Текст книги "Нефритовый Грааль"

Автор книги: Аманда Хемингуэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Только не так-то просто было провести чудовище. Преодолевая собственный вес и стряхивая остатки сна, оно начинало двигаться все быстрее. Огромная голова развернулась; челюсти разомкнулись, обнажив три ряда неровных зубов. Высунулся длинный ярко-синий язык, толстый, словно конвейерная лента, и, обхватив ближайшего крылоящера, дернул, словно мелкую мошку. Клацнули челюсти, послышался хруст перемалываемой зубами кости. Трепетавший кончик крыла обмяк и был проглочен. Второй всадник потянул поводья, понукая животное словами и заклинаниями; постепенно оно начало удаляться, поднимая к небесам свою тяжелую ношу. Монстр заглотил остатки добычи, отрыгнул и развернулся, ища глазами следующую жертву.

В тот самый миг вновь появился третий всадник. Натан, беспомощно и с ужасом наблюдавший за происходящим, почти забыл о нем. Всадник влетел в поле зрения чудовища, смахнув с его головы остатки каменистого покрытия, и задев зрачок одного глаза острой оконечностью крыла. Должно быть, он повредил глазное яблоко: сначала появилась капля белесой жидкости, потом внутри белого расцвело красное. С ужасающей молниеносностью голова развернулась, стремясь дотянуться до добычи: только меньшая из рептилий оказалась еще проворнее и ловчее: описав круг за пределами досягаемости чудища, она изготовилась к новому заходу. Снова нырок – с прицелом на другой глаз… Натан видел, как всадник целится из какого-то оружия. Однако, похоже, где-то в громадном черепе все же имелись мозги: чудовище училось на собственных ошибках. Веко закрылось – огненная вспышка вырвалась, не причинив вреда. Голова откинулась назад, язык выбросился слишком быстро для человеческого взгляда. Натан увидел, как мгновение наездник и его крылоящер бьются в синей мускульной петле; и вот они уже скрылись в громадном провале пасти.

В этот раз на пережевывание пищи ушло больше времени: послышался скрежет зубов о какой-то кусок, словно что-то в нем оказалось чересчур твердым или волокнистым, чтобы заглотать без усилий. Когда челюсти разомкнулись и монстр принялся исследовать языком каждую щелку во рту, Натан заметил, что между зубами застряли кусочки черных доспехов. На мальчика накатил приступ тошноты.

Последний из конвоиров теперь уже был далеко – впрочем, недостаточно далеко. Крылоящер приземлился, чтобы дать женщине возможность пересесть за спину своему спасителю, и снова пустился в путь: нести лишний вес на спине оказалось удобнее, чем в когтях. И все же поднимались они слишком медленно, а чудовище, чей аппетит лишь возрос после двух первых жертв, двигалось точно и быстро. Монстр развернулся всей тушей – перетирая камни в песок отвисшим животом, сотрясая пустыню поступью. За ним поднималась песчаная буря. Вдруг Натан осознал, что говорит вслух – словно просит или умоляет: «Нет! Нет! Пожалуйста, не надо…» Шея вытянулась, громадная пасть распахнулась…

И тут, словно рухнув с неба, налетели дикие крылоящеры, целясь своими клювами в поднятую голову твари. Предводителем у них был белый. Чудовище закрыло глаза, спасая их от острых крыльев, и принялось мотать головой из стороны в сторону, хватая пустой воздух. Какое бы презрение ни испытывали свободные крылоящеры к своим прирученным сородичам, картина поедания двоих из них заживо, видимо, заставила позабыть о нем. Дикие животные хорошо знали своего противника и маневрировали куда лучше своих крупных собратьев. Они вихрем носились вокруг головы, нанося удары оконечностями кожистых крыльев, кидаясь каждый раз, как монстр пытался приоткрыть глаза; они впивались в ноздри, в неглубокие ушные раковины. Синий язык мелькнул, выбрасываясь наугад, – без помощи зрения его попытка была обречена. Нагруженный крылоящер медленно, тяжело удалялся. Спасенная женщина, сидящая позади без седла, крепко держалась за товарища. Натан был почти уверен, что им удастся спасти.

