Текст книги "Речи любовные"
Автор книги: Алиса Ферней
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
3
– Куда бы нам с вами зайти поужинать? – спросил Жиль.
– Вам и карты в руки, я ни за что не осмелюсь взять на себя такое ответственное решение.
– А чего бы вам хотелось?
– Все равно. Я ем все. – Она рассмеялась. – Следую слепо за вами, словно ваш багаж!
Шутка помогала снять напряжение. Ее манера держать себя представляла удивительную смесь изящества, смелости и ожидания: сплав прямодушия и подлинной женственности. «Понимает ли она, что провоцирует меня?» Он все больше узнавал ее и задавался вопросом: «А не игрок ли она по натуре? Я бы не удивился. Пришла. Неотразимая, явно привыкшая к вниманию со стороны мужчин. Замужем. И при всем при этом робкая, смешливая, пикантная».
– Итак, мы идем ужинать, – решительно заявил он, отодвинув стул и вставая. – Рановато, зато у нас будет больше времени узнать друг друга.
Ее смутило словосочетание «мы» и «ужинать». Она провела рукой по волосам, поправила шарфик. «Может, все это игра?» – опять пришло ему в голову. Раздумывая о том, что движет другими, он скользнул взглядом по ее белым лодочкам, желтому платью, а когда дошел до лица, то увидел, что с него уже сошла позолота. Это означало, что солнце скрылось.
– Вам не холодно? – спросил он и тут же подумал: «Да что это я в самом деле?»
Сам он умирал от жары. Видно, в ее присутствии он глупел.
– Да нет. А разве вам холодно?! – удивилась она.
– Вовсе нет. Просто вы заставляете меня нести всякую чепуху, – проговорил он с рассчитанной честностью, вызвавшей у нее улыбку.
Она же потихоньку справлялась со своей робостью, что делало ее даже слегка развязной: уже открыто смотрела ему в лицо, не скрывала, что счастлива быть с ним. У нее была только одна причина быть с ним, других не было, и она вся светилась, сияла и переливалась от зажегшегося в ней огня. «Что ж, придется идти ужинать, – думал он, – вместо того чтобы забраться в укромный уголок, не есть, не пить, не говорить, а загораться друг от друга. Какие мы до тошноты обыкновенные, боязливые, по крайней мере я. Ну почему я такой? Стесняюсь дотронуться до ее руки… Недостает храбрости или простоты, чтобы взять и вручить ей себя. Ох и паиньки мы».
***
Эта мысль прочно засела у него в мозгу: «Мы такие-растакие паиньки. И я первый. Но и она хороша».
О да! Она была очень послушной и оттого – увы! – страшно предсказуемой. И, как большинство женщин, довольствовалась малым, тогда как желала всего мужчину, целиком! Глупо. В который раз он задал себе вопрос: «И почему это женщины предпочитают эту мороку вместо объятий? Почему так часто отказываются без всяких предисловий раскрыться навстречу избраннику!»
Ответа, который удовлетворил бы его, он так и не находил. «Вот говорят: женщины отдаются, но как сосчитать, кто отдается больше – они или мы, ведь они тоже испытывают желание и что-то получают? И даже используют нас. Взять хотя бы мою жену: разве она не использовала меня, чтобы завести ребенка? Потому как ребенка без нас им не заиметь… они могут лишь присвоить его себе». Он содрогнулся. Размышления о женщинах были способны довести его до белого каления. «Всегда в выигрыше! А сколько кокетства! Обожают, чтобы за ними волочились, терпеливо обхаживали. И эта тоже, как и другие, в восторге от того, что я за нею приударил. Если так пойдет и дальше, дикая усталость мне гарантирована». Он оглянулся на нее: вышагивает так, словно аршин проглотила, кукла, которую завели ключиком. Когда он видел ее робость или неловкость, то невольно смягчался. Вид распускающегося бутона, смущенного своей силой, трогал его. Оттого-то их встреча – он чувствовал это – и была до краев наполнена чистотой. Нравилось ему и то, что она не какая-то разведенка, как другие, и даже как будто сумела создать гармоничный семейный очаг, это видно по ребенку. Но до чего зелена еще! Это-то и подстегивало, он догадывался, что она впервые увлечена кем-то помимо мужа.
