Текст книги "Речи любовные"
Автор книги: Алиса Ферней
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Она молчала, задумавшись над тем, что могут собой представлять чрезмерные чувствительность и интерес к женщинам, проистекающие из темперамента: клубок, в котором переплелось всё – наслаждения и беды, удовольствия и погибель. И все же, несмотря на промелькнувшие перед ней видения – предвестники мук, она желала принадлежать ему. Возможно, ею он увлечется больше обычного. Она будет единственной, неповторимой, потому что так оно и есть. «Какая я тщеславная», – подумала она, не в силах ничего с собой поделать. Он рассматривал ее, как рассматривают предмет – молча, с улыбкой. Тут она и брякнула:
– Повезло вам, что вы встретили меня, когда я была одна, без мужа.
– Да что вы говорите?! И оба рассмеялись.
***
Игра игрой, но он заговорил и серьезно:
– Почему вы считаете, что правило: супруг или супруга превыше всего – не соблюдается? На ваш взгляд, этого не должно быть?
Он намеренно задавал все эти вопросы. Рассуждать вместе с этой женщиной, за которой он ухаживал, входило в его планы: изложить ей свои взгляды, расставить точки над «i». У него на все были свои ответы, четкие и свободные от условностей. Он пустился в долгие рассуждения.
«Конечно, я так не считаю», – собиралась ответить она, но не успела.
– Видите ли, есть люди, считающие, что обман или, скажем иначе, супружеская неверность доказывает, что у пары не все в порядке. Я же так никогда не считал. Любишь кого-то вне брака не потому, что в семье разлад, но потому, что испытываешь потребность в некоем потаенном внутреннем саде. Мне случается думать, что я и женился-то только для того, чтобы обзавестись тайнами.
Объяснения, даваемые им жене по поводу своих измен, были совершенно иного рода. Полина никак не могла об этом знать; он говорил весьма убежденно, и она поверила. Однако, не зная, совпадают ли их убеждения, предпочла промолчать.
***
– По натуре я не муж, а любовник. Меня влечет женственность. – Голос его превратился в нежный шелест, сам он был в эту минуту необычайно трепетным и при этом отнюдь не смешным. – Не все мужчины таковы, – добавил он, словно требовалось растолковать ей качество, которое он себе приписывал. – У многих это просто блажь. Одному невмоготу видеть ноги любовницы, и он бросает ее. Другому неприятна слишком белая кожа. Есть у меня один друг, который не выносит цветных женщин. Все это отговорки, на самом деле эти мужчины не любят женщин.
Она рассмеялась.
– А ваш муж – он муж или любовник?
– И то, и другое.
– Это невозможно, ведь речь идет о типе. Ты или то, или другое. Ну так что?
– Он скорее муж.
– Так я и думал.
Ей не понравилась его излишняя уверенность, ведь речь шла о незнакомом ему человеке. Однако он затеял галантную игру с жесткими правилами, в которой в жертву кому-то одному приносятся многие.
– Я уверен, вы очень нежная, – вдруг ни с того ни с сего заявил он. – Все, должно быть, думают обратное и ошибаются.
Он вновь заговорил своим особым задушевным голосом. И тут произошло нечто поразительное: буквально за долю секунды она вспыхнула и стала напоминать покрасневший на солнце помидор. Говоря это, он не был ни пьян, ни даже навеселе. Он был искренен. Чтобы понять или просто поверить в то, что так бывает, достаточно представить себе, как быстро между нравящимися друг другу людьми устанавливаются короткие отношения. Они обо всем могли поведать друг другу и догадывались, что становятся словно родными. Впрочем, это сродство, действительно существующее между ними, превосходило их, им еще требовалось добраться до него; пока же она заблудилась в своих чувствах, а он пытался как-то определить тот строй отношений, что образовался меж ними, сравнить его с прочими, и не мог – это было ни на что не похоже.
Он поставил локти на стол и приблизил свое улыбающееся лицо к лицу Полины:
– От чего вам бывает хорошо? Что вам по-настоящему помогает жить?
