовала бирманский язык по-новому, смешав классический с народным. Он поразился богатству ее метафор, использованию диалектов, богатству характеров персонажей. Дину решил, что она достигнет гораздо большего, чем когда-то стремился достигнуть он сам – он давно уже позабыл об амбициях.
Дину был заворожен, и это мешало ему признаться Ма Тин Тин Ай, как он восхищается ее работами. Вместо этого он принялся подшучивать над ней своими привычными репликами в рваном ритме.
– Эти твои рассказы, – сказал он, – один о той улице, где ты живешь... Ты пишешь, что люди на этой улице – выходцы из разных мест... с побережья и с холмов... Но в рассказе все говорят по-бирмански. Как такое может быть?
Она совершенно не смутилась.
– Там, где я живу, – спокойно ответила она, – в каждом доме говорят на разных языках. Мне не осталось выбора, только довериться читателю, что он вообразит звуки каждого дома. Иначе я вообще не смогла бы написать о моей улице. А доверять читателю – это не так уж плохо.
– Но взгляни на Бирму, – продолжал Дину, по-прежнему поддразнивая ее. – Мы как целая вселенная... Посмотри на все наши народности... Карены, кая, шаны, араканцы, ва, пао, чин, мон... Разве не здорово было бы включить в твои рассказы все языки, все диалекты? Чтобы читатель мог услышать всю музыкальную палитру? Удивительно?
– Но они слышат, – возразила она. – Почему ты думаешь, что нет? Слово на странице – как струна музыкального инструмента. Мои читатели слышат музыку в своих головах, и для каждого она звучит по-разному.
К этому времени фотография уже больше не являлась страстью Дину. Он занимался только коммерческой работой, снимая студийные портреты и печатая чужие снимки. Он делал это тщательно и внимательно, но не получал особого удовольствия, он просто был рад обладать умениями, которыми мог заработать на жизнь. Когда его спрашивали, почему он больше не фотографирует за пределами студии, он отвечал, что глаза потеряли привычку всматриваться, острота зрения притупилась от недостатка практики.
Снимки, которые он считал действительно стоящими, Дину показывал редко. В любом случае, их было немного. Его ранние снимки и негативы пропали во время пожара Кемендин-хауса, снятые в Малайе по-прежнему находились в Морнингсайде. У него осталось только несколько фотографий из Лойко – портреты матери, Дох Сая, Рэймонда и их семей. Некоторые из этих снимков он вставил в рамку и повесил на стену квартиры. Он стеснялся пригласить Ма Тин Тин Ай наверх, чтобы их показать. Она была такой юной – более десяти лет разницы. Он не хотел, чтобы она плохо о нем подумала.
Прошел год, и каждый день Ма Тин Тин Ай входила и выходила со студии через ведущую на улицу дверь. Однажды она сказала:
– У Тун Пе, знаешь, что мне дается тяжелее всего, когда я пишу?
– Что?
– То мгновение, когда мне приходится сделать шаг с улицы в дом.
Он нахмурился.
– Почему?
Она положила руки на колени с серьезным выражением лица прилежной ученицы, каковой и являлась.
– Это очень сложно, – сказала она. – А для тебя это кажется мелочью. Но я думаю, что в этом вся разница между классической и современной литературой.
– Вся разница? Как это?
– Понимаешь, в классической литературе всё происходит снаружи – на улицах, площадях и полях сражений, во дворцах и садах – в тех местах, которые каждый может вообразить.
– Но разве ты сама пишешь не так?
– Нет, – засмеялась она. – И до сих пор, даже если я делаю это только мысленно, самое трудное для меня именно это – войти в дом, нарушить чьи-то границы, вторгнуться внутрь. Несмотря на то, что это происходит только в моей голове, мне страшно, я ощущаю ужас, и тогда понимаю, что должна продолжать, перешагнуть за порог, войти в дом.
Дину кивнул, но ничего не ответил. Он не слишком долго раздумывал над ее словами. Однажды вечером он купил на улице Моголов бирьяни и пригласил ее подняться.
Через несколько месяцев они поженились. Церемония была тихой, пригласили совсем мало гостей. После этого Ма Тин Тин Ай переехала в квартиру Дину, где устроила себе уголок с письменным столом. Она начала преподавать в университете литературу, а во второй половине дня по-прежнему помогала в студии. Они были счастливы, довольствуясь своим маленьким закрытым мирком. Бездетность не казалась им большой потерей. Работы Ма Тин Тин Ай привлекли внимание даже за пределами литературных кругов. Она вошла в группу избранных бирманских писателей, которых регулярно приглашали на праздники по всей стране.
