Текст книги "Речи любовные"
Автор книги: Алиса Ферней
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
3
Жан, муж Марии, развалившись на диване, заговорил о разводе Жиля – услышав от жены новость, он всю дорогу только об этом и думал.
– Ты знал? – спросил он у Тома.
– Сара меня предупредила, чтобы я не брякнул чего при встрече.
– Вот вам современный брак: женщины уходят и забирают детей. А самое-то интересное: все считают это в порядке вещей. Неужто отныне такова судьба всех мужчин? Эфемерный поставщик генов, сделавший свое дело!
Жан думал о своих четырех сыновьях. Ему была невыносима мысль, что Мария может забрать их всех, а ведь такое случалось сплошь и рядом, и те, с кем так поступали, жили не тужили, с горя не умирали. «Как изменились нравы! Или сами люди?» Он часто задавал себе этот вопрос.
– Как ты думаешь, прежде у женщин возникало желание исчезнуть со всем выводком? При том, что у них не было собственных средств к существованию? – спросил он у Тома.
– Ты имеешь в виду наших бабушек? – уточнил тот. – Хотелось ли нашим бабкам выпорхнуть из гнезда с птенцами?
Том задумался, вспомнив безмятежное лицо своей бабки на фотографии рядом со старичком, которого она любила. Ему никак не удавалось разделить их в своем воображении.
– Нет, я не в силах себе этого представить, – ответил он наконец.
Вопрос Жана был услышан всеми присутствующими.
– Ну, положим, не все современные женщины выпархивают из гнезда, хотя у многих есть для этого причины. Твоя жена, например, никогда от тебя не уйдет, как бы ты себя ни повел, – проговорил Том, обращаясь к Жану.
– Может, оттого, что ей не на что будет жить? – вставил свое слово Гийом.
– Только не начинай нести всякий вздор! – проговорил, ткнув его кулаком в плечо, Макс.
Все еще под впечатлением перепалки с Евой, он хорошо понимал Гийома и смутно сознавал, что его собственная жена не готова уйти от него, что их брак не союз, а контракт, по которому он превратился в поставщика средств.
– Материальная независимость женщин – современная основа брака, – провозгласил Том. – И это благо, поскольку если тебя любят, то уж точно не за деньги!
Макс молчал. Как бы он поступил, будь Ева независима в материальном отношении? Он тоже был бы свободнее. Однако она перестала работать, как только забеременела. Ему пришло в голову, что он не может говорить с друзьями о своей жене. Он слишком хорошо помнил свадьбу, едва скрытое удивление приятелей при виде его невесты: как, это и есть та самая Ева?
– Невесты? Они еще не перевелись! – шутил в это время Том.
Встреченная в штыки Ева тогда превратилась в фурию и не желала больше слышать о нем. Макс не пробовал тотчас же выяснить с ними отношения. Да и возможно ли это в принципе? Теперь-то он понимал, что у него не было ни единого аргумента, чтобы убедить их. Его скрутили, как овцу, а он ничего не видел, был слеп. Тень воспоминаний легла на его лицо. Каким мерзким становится прошлое, когда тебе уже известно, что тебя ждет в будущем! Он еще не опустил окончательно рук, не сдался. Его мрачное настроение сошло за усталость. «Как мы все устали!» – думал Том, глядя на Макса. Они жили ради работы. «Не жизнь, а черт знает что», – говаривал Гийом, единственный, кто как-то оборонялся от натиска текучки. «В этом году я отдыхаю ни больше ни меньше два месяца, и точка!» – заявлял он. «Ты – шеф, тебе и карты в руки», – отвечал Макс. «Мы вкалываем, чтобы платить налоги», – жаловался Жан.
Макс принял однажды решение не расторгать брак, в котором ему было невыносимо тяжело существовать. И сейчас он сказал свое слово:
– В современном человеке изменилось чувство долга. Оно исчезло.
Он говорил так, страдая от того, что у нею самого это чувство сохранилось и он не бросил семью, хотя уйти было бы с его стороны гораздо большей отвагой, поскольку это труднее. Почему одни принадлежат к породе тех, кому не под силу остаться и кому удается освободиться от семейного гнета, а другие – к породе тех, для кого уйти – немыслимо и потому недостойно? Может, как и в других областях жизни, все дело в умении быть подвижным, меняться? Поменять работу, город, страну и поменять жену – вещи одного порядка, и желание перемен появляется у одних и тех же. Он был не способен хоть как-то проанализировать этот вопрос. И больше всего его ставило в тупик: от кого это зависит – от тех, кто решает, или от ситуаций, в которых они оказываются и которые влияют на их поведение? Иначе говоря, вопрос стоял так: оказывались ли те, кто бросал жен, в более мучительных обстоятельствах, чем он сам? Или же просто хуже переносили боль? В глубине души он склонялся ко второму. Он повторил:
– У людей пропало чувство долга, они женятся, заводят детей и разводятся, словно им это ничего не стоит.
