Текст книги "Всё не так, как кажется (СИ)"
Автор книги: Аля Морейно
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Глава 13
Четыре месяца спустя
Вхожу в комнату для свиданий. Папу вот-вот должны привести. Волнуюсь. Мы не виделись около двух месяцев. В прошлую встречу он был подавлен. Отец не привык к физическому труду, ему всё тут даётся тяжело. А за невыработку нормы штрафные санкции, в том числе и от других заключённых, работающих в его бригаде.
Осматриваюсь. Мрачное помещение, хотя всё аккуратно покрашено – не придраться. Стены давят, усугубляя атмосферу отчаяния и безысходности.
Когда папа появляется в дверях, непроизвольно подскакиваю и жадно разглядываю его, пытаясь уловить малейшие изменения. Осунулся, похудел, седина появилась.
Душа болит за него. Мои проблемы кажутся сущей ерундой по сравнению с его перспективой провести восемь лет за решёткой. Сейчас папе нет ещё сорока трёх – мужчина в самом расцвете. Мог бы ещё пару детей заделать запросто. А освободится в полтинник – уже поздно будет. Страшно представить.
Папа тоже сканирует меня взглядом. Даже находясь в колонии, пытается контролировать.
– Ника, ты…? – его взгляд останавливается на заметно выпирающем уже животе.
Улыбаюсь и киваю. Папа не должен догадаться о моих проблемах и сомнениях, пусть думает, что ребёнок желанный. Ещё не хватало ему за меня волноваться!
– Почему раньше не сказала?
– Не хотела беспокоить раньше времени, – стараюсь улыбаться, словно счастлива сообщить ему новость о своей беременности, – знаю же, что будешь нервничать.
– Но как? А.... отец?
Не убирая с лица улыбки, отрицательно мотаю головой. Тут никуда не деться – не врать же отцу. Он тут же сникает. Даже эта информация бьёт его под дых. Знал бы он историю зачатия моего малыша!
– Срок какой?
– Почти шесть месяцев.
Папа характерно прищуривается – прикидывает, когда я забеременела и кто может быть отцом.
– Бахрамов?
Коротко киваю. Не хочу говорить о нём. Нет человека – нет проблемы, полный запрет на воспоминания.
– Вот мерзавец! Прости меня, доченька. Это я во всём виноват. Я втянул тебя в эту авантюру! И теперь ты расплачиваешься за мои грехи… Но Ризван каков! Заделал ребёнка и слился.
– Ладно, пап, давай не будем об этом. Было и было. Не исправить уже ничего.
– Но я ж не только из-за его помощи хотел выдать тебя за него замуж. Он казался мне человеком порядочным и надёжным. Думал, с ним ты будешь, как за каменной стеной. И к тебе он так трепетно относился… Я его сколько лет от тебя отгонял, чтобы дал тебе доучиться и повзрослеть! И я так тебя стерёг! А как всё вышло…
– Ну правда, не надо об этом. Всё не так, как кажется. Не хочу вспоминать.
Мы с папой ни разу не вспоминали историю с моей несложившейся свадьбой. Как-то не до того было, да и неважно теперь. Может, всё и к лучшему. Мало ли кто и почему убил Бахрамова.
– Ясно. Так он потому тебе денег дал? На ребёнка?
– Нет, он не знал о беременности.
– Почему? Надо было сказать. Мало ли что там у вас вышло. Он бы своего ребёнка не оставил без поддержки.
– И как бы это мне помогло? Никогда не слышала, чтобы из могилы кто-то чем-то поддерживал. Денег дал – и то хорошо.
– Кстати, а что со стройкой? На какой всё стадии?
– Коробку выгнали, застеклили. Теперь отделочные работы и коммуникации. Нормально всё, я контролирую. В сроки укладываются. В начале осени сдадут, я сразу запущу бригаду. Если всё будет хорошо, новый год буду встречать уже в новой квартире и доделывать на месте.
