Текст книги "Нефритовый Грааль"

Автор книги: Аманда Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

Глава третья
Удача Торнов

Анни много размышляла о той беседе с Бартелми и его гипотезе относительно зачатия Натана. С одной стороны, она отнеслась к ним как к чудачеству, вроде теорий мистицизма Нового века, силы кристаллов, геомантии или рассказов о переселении душ. С другой стороны, Бартелми был человеком совсем иного склада, а шов в своей памяти – недоступное мгновение вне времени – ощущала она сама: быть может, теперь не так живо, и все же совершенно реально, даже по прошествии тринадцати лет. Анни отчетливо помнила глубокое потрясение, которое испытала, – не столько от смерти Даниэля, сколько от степени собственной вовлеченности, от путешествия в иное место, забытого, но до сих пор ощущаемого, навсегда ставшего ее частью, изменившего ее самое. Оно было самым ярким событием в ее жизни, основанной… на чем? На фантазии – заблуждении – игре собственного воображения, переутомленного в попытках затянуть зияющую рану той утраты? Нет, решила Анни. В конце концов, придется поверить себе, иначе кому еще остается верить? К тому же она видела их, слышала их шепот. Тихим вечером Анни сидела за компьютером в книжной лавке, пальцы порхали над клавиатурой, и в сознании оживали воспоминания, неизменно возвращающие ее к одному и тому же: к тайне Натанова отцовства. Удивительно, как она научилась принимать его много лет спустя – не утруждая себя напряженными раздумьями. И вот снова…

Анни впервые поймала себя на том, что норовит вернуться в глубины памяти, в прошлое, в запертые комнаты подсознания. Она подумала, что прежде, наверное, боялась вспомнить, даже попробовать; теперь это стало необходимостью, неотложным делом… Она мысленно нарисовала себе больничную палату, лежащего на кровати Даниэля, кровоподтек на его лице – темный, резко контрастирующий с белизной кожи, белыми бинтами, белой подушкой… Даниэля, ускользающего от нее… и вдруг – открывшего глаза; и ту любовь, что читалась в них, пронзающую ее даже теперь, вновь и вновь, бередящую старую рану. Анни цеплялась за тот миг и одновременно отталкивала его, ибо в сравнении с ним остальные моменты ее жизни казались размытыми и бесцветными. Только теперь она знала, что должна пойти дальше, вскрыть боль, дотянуться до самой смерти. Пальцы соскользнули с клавиатуры; лицо потеряло всякое выражение. Вернулись ощущения: цвета, чувство кружения и полета, падение во что-то мягкое, теплое прикосновение… Ее объяла любовь, подчинив разум и тело, наполнив собою все до последней поры, затмив и душу, и мысли, охватывая своей страстью и мощью. Любовь Даниэля – наверняка Даниэля! Но Даниэль многое отдал и мало взял; а эта любовь брала все – все, чем она была, и все, что у нее было, и отдавала лишь на собственных условиях, по своему усмотрению. Великий дар – дар, стоящий заплаченной за него цены, хотя платить пришлось собственной жизнью и душой…

Вдруг все содрогнулось: в забытьи Анни уронила голову на руки; теперь мир медленно возвращался на круги своя. Она подняла взгляд и увидела книжную лавку, и рыбок, плавающих сквозь коралловые заросли, – заставку на мониторе, и пылинки, кружившиеся в луче солнечного света, что лился из маленького бокового окошка. Постепенно пульс пришел в норму, но Анни по-прежнему сидела неподвижно. Минул час или больше, прежде чем она наконец встала и пошла заваривать чай.

С чашкой она вернулась к столу и села за компьютер; нажала несколько клавиш и набрала электронное сообщение о том, что разыскивает по заказу клиента редкое первое издание одной книги. Мыслями Анни была далеко отсюда. Она выслушала теорию Бартелми, но внутренне никак не могла принять ее скрытого смысла. Некто – нечто – овладел ею в миг смерти Даниэля, и она забеременела. В нее вторглись и изнасиловали, когда она была открыта и уязвима, когда предлагала всю себя Даниэлю, для Даниэля, – но не Даниэль принял ее. Некая посторонняя сила схватила и использовала ее, воздвигнув плотный барьер в сознании и оставив ей… Натана. В Анни медленно нарастал гнев, которого она не ощущала прежде, – белый огонь, способный спалить стены между мирами и позволить ей пронестись по многомирью в поисках обидчика. Тот осенил ее печатью своего духа – Анни вырвет из себя этот дух и вернет отобранную жизнь, и отравленную любовь, и душу, которую он оставил надломленной или оцепенелой…

Пока в сердце бушевала ярость, чай совсем остыл; а потом пламя внутри погасло, и слезы градом покатились по лицу.

