Текст книги "Стеклянный Дворец (ЛП)"
Автор книги: Амитав Гош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)
Глава девятая
В 1905 году, на двадцать первый год заточения короля, в Ратнагири прибыл новый администратор округа, чиновник, в чьи обязанности входило заниматься бирманской королевской семьей. Это была важная должность, и получали ее главным образом люди, состоявшие на государственной службе – кадры его величества, управляющие британскими владениями в Индии. Чтобы поступить на государственную службу в Индии, кандидаты сдавали в Англии труднейший экзамен. Большинство были британцами, хотя среди них встречалось и небольшое число индийцев.
Прибывший в 1905 году администратор был индийцем по имени Бени Прасад Дей. Ему слегка перевалило за сорок, и в Ратнагири он был чужаком, будучи бенгальцем из Калькутты, которая лежала на карте Индии по диагонали, на другом конце страны. Администратор Дей был худым человеком с орлиным профилем, его нос заканчивался тонким, похожим на клюв кончиком. Одевался он в прекрасные костюмы с Сэвил-Роу [18]18
Сэвил-Роу – улица в Лондоне, где располагаются самые лучшие и фешенебельные ателье по пошиву мужской одежды.
[Закрыть] и носил очки в золотой оправе. Он прибыл в Ратнагири в сопровождении жены Умы, лет на пятнадцать его младше – высокой, энергичной женщины с густыми кудрявыми волосами.
Король Тибо наблюдал со своего балкона, когда все официальные лица Ратнагири собрались на пристани Мандви, чтобы встретить нового администратора с женой. Прежде всего он отметил, что мадам носит необычное платье. Король озадачено передал бинокль королеве.
– Во что она одета?
Королева смерила ее долгим взглядом.
– Это просто сари, – наконец ответила она. – Но она носит его по-новому.
Королева объяснила, что индийские чиновники придумали новый способ носить сари, с разными мелочами, позаимствованными из европейского платья – нижними юбками и блузой. Она слышала, что женщины по всей Индии переняли этот новый стиль. Но конечно, до Ратнагири всё добиралось позже, королеве и самой до сих пор не довелось взглянуть на новую моду.
Королева видела много администраторов, индийцы и англичане, они приезжали и уезжали, и она всегда считала их врагами и тюремщиками, выскочками, недостойными и малейшего внимания. Но сейчас она была заинтригована.
– Надеюсь, он приведет свою жену, когда зайдет к нам. Будет интересно взглянуть на это новое сари.
Несмотря на благоприятное начало, первая встреча королевской семьи с новым администратором чуть не закончилась катастрофой. Администратор Дей с женой прибыли в то время, когда все умы занимала политика. Каждый день приходили сообщения о собраниях, маршах и петициях, людям велели бойкотировать английские товары, женщины устраивали костры из произведенных в Ланкашире тканей. На Дальнем Востоке шла война между Россией и Японией, и в первый раз было похоже, что азиатская страна может победить европейскую мощь. Индийские газеты наполнились новостями об этой войне и говорили о том, что она означает для колоний.
Обычно не в привычке короля было встречать приходящих в Отрэм-хаус чиновников. Но он пристально следил за русско-японской войной и горел желанием узнать, что о ней думают другие. Когда новый администратор с женой прибыли с визитом, первые слова король произнес о войне:
– Администратор-сахиб, – резко сказал он, – вы видели новости? Японцы победили русских в Сибири?
Администратор поклонился в пояс с прямой спиной.
– В самом деле, я видел сообщения об этом, ваше величество, – ответил он. – Но должен признаться, не думаю, что это событие имеет большое значение.
– О? – отозвался король. – Что ж, удивительно слышать подобное, – он нахмурился, словно давая понять, что не собирается менять тему.