***
«Эта девчонка делает из меня настоящего воздыхателя! – посмеивался он сам над собой. – Видно, я сильно действую на нее, совсем потерялась, бедняжка. Не знает, как держать себя со мной». Сам-то он знал, как следует вести себя с женщинами.
– Мы с вами очень правильные, – произнес он словно приговор, в котором угадывались и сожаление, и признание, и призыв, и надежда, и отчаяние.
– Почему вы так говорите? – спросила она. Он иронично молчал.
– А как, по-вашему? Разве у меня нет причин так говорить?
Она прекрасно поняла, что он имел в виду, что значит эта игра друг с другом, это почтительное выжидание и какой обман думать, что для них уготовано нечто иное, чем близость. Она почувствовала, что обвинение в первую очередь касается ее. Он обвиняет ее в дамских штучках: дескать, кокетничает, заигрывает, а сама помирает со страху. Так и было: «Мне страшно, потому как это вовсе не игра». Какие уж тут шутки со всесокрушающим на своем пути желанием?
Любовный трепет перед незнакомым мужчиной подчинял ее своей воле, делал из нее истукана. Может, она и играет с ним, но не бросаться же ему на шею! «Как сократить расстояние между нами, не уронив при этом достоинства?» – пришло ей в голову вместо оправдания.
– Не по душе мне ваши слова.
– Докажите, что я не прав. (Вот он и нащупал короткую дорожку.) Мы с вами очень правильные, не совершаем опрометчивых шагов.
Она подумала: «Пускай говорит. А мы, женщины, – не любительницы коротких дорожек». Он рассмеялся, но по-доброму, словно слегка уел ее, а затем простил. А она, между прочим, страшно не любила, когда ее застигали врасплох! Щеки ее стали словно маки. До чего же некстати она краснеет, не умея скрыть своего смущения, и снова неясно, что у него на уме. Она и не представляла, каким лакомым кусочком, каким румяным сочным персиком кажется ему в эту минуту! До чего же она была ему по вкусу, даже больше: аромат, кожа и все то, что скрыто, были просто созданы, чтобы притягивать, разжигать его страсть, а как и почему это происходило, было ему невдомек. Такой же приступ сильнейшего душевного возбуждения ощутила и она. И это одновременно испытанное ощущение притупило в них желание уразуметь, что же в них так согласуется, так ладится. Уже не хотелось и говорить, а только длить это восхитительное состояние, охватившее их обоих. Они примолкли. Словно были пришиблены чем-то. Ей пришло в голову, что отсутствие будущего и безрассудство этой встречи черным покрывалом накрыли их веселость. Предстоит ведь расставание. Ее пылкость перегорала внутри, растекаясь маленькими ручейками меланхолии. Надо бы бежать, сбросить с себя наваждение, разорвать круг взаимного притяжения, чтобы не испытывать впоследствии мук, уготованных разлученным любовникам. Но куда там! Пиши пропало. Они уже были в одной связке, не хозяева сами себе, а послушники единого владыки, забывшие ради него все: и ожидавшую их в конце пути смерть, и ведущую к ней жизнь, и прошлое со всем, что им было любо, и независимость их тел.
Возможно, и впрямь существуют судьбы, скрепленные печатью, любовь, начертанная на небесах. Так говорят, не веря в это. Во всяком случае, на свете такое множество мужчин и женщин, столько возможных союзов, что встречи беспрестанны и неизбежны, так что их с полным правом можно назвать предопределенными.
– Вы не откажетесь поужинать со мной в этом ресторане?
Они проходили мимо очень милого ресторанчика. Жиль остановился прочесть вывешенное снаружи меню и заглянул внутрь.
– Нет, не откажусь.
В эту минуту вся она была как вспышка, как возгоревшаяся свеча. Впервые он представил себе ее тело. «Складная вся, статная», – подумал он, а вслух сказал:
– Милое у вас платье.