В таком состоянии ее застала Хейзл Бэгот, заглянувшая в лавку за учебником.

– Что случилось? – перепугалась она. – Анни, Анни, что не так?

– Ничего, – всхлипывала Анни, изо всех сил стараясь взять себя в руки.

Хейзл неловко обняла ее; девочка никогда не видела, чтобы взрослые так рыдали, хотя ее мать плакала довольно часто. Детский браслет запутался у Анни в волосах и сильно дернул, так что Анни вздрогнула от боли. Хейзл попятилась к двери, бормоча извинения, и вылетела на улицу. Навстречу шел Майкл, и девочка почти без борьбы затолкала его в лавку, чтобы он как-нибудь успокоил Анни. Сама же Хейзл отправилась домой: ей нужно было поразмыслить над этой тайной; на браслете так и осталась зацепившаяся прядь волос.

Уткнувшись лицом в плечо Майклу, Анни долго плакала, пока наконец не затихла.

– В чем дело? – спросил он. – Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет. Спасибо. Просто… вспомнилось кое-что давно забытое, чего я никогда не понимала… не могла осознать.

– Поделишься со мной?

– Нет. Извини, это слишком…

– Личное?

– Слишком запутано. – Она подняла на него красные заплаканные глаза, по-детски вытирая ладонью нос. – Прости, мне бы не помешала салфетка. Даже не одна.

– Я принесу. – Майкл поднялся. – А где?..

– Туалетная бумага. В ванной. По лестнице вверх и налево. Не стоит беспокоиться…

Он взбежал по лестнице и вернулся с рулоном туалетной бумаги.

– Спасибо, – еще раз поблагодарила Анни, чувствуя себя беспомощной и угодившей в глупое положение. Она энергично высморкалась, думая, как объясниться: не хотелось лгать человеку, который к ней так добр.

Но Майкл ни о чем не спрашивал.

– Если я могу что-то сделать…

– Нет, в самом деле теперь все в порядке. Просто мне надо побыть одной.

Он стоял и смотрел на нее – впервые без привычной кривоватой улыбки на губах.

– Хорошо. Если что-то понадобится – только попроси. Ты всегда можешь на меня рассчитывать.

«Я ему действительно нравлюсь», – подумала Анни, и мысль эта согрела ей душу и взволновала больше, чем она могла предположить, унеся с собой последние остатки спокойствия.

Анни едва не спросила его: а как Рианна отнеслась бы ко всему этому? И, разумеется, промолчала.

* * *

Вскоре после дня рождения Натан гулял по лесу в окрестностях Торнхилла. Мальчик не стал брать с собой Гувера – якобы потому, что хотел понаблюдать за птицами и белками; на самом деле ему нужно было побыть наедине с самим собой и подумать. Хейзл поведала, как застала Анни всю в слезах, и Натан спросил мать, что ее так расстроило; она ответила лишь, что теперь это уже не имеет значения. «Я плакала о прошлом – и напрасно. Все знают: сделанного не воротишь. Не беспокойся». Он не хотел давить на Анни, но инстинктивно чувствовал: что-то пошло не так – что-то очень важное; похоже, стряслась какая-то беда, угрожающая привычному укладу жизни. Видение чаши… сны об ином мире… незаконный иммигрант… Эффи Карлоу… Майкл Аддисон… звезда… Натан выбрал уединенное местечко вдали от людских тропинок и опустился на поваленное бревно. Отсутствующий взгляд его скользил по дрожащей игре теней, что бросала на лесную подстилку листва деревьев, по россыпям первоцветов вокруг пня, по голубой дымке колокольчиков, сливающейся вдали с зеленью. Сюда не доносился дорожный шум, повсюду звучало лишь пение невидимых птиц. Красота пейзажа успокаивала душу – только не беспокойную душу тринадцатилетнего Натана. Ему столько всего хотелось знать…