В предыдущий вечер Уму с управляющим ввели в курс особенностей предстоящего визита в Отрэм-хаус. Им сказали, что король никогда не присутствует на таких встречах, их примет королева в комнате приемов на первом этаже. Но у входа они обнаружили короля, одетого в мятую лонджи и расхаживающего по прихожей, похлопывая по бедрам скатанной в трубочку газетой. Его лицо было бледным и опухшим, а тонкая дымка растрепанных седых волос свисала до самой шеи.
Королева, с другой стороны, выглядела в точности как должно: сидела, застыв на высоком кресле, спиной к двери. Эта поза, как знала Ума, была как боевой порядок: гости должны были подойти и самостоятельно усесться на низких стульях вокруг ее величества, в полном молчании. Таким путем королева сохраняла дух мандалайского протокола – раз уж представители Британии непреклонно отказывались делать шико, она, в свою очередь, не обращала внимания на их присутствие.
Уму просили оставаться в комнате приемов настороже, высматривая случайные мешки с рисом или соломенные корзины с чечевицей. Эта комната служила чем-то вроде вспомогательного склада, и некоторые неосторожные посетители имели неприятности, попав в неожиданную западню, в порядке вещей было наткнуться на скрытые под диванами груды чили или кувшины с соленьями на полках. Во время одного из таких происшествий суперинтендант полиции всем весом сел на колючие останки сушеной рыбы. В другой раз, попав в засаду мощной струи перца, почтенный окружной судья чихнул так, что его вставная челюсть пролетела по всей комнате и с клацаньем упала к ногам королевы.
Истории о комнате приемов заставили Уму вести себя осторожно и заколоть сари бесчисленными безопасными булавками и зажимами. Но войдя в комнату, она обнаружило, что помещение совсем не такое, как ожидалось. Она не смутилась, а наоборот, почувствовала себя на удивление комфортно в окружении знакомых запахов риса и фасоли. В любом другом окружении королева Супаялат со своим похожим на маску лицом и синюшными губами показалась бы похожей на призрак и вселяющей ужас. Но домашние ароматы, казалось, немного смягчили ее резкие черты, придя на помощь несгибаемой фигуре.
На другом краю комнаты король громко похлопывал газетой по ладони.
– Что ж, администратор-сахиб, – сказал он, – думали ли вы когда-нибудь, что настанет тот день, когда восточная страна победит европейскую державу?
Ума задержала дыхание. В последние несколько недель администратор провел много жарких дискуссий относительно последствий победы Японии над Россией. Некоторые заканчивались вспышками гнева. Она с тревогой наблюдала, как муж откашлялся.
– Мне известно, ваше величество, – бесстрастно произнес администратор, – что индийские националисты встретили победу японцев с радостью, как, несомненно, и бирманские. Но поражение царя никого не удивило и не пойдет на пользу врагам Британской империи. Империя сегодня сильнее, чем никогда. Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на карту мира.
– Но со временем, администратор-сахиб, всё меняется. Ничто не длится вечно.
Голос администратора стал резче.
– Разрешите напомнить вашему величеству, что Александр Македонский, проведя в степях Центральной Азии всего несколько месяцев, основал там подчиненные государства, которые просуществовали несколько веков. Британская империя, напротив, существует всего столетие, и будьте уверены, ваше величество, ее влияние просуществует еще многие века. Мощь империи такова, что сможет противостоять всем вызовам, и останется таковой в обозримом будущем. Могу я взять на себя смелость указать вашему величеству, что сегодня вас здесь не было бы, если бы вас не отправили сюда двадцать лет назад.
Король вспыхнул, молча уставившись на администратора. Ответить пришлось королеве. Она наклонилась вперед, вцепившись длинными острыми ногтями в подлокотники кресла.
– Довольно, господин администратор, – сказала она. – Хватит, бас каро.
Настала тишина, которую прерывал лишь один звук – ногтей королевы, царапающих полированные подлокотники. Комната словно озарилась неясным мерцанием, будто от пола внезапно пыхнуло жаром.