Другие были решительно против.
– Теперь считается: сохранять семью только ради детей – не лучший выход. Психологи говорят, что переставшие понимать друг друга родители вредят детям больше, чем удачный развод, – сказал Гийом.
– Удачный развод… – мрачно повторил вслед за ним Макс.
Он в это не верил.
– А что, бывают разводы без драм! – утверждал Гийом.
– Ты и правда так думаешь? – спросил Макс. Гийом кивнул.
– Но в таком случае как ты объяснишь, что в списке человеческих травм развод идет сразу вслед за трауром? – с победным видом набросился на него Макс.
Но ничто не могло переубедить Гийома.
– Ты говоришь совсем о другом, – отвечал он. – К чему, чтобы в человеке соседствовали боль и разрушительная сила? – Он догадывался, какое внутренне страдание заставило Макса так говорить, но все же не удержался: – Я думаю, наши отпрыски многое о нас знают. Они чувствуют: гармония в семье или разлад, любовь или ненависть, они даже знают, занимаются их родители любовью или нет.
– А я так не думаю. Дети ничего такого не понимают, и потому расставание родителей для них всегда неожиданность.
– Ты можешь даже употребить слово «облегчение»! – добавил Гийом.
Его огромное лицо лучилось.
– Разве с тобой можно говорить серьезно?
– Разве можно над этим смеяться?
– Что ты пытаешься нам внушить? – спросил Жан у Макса.
– Я хочу сказать только одно: чета влюбленных друг в друга родителей не станет делать усилий по обязанности, когда поймет, что все кончено, – отвечал Макс. – А если она делает усилия, то именно благодаря любви, которая еще жива.
– Ты как будто не считаешь, что это хорошо? – спросил Гийом.
– Дело не в том, хорошо это или нет, а в том, что чувство долга помогает любви выстоять, спасает в периоды упадка. И кроме того, чем больше ты для кого-то делаешь, тем больше его любишь.
– Или начинаешь его ненавидеть, – дополнил Жан. Максу было мучительно слышать это, он продолжал:
– Раньше существовало нечто вроде добродетельного кружка, на который мы больше не можем рассчитывать. Для чего нужен брак? Чтобы продлить любовь, больше ни для чего.
– А для чего продлевать любовь? – вступил в разговор Том. Для того, чтобы воспитывать детей, – ответил Макс.
– А если нет детей? – спросил Том.
– Тогда ты свободен, делаешь что хочешь, тебе не нужно вступать в брак.
– Как вы думаете, на что можно опереться? – спросил Жан.
– Может быть, на женщин, – тихо сказал Том, думавший в это время о Саре, – у них есть чувство долга.
– Ты скажешь! Они-то в большинстве случаев и являются зачинщицами развода, – возразил Гийом. – Вот возьми Жиля, ведь он не хочет разбивать семью.
– Откуда тебе знать? – удивился Макс.
– Да он все еще любит Бланш.
– Может быть, и так, но разводиться он не хочет по другой причине. Потому что его не устраивает видеться с дочерью четыре раза в месяц! Четыре раза в месяц! Ты только задумайся на минуту: этого времени не хватит, чтобы наладить с ребенком хоть какие-то отношения, – иронично заметил Макс и подвел итог: – Разводишься, потому что перестал любить жену, а что получается? Ты разлучен со своими детьми. Даже если ты смиряешься с тем, что счастье ушло, и остаешься, хотя и ворчишь, вскоре новое дело: жена вдруг замечает, что больше не любит тебя. И ты смотришь, как твоих единокровных детей уводят к какому-то типу. Потому как чаще всего жены, перестав любить, уходят, найдя замену.
– А почему Жиль не потребовал ребенка себе? – спросил Анри.
– Отказать матери-педиатру? Шутишь? – отвечал Макс. – Думаешь, хоть один судья в состоянии пойти на это?
– А почему бы и нет, – заявил Анри, – Бланш сильно загружена на работе, дома бывает мало, плюс срочные вызовы. Жиль в большей степени принадлежит себе.