Однажды утром До Тин Тин Ай занималась в университете с многообещающим студентом, когда услышала где-то совсем рядом выстрелы. Она бросилась к окну и увидела сотни бегущих молодых людей и женщин, некоторые были в крови.
Студент оттащил ее от окна, они спрятались под столом. Через пару часов их нашел один из коллег До Тин Тин Ай. Так они узнали, что произошел переворот. Власть захватил генерал Не Вин. Прямо в университете застрелили несколько десятков студентов.
***
Ни Дину, ни До Тин Тин Ай никогда напрямую не занимались политикой. После переворота они занимались привычными делами и ждали, пока ветер переменится. Лишь когда прошло много лет, они поняли, что буря осталась навсегда.
У Тиху Со арестовали, а его газету закрыли. Генерал Не Вин, новый диктатор, пытался жонглировать с денежной системой. Банкноты определенного достоинства были объявлены не имеющими ценности, за одну ночь миллионы кьятов превратились в бесполезную бумагу. Тысячи самых ярких представителей молодежи бежали в сельскую местность. Множились восстания. Рэймонд с несколькими сторонниками ушел в подполье. На востоке, рядом с тайской границей, мятежники дали новое название находящейся под их контролем территории: Каренский свободный штат – Котхолей, столицей стал речной город Манепло.
С каждым годом генералы, казалось, становились всё более могущественными, а остальная страна – еще слабее, военные были словно кровопийцами, высасывающими жизнь из человека. У Тиха Со умер в тюрьме Инсейн при невыясненных обстоятельствах. Его тело привезли домой со следами пыток и не позволили семье устроить публичные похороны. Режим ввел цензуру, выросшую на фундаменте системы, которую оставило после себя старое колониальное правительство. Каждую книгу и журнал нужно было предоставлять в комитет по проверке прессы для прочтения маленькой армией капитанов и майоров.
Однажды До Тин Тин Ай приказали явиться в комитет по проверке прессы. Это было простое, но функциональное здание, похожее на школу, с длинными коридорами, пахнущими туалетом и хлоркой. Она вошла в кабинет с дверью из клеенной фанеры и несколько часов провела, сидя на скамье. Когда, наконец, ее пригласили войти, она предстала перед офицером, которому было чуть меньше тридцати. Он сидел за столом, и перед ним лежала рукопись одного из ее рассказов. Руки он держал на коленях и как будто с чем-то играл, она не могла понять, с чем.
До Тин Тин Ай подошла к столу, нервно теребя край блузки. Офицер не предложил ей сесть, а уставился на нее, оглядев с головы до пят. Потом он ткнул пальцем в рукопись.
– Почему вы послали это нам?
– Мне сказали, – тихо ответила она, – что таков закон.
– Закон для писателей. А не для людей вроде вас.
– Вы о чем?
– Вы не знаете, как писать по-бирмански. Взгляните на эти ошибки.
Она посмотрела на рукопись и увидела, что она исчерчена красными отметками, как плохо выполненное школьное сочинение.
– Я потратил кучу времени, чтобы это исправить, – заявил он. – В мои обязанности не входит учить людей писать.
Он поднялся со стула, и она увидела, что в руках он держит клюшку для гольфа. Она вдруг осознала, что в комнате полно принадлежностей для гольфа – кепок, мячей, клюшек. Офицер схватил рукопись и смял ее в комок, потом положил на пол между ног. Он переминался с ноги на ногу, раскачивая клюшкой туда-сюда, размахнулся, и бумажный мячик пролетел по комнате. Офицер некоторое время сохранял ту же позу, наслаждаясь ударом – ноги согнуты в коленях. Затем он повернулся к ней.
– Подберите это, – велел он. – Возьмите домой и изучите. Больше не присылайте нам ничего, пока как следует не выучите бирманский.
В автобусе по дороге домой До Тин Тин Ай один за другим разгладила листки. Она поняла, что лексикон офицера был как у ребенка, он едва владел грамотой. Карандашом он подчеркнул всё, чего не понял – каламбуры, метафоры, архаизмы.
Она перестала писать. Нельзя было ничего опубликовать без разрешения цензуры. Писать и без того непросто, даже когда приходится иметь дело только с собой. Подумать о еще одной встрече, с часами ожидания, было просто невыносимо.