Но вот пустынное солнце стало затуманиваться – сон ускользал. Натан попытался удержаться, чтобы убедиться в том, что беглецы спаслись, уловить последние мгновения атаки, – тщетно. Тьма пещеры залила сознание, наполнив его от края до края, а когда отступила, в родном мире мальчика уже начался день.

* * *

– Где ты был прошлой ночью? – спросил Нэд Гейбл.

– Что?

– Ночью я проснулся, а тебя нет.

– Тебе нужно как-то решать проблемы со сном, – заметил Натан, стараясь не обращать внимания на расползающийся по спине холод. – Ты постоянно просыпаешься ночью и что-то себе выдумываешь. Как бы то ни было, если меня не было, значит, я ходил в туалет.

– Ладно, – согласился товарищ. – Раз ты больше ничего не хочешь мне рассказывать. Только если у тебя есть мантия-невидимка, мог бы поделиться со мной.

– Если бы, – улыбнулся Натан.

– А почему у тебя лицо обожжено?

– О… – Натан дотронулся до щеки: та сделалась очень чувствительной. – Наверное, вчера обгорел. На теннисе.

– А я думал, что смуглая кожа не обгорает на солнце.

– Смотря какое солнце.

* * *

Анни очень удивилась, когда ей нанес визит Алекс Бирнбаум: он пригласил ее на обед. Она подозревала, что американец охотится за информацией о Ровене, однако весь обед он говорил о живописи и скульптуре (у Анни создалось впечатление, что он знаток в этой области) и о себе (как все мужчины, которых ей доводилось встречать). В целом обед прошел приятно, и Анни была в прекрасном настроении. Вернувшись в лавку, она почувствовала укол совести, потому что считала, что не следует развлекаться так часто. Из реки выловили мертвое тело, в Торнхилле живет изгнанник из иного мира, Натан в опасности. Совсем не время предаваться развлечениям.

Ближе к вечеру объявился инспектор Побджой. При виде него Анни вспомнился репортер из «Инди», пошутивший насчет распутывания убийств престарелыми леди. Только в данном случае престарелая леди как раз была мертва.

– Как продвигается расследование? – вежливо поинтересовалась Анни.

Инспектор листал книгу. Само по себе это не удивляло; в конце концов, он пришел в книжную лавку. Только в последнее время Анни все чаще казалось, что многих ее посетителей книги интересуют в последнюю очередь.

Побджой, обычно сохраняющий невозмутимое выражение лица, явно изумился столь прямому вопросу.

– Некоторый прогресс… имеется, – уклончиво ответил инспектор. – А вы слышали что-нибудь относящееся к делу?

– Нет, – спокойно отозвалась Анни, для пущего эффекта добавив улыбку. За обедом она выпила два или три бокала вина и вела себя слегка легкомысленно. – Я слышала, вы отпустили Дейва Бэгота. Должна сказать, что сталкивание прабабки жены в реку – не совсем в его стиле.

– Доказательств недостаточно.

– Вы и впрямь считаете, что это убийство? – продолжала допытываться Анни. – Достаточно ли доказательств, чтобы так считать?

– Скажем так; есть кое-какие признаки, – поправил собеседницу Побджой. И, поддавшись внезапному импульсу, добавил: – Мы получили анонимное письмо, в котором подчеркивается, что смерть миссис Карлоу наступила не в результате естественных причин. У вас нет предположений, кто мог послать его?

– Анонимное письмо… Господи милосердный, понятия не имею. – Анни в самом деле растерялась. Она ожидала чего угодно, только не этого. – А вы не думаете, что кто-то решил попросту создать другим проблемы?

– Всегда существует такая вероятность. В конце концов, взять хотя бы Дейва Бэгота: ведь у него в самом деле возникли проблемы. – Побджой тщательно подбирал слова, но Анни отреагировала вовсе не так, как он ожидал.

– Вы имеете в виду мой удар кастрюлей по голове? – хмыкнула Анни.

– А я и не знал. – По лицу инспектора скользнула легкая тень улыбки. – Я слышал, что разразился скандал и вы имели к нему какое-то отношение, однако… м-м… не знал подробностей. А вы молодчина. Конечно, мы не поощряем применение насилия в обществе, но…

– Разумеется. – Между ними проскочила искорка взаимопонимания.