– Думаю, пороха не хватило разлучить мать и дочь, – вынес свое суждение Гийом.
Было очевидно, что этот разговор заронил в Гийоме смятение. Но он молчал о себе: ему ли, которого трое его детей в конце концов возненавидели, было принимать чью-то сторону?
– И все же я считаю, что Том прав, – заявил Анри, – у женщин есть кураж, чувство долга, и они пьют свою чашу до дна.
– При условии, что их обеспечивают! – добавил Гийом. – Тогда да, они остаются в семье и как-то приспосабливаются, пусть и без любви, при них дети, дом, подруги. Но стоит тебе потерять работу, ты тут же теряешь и жену!
***
Наступило молчание. Почему они стали бередить свои раны? Просто всем хотелось бы иметь таких жен, какими были их матери и бабки: женственных, по-матерински заботливых, с чувством достоинства, а вместо этого они жили с фуриями, требовавшими разделения обязанностей! Жан и Анри повернули головы к экрану телевизора: до сих пор звук был выключен.
– Десятиминутная реклама! – сказал Анри. – Этот матч соберет зрительскую аудиторию!
Марк, до тех пор не произнесший ни слова, повернулся к Гийому:
– Жиль… это такой невысокий и плотный, странноватый на вид?
– Еще какой странноватый! – ответил Гийом.
– А жена у него была просто восхитительная, – добавил Том, – настоящая рыжая, а сложена как Юнона.
– А сколько лет они женаты? – поинтересовался Марк.
И разговор возобновился. Сколько Жилю? Сорок девять. Он встретил Бланш, когда заканчивал учебу, им было по двадцать пять, значит, они вместе больше двадцати лет. У них пятилетняя дочка. Для них рождение ребенка было приятным сюрпризом. Бланш ведь сказали, что у нее не будет детей. Забеременев, она совсем не обрадовалась, считала, что поздно становиться матерью, но когда малышка появилась на свет, она стала как все: ни о чем ином и думать не могла.
Разговор как-то сам собой зашел о личной жизни Бланш и Жиля: возникла потребность защититься от внутреннего беспокойства, которое поднял в их душах этот развод. Одно то, что брак близких им людей, чья любовь развивалась на их глазах, распался, а они и не подозревали об этом, всколыхнуло в них все пережитое: и сбывшееся, и то, на что пришлось махнуть рукой, и то, что составляло их гордость. Им необходимо было убедить самих себя, что их личная жизнь не ошибка и не ложь, и тогда обрести безмятежность духа.
***
– Бланш призналась Еве, что у них уже давно не ладится. Думаю, они перестали понимать друг друга на уровне чувств. Может, Жиль и стал ей изменять, чтобы как-то пережить это непонимание.
– А что, у Жиля были романы?
– А ты не знал! Мы все были в курсе. Она ему говорила «нет», тогда он пошел к другим, которые говорили ему «да». А она не приняла этого. Не так воспитана. Да и кто так воспитан?
– Нас всех воспитали в духе моногамности, супружеской чистоты и ревности. Хотя это и глупость, – рассуждал Марк.
– Почему же глупость? – спросил кто-то из присутствующих.
– Мораль в этой области должна изменяться в зависимости от множества факторов, – ответил Марк.
– Ну, например? – весело поинтересовался Том.
– От состояния науки, уровня гигиены и медицины, темперамента людей…
– Темперамент… с этим я согласен. Значит, по-твоему, мы могли бы не испытывать ревность?
– Думаю, мы на это способны. Ведь, в сущности, мы хорошо знаем, что существуют такие отношения между мужчиной и женщиной, в которых мало что имеет значение.
– Ты думаешь?
Конечно. И ты это знаешь. Единственная загвоздка в том, что нам самим хочется иного. Достаточно научиться относиться к этим отношениям так, как они того заслуживают: как к чему-то несущественному. Ведь мы сами, и никто иной, решаем, что важно, а что нет. Могу представить тебе все это по-иному: некоторые сексуальные отношения более значимы, чем другие, но их значимость проистекает как раз из того, что не является в них сексуальным. Не постель делает значимыми сексуальные отношения мужчины и женщины. И женщинам тут отведена главенствующая роль: от них зависит, как мы будем относиться к нашим с ними отношениям. Да-да! А все потому, что мы принудили их к этому, научили серьезно воспринимать эту сторону жизни, запретили быть легкомысленными. Нам удалось убедить их, что они дают или теряют нечто важное, соглашаясь лечь рядом с мужчиной. А сделали мы это потому, что нашей главной заботой в области морали было внушить им добродетель. Что принижает женщин легкого поведения? Мысль, что они совершают преступление, которую мы, мужчины, им внушили и в которую они уверовали. А что происходит теперь? Пытаются любить как-то иначе. А если это слишком въелось в кишки, мы вырываем свои кишки! – смеясь, рассуждал Марк. – Если ты любишь свою вторую половину, все, что делает счастливым ее, делает счастливым и тебя.