Из щелки между веткой и стволом дерева на него кто-то смотрел: Натан довольно долго сидел, уставившись прямо в это лицо: так смотришь на картинку-головоломку, пока не проявится узнаваемое изображение. Сначала Натан решил было, что это какой-то зверек вроде куницы, которую ему всегда хотелось повстречать; однако лицо, хотя тоже заостренное, было безволосым, цвета древесной коры с белесыми крапинками; существо косилось на мальчика темным глазом. Наконец Натан разглядел тоненькие конечности, которыми удивительное создание цеплялось за ствол, и одежду из лиственных лохмотьев. Миновало несколько минут, прежде чем он тихо позвал:

– Лесовичок?

Лесной обитатель отшатнулся, укрывшись в тени дерева.

– Пожалуйста, не уходи! Это я, Натан. Лесовичок, прошу тебя…

– Натан? – донесся из-за ствола дуба едва различимый шепот.

– Да, это я. Честное слово…

– Натан… был маленьким. Не больше меня.

– Я вырос, – объяснил Натан. – Я тут ни при чем. Так всегда происходит с людьми. Теперь я подросток.

– Ты ушел. – Лесовик по-прежнему не показывался; лишь голос доносился из гущи листвы.

– Я знаю. Прости меня. Мне твердили, что ты вымышленный, и… я постепенно поверил.

– Твердили? Кто? – Возник кончик длинного носа, за ним сверкнул глаз, потом показалось настороженное ухо.

– Люди. Моя мама. Друзья. Их вины тут нет: они просто не были с тобой знакомы.

– Ты слишком сильно вырос, – с сомнением в голосе произнес Лесовичок. – Ты слишком большой, чтобы с тобой разговаривать.

– Я остался прежним, – переубеждал его Натан. – Взгляни же на меня, Лесовичок!

Тот внимательно изучил мальчика: сначала одним глазом, потом другим.

– Ты Натан, – наконец заключил он, – но ты изменился. Тебя стало… больше. Даже, наверное, чересчур много…

– Иногда мне тоже так кажется, – кивнул Натан. – И все же ты можешь со мной общаться. Честно-честно. Пожалуйста, выходи, Лесовичок! Прошу тебя.

Медленно и неуверенно лесной обитатель показался целиком, стараясь держаться поближе к дереву; из беззаботного друга, каким Лесовичок был Натану в детстве, он превратился в нервное, недоверчивое существо, готовое в любой миг если не кинуться наутек, то раствориться в спасительном лесу.

– А у тебя не осталось конфеток «Смартиз»? Я помню, как ты однажды приносил их – в трубке с крышкой. Они были маленькие и цветные, все разных цветов и очень вкусные.

– Обязательно принесу в следующий раз, – пообещал Натан. – Я скоро приду снова. А что… что делал ты все эти годы?

– Был здесь, – ответил лесовик. – Ждал.

– Меня?

– Я… да. Ты – единственный, кто у меня есть. Ты сам так сказал. Мои родители и мой друг. – Немного помолчав, Лесовичок продолжил: – А что значит «воображаемый»?

– Это значит, что я тебя выдумал. Ты родился в моем сознании. А откуда ты взялся на самом деле, Лесовичок?

– Наверное, из твоего сознания.

Натан вспомнил, как вытащил человека из моря другой вселенной на пляж залива Певенси. Может быть, он просто не помнит, как нашел Лесовичка – тоже во сне, в лесах некоего иного мира? Подобная возможность почему-то причиняла беспокойство, хотя пока Натан не успел разобраться в причинах. Некоторое время двое старых друзей сидели, почти как в прежние времена, наблюдая за ползущим по опавшей листве жуком, и танцующими на стволе дерева солнечными зайчиками, и крохотной пичугой, издающей попискивающие звуки, – Натан никогда бы ее не заметил, если бы Лесовичок не указал ему, где она сидит.