«Ни в коем случае нельзя позволять себе пить в обеденный перерыв», – подумала Анни.

– Кстати говоря, у меня есть друг, который полагает, что мог знать одного из ваших родственников. Его зовут Бартелми Гудман. Он живет в Торнхилле, в лесу. Вы у него еще не были.

– А кого из моих родственников ему довелось знать? – Тон Побджоя постепенно становился привычно спокойным.

– Ну, – произнесла Анни, стараясь собраться с мыслями, – конечно, не сам Бартелми – он не настолько стар. Должно быть, то был его отец – он знал вашего деда. Кажется, так он сказал. На войне. Может быть, это лишь совпадение. Побджой – не самое распространенное имя, верно?

Инспектор издал что-то вроде стона.

– Вы, наверно, ненавидели свое имя в детстве? – сочувственно спросила Анни. Он пожал плечами.

– А что с ним не так? И, кстати, для заметки: здесь я задаю вопросы.

На сей раз он ушел, не купив книги.

* * *

Инспектор опрашивал Хейзл в присутствии матери – как требовал закон; позади для подстраховки возвышалась сержант Хейл. Девочка, почти совсем спрятавшись под путаными волосами, сидела тихонько, как мышь. Перепуганная присутствием полиции, она сама злилась на собственный страх и мучилась угрызениями совести за то, что так поступила с отцом (и это тоже ее злило); и еще Хейзл боялась разоблачения. Но ведь написать письмо – не преступление (или преступление?), и, как бы то ни было, им не удастся определить, что это она его написала.

Побджой положил письмо на стол перед Хейзл.

– Это ты написала?

Лили Бэгот в недоумении уставилась на конверт.

– Разумеется, нет. Хейзл никогда бы такого не сделала. Не знаю, почему вы подняли переполох из-за смерти прабабушки, это был просто несчастный случай.

– Я думал, что вам она приходится бабушкой. – Инспектор мгновенно ухватился за несоответствие.

– Да. Извините. Мне она бабушка, Хейзл – прабабушка… – Лили прижала руку ко лбу, пытаясь разобраться в круговороте мыслей. – Я начинаю путаться. В любом случае, кто бы ни написал то письмо, но уж точно не Хейзл. И оно лжет.

– Пожалуйста, позвольте вашей дочери отвечать самой за себя.

Хейзл сидела, поджав губы, дабы ни одно слово случайно не вылетело и не обличило ее, и отчаянно сожалела, что поблизости нет дерева, на которое можно было бы забраться.

– Это ты написала письмо?

Она коротко мотнула головой.

– Скажи ему «нет», – подсказывала Лили. Хейзл упорно молчала.

– Наши специалисты утверждают, что это почерк ребенка.

Повисла долгая пауза.

– Я не ребенок, – проговорила Хейзл.

– Пока что не совершено никакого преступления, – веско произнес Побджой. – Однако автора письма могут признать виновной в том, что она, обладая информацией о смерти миссис Карлоу и утаивая ее, заставляет полицию попусту терять время.

– Я же сказала вам, моя дочь не писала…

– Прошу вас, миссис Бэгот. Хейзл, тебе что-нибудь известно?

– Нет, правда. – Как она могла рассказать инспектору то, что знает? Он рассмеется ей в лицо, а это хуже любой угрозы. – Я знаю, что это не был несчастный случай. И все. Она поднялась на чердак, заперлась и больше не вышла, иначе бы я услышала: моя комната находится прямо внизу. Раньше я всегда слышала, как она входила и выходила.

– Значит, ты написала письмо?

– М-м… – Почти признание.

– Но ведь она должна была спуститься с чердака, – терпеливо объяснил Побджой, – чтобы потом оказаться у реки?

Хейзл снова погрузилась в молчание.

– Принести что-нибудь попить?

– «Бакарди» с «колой». – Хейзл ни разу не доводилось пробовать коктейль, но звучало здорово.

– Только «колу». – Побджой кивнул сержанту Хейл.

«Кола» нашлась на кухне. Налив в стакан, Хейл подала напиток девочке.

– Она должна была спуститься с чердака, – повторил инспектор, – чтобы отправиться к реке.