Часть денег, полученных от Бахрамова, я потратила на покупку квартиры в хорошем строящемся доме. А что? С паршивой овцы – хоть шерсти клок. Он мне и моему ребёнку ого-го как должен. Планировка квартиры свободная, но я уже прикинула, что и где хотела бы расположить, чтобы и малышу, и мне комфортно было.
– А дизайнер? Ты нашла кого-то? Надо же заранее, проверенного человека, чтобы всё по совести сделал. Ну вот как некстати я тут заперт!
– Пап, не волнуйся. Я над этим работаю. У меня уже есть несколько кандидатур, я выбираю. Лучше расскажи, как ты.
– А что я? Всё по расписанию: подъём, завтрак, работа, перерыв на обед… Привыкаю потихоньку, если вообще к этому можно привыкнуть, – он сразу сникает.
– Виола приезжает к тебе?
– Нет, зачем? Она ведь подала на развод. Хотела через ЗАГС – совместных-то детей у нас с ней нет, но я, знаешь ли, нифига не альтруист. Пусть возвращает мне моё имущество! Так что будем бодаться в суде. Я уж и адвоката нанял.
И почему меня новость о разводе не удивляет? С первого дня, как папу арестовали, я ждала такого поворота. И ежу понятно, что эта фифа одна долго не выдержит. Небось, уже нашла себе очередного спонсора.
– Думаешь, у тебя получится что-то у неё отсудить? Ты же ей сам всё подарил. И она пострадавшая сторона – ребёнка потеряла…
– Пусть она эти сказочки кому-то другому рассказывает! Уверен, что она аборт сделала. Ещё до суда. Знала, гадина, что меня посадят. А откуда, спрашивается?
Папа поднимает голос, начинает нервничать, краснеет.
– Откуда у следствия оказались документы из моего сейфа?
– Папа, папа, успокойся! Не стоит она этого. Всё. Уже ничего назад не отыграть. Надо принять реальность, как она есть. Ты жив – и хорошо. Компаньону твоему повезло куда меньше.
Папа задумчиво кивает, плечи опускаются.
– Ника, я же её любил, я же для неё всё! Я ведь и это затеял, чтобы она ни в чём не нуждалась! – шепчет мне, едва шевеля губами, но я всё считываю.
– Па, хватит голову пеплом посыпать. Не стоит она твоих нервов.
– Ты никогда её не любила!
– Да, ты прав. Я видела её насквозь. Потому что ты достоин хорошей женщины, а не этой "прости, господи". Скажи, как ты с нормами – справляешься уже?
– Более или менее.
– Точно?
– Да, уже получше, втягиваюсь понемногу. А твоё самочувствие как? Токсикоз или что там у беременных обычно бывает?
– Всё хорошо. Токсикоза нет, отёков пока тоже, анализы в норме. Малыш меня не беспокоит и не мешает заниматься дипломом.
– Это хорошо, – папа расплывается в улыбке. – А кто будет – знаешь уже?
– Мальчик.
– Ух ты! Всю жизнь мечтал о сыне. Не вышло. Зато внук будет. Тоже здорово!
На несколько секунд замолкает, а потом продолжает:
– Смотри мне, не геройствуй. Диплом пиши, это надо, образование – святое. А с работой не торопись. Найду я деньги, надо только чуть-чуть подождать.
– Па, у меня есть пока. Я экономлю, мне хватает.
– Ты моя умница, – голос дрожит, и у меня на глаза наворачиваются слёзы.
Как же я скучаю по папе! Как мне не хватает его сурового контроля и постоянных нравоучений! Готова их терпеть сколько угодно – лишь бы он был рядом, а не в этом страшном месте…
Только теперь, в разлуке, я понимаю, как крепко мы с ним связаны. Болезненно переживаю наше вынужденное расставание. Я ничем не могу ему помочь! Единственное – поддерживать видимость, что у меня всё хорошо. Пусть он хоть за меня не волнуется.