– Мой сын, – не задумываясь, с улыбкой отвечала она. – Когда я прижимаю его к себе, одеваю, мне кажется, в моих руках сама жизнь.
Он молчал, не прерывая ее. Она поняла, что мысли его витают где-то далеко. Говорить с ним о ребенке было неделикатно, и она перевела разговор на другое:
– Большое действие на меня оказывает музыка. Не знаю, смогла бы я жить без нее… Порой мне приходит в голову: со смертью я лишусь музыки. И сожалею об этом более всего…
Она снова покраснела. Почему она все это ему выкладывает? Почему рассказывает ему о себе то, о чем никому не говорит?
– Как хорошо, что есть уши! – рассмеялась она. Он словно перестал ее понимать. Она изменила тон.
Она гораздо моложе его, и в иные мгновения эта разница в возрасте вдруг бросалась в глаза.
Вглядевшись в нее, он подумал: «Да нет, она не глупа, просто юная совсем».
Она посерьезнела.
– Вы верите, что музыка призывает ангелов? Так говорят. А то, что мертвые остаются среди нас, становясь невидимыми, и слушают музыку? Верите, что мы станем ангелами?
– Вы уж точно! – рассмеялся он. Она оставалась серьезной.
– Я очень боюсь смерти. Мне кажется, я никогда не доберусь до нее. Жизнь восхитительна! Я не могу примириться с тем, что однажды она кончится. Даже если наш разум бессмертен, мне все равно хотелось бы перевоплотиться в кого-нибудь после смерти. Обладать телесной оболочкой – это и есть жить, поскольку смерть лишает нас именно ее.
– До чего же вы наставительны!
– После смерти мне уж не смотреть на вас такими глазами, – хитро добавила она.
– И дождь будет мочить наши волосы, – подхватил он драматическим голосом.
Она не заметила, что он подтрунивает над ней.
– Мне так трудно представить себе это.
– А ведь это единственная неоспоримая вещь в этом мире, – без всякого волнения произнес он. – Нас не станет, и лично я думаю, что от нас ничего не останется, может, только воспоминание у тех, кто нас знал, да и то ненадолго. И потому нужно спешить жить в отпущенный нам срок. Это так просто. Свершать что-то, если есть в том нужда. Быть счастливыми, если с нас довольно этого. И любить.
– Моему мужу очень не понравилось бы то, что вы сказали. Он верит в перевоплощение. – Она рассмеялась, словно выдала какую-то глупость. – Он считает, что мы узнаем друг друга во всех последующих жизнях.
– Это оттого, что он не может смириться с тем, что однажды вы потеряете друг друга, – проговорил он, не особенно задумываясь над своими словами, слишком поглощенный очарованием, исходившим от лица собеседницы.
– Нет! Он уверен, что любовь сильнее смерти!
– А вы? Что думаете вы?
Она молчала. У нее были не самые красивые глаза, а в эту минуту они казались даже глуповатыми. Но, может быть, женщина, смеющаяся над любовью своего мужа, неизбежно выглядит глупой? Примерно так он обычно и думал. Но сейчас он был влюблен: в ее лицо, кожу, грациозную тонкую и нежную шейку, нордически светлые волосы, в холодность, которая таяла, когда она смеялась, в детскость ее зубов. Вот только глаза были не ахти какие. Но он не смог бы признаться себе в том, что у нее глуповатый взгляд, он просто не замечал этого.
– Кажется, что конец тела означает и конец любви. Так считают даже католики. – Поскольку она не отвечала, он заунывным голосом продекламировал: – «Этим ли приводитесь вы в заблуждение, не зная Писаний ни силы Божией? Ибо, когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить, но будут, как Ангелы на небесах» <От Марка: 12, 25.>. Разве вам неизвестно это обращение Христа к фарисеям? – проговорил он с усталой улыбкой, будто всуе произнесенное слово наполняло его грустью.
– Мне кажется, если бы мне удалось поверить в это, я бы успокоилась, – тихо произнесла она.