Ума сидела между Долли и Второй принцессой. Она слушала перепалку мужа с королем в испуганном молчании, замерев на месте. На стене перед ее глазами висела небольшая акварель с изображением предрассветного пейзажа, суровой красной равнины, усеянной тысячами окутанных туманом пагод. Внезапно Ума хлопнула в ладони и громко вскрикнула:
– Паган!
Это слово произвело эффект взрыва в замкнутом пространстве. Все вскочили и посмотрели на Уму. Она подняла руку и показала:
– Картина на стене, это ведь Паган, правильно?
Рядом с Умой сидела Вторая принцесса, которая с готовностью ухватилась за возможность сменить тему.
– Да, это он. Долли может вам рассказать, это она нарисовала.
Ума повернулась к худенькой женщине с прямой спиной, сидящей справа. Она вспомнила, что ее зовут Долли Сейн, их представили друг другу у входа. Ума отметила, что в ней есть что-то необычное, но слишком сконцентрировалась на соблюдении протокола, чтобы продолжать об этом думать.
– Вы и правда это нарисовали? – спросила Ума. – Чудесный рисунок.
– Благодарю вас, – тихо откликнулась Долли. – Я скопировала его из книги с фотографиями.
Их взгляды пересеклись, и они коротко обменялись улыбками. Внезапно Ума поняла, что ее так поразило: эта мисс Сейн была, возможно, самой красивой женщиной из всех, кого она когда-либо встречала.
– Мадам администратор, – королева постучала костяшками пальцев по подлокотнику. – Откуда вы узнали, что это Паган? Вы когда-нибудь бывали в Бирме?
– Нет, – с сожалением в голосе ответила Ума. – Мне хотелось бы, но не была. У меня в Рангуне дядя, и он однажды прислал мне фотокарточку.
– О, – кивнула королева, на нее произвело впечатление, как молодая женщина вмешалась и спасла положение. Самообладание было качеством, которым она всегда восхищалась. В этой женщине, Уме Дей, было нечто привлекательное, живость ее манер приятно контрастировала с высокомерием мужа. Если бы не ее присутствие духа, королева приказала бы тому убираться вон из дома, всё кончилось бы плачевно. Да, эта миссис Дей правильно поступила, заговорив в то самое мгновение.
– Мы хотим спросить вас, мадам администратор, – сказала королева, – каково ваше настоящее имя? Мы так и не смогли привыкнуть к вашей традиции называть женщин именами отцов и мужей. В Бирме мы так не делаем. Возможно, вы не будете возражать и сообщите нам имя, данное вам при рождении?
– Ума Деби, но все зовут меня Умой.
– Ума? – повторила королева. – Это имя нам знакомо. Должна сказать, вы прекрасно говорите на хиндустани, Ума, – в ее голосе звучала нотка неподдельного восхищения.
И она, и король бегло говорили на хиндустани, именно этот язык королева предпочитала использовать в общении с чиновниками. Она обнаружила, что использование хиндустани обычно ставит представителей правительства в невыгодное положение, особенно индийцев. Британские государственные служащие часто хорошо говорили на хиндустани, а те, что говорили плохо, без колебаний отвечали по-английски. Индийцы, с другой стороны, часто были парсами или бенгальцами, как, например, мистер Чаттерджи или мистер Дорабджи, и редко хорошо владели хиндустани. В отличие от своих коллег-британцев, они не решались сменить язык, их смущало, что королева Бирмы лучше говорит на хиндустани. Они запинались и заикались, и за несколько минут королеве удавалось завязать их язык узлами.
– Я выучила хиндустани в детстве, ваше величество, – сказала Ума. – Мы некоторое время жили в Дели.
– Вот как? Что ж, мы будем рады спросить вас еще кое о чем, Ума, – королева сделала знак приблизиться. – Можете подойти.
Ума подошла к королеве и склонила голову.
– Ума, – прошептала королева, – мы хотели бы осмотреть ваше платье.
– Ваше величество!