– Постарайся быть осторожным с тем, что кажется… непонятным, – наконец проговорил Натан. – Сейчас происходят странные вещи. Я не могу объяснить как следует, потому что сам их не понимаю. И все же, думаю, тебе стоит быть настороже. Если увидишь – не знаю, что именно, – что-нибудь необычное, потустороннее…

– Потустороннее? – не понял Лесовичок. Ему недоставало словарного запаса.

– Странное, особенное. Неправильное. – Натан на минуту замолчал, ошеломленный внезапно пришедшей мыслью. – А почему ты говоришь на моем языке, Лесовичок? Ведь он тебе не родной?

– Видать, у тебя научился, – ответил лесной житель. – Ведь больше я ни с кем никогда не разговаривал.

* * *

На этом Натан распрощался с другом и пошел к Бартелми. В душе поднималась волна ужаса – оттого, что он через собственный сон привел Лесовичка сюда, в свой мир, а потом бросил на произвол судьбы; и вот теперь у Лесовичка нет ни друзей, ни прежнего дома, ни языка. Тяжесть свалившейся ответственности пугала Натана, но еще страшнее были возможные последствия. Он не контролировал собственные сновидения. (О чем предупреждала Эффи Карлоу? Будь осторожнее со снами.) Вдруг, если Натан впрямь обладает подобной силой, он так и будет приводить сюда других людей или существ – несчастных изгоев, которым не суждено вернуться домой, пока он не придумает, как с помощью сна отправить их назад? Подобная мысль была столь ужасна, что голова у мальчика пошла кругом. Он заставил себя мыслить рационально и постарался проанализировать, что именно позволило ему во сне перенести тонущего человека из одного мира в другой, если так и произошло на самом деле. Порыв помочь, спасти – огромный волевой порыв. В конце концов, ведь он перенес в свой мир лишь одного человека – не крылоящеров с их наездниками и не человека в белой маске. Быть может, и Лесовичок оказался в Торнхилле в силу подобного импульса – чтобы стать Натану товарищем? Импульса по-детски эгоистичного: желания найти тайного друга. «И я не смогу отправить его назад, – размышлял он, терзаемый раскаянием, – даже если бы у меня и была нужная сила. Я не помню, откуда он». Натан твердо решил, что впредь будет осторожнее со снами, станет подавлять подобные порывы, не позволит чувствам управлять его поступками.

Он хотел рассказать обо всем Бартелми – поделиться с кем-нибудь, но боялся, что к нему отнесутся как к ребенку со слишком богатым воображением, что взрослые с их скептицизмом не оценят всей важности его слов. Эффи Карлоу – другое дело, она так стара и эксцентрична, что он смог пережить ее насмешку, если то впрямь была насмешка. А Бартелми, знающего и мудрого, Натан уважал больше всех на свете, и при одной мысли, что тот ему не поверит, сердце у мальчика сжималось в комок.

И все же необходимость поделиться возобладала бы, застань он Бартелми одного по возвращении в Торнхилл. Однако в гостиной оказалась еще и Ровена Торн – вернее, миссис Ванстоун. Они с Бартелми пили чай и говорили о чем-то серьезном. Миссис Ванстоун была длинной, худой, непритязательного вида дамой шестидесяти с лишним лет; лицо ее, когда-то простенькое, преобразилось благодаря твердости характера и чувству юмора, наложившим на него отпечаток. Большую часть времени она посвящала заседанию во всевозможных комитетах, организации благотворительных мероприятий и верховым прогулкам на лошадях друзей, поскольку собственных держать перестала. В промежутках между этими занятиями миссис Ванстоун отпирала двери своего антикварного магазинчика в Чиэзлдауне. Рассеянно поздоровавшись с Натаном – хотя обычно она не забывала поинтересоваться, как у него дела в школе, – она вернулась к прежнему предмету разговора.

– Происхождение несомненно: у них есть все необходимые документы. Вещь подлинная, я совершенно уверена. Ты знаком с нашими архивами. Тот несносный мелкий прыщ Роуланд продал ее Бирнбауму перед самой войной (он тоже был немцем, по мне – так с отвратительными манерами); а потом отправился на фронт, и его убили – ужасно глупо, ей-богу: пережил Сомму, а за неделю до окончания войны его переехал танк или что-то вроде того. Генри умер от эпидемии гриппа – приблизительно в то время семейная линия пресеклась. Мой отец был тогда еще ребенком, да к тому же приходился им двоюродным братом; в наследство ему достались только долги. Моя прабабка всегда говорила, что, утратив чашу, мы потеряли удачу. Лично я никогда в это особо не верила. Помню, как двоюродная бабка Верити утверждала, что чаша – наше проклятие, бремя зла, которое суждено нести нашей семье. Может быть, все это глупости, почем знать? Главное – чаша принадлежит нам, и если она действительно снова всплыла, я, черт побери, ее верну.