И вновь он зачарованно смотрел на нее, а она ему улыбалась. Он взял ее белые руки в свои, сжал их, весь исполнившись противоречивых чувств – тяги и самозапрета, и нежно положил их на стол.
– Успокойтесь же! Почему вы не можете успокоиться? Вы уже спокойны! Взгляните на себя, вы вся сияете от счастья! – Он от всей души рассмеялся.
Страстно желая его любви, она перестала быть собой, а превратилась в марионетку: так он на нее подействовал. Он говорил ей одно, а ей слышалось совсем иное: «Успокойтесь, я вас люблю, боготворю и храню». Хотелось слышать только это. Но этого он почему-то не говорил.
***
А не говорил он этого потому, что так не думал. Знай она это, она бы задумалась над тем, почему он так не думает. Она же слышала то, что хотела услышать: что любима, боготворима и хранима. Она желала, чтобы он думал и произносил вслух все то, что означает для женщин понятие поклонения. Она желала, чтобы любовь снова и снова звучала в его речах, да еще выраженная так, как нравилось ей, да еще чтобы это происходило само по себе и чтобы ни о чем не просить. Услышав желаемое, она была бы способна вслед за ним повторить все им изреченное и стать его эхом. Повторить – да, но не изречь слова любви первой, поскольку еще не теряла надежды, что это произойдет. Ее настоятельная потребность показывала, каковы ее собственные чувства и сколько в них содержится и гордого и нелепого, и книжного и романтичного…
***
Но Жиль Андре не произносил ожидаемых от него слов. И кокетка рассердилась, разгневалась. Почему же он молчит, не высказывает того, что думает? В том, что он может думать иначе, она не могла признаться даже самой себе. А дать ему понять, чего от него ждет, она не могла. «Я бы хотела, чтобы вы меня любили, боготворили и хранили». Если бы она только произнесла это, он бы знал, как ему держаться, и ответ его был бы скорее всего таким: «Для этого у вас есть муж. Почему вы ждете этого от меня? Я не ваш муж». Но она ничего не говорила. Было еще слишком рано требовать каких-либо слов. Позднее она станет умолять. А теперь она сделала вывод, что он с ней играет, ведет себя расчетливо и удерживается от того, чтобы жаловать ей власть над собой, признаваясь в нежных чувствах. Было ли это лишь начальной стадией недоверия? Может быть, другие мужчины заронили ей в душу подозрение в неискренности? Как бы то ни было, она заподозрила Жиля Андре в преднамеренном обмане. Ну конечно, он играет с нею, ведь он ловкий, хитрый, опытный любовник, настоящая продувная бестия. И все же она заблуждалась. Он лишь следовал (и будет следовать дальше) своей склонности, оставался в рамках непритязательной гармонии сродства.
которое в их случае оказывалось неизбежным. О нет, он не произнес ни одного из этих сакраментальных слов. Он завел речь об ином.
– Ваш муж сейчас со своими друзьями?
– Почему вы мне об этом говорите?
Муж словно бумеранг возвращался к ней, отделенный от нее пропастью грез, в которых она не могла ему признаться.
– Потому что подумал о нем. Воцарилось молчание.
– Ведь он не ведает, где вы, – улыбаясь, докончил он. Ей это вовсе не казалось веселым. Тогда он заявил, посерьезнев:
– Мне бы хотелось не быть знакомым с вашим мужем.
– Что ж, так оно и есть, – нетерпеливо отозвалась она.
– О нет, я видел его лицо, слышал его голос, видел его голым в клубе в душевой. Вы только представьте себе. Ведь это почти неправдоподобно комично.
– Не понимаю почему.
И в общем-то она была права. Он придумывал проблему на ровном месте. Забавлялся. Когда женщина производит на вас такое впечатление, мало что может вас остановить. Но ему захотелось расшевелить ее, посмотреть на ее реакцию, заставить ее подергаться.
– Как давно это было?
– Давно… А что, есть срок давности?! – пошутил он. Она совсем потерялась, и разговор зашел в тупик.