– Как видите, мои дочери носят сари в местном стиле. Но я предпочитаю новый фасон. Он элегентнее, сари выглядит больше похожим на хтамейн. Не окажете ли любезность, раскрыв секреты нового стиля?
Ума рассмеялась.
– С радостью, когда вам будет угодно.
Королева резко повернулась к администратору.
– Вы, администратор-сахиб, вне всякого сомнения, торопитесь в свою контору к многочисленным делам. Но могу я попросить вас позволить вашей жене ненадолго задержаться?
Администратор ушел, и несмотря на чуть не разразившуюся катастрофу, визит закончился дружественно, а Ума провела остаток дня в Отрэм-хаусе, болтая с Долли и принцессами.
***
Дом администратора все называли Резиденцией. Это было большое бунгало с портиком с колоннами и крутой крышей из красной черепицы. Он стоял на вершине холма и смотрел на юг, на бухту и долину реки Каджали, его окружал огороженный сад, протянувшийся вниз по склону почти до речного ущелья.
Однажды утром Ума обнаружила узкий проход, скрытый в зарослях бамбука на задах сада. Калитка заросла сорняками, но Ума смогла ее приоткрыть достаточно, чтобы проскользнуть наружу. Через двадцать футов над речной долиной росла роща деревьев. На краю ущелья рос фикус священный, величественное старое дерево с густой бородой воздушных корней, свисающих с сучковатых серых ветвей. Ума решила, что сюда приходят на выпас козы, земля под пологом листвы была полностью избавлена от растительности. Ума заметила спускающуюся по склону дорожку из мелких черных катышков. Пастухи устроили для себя площадку, чтобы сидеть у ствола фикуса на куче земли и камней.
Ума поразилась открывшемуся виду: извивающаяся река, устье, изгиб бухты, иссеченные ветром утесы – отсюда она видела больше, чем из Резиденции на вершине холма. Она вернулась сюда на следующий день и через день. Пастухи приходили только на заре, и остаток дня место пустовало. У Умы вошло в привычку выскальзывать из дома каждое утро, оставляя дверь спальни закрытой, и слуги думали, что она еще внутри. Час или два она сидела в глубокой тени фикуса с книгой.
Однажды утром Долли застала ее врасплох, неожиданно появившись из-за бороды свисающих воздушных корней. Она пришла, чтобы вернуть кое-какую одежду, которую Ума прислала в Отрэм-хаус – нижние юбки и блузки, чтобы портные принцесс могли их скопировать. Долли ждала в гостиной Резиденции, пока слуги искали Уму. Они посмотрели везде, а потом сдались, мэмсахиб нет дома, сказали они, должно быть, она вышла на прогулку.
– Откуда вы узнали, что я здесь?
– Наш кучер – родственник вашего.
– Вам сказал Канходжи?
Канходжи был престарелым кучером, который возил Уму в город.
– Да.
– Интересно, как он узнал про мое тайное дерево.
– Он сказал, что слышал о нем от пастухов, которые приводят сюда коз поутру. Они из его деревни.
– Правда? – Ума замолчала. Так странно было думать, что пастухи знали о ее присутствии, как и она об их. – Что ж, вид чудесен, не правда ли?
Долли небрежно оглядела долину.
– Пока я росла, я так к нему привыкла, что больше об этом не думаю.
– Я нахожу его потрясающим. Я прихожу сюда почти каждый днь.
– Каждый день?
– Ненадолго.
– Могу представить, почему, – она помедлила и посмотрела на Уму. – Вам, должно быть, одиноко в Ратнагири.