В газетах яростно обличали империализм. Именно по вине империалистов Бирма отгородилась от всего мира, ей пришлось защищаться от неоколониализма и иностранной агрессии.
Дину тошнило от этих заявлений. Однажды он сказал жене:
– Смотри, как эти головорезы используют прошлое, чтобы оправдать настоящее. А сами они гораздо хуже колониалистов, раньше, по крайней мере, можно было читать и писать.
До Тин Тин Ай улыбнулась и покачала головой.
– Использовать прошлое для оправдания настоящего – плохо, но использовать настоящее, чтобы оправдать прошлое – не лучше. И можешь быть уверен, что полно людей, которые именно этим и занимаются, мы не должны с этим смиряться.
Они вели очень тихую и незаметную жизнь, словно растения, чьи корни подрезали, чтобы удержать внутри горшка. Они редко встречались с другими людьми и всегда с осторожностью выбирали выражения, даже с друзьями. Возраст согнул их, как внешне, так и внутренне, они передвигались по квартире медленно и осторожно, будто боясь что-нибудь уронить.
Но вокруг было неспокойно. Близились перемены, о которых они не знали. Они вели такую тихую жизнь, такую замкнутую, что не почувствовали первые толчки вулкана. Начавшееся извержение застало их врасплох.
Всё началось с очередной безумной прихоти генерала, опять касающейся денежной системы. Но на сей раз люди не согласились наблюдать, как сбережения всей жизни превращаются в бесполезную бумагу. Начались протесты, поначалу мирные и спокойные. Однажды в чайной при университете возникла перепалка – незначительное, явно безобидное событие. Но внезапно аудитории опустели, студенты высыпали на улицы, тут же появились лидеры и с поразительной скоростью возникли организованные движения.
До Тин Тин Ай как-то позвали на митинг. Она пошла без особой охоты, под давлением своих студентов. Впоследствии она помогла сочинить листовку. Когда она взяла ручку, ее рука дрожала, она снова представила себя в кабинете цензора. Но как только она начала писать, произошло нечто странное. С каждым предложением она видела, как скомканные листы оживают, поднимаются с пола и ударяются обратно о клюшку для гольфа, отскакивают от нее в руки майора.
Она стала посещать митинги по всему городу, пытаясь затащить туда и Дину, но он отказывался. Однажды появились новости о новом ораторе, который собирался выступить перед большим скоплением народа возле Шведагона, ее звали Аун Сан Су Чжи, она была дочерью старого университетского знакомого Дину, генерала Аун Сана.
К тому времени Дину исполнилось семьдесят, с возрастом его правая нога стала менее подвижной, и он с трудом ходил, но новое имя оказало на него тонизирующий эффект. Он пошел на митинг, а после него уже не мог оставаться дома. Он начал фотографировать, путешествовал с камерой, ведя фотолетопись движения в его самые важные и радостные дни.
В августе 1988 года Дину проснулся с температурой. До Тин Тин Ай приготовила ему еду и велела оставаться в постели. В тот день в городе должна была состояться важная демонстрация, поэтому она ушла рано утром. Три или четыре часа спустя Дину услышал вдали ружейные залпы. Он был слишком болен, чтобы выйти, лежал в постели и ждал возвращения жены. Ближе к вечеру послышался стук в дверь. Дину встал с постели и открыл дверь.
На лестнице стояли трое или четверо полицейских в форме. За ними было несколько одетых в обычные лонджи мужчин.
– Да? – сказал Дину. – Что вам нужно?
Они оттолкнули его и вошли, не произнося ни слова. Он беспомощно оглядывался, пока они прошли по квартире, открывая шкафы и комоды, переворачивая всё вверх дном. Человек в штатском указал на портрет Рэймонда в рамке. Другие собрались вокруг него, перешептываясь.
Один из полицейских подошел к Дину с фотографией в руке.
– Вы знаете этого человека? – спросил он.
– Да, – кивнул Дину.
– Вы знаете, кто он?
Дину тщательно выбирал слова.
– Я знаю его имя.
– Вы знаете, что он лидер мятежа? Вы знаете, что он один из наиболее разыскиваемых террористов страны?
– Нет, – уклончиво ответил Дину.
– В любом случае, вам придется пройти с нами.
– Не сейчас. Я не могу, Я болен и жду жену.
– Не беспокойтесь о ней, – сказал человек в форме. – Ее уже поместили туда, где за ней присмотрят.