Прошло ещё два месяца
Весна в этом году совсем не торопится садиться на трон. Хоть календарь и показывает, что она давно должна была наступить, но погоду по-прежнему диктует зима.
Выхожу из дома сильно заранее. До университета идти всего ничего, но я ползу, как черепаха. Дорожки скользкие. Днём они подтаивают, а за ночь успевают намертво замёрзнуть. Песок вперемешку с водой слабо помогает людям передвигаться. Вчера по телевизору рассказывали о рекордном количестве травм.
Идти тяжело. Всё тело в напряжении, готовое каждую секунду сбалансировать на льду, чтобы предотвратить падение. Поясница ноет в последние дни всё больше. Врач в консультации советует не ходить на улице по гололёду, но такая роскошь не для меня. Остаётся всего две недели до окончания последнего учебного семестра, после него – сессия, затем наш курс уходит на дописывание диплома. А я после экзаменов, по срокам, отправлюсь в роддом и успею вернуться с малышом домой как раз перед предварительной защитой.
Всё складывается идеально – будто намеренно было так спланировано. Мелочь, конечно, но придаёт мне силы и уверенность, что моё решение было правильным.
Малыш учится и пишет диплом вместе со мной – вырастет маленьким гением. Хотя кем бы ни вырос – лишь бы не был похож на своего папашу.
Занятия отсиживаю, забегаю к дипломной руководительнице получить последние ценные указания по внесению правок в текст дипломной работы.
– Я думаю, что уже можно отправлять на антиплагиат и проверку оформления. Уточню на кафедре фамилии уполномоченных и пришлю их адреса электронной почты.
Вишневская улыбается – она довольна, что я всё успела сделать заранее, потому что потом будет не до диплома. Я не столь пессимистично настроена, как она, – всё-таки малыши в первые месяцы жизни по большей части спят, просыпаясь только покушать.
Возвращаюсь домой в приподнятом настроении. До родов ещё целый месяц – я успею внести все необходимые правки и сдать сессию. А если всё пойдёт по графику, то и доклад напишу, и презентацию сделаю до родов.
Сегодня холоднее, чем вчера, пасмурно. Ветер неприятно колет шею, пытаясь забраться под пальто. Когда уже наступит весна?
Сворачиваю в сторону подъезда. Сзади неожиданно громко сигналит машина. Стая ворон с истеричным карканьем срывается с дерева. Поднимаю на них голову буквально на миг.
Всего одно мгновение, но мне его хватает, чтобы неудачно поставить ногу и поскользнуться. Балансирую, раскинув в стороны руки. В голову врезается мысль: "Хорошо, что не взяла с собой ноутбук – точно грохнула бы его", и под её аккомпанемент неловко падаю на пятую точку.
Всё происходит, как в замедленной съёмке, но в то же время мгновенно. Сзади слышу смех – подростков, идущих вслед за мой, развеселил мой пируэт. Сижу на обледенелой земле, собираясь с силами подняться и продолжить путь. Один из ребят отделяется от группы.
– Девушка, вам помочь?
Смотрю на него с недоверием. Его друзья только что посмеялись надо мной, а теперь он предлагает помощь? Но не отказываюсь. Благодарю и ковыляю в сторону подъезда. Пальто смягчило удар, но копчик всё равно ноет.
Пока поднимаюсь домой, сильнее обычного тянет живот. Прислушиваясь к ощущениям, начинаю волноваться. Этого мне только не хватало!
Звоню врачу, выполняю все её рекомендации. Боль немного отпускает. Но стоит мне лечь спать, как становится ещё хуже. Волнение разгоняет кровь и стучит по вискам. На улице темно и скользко. Я одна. Снова звонить врачу неудобно – слишком поздно. Где искать помощи?