– Одиноко? – Ума была сбита с толку. Ей не приходило в голову использовать это слово применительно к себе. Ей всегда было чем заняться и с кем встретиться, администратор об этом позаботился. Каждый понедельник его контора присылала список событий для нее на текущую неделю – церемонии в муниципалитете, спортивный праздник в школе, вручение наград в профессиональном колледже. Обычно у Умы была только одна встреча в день, не слишком много, чтобы она чувствовала себя чрезмерно занятой, но и не слишком мало, чтобы дни тянулись слишком долго. Она тщательно просматривала список, когда он прибывал в начале недели, а потом клала его на ночной столик, придавив чем-нибудь, чтобы его не сдуло. Она боялась пропустить назначенную встречу, хотя это было маловероятно. Контора администратора старательно присылала напоминания, в Резиденцию приходил пеон примерно за час до каждого события и велел Канходжи привезти гаари. Ума слышала, что лошади стоят у крыльца, они фыркали и взбивали гравий копытами, а Канходжи цокал языком: "цок-цок-цок".
Самой приятной частью этих встреч была поездка в город и обратно. В коляске было окошко, выходящее на козлы кучера. Каждые несколько минут Канходжи просовывал свое маленькое морщинистое лицо в окошко и рассказывал ей о местах, которые они проезжали – администрацию, тюрьму, колледж, базар. Временами у нее возникало искушение выйти из экипажа, чтобы пройтись по базару и поторговаться с продавцами рыбы. Но она знала, что это вызовет скандал, администратор придет домой и скажет:
– Тебе следовало поставить меня в известность, я бы всё организовал.
Но организованная поездка разрушила бы удовольствие: собралась бы половина города, каждый пытался бы пролезть вперед, чтобы угодить администратору. Лавочники вручали бы ей всё, что приглянулось, а когда она приедет домой, лакеи и хансама [19]19
Хансама – в Индии повар, который также может служить и дворецким.
[Закрыть] надуются, словно она их оскорбила.
– А вы, Долли? – спросила Ума. – Вам здесь одиноко?
– Мне? Я прожила здесь почти двадцать лет, теперь это мой дом.
– Правда? – Уме показалось совершенно невероятным, что женщина такой красоты и самообладания провела большую часть жизни в этом маленьком провинциальном городке районного масштаба.
– Вы помните что-нибудь о Бирме?
– Я помню дворец в Мандалае. Особенно стены.
– Почему стены?
– Многие были покрыты зеркалами. Там был большой зал под названием Стеклянный дворец. Там всё было из золота и хрусталя. Лежа на полу, можно было увидеть себя повсюду.
– А Рангун? Вы помните Рангун?
– Наш пароход стоял там на якоре пару ночей, но нам не позволили выйти в город.
– У меня дядя в Рангуне. Работает в банке. Если бы я к нему съездила, то смогла бы рассказать вам о городе.
Долли посмотрела Уме в лицо.
– Вы считаете, что я хочу узнать про Бирму?
– А разве нет?
– Нет. Вовсе нет.
– Но вы так долго были вдалеке от нее.
Долли засмеялась.
– Мне кажется, что вам меня немного жаль. Так?
– Нет, – смутилась Ума. – Нет.
– Нет нужды меня жалеть. Я привыкла жить в местах с высокими стенами. Мандалай не сильно отличался. Ничего другого я и не ожидала.
– Вы когда-нибудь думаете о возвращении?
– Никогда, – решительно ответила Долли. – Если я сейчас вернусь в Бирму, то буду там иностранкой, меня станут называть калаа, как всех индийцев – чужаков из-за моря, вторгнувшихся без приглашения. Наверное, для меня это было бы тяжело. Я никогда не могла избавиться от мысли, что однажды снова придется уезжать, как пришлось раньше. Вы бы поняли это, если бы знали, каково это было, уезжать.
– Настолько ужасно?
– Я не очень много помню и полагаю, что это к счастью. Иногда передо мной всплывают какие-то обрывки. Как надписи на стене – неважно, сколько раз ее закрасят, некоторые буквы всё равно проступают, но не достаточно для того, чтобы прочитать целое.
– Что вы помните?
– Пыль, свет факелов, солдат, толпы людей, чьи лица невидимы в темноте... – Долли поежилась. – Я пытаюсь не слишком часто об этом думать.