Заинтересовавшись темой разговора, Натан сбегал на кухню, налил себе настойки из бузины (собственного приготовления Бартелми) и незаметно устроился рядом с Гувером.

– Но если, как ты утверждаешь, Роуланд Торн ее продал, – тем временем рассуждал Бартелми, – то я не вполне понимаю, каким образом ты собираешься заявить свое право, – разве что удастся выкупить ее у нынешнего владельца?

– Господи, нет! Ведь она практически бесценна. Насколько я знаю, за ней охотится Британский музей, только их бюджета вряд ли хватит. Конечно, исход будет зависеть от остальных участников торгов: может уйти за бесценок, а может – за миллионы. Нет, я намерена доказать, что продажа была на самом деле изначально незаконна.

– И как же образом?

– Как тебе известно, старик Джозевий обрел чашу в далеком средневековье. По одной версии, ее даровал ему Дьявол, по другой – ангел.

– Я где-то читал, что она считается священной реликвией, – вступил в разговор Натан. Говорить о чаше оказалось удивительно тяжело, будто к языку подвесили груз. И все же ему хотелось высказаться. Он силился произнести: «Я нашел часовню, и я видел чашу», – и не мог. Натан заметил, что Гувер смотрит на него слегка вопросительно.

– Смотря какой гипотезы ты предпочитаешь придерживаться. Не знала, что тебя интересует история моей семьи, Натан. Молодец. Насколько мне известно, подавляющее большинство твоих сверстников только и делают, что играют в компьютерные игры и слушают поп-музыку. История очень важна. Прошлое принадлежит всем нам. Так на чем я остановилась?

– Джозевий, – подсказал Бартелми.

– Верно. Итак, тем или иным способом он заполучил чашу. Согласно некоторым источникам, он сам изваял ее, – только я в это не верю. В нашей семье никогда не рождались ремесленники: у нас нет способностей. Как бы то ни было, история гласит, что Джозевий наказал потомкам хранить чашу во имя веры – одному богу известно, веры в кого и во что, – и никогда не продавать, не одалживать и не отдавать, или же мы все потеряем. Ее надлежало хранить в древней часовне; когда та обрушилась, сосуд перенесли сюда и укрыли в потайном шкафу в дымоходе – ты наверняка нашел его…

Глаза у Натана округлились от удивления.

– Я не подозревал, что там…

– Да, – кивнул Бартелми. – Да, я нашел его. Никогда не мог понять, зачем он нужен.

– Я сама его никогда не видела, но двоюродная бабка о нем упоминала. Обязательно покажи мне то место – как-нибудь. Там и хранили веками чашу; чужакам не дозволялось даже взглянуть на нее. Она обросла множеством удивительных легенд, большинство из которых родились внутри самой семьи. Кто-то в роду окрестил ее Санграалем: парочка историков, уцепившись за эту версию, заявили, что «Санграаль» значит «Saint Grail», то есть «Святой Грааль», хотя этимология слова совсем иная: оно произошло от «sang» – «кровь». Это по-французски, Натан, хотя звучит похоже и на десятке других языков. Молва гласит, что человек, которому грозила неминуемая смерть или иное бедствие, заглянув в чашу, видел ее полной крови. В этом нет ничего святого. Время от времени в семье велись обрывочные записи – теми из моих предков, кто умел читать и писать. Боюсь, Торны никогда не блистали умом. На каком-то этапе в пятнадцатом веке поднялся вопрос о продаже, и тогда один из предков наложил на нее запрет. У меня нет соответствующего документа, зато есть две независимые ссылки на него: одна – в дневнике современника, другая – в оценочном отчете, что составляли при попытке купить чашу в викторианскую эпоху. В том, что бумага действительно существовала, нет никаких сомнений. Надеюсь, существует и до сих пор. Я подумала, не разрешишь ли ты поискать ее здесь?