Лёжа в кровати, пытаюсь расслабиться, но гипнотизирую пакеты, собранные на всякий случай в роддом заранее: в одном – мои вещи, во втором – вещи малышу, всё продумано до мелочей. Лиза считает меня паникёршей, но у меня нет ни родителей, ни мужа. В роддом я поеду одна, забытые дома вещи мне никто не привезёт. Это – моя реальность. За месяцы самостоятельной жизни я смирилась с ней и научилась со всем справляться сама.
Когда время подбирается к полуночи, боль и сопровождающая её паника достигают апогея. Мне кажется, что у меня схватки, хотя до родов ещё больше месяца и никаких предпосылок несколько дней назад врач не обнаружила. Вызываю "скорую".
Медики не торопятся, а может, стоят где-то в пробке или едва плетутся из-за гололёда. Несколько раз набираю диспетчера, чтобы поторопить. Девушка на другом конце провода советует мне одеться и быть готовой сразу ехать в роддом, потому что врачи "скорой" мне ничем не помогут. Надо было вызывать такси. Увы, доходит до меня с опозданием.
Когда наконец-то звонят в мою дверь, я нахожусь в состоянии "клиент созрел": реву белугой, руки трясутся, ничего не соображаю.
– Где ваши вещи? – спрашивает медик.
Я сквозь туман киваю в сторону пакетов и с трудом выползаю на лестничную клетку.
В роддоме вокруг меня начинается броуновское движение. Слышу, словно издали, слова врача о том, что сохранять уже нечего – ребёнок в родах, но организм не готов.
К животу подключают какие-то датчики, вполголоса что-то обсуждают. Меня ведут на кресло. Последнее, что вижу перед тем, как свалиться в обморок, – металлический крюк… Когда прихожу в себя, медсестра объясняет, что мне прокололи плодный пузырь, чтобы отошли воды, что это – стандартная процедура. Хочется ей верить, но всё равно нервы на пределе.
Мне делают уколы, врач несколько раз смотрит меня, ей что-то не нравится. Ставят капельницу.
– Нужно немножко помочь твоему организму, – с улыбкой говорит женщина в белом халате.
Схватки сводят с ума. Я устала, хочу хоть немного передохнуть. Не вздремнуть, так полежать несколько минут, чтобы меня не трогали! Как же, пожалеет тут кто-то меня…
Девять часов мой отчаявшийся добиться отдыха организм скручивает схватками. Проклинаю всех мужиков и своего несостоявшегося мужа – особенно. Обещаю себе, что больше ни одна мужская особь не приблизится ко мне ближе, чем на метр. И зарекаюсь оказаться в этом страшном заведении ещё раз.
Когда наконец наступает облегчение, подсознание подсказывает, что малыш должен кричать, но вокруг царит подозрительная тишина. Лишь врач отдаёт короткие команды и звенят какие-то металлические приборы. Включается насос и спустя бесконечно долгое время наконец раздаётся даже не плач, а писк…
Жду, что малыша положат мне на грудь, но этого не происходит. Его куда-то забирают. Хочу что-то сказать, но уплываю…
Прихожу в себя от того, что меня везут по коридору. Оказавшись в палате на койке, снова забываюсь ненадолго беспокойным сном. Будят меня соседки.
Оглядываюсь – в палате, кроме меня, три женщины с младенцами. Молодые матери негромко переговариваются между собой, обсуждая сумму благодарности здешним медикам и возмущаясь какой-то санитаркой Галей.
С трудом сползаю с кровати и иду на пост, чтобы выяснить, что с моим малышом и когда мне его принесут.
Глава 14
В детском отделении неожиданно шумно. Комнаты тут имеют стеклянные двери, сквозь которые хорошо видно всё происходящее внутри. В первом же помещении от входа стоит небольшая очередь из рожениц, которые что-то активно обсуждают и хихикают. У одной из них звонит телефон.
– Что, сильно плачет? Ладно, я сейчас приду… Девочки, подержите мне очередь. Малая там плачет. Сейчас успокою и вернусь.