– Я далек от этого идеала.
– Ты – хранитель свободы своей жены, – продолжал Марк.
– А если я ревнив?
– Не женись! Да, именно так: ревнуешь, так не люби. Не будь шляпой! Если ты ревнуешь, то начинаешь задумываться над тем, в чем смысл твоей любви к жене, и обнаруживаешь, что не в сексуальных отношениях. Даже если они отражают накал твоего чувства.
– А если иные образы становятся невыносимы?
– Покончи с ними, перестань смотреть на них, переключи внимание. Эти образы, или картины, – не причина твоей ревности, а ее результат, порождение твоего ревнивого ума. Ну конечно же! Как у нас вообще зашел об этом разговор? Какая связь с Жилем и Бланш? А вот какая: если бы неверность была приемлема для нее, Бланш подыскала бы себе любовника, пока Жиль утешается с другими, и их пара была бы спасена. Жиль всегда говорит, что любит жену.
– Словом, ты провозвестник спасительной неверности? И при этом у тебя самая непорочная и неприступная жена.
Жан с Томом стали разливать красное вино. Закуски – хлеб, копчености – уже давно дожидались их.
– Лично я все более легко отношусь к женщинам, – заявил Том. – Мне нужно все больше женщин, и не важно, чем они занимаются в жизни. У меня нет ни малейшего желания знать, кто они или кем себя считают, у меня одно на уме – уложить их в постель, стянуть с них трусики и ласкать их нежные ноги, после чего, как вор, проникнуть в них, развратить и скрыться.
– А Сара? – спросил Жан.
– А что Сара?
Жан отказался продолжать дискуссию.
– Какой ты примитивный, – не удержался Макс.
– Почему ты это ему говоришь? – спросил Жан.
– А почему тебя так задевает, что я ему это говорю? – удивился Макс.
– Меня не задевает, но я не понимаю, почему ты его поддерживаешь, заставляя его уверовать, что все такие, как он.
– Но я всего лишь говорю то, что думаю! – воскликнул Макс, вставая. – Что он, как все, движим желанием, которое толкает его к новым победам, и что он стремится соблазнить всех, кто ему нравится. Что ему хочется ласкать их, видеть их лица, когда он доставляет им радость, упиваться их скрытыми красотами и метаморфозами, происходящими в них в минуты страсти. И что он страдает, поскольку ему мешают все кому не лень, ставят ему палки в колеса, принижают его чувства, смеются над его пылом.
– Ты закончил? – спросил Гийом. – У меня тоже есть что сказать.
– И что же?
– Скажу, когда ты закончишь.
Макс снова пустился в разглагольствования:
– Почему нельзя провести ночь или часть ночи с какой-нибудь женщиной без того, чтобы жена закатила вам сцену? Или без того, чтобы лгать ей? Я желаю видеться с кем хочу, когда хочу и как хочу, получать признания, утешать, ласкать, существовать в чьем-то сердце или чьих-то сердцах – и не могу. А что взамен?
Гийом воспользовался паузой и взял слово:
– А я счастлив возвращаться домой, где меня ждет жена, знать, что она только моя и что я люблю ее одну.
– Напомни, сколько раз ты был женат? – спросил Том и сам же ответил: – Четыре. Раз в пять лет ты менял жен! Ты и понятия не имеешь, что такое брак. А Том, – Том стукнул себя в грудь, – вот уже двенадцать лет живет с одной женщиной!
– Которую он заставляет страдать! – вмешался в разговор Жан.
– Нет, – возразил Том, – Том стремится продлить свою страсть к Саре.
– А вы заметили, кое-кто из нас еще слова не проронил за весь вечер? – спросил Макс.
Они повернули головы к Анри, который все это время слушал их, ощущая себя человеком другой эпохи, размышляющим над их словами с печальным изумлением, словно завидуя их порывам, но не их желаниям.
– Я удивлен, это все, что я могу сказать.
– Как это удивлен? – спросил Том.
– Удивлен, что вы такие неопытные, – проговорил Анри.