После этого, за очень короткое время, Долли и Ума стали близкими подругами. По меньшей мере раз в неделю, а иногда два или даже больше, Долли приходила в Резиденцию, и они проводили весь день вместе. Обычно они оставались в доме, разговаривая или читая, но время от времени Долли приходила в голову идея куда-нибудь выбраться. Канходжи отвозил их вниз, к морю, или за город. Когда администратор уезжал по делам, они исследовали окрестности, Долли оставалась на ночь, чтобы составить Уме компанию. В Резиденции было несколько гостевых комнат, и Ума выделила одну из них персонально для Долли. Они сидели и разговаривали до позднего вечера. Часто они просыпались, свернувшись калачиком на одной постели, заснув в середине разговора.
Однажды ночью, собравшись с духом, Ума заметила:
– О королеве Супаялат говорят разные ужасные вещи.
– Какие?
– Что она убила множество людей... в Мандалае.
Долли не ответила, но Ума настаивала.
– Неужели тебе не страшно жить в одном доме с таким человеком? – спросила она.
Долли мгновение молчала, и Ума начала уже беспокоиться, что обидела ее. Потом Долли заговорила.
– Знаешь, Ума, – сказала она совсем тихо. – Каждый раз, когда я прихожу к тебе, то обращаю внимание на картину, висящую на парадной двери...
– Портрет королевы Виктории?
– Да.
Ума была озадачена.
– И что с ней такое?
– Ты никогда не задумываешься, скольких людей убили во имя королевы Виктории? Наверное, миллионы, как ты считаешь? Мне было бы страшно жить рядом с одним из таких портретов.
На следующий день Ума сняла картину и отправила ее в здание администрации, чтобы повесить в кабинете мужа.
***
Уме исполнилось двадцать шесть, и она была замужем пять лет. Долли была на несколько лет старше. Ума начала беспокоиться. Что ждет Долли в будущем? Неужели она никогда не выйдет замуж и не заведет детей? А что будет с принцессами? Первой принцессе исполнилось двадцать три, а самой младшей восемнадцать. Неужели этих девушек не ждет впереди ничего кроме заточения?
– Почему никто не занимается обустройством замужества девушек? – спросила она администратора.
– Дело не в том, что никто не пытался, – отозвался тот. – Дело в том, что этого не позволяет королева.
В своей конторе администратор нашел толстую папку корреспонденции, повествующей о попытках его предшественников заняться будущим принцесс. Девушки находились в самом расцвете женской привлекательности. Случись в Отрэм-хауса скандал или несчастье, за это бы отвечал администратор, секретариат в Бомбее не оставил никаких сомнений на этот счет. В качестве меры предосторожности предыдущие администраторы попытались найти принцессам подходящих женихов. Один даже написал коллегам в Рангуне, чтобы навести справки о подходящих бирманских холостяках, но лишь убедился в том, что таковых насчитывается всего шестнадцать во всей стране.
По традиции правящих династий Бирмы, браки заключались между выходцами из этой семьи. Лишь человек с кровью Конбаунов с обеих сторон мог жениться на члене королевской семьи. Именно королева была виновата в том, что теперь осталось так мало чистокровных принцев, именно она проредила династию, вырезав всех потенциальных соперников Тибо. Что касается немногих подходящих принцев, то ни один не пользовался благосклонностью королевы. Она объявила, что ни один из них не годится для чистокровной принцессы Конбаун. Королева не позволит ее дочерям осквернить свою кровь подобным замужеством.
– Но что насчет Долли? – спросила Ума мужа. – Долли не нужно беспокоиться о поисках принца.
– Это верно, – ответил администратор, – но ее положение еще более странное. Она провела всю жизнь в компании четырех принцесс. Но живет на иждивении, она прислуга с неизвестной родословной. Каким образом ты найдешь ей мужа? Где ты начнешь – здесь или в Бирме?