В дальнем конце комнаты медсестра массирует грудь полуобнажённой женщине, помогая сцеживать молоко. Та явно морщится от боли.
– Потерпи, милая, – нежный и мелодичный голос медсестры мало вяжется с резкими движениями её рук, – видишь же, как тут всё застоялось.
Прохожу дальше, пытаясь найти кого-то из медработников, кто может провести к моему малышу и рассказать о его состоянии.
Заглядываю во вторую комнату. В одной детской кроватке поперёк в буквальном смысле слова штабелями лежат туго завёрнутые в пелёнки младенцы и кричат на разный лад. Получается этакий многоголосый хор, на который почему-то никто из персонала не реагирует. Вглядываюсь издали в личики младенцев. От крика они покраснели, из-под пелёнок торчат только щёки и носы. Как в этой куче-мале узнать моего?
Стою на пороге, мнусь, не зная, можно ли мне туда войти. Решаюсь заглянуть в следующую комнату и нахожу там нескольких женщин в медицинских костюмах, сидящих за небольшим столом с разложенной на нём едой. Похоже, у них кофе-брейк. Они совершенно спокойны и расслаблены. Но не могут же они не слышать истошные вопли младенцев?
Одна из женщин поворачивается в сторону и мажет по мне взглядом. Но не обращает внимания и продолжает чаепитие.
От детских криков мне становится нехорошо. Читала на каком-то форуме, что младенцам нельзя давать надрывно плакать – могут выдуть грыжу или развязать пупок. Почему никто не подходит к малышам и не успокаивает их?
Простояв так некоторое время, решаюсь постучать. Одна из женщин неохотно встаёт и выходит ко мне. Смотрит вопросительно.
– Там… дети плачут! – говорю я скороговоркой, чуть повышая тон и показывая рукой в сторону комнаты, откуда слышен младенческий хор.
– И что?
– Разве их не надо успокоить?
– Вот сейчас их мамаши вернутся с флюорографии и успокоят. Я не нанималась возиться с ними.
Нестерпимо хочется спросить, а что, собственно, она тут должна делать, но проглатываю.
– А ты кто? – спрашивает грубо, словно следователь на допросе.
– Келлер, – немного теряюсь, но быстро беру себя в руки. – Мне ребёнка не принесли, сказали, что он в детском отделении под наблюдением.
– Ааа. Так это тебе в реанимацию. Идём.
Глаза округляются. Мой малыш в реанимации? Его жизни грозит опасность?
Мандражирую, ноги заплетаются. Мы проходим по коридору вглубь и останавливаемся перед непрозрачной дверью. Женщина стучится и приоткрывает её.
– Ефимовна, тут Келлер пришла.
Ей что-то отвечают. Она поворачивается, бурчит:
– Жди тут, – и идёт допивать свой чай.
Почти сразу ко мне выходит статная молодая женщина. В глаза бросается ухоженность: причёска, кожа, лёгкий макияж. Бейджик гласит, что передо мной заведующая детским отделением Маргарита Ефимовна Соколова.
– Здравствуйте, – едва успеваю проговорить, как врач кивком предлагает следовать за ней.
Мы проходим в ещё одно помещение со стеклянной дверью. В отличие от предыдущих комнат, тут царит тишина, которую разрывает лишь писк аппаратуры. Как так получается, что внешний шум сюда не проходит?
В большой светлой комнате стоит несколько столиков, на которых лежат голые малыши в подгузниках, обмотанные каким-то трубочками, подключёнными к аппаратуре. Маргарита Ефимовна останавливается возле одного из них.
– Вот, знакомьтесь, мамаша.