– Мне оно тоже по душе, – проговорила она с естественностью, которую было утратила в эйфории понравиться. – Я люблю желтый цвет, я вам уже говорила.
Ее лицо вновь озарила чудесная улыбка, обнажившая приносящие счастье передние резцы.
Она вся светилась. Неужели мы так одиноки, что, даже когда любимы, малейший дополнительный знак внимания наполняет нас светом? Глаза ее сверкали, словно до краев наполненные озера. Бедра слегка покачивались. Она пропустила его в ресторан впереди себя. Там на них стали обращать внимание, и от смущения она непроизвольно запустила руку в волосы. Метрдотель обращался к ним так, словно это была супружеская чета. Жиль Андре решительным шагом направился к столику, она смотрела ему вслед и находила его все более привлекательным.
Наступает такой момент, когда принимается решение, влюбляться или нет, так вот только сейчас это решение было ею принято. Ощущать на себе его взгляд, слушать его речи, смеяться, прельщать его, пьянеть самой, быть с ним, ждать… А он, уже на взводе, был настороже, чутко улавливал исходящие от нее сигналы, словечки, таящие в себе и откровение, и подводные камни. Какие еще мгновения в ряду доставляющих нам удовольствие требуют большей безошибочности в оценке, чем любовное свидание?
4
В тот самый миг, когда Жиль Андре со складкой усталости у губ произносил слова «Женщины становятся такими жестокими, когда думают, что перестали любить», а Гийом Пердро пытался умилостивить Луизу, спрашивая, не обнова ли ее платье, еще в одной ванной комнате еще одна молодая женщина готовилась к той же самой вечеринке в клубе. Она тоже думала, что надеть, подкрашивалась, душилась рядом со своим мужчиной. Рьяно расчесывая свои непокорные вьющиеся волосы, она спрашивала у него:
– Кто сегодня будет?
– Я думаю, все, – отвечал муж, которого звали Жан.
– Кто все?
– Ну, как обычно. – Он перечислил ей всех их друзей: Гийом и Луиза, Ева и Макс, Том и Сара, Пенелопа, может быть, заглянет, Мелюзина с Анри, Жиль и Бланш, Полина и Марк.
– Жиль и Бланш? – удивилась она. – Ты думаешь, они оба будут?
– А почему нет?
– Разве ты не знаешь, что они разводятся?
– Нет, я не знал.
«Вот оно что», – подумал он, пытаясь понять, в чем причина размолвки.
– Он что, встретил другую?
– Не думаю. А почему ты задал этот вопрос? – уже совсем другим тоном, с раздражением ответила она вопросом на вопрос и добавила: – Есть и другие причины, почему люди расходятся. Перестают понимать друг друга, например.
Для нее этот вопрос был не пустячным. Причин для развода немало: покончить со старой любовью, обрести заново весь былой пыл и потерять голову – вот одна из них. В этом случае тот, кого бросали, был уже не в счет. Но ей хотелось верить, что это не единственная причина.
– Зачинщица – Бланш, – пояснила она.
– Бланш будет сегодня в клубе, она звонила мне утром.
– Она звонила тебе утром, чтобы сказать об этом! С какой это стати она беспокоит тебя на службе?! Я и то стараюсь не отвлекать тебя, как бы мне порой ни было нужно!
Она уже натянула личину разгневанной супруги, уязвленной в своих правах. Он попытался остановить взрыв эмоций.
– Да мы говорили-то пару минут, не больше! Она мне напомнила, что вечером сбор и она придет, вот и все. – В тоне его сквозили мольба, сожаление и раздражение перед глупостью беспочвенной ссоры.
– Если у нее больше нет мужа, это не повод, чтобы звонить тебе.
Он вздохнул:
– Не будь смешной, да и злой тебе быть не к лицу. Она этого не заслужила.
Сочувствие к посторонней женщине окончательно завело ее. Он это понял, но поздно. Нужно было положить конец бессмысленным пререканиям.
– Да ты ревнуешь, честное слово!
– Да, я ревную, и у меня есть на то право, а ты терпи.