Уме нечего было на это ответить. Ни она, ни Долли никогда не заговаривали о браке и детях. С некоторыми подругами Ума могла говорить только о мужьях, браке и детях и, конечно же, о лечении ее собственного бесплодия. Но с Долли всё было по-другому, эта дружба не основывалась на тайнах семейной жизни, совсем наоборот. Обе инстинктивно понимали, о чем не следует говорить – о попытках Умы забеременеть и о том, что Долли не замужем, именно поэтому их встречи заканчивались ночными бдениями. Рядом с Долли Ума чувствовала, словно сбросила с плеч тяжкий груз, что она может оглянуться вокруг вместо того, чтобы беспокоиться о своих женских неудачах. Например, во время поездок за город она поражалась, как люди выбегают из домов, чтобы поговорить с Долли, вручить ей какие-нибудь безделушки, фрукты, овощи или отрезы материи. Они обменивались несколькими словами на конкани, а на обратном пути Долли улыбалась и объясняла:
– Дядя этой женщины (брат или тетя) раньше работал в Отрэм-хаусе.
Несмотря на неодобрительные пожимания плечами, Ума понимала, что в этих связях есть глубина, которая выше обыденности. Уме часто хотелось узнать, кем именно служили эти люди, и Долли рассказывала. Но во время таких встреч именно Ума была чужестранкой, мэмсахиб, это для нее внезапно наступала тишина изгнания.
Время от времени, когда толпа вокруг них слишком вырастала, Канходжи разражался бранью со своих козел, велел деревенским очистить путь для гаари администратора, угрожая позвать полицию. Женщины и дети смотрели на Уму, узнав жену администратора, они таращили глаза и быстро исчезали.
– Видишь, – однажды со смехом сказала Долли. – Люди твоей страны чувствуют себя уютнее с пленниками, чем с тюремщиками.
– Я не твой тюремщик.
– Тогда кто ты? – спросила Долли с улыбкой, но с ноткой вызова в голосе.
– Подруга. Правда ведь?
– И это тоже, но по случайности.
Ума удивилась самой себе, но она была рада этой нотке презрения в голосе Долли. Это был целительный бальзам на фоне зависти и подобострастия, которую выказывали ей все остальные как жене администратора и самой главной мэмсахиб округа.
Однажды во время поездки в экипаже Долли устроила через окошко перепалку с Канходжи. Их так поглотил спор, что Долли, похоже, почти забыла о присутствии Умы. Время от времени она делала попытки вернуться к обычной манере поведения, указывая на достопримечательности и рассказывая истории про деревни. Но каждый раз ее гнев разгорался всё сильнее, так что через минуту она снова перебрасывалась словами с кучером.
Ума была заинтригована. Разговор шел на конкани, и она не понимала ни слова. О чем они спорят так страстно, словно это семейная ссора?
– Долли, Долли, – Ума затрясла колено подруги. – В чем дело?
– Ни в чем, – ответила Долли, плотно сжав губы. – Совершенно. Всё в порядке.
Они были на пути к храму Бхагавати, который стоял на овеваемых ветрами утесах над бухтой, под прикрытием стен средневекового форта Ратнагири. Как только гаари остановился, Ума взяла Долли за руку и повела ее к руинам крепостной стены. Они взобрались на стену и огляделись. Стена под ними резко обрывалась прямо в море, находящееся в сотне футов внизу.
– Долли, я хочу знать, в чем дело.
Долли задумчиво покачала головой.
– Я хотела бы тебе сказать, но не могу.
– Долли, ты не можешь кричать на моего кучера, а потом отказаться объяснить мне, о чем вы говорили.
Долли колебалась, а Ума напирала.
– Ты должна мне сказать, Долли.
Долли кусала губы, пристально глядя в глаза подруги.
– Если я тебе скажу, – произнесла она, – обещаешь, что не расскажешь администратору?
– Да. Конечно.
– Обещаешь?
– Клянусь.
– Дело в Первой принцессе.
– Да? Продолжай.
– Она беременна.