С сомнением и замиранием сердца гляжу на маленькое тельце. Мраморная грудная клетка размеренно поднимается вверх-вниз. Крохотные ножки и ручки пугают своей миниатюрностью. Чёрный пушок на голове в нескольких местах слипся в сосульки. Мой малыш! Моё маленькое чудо…
На глазах появляются слёзы. Врач что-то рассказывает, пытаюсь вникать в её слова, но всё моё внимание сейчас приковано к маленькому человечку, который, словно почувствовав моё присутствие, начинает ёрзать.
– Несмотря на то, что ребёнок родился раньше срока, вес у него хороший – без пятидесяти граммов три килограмма. В родах была гипоксия, поэтому сейчас он испытывает сложности с дыханием, сатурация низковата. Мы подержим его тут несколько дней, понаблюдаем.
Киваю, как китайский болванчик, поглаживая маленькую тёплую ножку. И задаю глупый вопрос:
– А можно мне его на руках подержать?
Жду отказа. Разве ж это возможно, если ребёнок весь в проводах? Но врач отвечает:
– Давай попробуем, – и отстёгивает несколько проводов.
Она осторожно берёт младенца на руки.
– Ну же, не бойся.
Сердце выпрыгивает из грудной клетки. Руки немного дрожат. Дышу поверхностно. Страшно! Он такой маленький. Кажется, одно неловкое движение – и сломается.
Маргарита Ефимовна помогает мне. Перестаю дышать. Слёзы катятся из глаз. Если бы от счастья или умиления можно было умереть, то я бы уже превратилась в пепел и рассыпалась по полу.
Врач не торопит меня, позволяя насладиться первым тесным контактом с сыном. Сколько таких волшебных мгновений было у неё за годы работы тут? Её уже ничем не удивить. А я… плавлюсь, горю, умираю и возрождаюсь.
– Подойди сейчас к Галине Леонидовне – первая дверь от входа. Она тебе скажет, что делать, чтобы молоко поскорее пришло, – завороженно киваю, не могу отвести глаз от своего сокровища. – Сегодня, наверное, молока ещё не будет, да и молозиво вряд ли, но можем попробовать приложить ребёнка к груди. Мы его недавно накормили. Приходи в девять вечера.
Каждый вкладывает в слово "счастье" какой-то свой смысл. Для одних это – миллионы на счетах, для других – богатый муж или яхта. А мне кажется, что высшая степень счастья – это прижимать к себе сына, сосредоточенно сосущего мою грудь. Всё уходит на второй план, становится мелким и незначительным. Самое важное, смысл жизни концентрируется вокруг этого маленького человечка.
На следующее утро в палату входит дама в наброшенном на плечи халате.
– Мамочки, быстренько готовим документы для оформления свидетельств о рождении.
Паспорт у меня под рукой. Достаю и протягиваю его даме.
– Хорошо. А второй паспорт и свидетельство о браке?
Все поворачиваются в мою сторону.
– Я не замужем.
– Тогда тем более нужен второй паспорт и заявление от папаши. Звони ему, я тут ещё часа два буду, пусть срочно приезжает и пишет.
Всё это произносит громко. Соседки по палате начинают переглядываться и шушукаться. Становится не по себе.
– Оформляйте без отца, ставьте прочерк.
Дама что-то хмыкает, выписывает себе в тетрадь данные из моего паспорта, переспрашивает домашний адрес и подаёт мне бланк для заполнения. Пока я вношу данные о себе и малыше, она общается с соседками.
Настроение опускается где-то на уровень пола. Как бы я ни уговаривала себя, я всё ещё не готова к такому презрительному отношению ко мне и моему маленькому Мише. Возможно, когда-то в будущем я привыкну. Но сейчас ситуация больно ранит. Отворачиваюсь к стенке, пытаюсь восстановить самообладание. Не сомневаюсь, что за спиной активно перемывают мне кости.
Через неделю нас выписывают из роддома. Но не домой, а в детскую больницу, в отделение для недоношенных младенцев. Тут сконцентрировано мамское горе, атмосфера тяжелее, чем в роддоме. У каждого малыша своя история преждевременного появления на свет, свои пугалки и свои прогнозы.