– Разумеется. Тем не менее, я совершенно уверен, что просматривал все хранящиеся в доме документы и ничего подобного не встречал.

– А я не смогу вам помочь? – спросил Натан. – Возможно, она спрятана в каком-то тайнике, вроде того шкафа, что вы упомянули?

– Возможно, – отозвалась Ровена. – Буду благодарна за любую помощь. Думаешь, это как в приключенческом романе? Вроде «Гарри Поттера и Кубка крови»?

В ответ Натан лишь улыбнулся, добавив про себя: «Гарри Поттер умеет колдовать. Его друзья тоже. А мне… мне надо быть осторожным со снами». Он умирал от желания рассказать о часовне и явившемся ему видении – если то было лишь видение; однако язык не повиновался. Настоящие приключения – не те, где борются плохие и хорошие, думал Натан. Настоящие приключения – те, где присутствуют полутона, замешательство и сомнения и еще пугающая личная ответственность.

«Быть может, существует запрет и на то, чтобы я говорил о чаше? Только не юридический, а магический? Или своего рода гипноз…»

– А у кого она сейчас – чаша? – поинтересовался Натан. – Прошу прощения, если вы уже говорили об этом дяде Барти, я пропустил ту часть разговора. Или это секрет?

– Секрет? Боже упаси! Чаша хранится у какого-то австрийца; отец его был дворянин, граф, а прадед служил в «СС». Бирнбаумы были очень богатой еврейской семьей, крупными коллекционерами живописи и антиквариата. Естественно, нацисты с ними разделались, и прадед – граф фон Хольстен-Пилс или как там его – прикарманил большую часть добычи. После его смерти следующий отпрыск графского рода старался сидеть тише воды ниже травы, надеясь, что украденное останется незамеченным в общем потоке фамильных ценностей предков. В прошлом году графа разбил паралич, что сильно ударило по благосостоянию семейства, и его сын решил пустить часть богатств с молотка. Связался с «Сотбис» – не знаю, почему он выбрал именно Лондон; быть может, в Германии о наследстве вынюхивает какой-то потомок Бирнбаумов или здесь он надеется продать товар подороже. Очевидно, большинство предметов, выставляемых на аукцион, английского производства. В общем, граф предъявил «Сотбис» некую чашу с родословной – возможно, он считает, что прадед приобрел ее законно. Один мой знакомый, который там работает, обратился ко мне. Он понятия не имел, что я могу заявить на чашу права, просто хотел навести справки. Само собой, я ему ничего не сказала. Я намерена добраться до того запрещающего документа первой. Как говаривал мой отец, никогда не стреляй, пока не увидишь белков глаз. Прошу заметить, он имел в виду охоту на оленей, а не ведение военных действий.

– Так, значит, война, да, Ровена? – вкрадчиво спросил Бартелми. – Ты впрямь веришь, что эта чаша – удача Торнов?

– Я торгую антиквариатом, – ответила она. – Этот предмет принадлежал моей семье. Его необходимо вернуть. Не знаю насчет удачи. Мой отец в нее верил, и дед тоже. Я ко всему отношусь скептически, и все же эта вера есть: она у меня в крови. Когда говоришь о чаше, обязательно встает вопрос крови. Если предположить, что она и впрямь Грааль и подобная вещь вообще существует…

– В том-то и вопрос, – согласился Бартелми. – Кровь Христова, кем бы он ни был…

Голос его доносился до мальчика словно бы издалека.

Натан сидел, будто кол проглотил, не в силах пошевелиться. Казалось, язык прилип к небу. Мальчик хотел произнести хоть что-нибудь – закричать и нарушить чары или транс, которые его сковали; но чем усерднее он старался, тем труднее становилась борьба.

– Ты скептик, как и я, – продолжала Ровена Торн. – Ни единого доказательства существования Грааля – ничего, кроме легенд. Двоюродная прабабка Верити говорила, что Джозевий вполне мог быть Иосифом Аримафейским – тем самым, что якобы отыскал черепки Грааля и вывез их в Англию. «Откуда ты это взяла?» – спросил ее мой отец. Мы знаем, что Джозевий умер около 660 года нашей эры – точная дата не так важна, хотя где-то она зафиксирована. Если он причастен к событиям, связанным с Распятием, то, значит, он порядочно задержался на земле.