***
– Ну не обижайся, Мария! – молил он, не в силах удержаться от смеха. Подошел, обнял ее за плечи.
– Ну уж нет! – тоже смеясь, отвечала она. – Не трогай меня.
– Прекрати дуться! – Поскольку она ничего не отвечала, а лишь скроила гримасу, он спросил: – Ты что, думаешь, Бланш пробует на мне свои чары? Что мне хочется завести с ней интрижку? – поддевал он ее. – Согласен на интрижку, но только с тобой.
Она что-то промычала в ответ. Тогда он закричал:
– Я люблю Марию Деф! Ее одну, слышите?
Она расхохоталась. Но услышала ли? С ее ревностью, которая вполне могла сделать ее глухой.
– Ревность – не моя личная проблема! – отнекивалась Мария.
– Все дело только в тебе, у тебя нет достаточной веры в себя, и ты отыгрываешься на мне. Ну почему ты не веришь в себя, дорогая? – добавил он уже совсем иным голосом.
Ее бесило, когда он говорил «дорогая». Словно это не Жан, а ее отчим. И манера обращаться с ней как с ребенком тоже была ей неприятна.
– Но я уверена в себе! А ревновать… все ревнуют. А кто не ревнует, тот не любит.
Он не пытался ее разуверить.
– А я, по-твоему, ревнивый?
– Конечно! Это не видно, потому что тебе не в чем меня упрекнуть! А вот мне…
Ревность стала в ней проявляться с того дня, как она однажды уличила его во лжи. Мария Деф не верила, что муж может бросить ее и четырех сыновей. Она считала, что детьми можно удержать мужчину. Мысль, что муж способен оставить семью, была настолько ужасна, что даже смешила ее. Они были прекрасной парой, и потому она потешалась над ловушкой, которая не всех так веселила, как ее. Можно ли с легким сердцем оставить четверых сыновей, старшему из которых не было еще восьми? Нет, никогда ее Жан не совершит подобного безумия. Но это не мешало ему любить женщин вообще, испытывать на них силу своего обаяния. Мария не раз наблюдала его в такие минуты. Устоять не мог никто. И словно нарочно у него было множество друзей именно среди женщин! И им без конца требовалось с ним общаться. А он их всех выслушивал! Они божились только им. Годы назад, когда стало известно, что он женится, пролилось немало слез. И после этого он еще осмеливался заявлять, что у него с ними дружеские отношения! Как бы там ни было, Мария не могла перенести, что он дружит с женщинами. Она даже боялась дать волю воображению: какая-то другая поверяет ему свои тайны, он ею любуется, оказывает те или иные услуги.
– Какая же ты собственница! Ведь я ничего у тебя не отнимаю, и они не лишают тебя ничего.
– Знаю, – отвечала она, склонив голову.
Она понимала, что ее поведение не на высоте. Любить мужчину и жить с ним, конечно же, не означало отвратить его от всего мира, и она не имела на него никаких прав. Но это понимание как-то меркло перед картинами, которые рисовало ей ее воображение. Вот Жан с одной из своих знакомых за круглым столиком бистро, они обмениваются улыбками, между ними возникает некое сообщничество, он выслушивает ее признания, готов уделить ей время, слово за слово, доброта, сочувствие, моральная поддержка и, как выражение взаимной приязни, поцелуй на прощание. Эти видения сводили ее с ума. И она поднимала крик. Порочный круг: ведь от этого ему еще больше хотелось бывать вне дома. И все же она не могла совладать с собой. Оттого-то он и стал не во все ее посвящать. И без угрызений совести заявлял:
– Ты сама этого хотела. Нет ничего, чего бы ты не знала.
***
Она была еще не одета. Он обнял ее за талию и стал покрывать поцелуями ее хрупкие плечи.
– Я тебя люблю!