– Ну-ну, я пошутил. Не знаком я с вашим мужем. Но позволю себе дать вам совет. Если однажды вы ему измените, храните это про себя, не наносите ему удара, невыносимого для мужского самолюбия.
Она по-прежнему молчала и лишь удивлялась его наглости. И снова ей пришло в голову, что их любовь будет незаконной. И кто может предсказать, как сложатся новые отношения и не порвутся ли старые, освященные Церковью узы? И каково будет отношение любовника к женщине, согласившийся на подобную внебрачную связь? Она взяла да и спросила его об этом:
– А что бы вы подумали обо мне, стань я неверной женой?
– Я бы стал думать, что вы нуждаетесь в личном потаенном саде, – с улыбкой ответил он.
– Вы все о своем.
– Да, я не стараюсь ничего придумывать, говорю, что считаю, и без надобности не меняю своего мнения.
Она была неприятно поражена – сопоставив эти слова со своими предыдущими мыслями, она поняла: он и впрямь не лгал, не играл с ней, тогда как она сама, желая нравиться, слегка лукавила. Нравиться ему любой ценой, пусть для этого пришлось бы кривить душой, изворачиваться. Почему ей было так важно соблазнить его? Далеко ходить за ответом не требовалось: потому что ее саму соблазнили и пожелали. Она лишь отвечала на льстящий ее самолюбию призыв. Он раскусил ее: она тоже была из породы любовниц. И приковал свой взгляд к ее лицу. И с той поры ей оставалось лишь, в силу принципа мимикрии, который превалирует в женском поведении, отдаться этому взгляду и быть такой, какой он себе ее представлял. Все это она открыла для себя с тайным стыдом, однако смирилась с этим фактом и его последствиями. Так, значит, он решил за нее? Что ж, она признавала за ним такую власть. Но как могла она, у которой не было недостатка ни в любви, ни в мужском внимании, с такой легкостью пойти за ним? Возжелала потому, что возжелали ее, снизошла потому, что снизошли до нее… Разве тут не было над чем задуматься? Первый шаг навстречу сделал он, великим завоевателем встав на ее пути, воодушевленный силой, которая пробивалась к ней сквозь плоть и завесу из слов. Она была завоевана, как новый берег, сокровище, произведение искусства. Быть предметом вожделения показалось ей блаженством.
– В любом случае не вам вести разговоры о моем муже.
– Вот как?
– Да, так.
– А вы умеете проявить твердость! – иронично заметил он.
К их столику подошел официант, чтобы наполнить бокалы, поправить салфетку вокруг горлышка бутылки. Из страха помешать им он вел себя крайне деликатно. Но с первого взгляда на них становилось ясно, что обстановка несколько разрядилась.
2
На вечере в клубе собрались: Луиза, Мария, Сара, Ева, Мелюзина, Пенелопа. Некоторые из них хорошо знали Полину. Она также была приглашена. Женщины оживленно болтали в зале ресторана, в котором столы были сдвинуты в один конец, словно предусматривались танцы. Они были в приподнятом настроении. Перспектива провести вечер исключительно в женской компании, довольно-таки редкая, делала их более развязными и визгливыми, чем группу их мужей.
– Мы так редко встречаемся! – воскликнула Пенелопа, которую одиночество угнетало больше других, ни шагу не ступавших без главы семейства.
– Я с тобой согласна, – подхватила Мелюзина, – с чего это мы прямо-таки неразлучны со своими муженьками?!
Говори только за себя, Мелю, – возразила Сара. – Том – муж лишь наполовину, мне и так нелегко заполучить его, а уж о том, чтоб не разлучаться, и речи нет… Он называет это «быть заживо погребенными друг в друге»! – Она делала вид, что ей смешно, хотя все знали, сколько ею из-за этого пролито слез.
– Я так рада, что пришла, – созналась Мелюзина, на которую накатило сразу все, что заставляло плакать женскую половину человечества.
Все были в сборе, не хватало лишь Бланш и Полины.
– Полина почти никогда не опаздывает, – удивилась Сара.