– И как же сей факт объясняет семейная легенда? – поинтересовался Бартелми.

– Якобы он жил несколько веков, продав душу Дьяволу, – я же говорила, что где-то тут вмешался черт. Даже рассказы звучат нелепо. То ему доверены святые останки, а то вдруг он заключает сделку с Сатаной. Ни то, ни другое не правдоподобно.

– И что же пришлось ответить твоей прабабке? – полюбопытствовал Бартелми. – Ты не помнишь?

– Она сказала, что Грааль – зло, а не святыня. Король Артур со товарищи все не так поняли. Прабабушка была убежденной христианкой: считала чашу языческой вещью, неким сувениром с места преступления – самого страшного преступления в истории мира. Она считала, что мы должны беречь сосуд, чтобы он больше не причинил никому вреда. В старости прабабка немного тронулась рассудком. И все же ей это казалось логичным.

– Чашу когда-нибудь датировали по углероду? – задумчиво проговорил Бартелми.

– Не думаю. Если только графы этого не сделали. Забавно, о том же мне твердил приятель из «Сотбис». Ведь если чаше две тысячи лет, она вполне достойный претендент на легенду о Граале. С другой стороны, если она изготовлена в средние века…

– Именно.

– В любом случае для меня ничего не меняется. Так или иначе, чаша принадлежит Торнам. – Упрямая складка залегла вокруг рта, потеснив ироничное выражение лица. – Я должна вернуть ее.

Натан, почувствовав, что снова способен двигаться, заерзал на стуле и потянулся, чтобы потрепать Гувера за загривок.

– Еще не пропало желание помогать? – спросила у мальчика Ровена Торн. – Конечно, искать клочок бумаги – это тебе не клад выкапывать; но для меня он может оказаться истинным сокровищем. За него ждет достойная награда, обещаю…

– Все в порядке, – отозвался Натан. – Вознаграждение меня не интересует. Я и так буду искать.

– Молодец парень. Видно, вас правильно учат в Ффилде, а? Лучше, чем в школе Кроуфорда. Похоже, там ученики только и делают, что колются и избивают учителей.

Поскольку и Хейзл, и Джордж ходили в ту самую школу, Натан знал, что Ровена несколько преувеличивает, но решил не возражать.

– Он унаследовал принципы поведения от матери, – вежливо вступил в разговор Бартелми.

Ровена Торн поставила чашку.

– Пожалуй, мне пора. Спасибо тебе за все, Бартелми. Ты настоящий друг.

– Надеюсь, ты не возражаешь, чтобы я жил тут? – полюбопытствовал он. – В доме твоих предков…

– О небо, конечно, нет! Его ведь не назовешь имением. На такое у Торнов никогда не хватило бы денег. Всего лишь неудобный дом, который чертовски трудно поддерживать в порядке. Кстати, никак не могла набраться храбрости и спросить тебя о состоянии канализации. Не то чтобы я когда-то сама тут жила. Так что никаких особых чувств он у меня не вызывает.

– Но ведь и чаша тебе никогда не принадлежала, – заметил Бартелми.

– Это совсем другое, – ответила Ровена. – Я уже сказала: тут вопрос крови.

* * *

В тот вечер за ужином Натан рассказал Анни о чаше Торнов – похоже, то, что он поведал, без упоминания собственного видения чаши и снов о крови, не составляло особую тайну. Хейзл ужинала с ними; позже заглянул Джордж. Оба с жадностью выслушали рассказ Натана и твердо решили заняться поисками пропавшего запрета.

– Интересно, как он выглядит? Вроде свертка пергамента? – спросил Джордж. – Что-то такое желтое, исписанное угловатым почерком?

– Он пятнадцатого века, – объяснил Натан. – Думаю, в то время уже существовала бумага. Когда этот, как его там, изобрел печатный пресс?

– Кэкстон, – подсказала Анни, – как раз в пятнадцатом веке. Тогда много чего развивалось. Кто-нибудь хочет мороженого?