Они не понимали, ждали объяснений. Марк приглушил звук телевизора: все еще шла реклама.
– С новой женщиной удовольствие не обязательно будет большим, чем с той, что каждый вечер раздевается в твоей ванной комнате, – проговорил Анри.
Том и Макс посмеивались, Жан одобрительно качал головой, Марк и Гийом ждали, что еще скажет Анри.
– И все? – поинтересовался Том.
Да, – ответил Анри. – Люди считают более заманчивым быть неверными, потому что хранят верность или потому что верность тяготит их до такой степени, что они забывают, что она им дает. Новизна, конечно, имеет значение, повышая градус отношений, но не обязательно умножает удовольствие. Тот или та, от кого вы устали, лучше других знает, что вам нравится, а что нет. Я не говорю о случае, когда вы встречаете прекрасную незнакомку и ведете ее в гостиницу. Даже если это знакомство не носит романтического характера, оно действенно. Меня удивляет, что вы с вашими обширными потребностями в любви не дошли до всего этого. Привычка дает нам больше наслаждения, чем новизна.
– Начинается! – указывая на экран, призвал всех закончить разговоры Том. – Взгляните на этого молодца. До чего хорош!
Среди клубов белого сигаретного дыма и воплей зрителей к рингу двигался боксер-негр. Затем он легко скользнул меж веревок. Мужская компания расселась по местам перед телевизором.
– Анри, ты неподражаем! Но у меня появились кое-какие возражения.
– Тихо! – зашипели на Тома остальные.
4
– Ну, что ваша рыба? Вкусная?
– Сказочная.
Официант подал им меню десертов.
– Десерт?
– Спасибо, я ничего не хочу.
– Ну же! – принялся уговаривать Жиль. – Я обожаю женщин, которые заказывают десерт. Лично я выбираю мороженое с малиной.
Полина заказала то же самое.
– Ну вот и славно! Будьте хоть чуточку паинькой! У меня складывается ощущение, что вы делаете только то, что взбредет вам в голову…
Она подтвердила это с улыбкой и гордым видом.
– Не понимаю, почему женщинам доставляет неслыханное удовольствие подчинить себе мужчину, а затем ускользнуть от него, – проговорил он. – У вас потребность сделать из нас ваших обожателей и управлять нами! Но почему?
Она никак не могла это объяснить и только смеялась.
– В вас столько прелести, когда вы смеетесь. Она сделала вид, что сомневается в этом.
– Вы себя не видите и не можете знать. Доверьтесь же мне. Вы такая красивая. – Он собирался добавить «и очень нравитесь мне», но вместо этого произнес другое: – Вы мне больше нравитесь, когда смеетесь.
Он взял ее руки в свои, но, почувствовав, что она их отбирает, не вымолвил ни слова. Она знала, что он хотел сказать. Он подумал: «Она знает все сама».
– О, Полина… – прошептал он, словно целый мир рождался в нем вместе с этим именем.
Что она могла ответить? Молчала и улыбалась.
– Так мило, что вы мне все это говорите, – чуть погодя произнесла она.
– Это не просто комплименты.
– В любом случае я рада, что провела с вами этот вечер.
Он засмеялся:
– Не правда ли, тот, кому нравишься, никогда не покажется неприятным или скучным?
Она задумалась над его словами.
– Я тоже рад, – прошептал он, вновь прибегнув к своему особому голосу.
– Чему? – спросила она, уносясь в облака, стоило заслышать этот голос.
Он запыхтел, руками изображая: откуда, мол, мне знать.
– Это так, и ничего тут не поделаешь.
Она блаженствовала, беседа стала искренней и одновременно наполненной глубинным смыслом.
– А с вами это часто случается?
– Что именно? Подобное душевное сродство? – смеясь, поинтересовался он.
Она кивнула.
– Впервые. – твердо заявил он.
– Ас женой?
– Не помню.
– Я вам не верю!
– И правильно делаете.
Она оценила его поведение: он не говорил о себе, не изливал душу. Значит, в дальнейшем можно рассчитывать на его молчание. Это внушало доверие к нему. Быть тайной неболтливого человека большая удача.
– Вы мне так и не рассказали, чем вы занимаетесь.
– Я с большим удовольствием слушал вас. Но мне нечего скрывать. Все очень просто, я зарабатываю на жизнь, пописывая для телевидения.
– Но все телефильмы такая пакость! – не удержалась она.