Благодарю небеса, что у Мишутки нет ничего серьёзного – лишь небольшие последствия гипоксии. Каждый день его забирают часа на полтора-два на капельницу. Все мамочки используют это время, чтобы отоспаться, потому что ночью дети устраивают нам "весёлую жизнь", вынуждая водить хороводы с ними на руках под аккомпанемент нестройного малышового хора. А я бегу в университет и сдаю зачёты и экзамены.
Я что-то говорила о том, как всё хорошо у меня распланировано? Ха-ха! Как бы не так! Я едва стою на ногах, мысли заплетаются. Преподаватели в основном меня жалеют, но стараюсь не плакаться им и вообще не распространяюсь о том, что мы с сыном лежим в больнице.
Сессия кажется неприступной крепостью, штурм которой отнимает у меня остатки сил. Чувствую себя загнанной лошадью. Перед последним экзаменом охватывает паника – глаза закрываются, невозможно сделать даже шаг. Как в таком состоянии ехать в университет?
– Келлер, готовься завтра на выписку, – в палате появляется лечащий врач. – Только заранее позвони своей участковой, чтобы сразу пришла к тебе и приняла нового подопечного.
Настроение мгновенно поднимается, как дрожжи в тепле. И даже силы появляются ниоткуда. Как же я хочу домой! Оказаться в тишине и одиночестве, принять нормальный душ. Может быть, даже удастся немного поспать. Всё-таки дома будет только один солист против целого хора в больнице. Я так устала от людей, постоянного шума, перешёптываний за спиной, осуждающих взглядов, наигранного сочувствия. Хочу оказаться один-на-один со своей жизнью и своими проблемами. Я теперь не одинока, у меня есть семья – мой Мишутка. Ради него я готова преодолеть любые препятствия.
В такси я засыпаю. Просыпаюсь не сразу, водителю приходится меня немного потрясти за плечо – на голос я не реагирую.
– На экзамен? – Киваю. – Всю ночь зубрила, а теперь спишь на ходу?
– Если бы.
– Ну ни пуха!
– К чёрту, – произношу не слишком громко, всё-таки незнакомому пожилому человеку такого говорить не стоит, и бреду в сторону учебного корпуса.
Во время экзамена, пока готовлюсь отвечать, снова засыпаю.
– Что, тяжёлая ночка в борделе выдалась? – язвит Степанов, и я тут же вскакиваю.
– Следите за своим языком! – гневно вступается за меня преподавательница.
Не знаю, что она обо мне думает, но я очень ей благодарна за поддержку. Когда он меня оскорблял в прошлый раз, другой преподаватель сделал вид, что ничего не услышал.
– Ой, можно подумать…
Надо бы подойти и врезать ему. Это далеко не первый его выпад такого рода и наверняка не последний. Но сил нет, да и желания связываться – тоже.
Я понемногу привыкаю к грязным сплетням у меня за спиной. Но Степанов своей наглостью превосходит всех. Знает, что мой папа сидит и не может за меня заступиться, и чувствует свою безнаказанность. Не в суд же мне на него подавать! Хоть и свидетелей достаточно. Да и что толку от свидетелей? Никто из присутствующих однокурсников не сделал Степанову замечания – всех его гадость развеселила. Многие девчонки, которые все годы учёбы мне завидовали, теперь самоутверждаются, унижая и оскорбляя меня. Видимо, им кажется, что, макая меня в грязь, они каким-то образом сами становятся чище и лучше.
А весна тем временем отвоёвывает окончательно свои права. Всё вокруг зеленеет прямо на глазах, в парках цветут фруктовые деревья. Жизнь продолжается, раскрашивается новыми красками.
Вспоминаю себя год назад. Столько всего произошло за это время! А главное – я из неустанно опекаемой папиной дочки превратилась в самостоятельную женщину, маму чудесного сыночка. И как я могла сомневаться, стоит ли дать ему возможность родиться? Может, все мои нынешние трудности – это расплата за мои сомнения и чёрные мысли?