– Она не придет, – заявила Ева.
– А Бланш опоздает, – добавила Луиза.
– Сегодня среда, значит, у нее работы больше обычного, как всегда, когда в школе выходной, – пояснила Мелюзина.
– А Бланш и Полина знакомы? – поинтересовалась Ева.
– Их дети посещают один детский сад, – вступила в разговор Мария, – наверняка они видятся. А у Мелю возникла мысль представить их друг другу.
– Мелю решила собрать и молодых, и старых! – провозгласила Мелюзина.
– Бр-р! Так уж сразу и старые! – вставила Мария.
– Старая?! – удивилась Луиза. – Не знаю такого слова!
Дружба окрепла и закалилась с годами. Сара, Ева, Полина и Пенелопа часто играли в теннис двое надвое. Мелюзине, Луизе и Бланш доводилось встречаться в бассейне.
– Вот и будь после этого педиатром! – заявила Ева. – Твои собственные дети сидят дома одни, а ты занимаешься чужими.
– Да, не женская это профессия, что бы там ни казалось, – поддержала Луиза.
– Слишком много неотложных случаев, – поддержала Мария.
Официант в белой куртке, застыв за стойкой с закусками, слушал болтовню пестрой женской компании, не обращавшей на него ни малейшего внимания. Дома он расскажет своей подружке, что обслуживал банкет, где были одни женщины: «Боже, как же они галдели! С ума можно было сойти».
– Кого мы ждем, кроме Бланш? – спросила Луиза и с инспектирующим выражением лица прошлась вдоль закусок. – Что будем пить – вино или шампанское?
– Кому соленых орешков? – обратилась к подругам Мелюзина.
– В котором часу начинается матч? – поинтересовалась Луиза.
– В полвосьмого, – ответила Ева.
– Ты знаешь, где проводит вечер Полина? – спросила Мария у Луизы.
– Понятия не имею, – отнечала та, – знаю только, что этот вечер у нее давно был занят.
– Все по первому разряду, – проговорила Мария по поводу выставленных яств и вин.
– Да, – отозвалась Луиза, – и удобно: берешь, что хочешь, и садишься, когда, где и с кем пожелаешь, нет необходимости весь вечер проторчать на одном месте.
– А у мужчин есть что перекусить? – спросила Мария.
– Не беспокойся, у твоего Жана есть все необходимое! – ответила Луиза.
– Мужчины возбуждены, словно школьники, в ожидании зрелища, как два типа накостыляют друг другу! – изрекла Луиза.
– Бокс – прекрасный вид спорта, – возразила Мария. – Это бой по правилам, почти танец, а вовсе не убийство.
– Ну-ну! Не повторяй нам того, что поет тебе твой Жан, – охладила ее пыл Мелюзина.
– Нокаут – хоть и недолгое, но состояние комы, – поддержала ее Луиза, – я побывала на одном матче: кровь хлестала во все стороны вместе с потом, хорошо еще, что череп не разнесли вдребезги, такое тоже бывает: боксер падает, кажется, все, умер, и вот тут – клянусь вам – возникает желание облаять всех мужиков за то, что они добавляют ужаса в наш и без того страшный мир.
– Святая Мария! – воскликнула Ева. – А вот я никогда не могла достичь такой степени любви, при которой счастье другого человека становится моим.
– Что да, то да. Это не всем дано… – подхватила Сара.