– Вот так так! – В его голосе сквозил юмор. – Что ж, пусть так: я сочиняю пакостные истории, и мне очень хорошо платят за это.
Он был настолько уверен в себе, что его ничто не могло поколебать или задеть.
– Не судите о том, чего не знаете, – проговорил он вкрадчивым голосом.
Что ему давало такое превосходство над ней? Она чувствовала себя по сравнению с ним девчонкой. Он перегнулся к ней через стол. На него обращали внимание. Он это заметил. Супружеская чета, давно перешагнувшая возраст страсти, казалось, всем своим видом говорила: «Что этому типу нужно от девчонки? Отвратительно». Он откинулся на спинку стула и проговорил:
– Вы так юны, что все на нас пялятся!
– А я и не заметила.
– Потому что, кроме меня, никого не замечаете.
– Это я и собиралась вам сказать.
Она втягивалась в игру. У них выходило очень ладно, и в некий момент они даже стали играть в унисон. И снова он не мог отвести глаз от ее зубов, и она снова была смущена его взглядом.
– Посмотрите вон на ту чету, – указал он ей. Она кивнула в знак того, что видит. – Они считают, что я староват для вас.
Она счастливо рассмеялась, слегка сконфузившись от его слов.
– Это не так, – произнесла она с таким серьезным видом, что теперь рассмеялся он.
И на этот раз они поняли друг друга с полуслова.
– Полина, – позвал он шепотом. – Да?
– Нет, ничего. Мне нравится произносить ваше имя.
Она сделала глубокий вдох. Эта минута была неповторимой. Словно прыжок в головокружительную бездну. Но удовольствие было так сильно, что она снова засомневалась: не смеется ли он над ней? Опасение не покидало ее. Она понимала, что в чем-то происходящее меж ними страшно банально. Как много раз пройденный путь. Мужчина и женщина! Он в совершенстве владел правилами этой игры. Да и наверняка заметил, как грациозно и умело кокетничала она. Может, он просто развлекался? Приводил ее в восторженное состояние, а сам посмеивался про себя, видя, как она тает, слыша свое имя из его уст. Должно быть, не меньше сотни женщин так же улыбались ему, млея под его обожающими взглядами. Тщеславные… Эти краткие мгновения просветления портили Полине все удовольствие. Подыгрывать соблазнителю было стыдно. И кроме того: не носила ли банальность подоплеки свершавшегося меж ними слишком грубого характера?
Ягоды малины лежали на тарелке вокруг шарика мороженого: она брала по ягодке и отправляла в рот. Он созерцал это зрелище. Оба были глухи и слепы ко всему, что не имело к ним отношения. Она подняла глаза от тарелки и улыбнулась. «Вот он, высший миг любовной игры», – подумал он и сказал вслух:
– Это лучший миг нашей встречи. В ответ молчание.
– А будущее… – шепотом продолжал он. Полина затаила дыхание. «Это хорошо, что она молчит», – пришло ему в голову.
Он кружил вокруг, осторожно подбираясь к ней, нанизывая слова одно на другое, а она все впитывала. Плохо было только одно: ему никак не удавалось сделать более решительный шаг, соскочить с уже проложенной вокруг нее колеи. Он слишком остро ощущал ее присутствие и все меньше представлял себе, как поступить дальше. Причиной тому было ее обескураживающее прямодушие. Она обо всем уже догадалась без слов.
– Закройте глаза.
Он молча смотрел на ее лицо с закрытыми глазами. Что за чудо ее кожа! На лице снова появились голубые глаза.
– Хотел проверить, как вы слушаетесь! Дайте-ка мне ваши руки и не отнимайте их! – приказал он.
Но это было уже чересчур. Она энергично помотала головой, отказываясь повиноваться. Слишком комедийно это выглядело, и было стыдно принимать участие в таких играх. И она ему об этом заявила:
– Перестаньте заставлять меня проделывать разные трюки!
Он засмеялся, но возражать не стал.
– Какая вы! С вами шутки плохи.
– Ас вами? – парировала она. – Впрочем, делайте что хотите.
– Ну, разве чтобы доставить вам удовольствие, – пропел он сладчайшим из своих голосов.
– Не стану отрицать.
– Вы жалеете об этом? – спросил он с тревогой, очень тактично.
– Нет, я хорошо понимаю, что делаю.
– Я в этом никогда не сомневался!
Слова вдруг стали тяжелыми, словно из свинца. Их смысл менялся и отклонялся от первоначального под воздействием силы притяжения. Любовной игры никак было не избежать.