Первые дни после нашего возвращения с Мишей домой оказываются настоящим испытанием. Конечно, ночью удаётся спать немного больше, чем в больнице. Но во всём приходится подстраиваться под маленького царя. Прогулки, покупка продуктов, приготовление еды, душ и даже поход в туалет теперь зависят только от его высочества – соблаговолит ли он позволить мне это сделать.
– Где мой сладенький? – с порога кричит Лиза – моя палочка-выручалочка. – Кто сейчас пойдёт гулять с тёткой?
Для подруги Миша – как игрушка. Пока она сюсюкается с ним или гуляет, я умудряюсь переделать кучу дел по хозяйству. Иногда даже вздремнуть удаётся, потому что по ночам мой пупс выдаёт такие концерты, что приходится чуть ли не до рассвета отплясывать с ним на руках.
– Давай-ка тётка тебя оденет. Где наш комбинезончик? Мы с Мишуткой в парк поедем, а мама пока немного поспит. Да, мой хороший? Ты же хочешь, чтобы мама выспалась и стала весёлой, вкусную еду себе приготовила?
Сын кряхтит, а Лиза продолжает заливаться:
– А потом из этой вкусной еды Мишутке будет вкусное молочко. Любишь мамино молочко? – поднимает его на руки, теребит щёчку. – Вижу, что любишь. Вон, каким хомячком уже стал.
Диплом защищаем вместе с сыном. Сначала в аудиторию идёт Лиза, а я с коляской накручиваю круги по университетскому двору. Потом меня сменяет подруга, и я бегу наверх, чтобы успеть сделать доклад до того, как маленький царь проголодается.
Когда преподаватели закрываются в аудитории и совещаются насчёт оценок, Миша решает, что ему пора перекусить. Оставляем коляску возле вахтёрши. Сын настолько убедительно требует еду, что сердобольная бабулька охотно пускает нас с ним в свою каптёрку.
На оглашение результатов поднимаемся втроём. Я бы, конечно, не ходила, а подождала внизу, но декан требует обязательного личного присутствия всех студентов. Малыш, утолив голод, успокаивается и сосредотачивается на том, чтобы выдать в подгузник "ароматную" субстанцию. Мысленно упрашиваю его потерпеть до конца мероприятия – не хочется давать Степанову лишний повод для насмешек. Но разве ему нужен повод? Когда захожу в аудиторию и устраиваюсь неподалёку от дверей, слышу откуда-то сзади противный голос:
– О, ублюдка своего притащила. Надеешься разжалобить комиссию?
Меня трясёт от бешенства, едва сдерживаюсь. Хотя как я могу ему противостоять? Неожиданно Лиза вскакивает с места. С Мишей на руках вертеться не слишком удобно, но я успеваю краем глаза увидеть, как разъярённая подруга влепляет моему обидчику звонкую пощёчину.
– Лизка, ты что, охренела? Что творишь?
Подруга пытается ударить снова, но Степанов перехватывает её руку.
– Ты что, бешенством от этой шалавы заразилась?
– А ну-ка повтори! Погромче, пожалуйста! Я записываю твои высказывания на диктофон. Знаешь, с некоторых пор коллекционирую твои высеры. Думаю, судье они очень понравятся. Свидетелей-то полно, – и начинает перечислять фамилии и имена присутствующих, демонстративно фотографируя их или снимая на видео.
Не уверена, знает ли Степанов, что дядя Лизы занимает какую-то большую должность в прокуратуре. Вряд ли тот станет мараться и вступаться за меня, тем более, что диктофонная запись является сомнительным доказательством. Но в случае чего проконсультировать и помочь с адвокатом он сможет. А Лиза считает, что я должна подавать иск о защите чести и достоинства. Сколько этот наглец может меня оскорблять и унижать прилюдно?