Луиза стала обносить всех вином, а следом за ней с подносом сандвичей медленно и сосредоточенно, враскачку двинулась Мелюзина. На ее одутловатом лице сияла улыбка, поскольку ей было невдомек, какое зрелище она представляет собой: вся ее пораженная параличом внутренняя жизнь выплеснулась наружу. Она не ведала, как выглядит ее раздувшееся тело в широком балахоне, а если бы увидела себя со стороны, то немедля скрылась бы подальше от людских взоров. Вместо этого она, уже поднабравшись, растворилась во всем, что ее окружало: словах, эмоциях, человеческом тепле. Она была не одна и радовалась тому, что не нужно ни о чем думать. Луиза, щуплая до болезненности, продолжала наполнять бокалы, прислушиваясь к разговору Евы и Пенелопы, который они вели вполголоса. Ева говорила: «Три месяца», качая головой и кладя руку на живот. Луиза сделала вывод, что Ева беременна, и вечер для нее был с этой минуты окончательно испорчен. Глупо, но она не выносила, чтобы рядом с нею кто-то был беременным. «Значит, жизнь других людей постоянно налезает на нашу?» – подумала она. Почему бы не наплевать на то, что происходит с Евой, или не порадоваться за нее, не жить своей собственной жизнью, не сравнивая ее ни с чьей другой, зная, что никто не сравнивает себя с другими. Конечно, так и следовало поступать, но не этому научаются женщины с младых ногтей. Так уж водится, меж ними завязываются сложные иерархические отношения, над ними довлеют темные силы зависти и ревности. Я красивее, чем?.. Я моложе, чем?.. Сколько раз слышала она от своей бабки эти дурацкие вопросы? «Женщин ставят в соревновательные отношения друг с другом, и они бездумно вступают в борьбу за мужчин, наградой в которой – мужские оценивающие взгляды», – подумала Луиза. Эта мысль успокоила ее, словно понимание избавляло от чего-то или давало удовлетворение. Впрочем, нет: ее лицо не выглядело свежим, довольным – внутреннее волнение постоянно давало себя знать. Она вдруг оказалась за сотню километров от вечеринки. И одна только мысль о ребенке другой женщины заставляла ее почувствовать свое одиночество, от которого хотелось выть.
Мелюзина поставила поднос и подошла к Луизе:
– Что с тобой, Луиза? Что-то случилось? Здесь так хорошо! Разве тебе не нравится, когда мы собираемся вот так, в тесном женском кружке?
– Почему же, нравится иногда. – Луиза не испытывала потребности отделаться от мужского общества. – Правда интересно, без мужчин и разговоры другие, – согласилась она.
– Еще бы! Что мы теряем от того, что их с нами нет? – расхохоталась Мелюзина.
Не знаю, как объяснить, но чего-то не хватает. – Луиза задумалась. – Возможно, некоего особого эротического климата, да-да, что-то в этом роде. Когда кругом одни женщины, становится пресно, – решительно закончила она и тоже расхохоталась.
Вправду ли она так думала? Она и сама толком не знала. Но мысли ее явно двигались в правильном направлении.
– Да, именно!
– Ты права, в женской компании отдыхаешь от вечной игры, – согласилась с ней Мелюзина.
– А кто здесь говорит об игре? – удивилась Луиза.
– О, только не говори, что эротический, как ты выражаешься, климат не предполагает наличия игры!
Луиза кивнула:
– Должно быть, это то, что я люблю.
– Неплохо ведь отдохнуть от игр? – спросила Мелюзина.
А про себя подумала: «Я стала такой отталкивающей, я сама изгнала из своей жизни чувства». Выражение Луизы «эротический климат» навело ее на мысли о своей жизни. В ее отношениях с мужчинами не было более места эротике.
– Ну, ты у нас такая красотка, понятно, почему тебе не хватает мужчин. А я…
Луиза ничего не отвечала.
– Я не смогла бы предстать обнаженной перед каким-нибудь другим мужчиной, кроме Анри, – проговорила Мелюзина с обескураживающей простотой. – И потому я счастлива быть среди подруг. – Она стала заглядывать Луизе в глаза. – Если бы не вы, не ваше общество, способное понять, что такое моя жизнь, я бы уже давно удавилась.
– Прекрати!
Но это правда! Без вас я бы совсем сломалась. Жизнь стала бы мне невмоготу. Она и сейчас мне тяжела невыносимо, но без вас было бы совсем худо. Я бы ни на минуту не задержалась в этом мире с его мукой. – Она опорожнила бокал и тут же наполнила снопа. – Женщины делают этот мир сносным. Во всяком случае, для меня. – Луиза улыбнулась. Мелюзина продолжала гнуть свое: – Есть даже мужчины, которые это знают и охотно об этом говорят, – произнесла она так, словно это было неоспоримое доказательство ее мысли. – Мужчин с этим миром тоже связывают лишь женщины. Некоторые из них мне в этом признались. – И тут в ее голосе появились нотки раздражения. – Им, должно быть, стыдно, что они это знают и никак не благодарят женщин за то, что от них получают.