И чтобы уверить ее в этом, провел руками по ее животу и груди. У нее была матовая кожа, покрытая невидимым пушком. Нежность завораживала. Он забыл, чем занимался до этого, и отдался тактильным ощущениям. Токи побежали по всему его телу. Жена сильно действо вала на него. Он считал себя счастливчиком. После четырех родов она осталась худенькой и хорошенькой. Он сжал ее в объятиях. Руки его пробегали по ее телу. По мимо воли его охватывало влечение к ней. Мария вы освободилась. Не время. Он опять притянул ее к себе Чтобы не обижать его, она не сопротивлялась. Он шептал ей на ухо множество приятных слов, которые никогда у него не переводились. Это тело он любил, оно пробуждало его при малейшем к нему прикосновении.
– Мне надо одеваться.
Она знала, что он на этом не остановится, что вскоре им овладеет острое желание.
– Ты меня не любишь, – вздохнул он.
– О да, это всем известно!
Живя с ним, она и разговаривать научилась, как он Она поцеловала его, он успокоился, и гроза миновала.
5
Они сели за столик друг напротив друга, притихшие, смущенные. Жиль подумал о вечере, на котором их не будет, зато будут их друзья со своими вторыми половинами.
– Из-за вас я пропущу важный матч по боксу. Она ничего не отвечала, понимая, что это признание того, до какой степени для него важно свидание с ней. Да и что тут ответишь? Она принялась разглядывать скатерть и вертеть в руках нож.
– Этот матч – настоящий праздник. А ваш муж не удивился, что вечер вы проводите не с ним?
– Нет, – просто ответила она, словно речь шла о чем-то обычном для их супружеской жизни.
Ее лаконичный ответ позабавил его. Едва заметная улыбка тронула его губы, когда он продолжал свои расспросы, желая представить себе, что такое ее супружество. Впечатления свободной женщины она не производила и тем не менее была здесь, рядом с ним. Ему нужно было уяснить себе этот парадокс. Был ли у него шанс преуспеть в отношениях с ней? И если да, то преуспеть в чем? Он и сам толком не знал, чего хотел. Его тянуло к ней, но куда это его заведет, он себе не представлял.
– А он не спрашивал, где вы проведете этот вечер?
– Нет, – на сей раз улыбаясь, ответила она.
– А с кем?
– Нет! Ничего такого он не спрашивал.
Она прекрасно понимала, куда он клонит: как она подала свое отсутствие мужу, но предпочитала скрыть это от него.
– Я и не знал, что существуют подобные мужья! Просто невидаль какая-то!
Оба рассмеялись, но ей стало стыдно: смеяться с незнакомцем, и над кем – над собственным мужем! Это было сродни предательству. Ей захотелось как-то исправиться:
– Он много работает. Я часто ужинаю без него с приятельницами. С подружками.
– Но сегодня вечером он не работает!
– Верно! – вынуждена была признать она.
– А он вам доверяет, – лукаво заметил Жиль.
В его глазах запрыгали огоньки; вместо того чтобы притушить их, он, казалось, хотел направить на нее всю их силу. А она прощала ему все! Это происходило как по волшебству. Его обаяние взяло ее в плен. Она и знала, и не знала… Теперь она бы нисколько не удивилась, если бы ей сказали, что она по уши влюблена.
– Я не делаю ничего, что бы шло вразрез с его доверием, – проговорила она, отказываясь забивать себе голову тем, стоит или нет попадаться на удочку.
Пусть смеется сколько пожелает, теперь они сообщники. Об этом нетрудно было догадаться: стоило ему рассмеяться, она заражалась его смехом. Этим объяснялась та невообразимая смелость, с которой он пошутил:
– Пока ничего.
Она промолчала, подчеркнув этим, каким верхом глупости и нахальства было его замечание, и как ни в чем не бывало смеялась, не смущаясь и не краснея. А он не уставал восхищаться: «Ну что за зубки у этой Полины: девственные, без единой щербинки, словно она никогда еще ничего ими не жевала…» Ему впервые довелось увидеть у взрослого человека такую челюсть. Перед ним были крошечные пилочки передних резцов. Он просто не мог отвести взора от их чистоты и нетронутости. А себя вдруг ощутил стариком. В конце концов его настойчивый взгляд, направленный на ее рот, привел ее в замешательство. Потому ли она поднялась из-за стола? Никак не узнаешь.