Как и ожидалось, все ответили утвердительно.

– А у вас здесь когда-нибудь была книга той эпохи? – спросила Хейзл, обеспечив всех мороженым.

– Нет. Лишь однажды попался двухтомник истории семнадцатого века – самое старое, что сюда поступало. Наверно, образцы пятнадцатого века можно найти лишь в музее. А Ровена хотя бы примерно представляет, как выглядит тот документ?

– Сомневаюсь, – сказал Натан. – Нам придется просто-напросто перерыть весь Торнхилл.

– Ну, если дядя Барти не возражает…

– Может быть, он спрятан в какой-то книге, – продолжал рассуждать Натан. – Туда часто прячут тайные бумаги.

– В Торнхилле горы книг! – в ужасе воскликнула Хейзл. – Мы будем искать всю жизнь. – Внезапно идея поиска документа перестала казаться ей столь уж заманчивой. – Возможно, мистер Гудман будет возражать против того, чтобы мы там копались, и предпочтет заняться этим сам…

– А нашедшему будет вознаграждение? – спросил Джордж.

– Да, – ответил Натан; потом смущенно добавил: – Только я сказал миссис Торн, что оно нам не нужно.

– А мы такого не говорили, – в один голос пропели Джордж и Хейзл.

– Сначала найдите бумагу, – напомнила друзьям Анни, – а уж потом думайте о вознаграждении. Вы уверены, что документ вообще в Торнхилле?

– Он должен быть там, – заявил Натан. – Пожалуйста, не усложняй все еще больше! По крайней мере, так предполагает миссис Торн.

Забравшись в Логово, друзья обсуждали вопрос поисков до тех пор, пока Хейзл наконец не сменила тему разговора: она хотела, чтобы Натан пошел с ней на предстоящую вечеринку.

– Там будет дискотека, – сообщила она.

– Я не люблю дискотеки, – поделился своим мнением Джордж, – они тупые.

– Ты просто до смерти боишься пригласить кого-нибудь на танец, – с убийственной проницательностью объявила Хейзл. – Натан, ну пожалуйста, пойдем со мной. Не как… мой парень, а для моральной поддержки.

– Ты – с парнем! – Джордж покатывался со смеху.

– Не вижу причин, почему бы Хейзл не завести себе молодого человека, если ей хочется, – заметил Натан. – Только дело в том, что в следующую субботу я собирался начать поиски…

– Не вечером же, – возразила Хейзл. – Можем поискать этот запрет днем, после обеда, а потом отправимся на вечеринку.

– Ладно, – сдался Натан. Дискотеки его не вдохновляли. Он надеялся, что, хотя они и стали подростками, Хейзл не будет вести себя слишком уж по-девчачьи. – А наркотики и драки? Послушать миссис Торн, так в кроуфордской школе ничем иным и не занимаются. Вот облом, если нас ждут одни лишь танцы, – пошутил он.

Хейзл хихикнула.

– В прошлом полугодии Джейсона Викса застукали при попытке продать «экстази», – сообщила она. – А потом выяснилось, что это таблетки для чистки контактных линз.

«Может, мне что-нибудь принимать, чтобы контролировать сновидения о другом мире? – задумался Натан. – Например, снотворное…»

Правда, какое-то время странные сны не беспокоили его.

Друзья ушли около одиннадцати. Забравшись на чердачное окошко и усевшись на подоконнике, Натан принялся разглядывать неизвестную звезду. Он так и не нашел ее ни на одной карте, а пару недель назад все его одноклассники по курсу астрономии провели целую ночь на башне Ффилде, внимательно изучая небо, – и ничего! Звезда была здесь из-за него: следила единственным бледным глазом, легко теряющимся среди созвездий. Натан осознавал, что должен испытывать страх, но бояться в такую чудесную, исполненную волшебного звездного блеска ночь оказалось нелегко: он почти убедил себя, что там – заботливый глаз какого-то тайного стража или доброго ангела, не просто наблюдающий, а наблюдающий за ним, охраняющий его. Только зачем его охранять – и от кого или чего? И почему Натан чувствовал, что все взаимосвязано: звезда, сны о другом мире и чаша Торнов – шепчущая чаша, Санграаль?