– Что же такое есть у женщин, чего нет у мужчин? – ласково спросила Луиза.
– Не знаю, но что-то есть.
– Но что все-таки?! – рассмеялась Луиза.
– Женщины знают, что такое страдание, – отвечала Мелюзина. – Они наделены потрясающим телом, истекающим кровью, рожающим детей, прости, что говорю тебе это, в них есть нежность, любовь, которая к мужчинам приходит только когда они на пороге смерти. – Тут она собралась с мыслями: – Женщины и дети наполнили радостью и нежностью мою жизнь.
– Ты и вправду так думаешь? – Луизе показалось это большим преувеличением.
– Разве мужчина способен привнести в жизнь красоту и нежность? – продолжала рассуждать Мелюзина.
– Еще бы! – воскликнула Луиза.
– Я не об этой нежности. И не об этой красоте. – Некое сокровенное страдание заставляло ее упорствовать. – Посмотри, какими по-матерински нежными могут быть девочки с младенцами.
– Но мальчики тоже! – возразила Луиза. – И мужчины встречаются нежные!
– Да уж! – иронично отозвалась Мелюзина. – Но ты не хуже меня знаешь, что им нужно. Эта нежность поднимается как на дрожжах.
А сама в это время думала: «Не то. Есть целый пласт жизни, неизвестный мужчинам, и как, скажите, разговаривать с ними о нем, если тебя это волнует? Как они могут иметь представление о чужой жизни, давящей вашу, если ничем никогда не занимаются всерьез? Всякий раз, доверившись мужчине, я видела, что он меня не понимает. И догадывалась, что он думает по моему поводу: еще одна зануда!» Слезы навертывались ей на глаза, как часто бывало, когда она была пьяна.
– Мелю, ты пьяна? – спросила Луиза.
– Нет! Я тебе говорю то, что думаю, я взволнована. И я вовсе не пьяна. Ты молода и думаешь иначе.
Луиза с сомнением покачала головой:
– Да, ты молода. А я старуха. Мое лицо каждое утро напоминает мне о том, что нас ждет. А ты молода и еще не задумываешься об этом.
– А вот и нет, еще как задумываюсь, – отвечала Луиза. – Наш удел – траур по другим, слезы и могила, а у меня даже нет ребенка, чтобы забыть об этом кошмаре.
– Прости! Прости, что заставила тебя вспомнить об этом, просто не знаю, чего я так разнервничалась.
– Ну и веселенькие разговорчики вы ведете! – проговорила, проходя мимо, Ева. До нее долетела последняя фраза Луизы.
«Что за злая дура!» – всякий раз встречаясь с Евой, думала о ней Луиза. Мелюзина не удостоила ту даже взглядом и продолжала:
– Знаешь, дети тоже не выход. Когда они покидают дом, становится страшно. Дни и ночи напролет плакала я в опустевшем доме. Пытаешься забыть об этом, но все равно они не принадлежат нам. Они выросли, у них своя жизнь, а все мое закончилось с ними.
– У тебя есть еще Анри.
– Тс-с, – прошептала Мелюзина. – Не так уж я ему нужна! Порой мне даже приходит в голову, что я порчу ему жизнь. Так оно и есть!
Они залились смехом, как девчонки. Затем Мелюзина снова ушла в свои думы.
– Я так подавлена! – призналась она.
Ее распухшие пальцы сжимали ножку рюмки.
– Может, не стоит так начинать вечер? – спросила Луиза.
– Конечно, нечего хныкать. Лучше выпьем.
– Выпьем, – ответила Луиза.
В этот вечер она великодушна. Мелюзину уже развезло.