– Пойду вымою руки.
Оставшись сидеть перед сложенной на тарелке салфеткой, он проводил ее взглядом. Он никогда не запрещал себе глазеть на женщин. Любой посетитель ресторана мог проследить, куда он смотрит. Она удалялась, а он беззастенчиво разглядывал ее со стороны, пытаясь увидеть, какая она без платья, какие у нее ноги, бедра, ягодицы. Иные мужчины ничего, кроме одежды, не видят. Но есть такие, которые умеют прочитывать женское тело под платьем, причем безошибочно. Не слишком красивые ноги или отвислый зад не укроются от их внимания. Жиль Андре был из таких. Он читал… Привычно и легко. Ну вот, к примеру, Полина Арну: двадцать с небольшим лет, высокая, стройная. Идет по ресторану словно танцует. Тонкая талия, длинные ноги, красивые руки. Современная походка. Никаких округлостей, чудо телесной легкости, крылатое существо. Груди не видно: слишком худа. И при этом само совершенство, какая-то особенная, настоящая… Так думал он, глядя ей вслед, пока она была в поле его зрения, а когда исчезла – разворачивая салфетку и углубляясь в чтение меню и карты вин. Как же он был счастлив находиться подле такого чуда, заполучить его в свое полное распоряжение на весь вечер, осмелиться и быть вознагражденным. Ей и невдомек, каким удовольствием было для него присвоить ее себе хоть на время, а особенно то, что она пришла к нему тайно. Никто не смог бы сказать, от кого Полине Арну досталась ее внешность; ни ее мать, ни отец красотой не блистали. Но это было нечто бесспорное: неисповедимые пути крови создали великолепную женщину. Рослая: метр семьдесят четыре, по-настоящему женственная, улыбчивая, гибкая, светящаяся. В двадцать пять лет к девичьей изящности добавилось сияние, которое очень молодым женщинам придает материнство. И это сочетание утонченности и наполненности бытия порождало ощущение чувственной натуры: ей были присущи игривость, задиристость и оправданная эмоциональность. Под этим следует понимать, что Полина Арну принадлежала к числу женщин, обязанных тем, что в них есть, мужчинам, ибо вера в себя – качество почти чувственного порядка. Плевра разорвалась, и женственность выплеснулась наружу, питаемая мужским вниманием. Лицо ее было обращено ко всем, а это ни много ни мало – великолепное начало для того, чтобы ощутить свое присутствие на земле. И не было в этом ни извращенности, ни уловки, а если и была доля прельщения, которое одно человеческое существо способно оказывать на другое, она оставалась вне подозрений, поскольку ее тип красоты – светлой, бледной – являлся выражением непреходящей чистоты. Ее спутник был чувствителен к этому сочетанию незапятнанности и опытности. Чтобы привлечь его внимание, было бы достаточно одного ее лица: гладкого, улыбающегося, раскаленного изнутри и ледяного снаружи Словно мысль вспороть эту стальную холодность, до браться до пылающего нутра уже сама по себе была фантастическим пиршеством, жертвой, которую только и MOI пожелать самому себе мужчина. Теперь и впредь на некоторое конечное время он был в сфере притяжения этого лица, в состоянии ослепленности им. Не очевидно, чти женщина может иметь об этом какое-то представление и помнить в те минуты, когда любима, если только она не из числа женщин-матерей, похожих на волчиц, охваченных ненасытной тягой к соитию.
***
Она остановилась на верхней ступеньке лестницы: ведущей в зал ресторана, и стала в свою очередь рас сматривать своего спутника. Он не был тем, что принята называть красавцем мужчиной. Среднего роста, широкий в плечах. Ни изящества, ни природной представительности, ни каких-то исключительных манер. Он был коренастым и мускулистым, поскольку с детства занимался спортом.
– Мать убеждала меня, что я вырасту поздно, как мой отец! И я долго ждал, когда стану высоким! – сообщал он женщинам, за которыми ухаживал, взывая тем самым к их материнскому инстинкту и умиляя их.