Ума выдохнула, прижав руки ко рту и не веря своим ушам.
– И кто отец?
– Мохан Савант.
– Ваш кучер?
– Да. Вот почему Канходжи так зол. Он дядя Моханбхая. Их семья хочет получить согласие королевы на брак, чтобы ребенок не был незаконнорожденным.
– Но, Долли, как королева может выдать дочь за кучера?
– Мы не считаем его кучером, – резко ответила Долли. – Для нас он Моханбхай.
– Но как насчет его семьи, происхождения?
Долли махнула рукой, выражая отвращение.
– Ох уж эти индийцы. Вы вечно одинаковые, так поглощены своими кастами и браками по договоренности. В Бирме когда женщине нравится мужчина, она свободна делать что хочет.
– Но, Долли, – возразила Ума. – Я слышала, что королева очень заботится о подобных вещах. Она считает, что в Бирме нет мужчин, которые были бы достаточно хороши для ее дочерей.
– Так ты слышала о списке потенциальных мужей? – засмеялась Долли. – Но знаешь, это ведь просто имена. Принцессы ничего о них не знают. Замужество с одним из них – непростое дело, государственное. Но в том, что произошло между Моханбхаем и принцессой, нет ничего сложного. Это совсем просто – они просто мужчина и женщина, которые провели вместе многие годы, живя в тех же стенах.
– Но королева? Разве она не гневается? А король?
– Нет. Видишь ли, все мы привязаны к Моханбхаю – и мин, и мебия, и большинство остальных. Все мы по-своему, но любим его. Он прошел с нами через всё, всегда находился рядом. Некоторым образом он сохранил нам жизнь и здоровье. Единственный человек, который этим расстроен – это сам Моханбхай. Он считает, что твой муж отправит его в тюрьму, когда всё выяснит.
– А что насчет принцессы? Что чувствует она?
– Она словно родилась заново и спаслась из обиталища смерти.
– А что насчет тебя, Долли? Мы никогда не говорили о твоем будущем. Как насчет твоих перспектив выйти замуж и завести детей? Ты когда-нибудь об этом думала?
Долли прислонилась к стене, устремив глаза на шумящее море.
– Сказать по правде, Ума, я постоянно думаю о детях. Но когда мы узнали о ребенке принцессы, ребенке Моханбхая, случилось нечто странное. Все эти мысли выветрились из моей головы. Тем утром, когда я услышала, как девочки спрашивают Первую принцессу: "Ребенок вырос?". "Ты чувствовала прошлой ночью, как он шевелится?", "Где сегодня его пяточки?", "Мы можем потрогать его голову?", я почувствовала, что могу и сама ответить на любой из этих вопросов, словно это был мой собственный ребенок.
– Но, Долли, – мягко произнесла Ума, – это не твой ребенок. Неважно, насколько он кажется твоим, он не твой и никогда им не будет.
– Тебе это может показаться очень странным, Ума. Я могу представить, каким это должно казаться для кого-нибудь вроде тебя. Но для нас всё по-другому. В Отрэм-хаусе мы пробуждаемся среди тех же звуков, тех же голосов, тех же видов и тех же лиц. Нам приходится довольствоваться тем, что имеем, искать счастье там, где мы можем его найти. Для меня неважно, кто выносит этого ребенка. Сердцем я чувствую, что ответственна за его зачатие. Достаточно того, что он войдет в нашу жизнь. Это делает его моим.
Взглянув на Долли, Ума увидела, что в ее глазах стоят слезы.
– Долли, – сказала она, – разве ты не понимаешь, что с рождением этого ребенка всё изменится? Той жизни, которую ты ведешь в Отрэм-хаусе, придет конец. Долли, тебе нужно уехать, как только предоставится возможность. Ты свободна и можешь уехать – ты одинока и находишься здесь по своей воле.
– И куда я поеду? – улыбнулась ей Долли. – Это единственное место, которое я знаю. Это мой дом.