Хейзл пробормотала что-то в стакан с «колой».

– Что?

– Плошка разбилась.

– Верно, – подтвердил Побджой. – На чердаке нашли разбитую плошку. Ты хочешь сказать, ее утопили в миске, а не в реке?

Хейзл едва кивнула. «Так оно и было, – подумала она. – Отчасти так. Плошка и река. Всю правду он никогда не примет».

Лили, как и Побджой, неверно истолковала намек Хейзл.

– Глупости. Она сама не понимает, что говорит. Вы ее запугиваете…

– Мы можем снять с черепков отпечатки пальцев, – говорил Побджой. Инстинкт подсказывал ему, что они наткнулись на нечто важное, хотя пока он не мог сообразить, на что именно. Как и сказала девочка, ее комната находилась прямо под чердаком. Должно быть, она слышала какой-то спор или шум борьбы, не понимая, что они значат, пока не стало слишком поздно, а теперь боится навлечь вину на кого-то близкого. – У кого еще был ключ от чердачной двери?

– Ни у кого, – отозвалась Лили. – Единственный ключ забрала бабушка.

– Мог существовать дубликат, о котором вы не знали. Скажем, у вашего мужа.

– Вы не понимаете, – продолжала настаивать Лили. – Ба приехала пожить, когда… когда муж от меня ушел. Тогда она и взяла ключ. Это не было спланировано. Дейв не мог заранее знать, что так произойдет, не мог предугадать, что нужно сделать дубликат. Если… если он впрямь собирался причинить ей вред, а это вовсе не так.

– Ведь они не ладили? – спросил Побджой. Ее довод прозвучал неуклюже, однако инспектор понял суть. Каждый раз, как он начинал думать, что нашел нужный след, тот обрывался. Он едва скрывал раздражение под внешней непроницаемостью.

– Ба вообще мало с кем ладила, – парировала Лили. – Иногда с ней… бывало непросто.

– Зачем она взяла ключ от чердака? – требовательно спросил Побджой. – Чем она собиралась там заниматься?

Лили была в совершенном замешательстве, а вот на лице Хейзл, полускрытом растрепавшимися волосами, инспектор неожиданно прочел напряженность.

– Ей нравилось уединение, – объяснила Лили, впрочем, не очень уверенно. – Ей нужно было место, чтобы побыть одной…

– А ты что думаешь? – обратился инспектор к Хейзл.

Хейзл удалось изобразить нечто между судорогой и недоуменным пожиманием плечами, что совершенно не помогло следствию.

– Я знаю, ты от меня что-то скрываешь, – заговорил Побджой – как ему казалось, достаточно мягко. – Почему ты написала письмо? Ты хотела восстановить справедливость? Или отомстить убийце?

Хейзл не отрывала взгляда от собственных рук.

– Кого ты защищаешь?

Он не ожидал ответа, однако услышал его. Глухим голосом, которым девочка говорила в минуты крайнего расстройства или волнения, она произнесла:

– Никого.

– Тогда почему ты не расскажешь мне все, что тебе известно?

Она подняла голову, откинув пряди волос, и впервые посмотрела Побджою прямо в глаза.

– Вы мне все равно не поверите.

* * *

На неделе Ровена наняла Эрика выполнить кое-какую дополнительную работу в магазине. Пришельцу никогда не приходилось видеть отвертку, а молоток он принял за древний религиозный символ. Зато, как всегда, Эрик все хватал на лету, а сила его мышц соответствовала росту, так что в поднятии тяжестей ему не было равных. Двое молодых людей – они привезли на фургоне купленную Ровеной на аукционе мебель – с удивлением обнаружили, что их с легкостью обставил громадный человек, полуцыган-полубродяга, плохо говорящий по-английски и в два раза старше их (вряд ли они поверили бы в реальное соотношение возрастов). Но каким-то образом, как заметила хозяйка, Эрик в итоге всегда умудрялся со всеми подружиться. Перетаскав мебель и перекусив сандвичами с кофе, юнцы определенно решили между собой, что эксцентричность Эрика им по душе. В свободное время чужеземец составлял Ровене компанию, просматривая с ней старые книги или любуясь на фотографии чаши. «Конечно, вы не можете определить возраст, – объяснял он. – Санграаль из моего мира. Время в моем мире тоже течет по-своему. И камень другой».

«Он немного чокнутый», – думала про себя Ровена. По крайней мере это служило хоть каким-то объяснением странностей Эрика. Миссис Торн не имела никакого понятия о физике частиц, но ведь всем известно, что существование других вселенных доказано наукой. И еще эта его вера в магию, будто бы она – естественная форма энергии, как радиация или кинетика. Ерунда, разумеется: Ровена знала, что это ерунда, ее отец и прадед знали, что это ерунда. Правда, они бы посчитали таковой и мобильный телефон, и микрочипы; да и она сама никогда не относилась серьезно к легендам о чаше Торнов – до недавнего времени.

– Нужно что-то придумать, чтобы ты мог взглянуть на Грааль, – сказала она Эрику, вспомнив, как Анни отреагировала на чашу; во всяком случае, так казалось самой Ровене. Если он ее увидит, дотронется, может явиться знамение. Она поймет.

Ровена позвонила Джулиану Эпштейну, однако в преддверии возможного судебного разбирательства сотрудники «Сотбис» общались с ней настороженно и не желали больше идти навстречу.

* * *

В пятницу в магазине снова объявился Дитер фон Гумбольдт.

– Не хотите ли чаю? – Ровена попыталась вести себя более дружелюбно. – Я надеялась, что нам удастся еще раз побеседовать.

– Значит, вы все же размышляли над моим предложением?

– На днях наткнулась на того самого Бирнбаума. Похоже, он намерен урвать свой кусок «убитого медведя» – в любом случае кусок чего-нибудь. Говорит, что ему нужна справедливость, а не деньги.

Ровена пригласила гостя в заднюю комнату и предложила сесть.

– Стало быть, – подытожил фон Гумбольдт, – вам нужна чаша, мне деньги, а ему справедливость. Мы здорово позабавимся, пытаясь выработать вариант, устраивающий всех троих.

– Вся эта сентиментальная дребедень насчет гибели семьи будет выгодно смотреться в суде, – заметила Ровена, пристально глядя на фон Гумбольдта. – Я – всего лишь потомок старинного рода, пережиток классовой системы и все такое; вы – внук нациста. Извините за прямоту, но так оно и есть. Сочувствие присяжных на его стороне.

– Я знал, что ваш сиюминутный порыв обратиться в суд немного поспешен.

Она буквально кожей чувствовала: фон Гумбольдт радуется тому, что принял за ослабление ее позиций, и сдерживается, дожидаясь, пока она выложит все карты на стол. Подобно всем прямолинейным и практичным людям, лишь изредка прибегающим к хитрости, Ровена делала это мастерски. Она вовсе не собиралась делать то, чего он от нее ждал. Пусть строит предположения – неверные предположения.

– Я подумывала о встрече, – сообщила она. – Неофициальной. Пара свидетелей, никаких адвокатов. Нужно выбрать подходящее место. Бирнбаум заинтригован историей чаши – давайте этим воспользуемся. Дом семьи давным-давно продан, зато я знаю его нынешнего владельца. Он разрешит нам встретиться там. Бирнбаум почувствует себя нарушителем традиций. Он не пойдет на такое – слишком романтичен.

– Это на руку вам, а не мне, – заявил фон Гумбольдт.

– С вами будем разбираться отдельно. Вам он не уступит ни йоты; а мне может.

– Вы нещепетильны, – заметил австриец. Похоже, слова Ровены его несколько шокировали.

– Чаша принадлежит моей семье. И я хочу кое-что с этого поиметь.

– Кое-что… Понимаю. Но вы ведь говорили, что вас интересует лишь сама чаша. – Фон Гумбольдт взял кружку с чаем, однако не спешил сделать глоток.

– Судя по нынешнему положению вещей, у меня не так уж много шансов. Если с вами я еще могу разобраться в суде, то с Бирнбаумом все не так просто. Из-за него дело нужно улаживать без суда.

– А убрав с дороги Бирнбаума, вы снова решите разобраться со мной с помощью закона?

Ровена позволила себе коротко, натянуто улыбнуться.

– Хорошая мысль. Нет. Вот что мы сделаем: заключим сделку. Я не стану предлагать что-то в спешке: только встречу, чтобы пустить пробный шар. Ведь она никого ни к чему не обязывает, верно? Разве не этого вы хотели?

– Как скажете.

– И еще одно; Грааль должен быть там.

– Нет, – спокойно отозвался фон Гумбольдт.

– А что вы волнуетесь? Обеспечьте ему любую защиту, какую пожелаете. Никто на нее не позарится – без сертификата о происхождении чашу нельзя продать. Именно потому из «Сотбис» в первую очередь обратились ко мне. Датирование по углероду не удалось; стоит мне сказать, что чаша поддельная, и вы вряд ли найдете покупателя. Во всяком случае, не по той цене, на какую рассчитываете. Нужно привезти Грааль туда, где мы собираемся встретиться. Создать необходимую атмосферу.

– Миссис Торн, я не романтик. Со мной ваш трюк не пройдет. – Фон Гумбольдт был явно сбит с толку.

– Я знаю.

– Тогда зачем предлагаете?

– Я уже сказала. Важна атмосфера. – С минуту Ровена помедлила, потом сделала вид, будто потеряла бдительность, проронив: – Хоть раз хочу взглянуть, как она смотрится дома. Потом, если придется расстаться с ней… – И Ровена пожала плечами.

Граф не клюнул окончательно и все же задумался – она точно это знала. К тому же ему не хотелось ждать, пока заработает громоздкая юридическая машина.

– Я посоветуюсь с «Сотбис», – пообещал фон Гумбольдт.

* * *

Приближение каникул не вызывало у Натана обычного ощущения совершенного восторга. Мальчик скорее чувствовал облегчение от того, что теперь не придется отвлекаться на школу и можно будет сконцентрировать внимание на других проблемах. К тому же его одолевал постоянный неприятный зуд волнения и зарождающегося страха. На ночь Натан достал спортивные штаны и толстовку: ему надоело скакать из вселенной во вселенную в одной пижаме; потом натерся приготовленным Бартелми маслом и спокойно уснул без сновидений, во всяком случае – судьбоносных.

Субботу мальчик провел с Хейзл и Джорджем; друзья, как обычно, страшно завидовали, что у Натана каникулы начинаются так рано.

– Как же так выходит, что люди, которые платят за обучение, в итоге учатся меньше? – возмущался Джордж.

– Мама не платит. У меня бесплатная стипендия.

– Ты знаешь, о чем я.

Вечером Анни сообщила ему, что хотела бы на пару часов отлучиться – повидаться с Бартелми.

– Ты уверен, что справишься один?

– Ну конечно. Да и Хейзл пока побудет у нас. Ее допрашивали копы, так что теперь ей нужна моральная поддержка.

– Ты в порядке? – спросила Анни у девочки. Хейзл кивнула. О том, что она написала письмо, девочка призналась только Натану и больше ни одной живой душе.

– Я поставлю в микроволновку пиццу. Грибы с моцареллой или пепперони?

Дети дружно высказались за пепперони.

– А зачем тебе к дяде Барти? – полюбопытствовал Натан. Мальчика немало удивило то, что Анни решила отправиться к Бартелми без него.

– У меня к нему конфиденциальный разговор, – объяснила Анни. Бартелми настаивал, чтобы она пришла одна – мол, «недетская тема». Мысленно скрестив пальцы, Анни добавила: – Возможно, о деньгах.

Натан промолчал, но матери не поверил.

* * *

Добравшись до Торнхилла, Анни застала Бартелми одного: Эрик ушел ужинать с Ровеной Торн.

– Она что-то замышляет, – сообщил Бартелми, сопровождая Анни на кухню. – По-моему, сейчас она пытается добиться от владельца разрешения привезти чашу сюда на пару дней. Ровена хочет, чтобы на нее взглянул Эрик. Похоже, она к нему прониклась.

– Как и все остальные, – с улыбкой добавила Анни. – Быть может, Ровена впрямь поверила, что он из другого мира.

– Вероятно.

Поскольку Анни была не за рулем, Бартелми подал ей бокал домашнего шампанского с бузиной, налив его из бутылки с клеймом винного дома «Крюг».

– Боюсь, с ужином придется чуть обождать. Сначала мне необходимо провести небольшое расследование, и я хочу, чтобы ты была рядом – на случай, если сможешь кого-нибудь – или что-нибудь – опознать.

– Какое еще расследование? И зачем вся эта таинственность?

– Увидишь.

В гостиной Бартелми раздвинул мебель по углам и скатал восточные ковры; задернул шторы, изгнав из комнаты свет долгого летнего вечера.

– Я бы предпочел дождаться темноты, – пояснил хозяин дома, – но тогда мы совсем припозднимся.

Он присел на корточки перед камином и чиркнул спичкой. Анни почудилось, что в камине вовсе не угли, а какие-то комочки – белесые и остроконечные, как осколки кристалла. Вот они начали разгораться голубоватым пламенем, бледным на фоне все еще не полной темноты.

– Что вы делаете? – спросила Анни у Бартелми с некоторым испугом в голосе.

– То, чего я не делал уже давным-давно. Мне это никогда особенно не удавалось. Как говорится, я не вкладываю душу. Но раз уж у меня был Дар, меня обучили всем премудростям ремесла. Я редко ими пользуюсь. Приготовление пищи всегда было для меня главным и достаточным волшебством.

Гувер трусил рядом с Бартелми, пока тот шел по широкому кругу, посыпая пол каким-то порошком из склянки. Едва видимый, бледный, как тень, знак свидетельствовал о том, что проделывалось это не впервые.

– Это… магия? – спросила Анни.

– О да. Одно из древнейших заклятий. Действительно очень могущественное. Не переживай: ничто не покинет границ крута, пока на них лежит надежная печать.

С помощью все того же порошка Бартелми принялся выводить четыре руны за краем, что-то бормоча себе под нос: Анни не могла расслышать слова – а если и могла, все равно не понимала.

– Говорить буду я. Ты садись вот здесь. Лучше не вставай со стула. И ни в коем случае не переступай черту.

Анни села, судорожно зажав в руке бокал.

– Вы… вы собираетесь вызывать духов умерших?

– Боже милостивый, ни в коем случае. Тем более, что в большинстве случаев, это лишь пустая трата времени. Духи, ступившие за Врата, уже не возвращаются. Конечно, некоторые не пересекают их, да и недавно умершие порой слегка задерживаются – завершить кое-какие неоконченные дела. Полагаю, мы могли бы попробовать… Ладно, поглядим, когда настанет время.

– Вы можете призывать людей из другого мира?

– Нет. Это потребовало бы неимоверной силы. Круг действует лишь в нашем мире. Он позволяет связаться с духами, которые обычно не общаются с человеком. Или с людьми, которые не желают говорить. Видишь ли, оказавшись в круге, они принуждены отвечать на вопросы только правду. По крайней мере теоретически это так. В любом случае они должны отвечать, а даже ложь или попытка ввести в заблуждение иногда несут полезную информацию, если верно их истолковать. Лично у меня нет уверенности, что все это поможет; к тому же мне не по душе подобное занятие. Но сейчас нам нужна любая доступная информация. – Неожиданно Бартелми обернулся к Анни с самой успокаивающей из своих улыбок. – Не расстраивайся из-за того, что можешь увидеть. Или услышать. Духи во многом похожи на людей: они любят бросаться громкими словами и совершать необдуманные поступки. И, разумеется, им не нравится, когда их призывают, как джинна из лампы. Потрешь – и он обязан явиться. Мне всегда казалось, что джинна это должно было здорово раздражать.

– Никогда об этом не задумывалась, – пробормотала Анни.

Бартелми расположился у самого края круга, положив руку Гуверу на голову. У Анни промелькнула мысль, что пес наверняка тоже присутствует здесь не впервые. Бартелми произнес одно-единственное слово – как показалось Анни, «Фиуме!». По периметру пробежала искорка; порошок вспыхнул и погас. Потом круг и руны едва заметно замерцали. В темноте их свечение смотрелось бы гораздо эффектнее, однако для Анни такие мелочи, как темнота и драматичность момента, больше не имели значения, что, впрочем, ее немало беспокоило. Вот заклинание. Оно могущественно, оно реально, может быть, даже опасно – и вместе с тем обычно. Для Бартелми заклинание являлось такой же обыденной частью жизни, как приготовление порядком подзабытого замысловатого блюда из ингредиентов, которых уже, быть может, не сыскать.

Гувер, необычайно настороженный, уселся на пол, навострив уши. Бартелми заговорил на незнакомом языке – языке, звучащем холодно и странно даже его приятным голосом; на языке, заставляющем измениться не только голос, но и его самого. В центре круга воздух уплотнился, образовав некую туманность, сгусток. Потом он обрел форму. Женщина – бледная и бесплотная, словно колеблющаяся на грани реальности. Казалось, она сидит – под ней угадывались очертания кресла – и держит в руках нечто бесценное, какой-то маленький круглый предмет. Женщина как будто была черно-белой – вся, кроме красной вуали, скрывающей лицо.

– Приветствую тебя, Раньлех, – вежливо поздоровался Бартелми по-английски. – Добро пожаловать.

– Чего ты взыскуешь у нас? – Голос из-за вуали звучал тихо, словно отдаленный вой ветра, порождая долгое эхо.

– Знание. Провидица прозревает многое – в настоящем и прошлом. Я хочу знать, что видели сестры.

Женщина приподняла вуаль. Лицо ее было удивительно переменчивым: то молодым и свежим, то изборожденным морщинами и прожитыми годами. Сквозь блеклый покров плоти просвечивал череп. Глазницы были пусты. Когда она подняла руки, держащие маленький шар, Анни на секунду прикрыла глаза.

Лишь на секунду. Теперь Око было на месте: в левой глазнице. Оно казалось гораздо реальнее обрамляющего его лица и словно светилось внутренним огнем, устремив чудовищный взгляд в некую точку за пределами круга.

– Что требуешь ты, чтобы мы показали? – спросила провидица.

– Сосуд, именуемый Граалем Лютого Торна. Я бы хотел узнать, как он очутился в нашем мире и с какой целью. И, если возможно, что-нибудь о том, как он был сотворен.

– Тайна его сотворения и цель сокрыты от нас. Некий Джозевий Лютый Торн привез его сюда более тринадцати столетий назад из иного места – места за пределами этого мира. Как он осуществил это – нам неведомо. Была привлечена великая магия, с которой мы не знакомы.

– Можете ли вы назвать если не цель, то хотя бы ее силу?

– У чаши очень яркая аура. – Око на миг засияло; потом Раньлех моргнула, и по призрачному лицу сбежала слезинка, похожая на каплю крови. – Она нас жжет. Мы не можем смотреть на нее. Ее сила велика. Чаша может стереть память тому, кто не должен ее видеть, или запечатать уста. У нее есть защитники – создания – сущности, и они не из этого мира. Здесь они невидимы – или почти невидимы. Они бездумно произносят слова, ступают, не имея ног. Их послали сюда вместе с чашей.

– Послали… Кто их послал?

– Мы не видим. Здесь заклятия… неподвластные нам. Опасно прорывать защиту. Мы не станем этого делать.

– Я бы не стал просить вас подвергаться опасности. Раньлех…

Но образ женщины уже растаял.

– Я мог бы вызвать ее снова, – проговорил Бартелми как бы сам себе. – И все же… Это определенно лежит за пределами видения провидцев. Попробуем отыскать ответ еще в одном месте – хотя наша попытка может оказаться бесплодной.

Бартелми снова заговорил на чужом языке: шипящие слова со свистом рассекали воздух словно кинжалы.

В круге материализовалась другая фигура: мужчина, очень высокий, почти нагой и гораздо более реальный, нежели провидица.

Тело его, казалось, было вылеплено из переплетающихся мышц; из плотной шевелюры на голове торчали оленьи рога. Удлиненное худое лицо имело дикое выражение; примерно так глядел бы на мир олень, если бы был достаточно хищен и человечен, чтобы стать психопатом.

– Какова молва в Лесу, о дикий? – спросил Бартелми.

– Лес умирает. Молва больше не разносится по нему. – Огромная голова по-оленьи вскинулась. – Зачем ты призвал меня?