Он улыбался. Передний зуб пожелтел от курения. Самое недоброе, что можно было о нем сказать: он не красавец. Но никто никогда этого не говорил, как и обратного. Это в общем-то не имело значения. Если и стоило заводить о нем речь, то в совершенно ином ключе. Он был настолько же умен, насколько сметлив. Когда он хотел, то прямо-таки потрескивал, как костер, остроумием и необщим выражением своих мыслей и чувств. Женщины тогда видели только его, поскольку он весь был обращен к ним. Он был большим поклонником прекрасного пола. И они угадывали это своим чутьем. Попадали под его обаяние и мужчины. И не ревновали к нему: то ли оттого, что он не был хорош собой – это давало ему немалый шанс, – то ли оттого, что был не слишком богат. У него были свои тайны: те искорки счастья, которые ему выпадали на жизненном пути. Многие из этих тайн были связаны с женскими именами. Живость, подвижность черт лица были исключительными: он обладал той формой ума, которая является наиболее привлекательной – ставящей вопросы, а не разрешающей проблемы. Он был пытлив и изобретателен, что предполагает наличие огромной жизненной силы, а поскольку сочетал это со способностью к наблюдательности и логическим заключениям и отличался редкой безошибочностью суждения, то для любого общества был человеком опасным, потому как обладал ясным умом. Мягкие, светлые.
без блеска, волосы, излишне пухлое для мужчины лицо, желтый зуб – все это было, но было и еще что-то неотразимо привлекательное. Хитрость, веселость, очарование, в большей степени деланное, чем природное. Дамский угодник, интересный собеседник, он легко завязывал связи, сам при этом не раскрываясь. Он не напускал на себя таинственности, но от чередования им пауз, слов и игры у окружающих складывалось ощущение, что в нем есть некие загадочные глубины! Правда, вкус к скрытности в нем был. Он никогда не говорил о себе, о других, о своих близких. Он мог бы сойти за человека фальшивого, неискреннего, если бы его бдительное нежелание раскрываться не выглядело как внимательное отношение к окружающим, желание выслушать прежде всего их. Он был весьма осторожен. Прикладывал силы к тому, чтобы нравиться. О нем везде были только хорошего мнения. Этого-то ему и нужно было. Никого не удивлял его успех у женщин. Он их сперва смешил, а уж плакали они потом сами. Брошенные любовницы доставляли ему немало хлопот… Шутка ли, лишиться человека, которому, казалось, вы заменяли весь свет? Иные мужчины так устроены (или становятся такими), что находящиеся рядом с ними женщины очень остро ощущают свое присутствие в этом мире, свою исключительность, затмевают прочих, видят на них отблеск своего сияния. Он был из тех мужчин, которые усыпляют женщину и переносят в созданную ими атмосферу волшебства: изобретательный, упорный, любвеобильный.
Она вернулась на свое место.
– Что будете заказывать? Чего тут только нет! Взгляните. – Он протянул ей меню, а сам в это время дерзко, прямо-таки непочтительно ел ее глазами. Это будоражило ее, чего он и добивался с помощью своей телепатической улыбки.
– Я не очень голодна, – проговорила она, взяв в руки меню.
– Ах вон оно что! Женщины совсем перестали есть!
– Вы правы.
Она делала все, чтобы быть естественной, хотя в ту минуту давалось ей это нелегко. И одновременно боролась с помощью банальных слов за то, чтобы дистанцироваться от своей женственности, своего неравнодушия, искушения, действия его чар и гордости от того, что она так желанна.
– Вечером я много не ем.
– В этом залог здоровья, – просто так, повторяя избитую истину, подхватил он.
– Я в это верю, – неожиданно серьезно продолжила она. – Знаете, что говорил Гиппократ? – Он отрицательно помотал головой. – Гиппократ говорил: мне на пользу все то, что я не съел.
– А вы уверены, что он это говорил? Откуда вы это взяли? – смеясь, спросил он. – Количество фактов и слухов, в которые мы бездоказательно верим, просто невероятно. А приходилось ли вам видеть мандрила, сперматозоид, атом углерода? Или электрон? Странно, не правда ли, что столько всего, во что мы твердо уверовали, остается невидимым. – Она не отвечала. Ее затопила его улыбка. – А между тем то, чего никому не дано увидеть, мы подвергаем сомнению. Бог. Духи. Сила любви. Если вы скажете людям, что духи подобны радиоволнам, невидимым, но вполне реальным, в лучшем случае прослывете оригиналом, а в худшем вызовете озлобление.
– Много всего невидимого и важного на свете, – проговорила она, чувствуя, что выдает какую-то банальность или глупость.
Однако меж ними всякое лыко ложилось в строку.
– Вплоть до того, что самое невидимое является самым важным, – проговорил он.
«Как ребенок, которого я жду», – вдруг подумалось ей. Он, конечно же, не мог догадаться, как преломилась его мысль в ее голове. Она была уверена, что он ничего не заподозрил. Но с этой минуты мысль о ребенке стала для нее непосильным бременем. Она должна была ему сказать: «Вам не следует ухаживать за мной, я ношу под сердцем ребенка другого мужчины, я в большей степени мать, чем женщина». Она собиралась просто и без затей признаться ему, но при этом хотела, чтобы его ухаживания не прекратились. А вот об этом-то она ему сказать и не смогла. Мыслимо ли произносить вслух такое? Разве что сам догадается.
За их столиком вновь воцарилось молчание, и он: этим воспользовалась.
– Я должна вам кое в чем признаться, – решительно начала она с озабоченным видом.
– Что случилось? – не переставая улыбаться, поинтересовался он, все такой же милый и предупредительный, как будто имел дело с малышкой, у которой горе.
Но поскольку она оставалась как натянутая струна он выпрямился и проговорил:
– Я вас слушаю.
– У меня будет ребенок.
– Когда? – очень удивился он, не меняя все же вкрадчивого тембра голоса, который становился для нее своего рода орудием пытки, насылающим на нее некие волны.
– Через пять месяцев.
– Вы совсем не полная. Я едва могу поверить, что ужинаю с женщиной, которая уже четыре месяца беременна.
Сам того не зная, он лил ей бальзам на душу.
– Вы стоите на самой прекрасной из дорог, и я рад за вас. Вы счастливы?
«Он нисколько не смутился. Почему? Неужели ему непонятно, что этот ребенок преграда его намерениям?» – с удивлением и даже разочарованием подумала она.
– Да, я очень счастлива, я хотела этого ребенка. Хотела, чтобы Теодор не был единственным в семье, – спокойно ответила она.
Это было не очень тактично по отношению к нему самому, чья дочь, по-видимому, должна была остаться без братика или сестрички. Но виду он не подал и, не дрогнув, ответил:
– Вы правы. А сколько лет Теодору?
– Три с половиной.
Заговорив о сыне, она словно бы утешилась. А может, оттого, что призналась в беременности? Как другая бы призналась, что она замужем, помолвлена, ну, словом, что любить ее не дозволено.
– Вы любите детей, не так ли? Думаю, это меня в вас и подкупило, когда я увидел вас в детском саду.
Она улыбалась. От воспоминания об этом у нее начинало биться сердце.
– Да, дети – очень важная часть моей жизни, и в то же время, как это ни странно, я продолжаю думать, что могла бы прожить и без них. До замужества я долго представляла себе свою жизнь без них. Хотела стать художником, мне не нужен был ребенок. Я даже думала, что ребенок стеснит меня.
– Понимаю, – раздумчиво протянул он, как бы еще под впечатлением от услышанного.
Ее прорвало, она говорила без умолку:
– Когда я вышла замуж, все оказалось иначе, чем я представляла.
– Как это? Она задумалась:
– Вряд ли у пары есть большой шанс долго прожить вместе, если в определенный момент у них не появляются дети.
– Впервые слышу, но, думаю, это довольно-таки верно, просто никто не отваживается над этим задуматься. А разве вы не верите в чистую незаинтересованную любовь?
Она тряхнула головой и улыбнулась:
