Текст книги "Речи любовные"
Автор книги: Алиса Ферней
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
3
Они беседовали по телефону каждый день. И хотя они больше не бывали вместе, душевное сродство выжило. Но в каждом из них приняло разную форму. Он радовался тому, что она есть на свете, она приходила в отчаяние. Чувство к нему обрело форму слов, ожидания, мыслей о нем, слез, желания быть с ним. И все эти метаморфозы свершались по телефону.
– Когда я вновь увижу вас? – с мольбой спрашивала она.
– Скоро, – неизменно отвечал он.
Но они больше не виделись – с того самого ужина как бы странно это ни показалось.
– Вот бы снова поужинать вместе, – говорила она.
– Скоро, – следовало в ответ.
А время плело ткань ее лихорадочного ожидания. Он был глух к мольбам, решив оставить ее при себе, но не желая спешить.
– Много работы. Нет времени, – отнекивался он.
– Всегда одно и то же!
– Зато это правда.
Из них двоих он был самым благоразумным: думал о ребенке, которого она ждала, о ее муже, о своей заново обретенной дочери, словом, он слишком много думал, чтобы пуститься во все тяжкие. Она перестала понимать что-либо.
– Никто ни о чем не узнает.
– Я знаю.
У него все было хорошо: былая горечь ушла из его жизни. И дня не проходило, чтобы он не обнял дочку, жена снова расцвела и была влюблена в него. Ничто не омрачало и его деловую жизнь: он был вознагражден за свою изобретательность, обходительность и ум. Умеющий завязывать нужные связи, он много зарабатывал и занимался своим делом. К концу рабочего дня он обычно звонил околдованной им женщине и выслушивал ее невеселый смех.
– Почему вы никогда не соглашаетесь встретиться со мной? Вы меня боитесь?
Ей казалось, что она напугала его, приоткрыв ему силу своей страсти.
– Ну, чем вы можете меня напугать?
Тут она переставала что-нибудь понимать. Да и было ли что понимать? Любовник тянул, длил ухаживания, прислушивался к своему чувству…
– Но почему в вас такая перемена? – спросила она наконец.
– Да нет же.
– Вы сами знаете, что это так.
Он никогда ни в чем не признавался.
– Мы скоро увидимся, – говорил он ей со спокойной уверенностью, так, словно уже множество раз не обещал ей этого.
– Вы мне это твердите изо дня в день, а воз и ныне там. У нее появилась навязчивая идея: свидеться с ним.
Эта идея порхала вокруг нее, заставляя ее снова и снова прокручивать фильм об их ужине.
***
А что же ее муж? Неужто ничего не замечал? Глаза его жены… Порой эти глаза становились незрячими. Он украдкой наблюдал за ней. Ее голубые глаза заменяли ему и море, и лазурный небосвод. Его жена была такой мечтательной! Так он думал о ней. А она и впрямь пребывала в мечтах, вся уходила в них, так что рядом с ним оставалось лишь ее тело. Ей слышался вновь и вновь некий голос.
– Ты уже легла? – спрашивал муж.
Она загоралась от одних лишь мыслей. И тогда ей годился любой мужчина.
– Иди ко мне, – звала она мужа.
Он подходил к постели и нежно склонялся над ней. Она принимала его ласки, втайне лаская другого, в странном переплетении реального удовольствия и призрачного чувства. Плоть непроницаема.
– Я все думаю, на кого он будет похож, – говорил Марк, имея в виду их будущего ребенка и гладя ее живот. – Красавица моя!
– Толстуха! – отвечала она.
Он не соглашался. Они проходили путь привычной близости, известный им одним: со своими словечками, своим ритуалом, чья магия может в любую минуту рассеяться как дым.
– Ты такая нежная, – твердил Марк, а она думала о том, что и другой сказал бы ей то же самое, что, возможно, все говорят одно и то же.
4
Влюбленный человек бережет себя, посвящает себя себе: Полина забросила друзей. Два или три раза звонила Сара, Полина не перезвонила ей. Она знала, что Сара хочет женить на себя Тома, которому это не нужно. И хотя любовные муки сближают, Полина предпочитала переживать в одиночестве. К тому же не хотела надолго занимать телефон в ожидании звонка. Сара поведала ей о своей печальной судьбе любовницы:
– Представь себе – ночь провожу у него, все по полной программе, засыпаем на рассвете, от усталости меня качает, на работу иду не заходя домой. А там все шепчутся за моей спиной: «Она не ночевала дома…» – потому что я одета, как накануне. А тут одна редакторша предложила мне пообедать вместе. Догадайся, что было дальше? Рассказ о любовных похождениях Тома. Я просто наложила в штаны, клянусь тебе. Была вся как выжатым лимон. – Полина не знала, что ответить, но Саре этого и не требовалось. – Кажется, Жиль и Бланш уже не разводятся. Я так обрадовалась, узнав об этом.
– Ты знаешь Бланш Андре? – удивилась Полина.
– Скорее ее мужа! – ответила Сара.
– Вот как!
– Он знаком со всеми преуспевающими людьми в нашем городе!
Полина прикусила язык. Меньше всего ей хотелось слышать о нем из чужих уст. Ни у кого не было права говорить с ней об этом человеке. И хотя о нем говорили не так, как о других, все равно она не хотела ничего знать.
– А вот у Макса с Евой плохи дела!
– Я так и думала. Они без конца ссорились, и даже на людях.
Из разговоров с Сарой Полина узнавала о жизни знакомых.
– Мелюзину поместили в лечебницу, Анри каждый день ужинает в клубе. Можешь пойти взглянуть на него! Выпивает по графинчику красного! Уже пристрастился. Меня это бесит.
Полине было нечего сказать, она едва знала Мелюзину.
Сара продолжала:
– Луизе в пятый раз сделали искусственное оплодотворение, и снова неудача. Она превратилась в тень, а Гийому все нипочем.
– Откуда тебе знать, ты же не живешь с ними. Может, он очень внимателен к ней.
– Марк не вернулся? – спрашивала Сара после часового разговора.
– Который час? – пугалась Полина, глядя на будильник. – Скоро придет. – И они вешали трубки.
Было девять вечера. Полина так долго болтала, потому что знала: в это время Жиль не звонит, так как уже дома.
«Как они проводят вечер?» – задумывалась она о Жиле и Бланш, а потом гнала представавшие ее воображению картины.
Возвращался в работы Марк, обнимал ее – Теодор спит? – И шел взглянуть на сына. Потом они рассказывали друг другу, как прошел день.
Не во всех семьях вечер проходил так гладко.
– Почему ты говоришь, что вернешься в восемь, а возвращаешься в десять двадцать? – такими словами Ева встречала Макса.
– Откуда мне знать, что еще будут посетители, им ведь нужно уделить время. Да и дорога забита.
– Я сыта по горло, – вздыхает она. – Все сама да сама, тебя никогда нет, то собрания, то обеды. У меня же, представь себе, не хватает времени даже пообедать.
Он ждал, когда она закончит список его прегрешений, который он изучил наизусть. При этом она прищуривала глаза.
– Вот и хорошо, я тоже сыт по горло.
Он был полон решимости испугать жену. На ее лице обозначилось пугливое удивление.
– Давай поменяемся, – предложил он. – Делай как хочешь, но будь добра заработай пятьсот тысяч франков в год, я же буду сидеть дома с детьми.
– Ты не сможешь.
– Ничего, научусь.
– Что мне нужно, так это завести любовника! – говорит Ева.
– Давай заводи, может, начнешь снова улыбаться.
– Я буду не одна! Ты видел Жиля и Полину в клубе в день матча? И так-таки ничего не заметил?
– Ничегошеньки. Снова ты с этой своей дурацкой шуткой!
– И не заметил, как она была смущена? – Она снова прищурилась. – Думаешь, они любовники?
Ничего такого я не думаю. Все возможно, не берусь ничего утверждать, не мое это дело, терпеть не могу сплетен и россказней, и если они любовники – тем лучше для них, это меня не касается.
– Ты говоришь: тем лучше для них? Значит, и для Марка?
– В тот вечер в клубе Полина показалась мне прекрасной, как ангел, – проговорил он, с удовольствием предвкушая, какую бурю раздражения вызовет это у его жены. Та прямо-таки лишается дара речи. – От нее исходил какой-то особенный свет, она улыбалась всем своим существом – в этом суть ее очарования.
– Ну уж не знаю, что вы все в ней находите, не такая уж она красивая, и глаза у нее коровьи.
– Вы все ей завидуете. Как можно так жить, завидуя друг другу, ненавидя друг друга? И это называется подруги?!
– Меж нами нет ненависти!
Они смотрят друг на друга. Она думает: «Да, многое узнаешь, если умеешь наблюдать!» Она видела счастливую улыбку на лице Полины Арну в вечер матча. Хотя Полина та еще штучка, мастерица скрывать свои чувства за маской ледяной красоты. А тот здоровый бугай, должно быть, на седьмом небе оттого, что приручил эту телку…
5
Было ли это счастьем веры в себя? У него была самоуверенная манера утверждать что-то. И он словно забавлялся: она никогда не знала, говорит ли он серьезно или только играет, провоцируя ее.
– Я не думаю, чтобы вы любили мужа, – сказал катко Жиль.
Она сидела дома, будучи в отпуске по беременности.
– Откуда вам знать! – От неожиданности она даже рассмеялась.
– Вы мне сами об этом сказали.
– Никогда я не говорила ничего подобного! И не могла, ведь я думаю прямо противоположное.
– А то, о чем вы мне поведали две минуты назад? Вы не любите его, просто привязаны к нему, испытывает, нежность, вас трогает то, что с ним происходит. Но это не любовь.
– Если это не любовь, тогда что?
– Это долгий разговор. Любовь не сводится к этому но может все это включать в себя, и в этом случае вам недостает одного, или, – он поправился, – мне показа лось, что вам этого недостает.
– Чего же? – смеясь, поинтересовалась она, не оби девшись (он обратил на это внимание), словно принял;) сказанное им за истину.
– Говоря, я не должен забывать, кому я это говорю.
– Ну же, я вас внимательно слушаю.
С помощью голоса он ей послал обольстительную улыбку, и она ее уловила на расстоянии, потянула телефонный шнур и легла, чтобы было удобней вести этот выходящий за пределы приличия разговор.
Альковный голос увлекал ее в область томления и неги.
– Тут дело в жертвовании. Вот вы, вы ничем не жертвуете ради мужа, строите свою жизнь, а он вам помогает. Занимаетесь тем, что любите, рисуете. Им же вы интересуетесь меньше, чем, скажем, каким-нибудь чулком! – со смехом выдал он.
Как она любила его смех!
– Но это неправда! – запротестовала было она, но больше для проформы, вдруг осознав, что все обстояло именно так, как он говорит. – Вы слишком много на себя берете.
– Просто я вас изучил. Вы передо мной словно голая.
После этих слов ни с той, ни с другой стороны долго не доносилось ни звука. Ей нравилось с ним все, даже молчать.
– Вы уже были когда-нибудь уверены в том, что любите?
– Можно ли быть в этом уверенной? Я всегда сомневаюсь, поскольку вижу, что в супружеской любви я получаю сама столько же удовольствия, сколько счастья доставляю мужу. За чувствами скрыто столько заинтересованности и эгоизма, что я задаюсь вопросом, любовь ли это.
– Но по-настоящему проблема в ином, – рассуждал он.
– Как вы уверены в себе!
– Это чтобы позлить вас. Но я отлично понимаю, о чем вы говорите. Вы нуждаетесь в муже, и это смущает вас с вашей идеей альтруистической любви. И вам есть от чего смущаться, – продолжал альковный голос, действовавший на нее, как живая вода, – ибо вы не любите мужа.
Она рассмеялась.
– Но вы бессильны, вы получили такое воспитание, ваша цель – образовывать ячейку. Это и есть ваш брак: предприятие, в котором свои расходные статьи, свои прибыли, которое производит детей с помощью двух взаимодополняющих друг друга существ. Множество семей функционируют подобным образом, и в этом случае термин «семья» лишается каких-либо нравственных критериев, поскольку не имеет отношения к любви.
– А вы свою жену любите?
– Нет, мы с ней примерно как вы с вашим мужем.
– А вы уже испытывали любовь к женщине?
– Нет.
Он не лгал, не принимал позы, был искренен.
– А я? – спросила она.
– О, вы самая влюбленная из женщин, которых я знаю.
Оба покатились со смеху, потому что смысл его слов был как раз противоположным тому, о чем она спросила: «Вы меня любите». И он говорил ей об этом так, словно сама она об этом еще не знала, а он знал! Но ей не хотелось, чтобы ему все так легко сходило с рук.
– Зря вы так в это уверовали. Бывает, я и впрямь что-то испытываю к вам, но это лишь влечение.
– Вы ошибаетесь, и я вам уже говорил: вы и я – это уникальный случай, и дело тут не во влечении.
Нарочно ли он повторял это при каждом удобном случае? Ей вновь захотелось перечить ему: «Конечно же, во влечении!», но она промолчала, радуясь тому, что есть прозвучавшим словам, доверительным отношениям, взаимопониманию, не надеясь ни на что, ни на время, ни на случай, и ничего не просчитывая.
– У меня ни с кем нет такого строя отношений, как с вами.
– И я ни с кем не говорю о том, о чем мы говорим с вами.
– Надеюсь, – пошутил он и попрощался: – Ну, всего! Он стал частенько так с ней прощаться, и для нее это было как оскорбление, потому, наверное, что она никогда не хотела вешать трубку, из которой доносились звуки его голоса.
– Звоните! – умоляюще просила она иногда. Порой голос может быть способным на то же, на что и другие части тела, то есть совершать хватательные движения. Тогда он проникает в вас глубже, чем мужское естество. «Что может голос?» – думала она. Голос может поселиться в вас – в животе, в груди – и изводить, дразнить, разжигать вашу потребность в любви, приподнимать ее, как морской бриз юбку. «Неужели я влюблена в голос?» – мучилась она.
6
Его слова были подобны стволам деревьев, падающим в озеро и образующим на дне штабеля: они западали ей в душу и лежали там, невидимые, колеблемые подводными течениями, водоворотами, со временем их накапливалось все больше и больше, и вот они уже были готовы показаться над поверхностью воды. Подобные стволам, тяжелым и громоздким, они были потаенным строевым лесом ее мыслей. «Вы самая влюбленная женщина, которую я знаю. Лучшее в вас – не красота, а темперамент. У меня ни с кем нет таких отношений, как с вами. Вы не любите мужа, вы думаете, что любите, но на самом деле это не так. Вы с ним ячейка общества. Это не ваша вина, вы так воспитаны». Слова заводили хоровод, а то и отплясывали сарабанду. Что в ней было лучшим? Да, у них ни на что не похожие отношения. Она не любит мужа? В иные вечера он раздражал ее одним своим присутствием, разве это не признак? Любила ли она его или ошибалась? Ячейка? Пусть так, но она никогда не покинет эту ячейку, не разведется ни за что на свете. «Вас так воспитали». Откуда ему знать? Если даже она сама не знала?
– Не говорите обо мне никому. Я хочу, чтобы никто не знал о наших разговорах.
– Но почему?
– Я вам уже объяснял: Я люблю тайны. Однажды, в полной тайне от всех я открыл для себя любовь.
– Вы верите в тайны?
– Я верю в свои тайны.
– Я думаю, не сегодня-завтра все выплывет наружу. Словно тайны непременно попадают к тому, кто их дожидается, к некоему предопределенному лицу. Говорят, что тайна – это то, что за один раз доверяется одному.
– Могли бы вы доверить за один раз кому-то одному то, что испытываете, общаясь со мной? – спросил он, поймав ее на слове.
При этом он был серьезен, настолько, что ей это показалось даже чересчур: в сущности, эта серьезность состояла в том, чтобы как-то расширительно, даже преувеличенно истолковать ее чувства к нему. Но вместо того чтобы высмеять его, она вновь пошла на поводу у доходящего до крайности голоса.
– Нет, я не смогла бы доверить этого никому.
– Вот видите, – хитро заключил он, довольный ее ответом.
– Однажды я упрекнула одного мужчину в том, что он даже не скрывает своих измен от жены, а он мне ответил: «Если это тайна, значит, не любовь. Другого не дано». Полагаю, он имел в виду, что любовь – это что-то очень сильное, захватывающее и не оставляющее места ни для чего другого, и потому не может храниться в тайне.
– Да, он, безусловно, имел в виду именно это. Хотя точно не знаю, поскольку сам не слышал.
– Так как? Что вы об этом думаете?
– Наверное, он был прав, – не задумываясь, ответил он.
О, как ранил ее его ответ! Ответить так означало сказать ей: «Я вас не люблю. У нас с вами не любовь». Так он и думал. Он ей с самого первого раза говорил: «Я не знаю, что у нас с вами». Это было то, что он думал. Они были связаны. Но чем, он не понимал. Было у него к ней и влечение, особенно сильно проявившееся в их первую и последнюю встречу. Но было и что-то другое, что стояло на пути влечения. Это была безмерная нежность, ощущение полного скрытого подобия. Эта женщина была ему сестрой, ему подобной. Никогда еще не встречал он существа, в такой степени похожего на него. И потому не желал делать ее своей любовницей.
Она же хотела именно этого. И еще, может быть, одного: ощутить его тепло. В нем была заложена мужская сила, толкающая его к ней и ее к нему. До какой степени сильно было ее желание? До какой степени сдерживался он? Он тянул, услаждая себя ни на что не похожими отношениями, не торопился. Ему было интересно: «Сколько продлится влечение?» Он предоставил Бланш водить дочку в детский сад и не предпринимал ничего, чтобы увидеть Полину. Она же спала и видела встречу с ним, и этот ее пыл влюбленной женщины он прекрасно ощущал. Но все ее просьбы о встрече оставались без внимания. Он держался на расстоянии, занятый поддержанием огня в семейном очаге и решимостью покончить с молодой любовницей, которую завел до встречи с Полиной и от которой утомился. Но не позволял Полине забыть себя. Как он был слаб! Женщины… он без устали любил их. «Мне это необходимо», – скажет он ей позднее.
– Я вас не отвлекаю? Чем вы заняты? Хорошо поработали? Грустите? Рисовали сегодня? Я рад. Не позволяйте себе бездельничать. Вам это не идет.
Говоря с ней по телефону, он получал отдохновение. Он не говорил с ней о других, только о ней самой, о себе, если она спрашивала, а больше всего – о них обоих: о них, сидевших друг напротив друга два месяца назад в кафе, о них теперешних и о них завтрашних – об их уникальной и такой всепоглощающей связи… и т. д. и т. п. Любовь желает слышать о самой себе. Он чем-нибудь восторгался, смеялся – и все вокруг оживало.
– Вы заняты интересным делом. Я? Я в порядке. Как вы одеты?
Она же, всегда изысканная, пылкая во время разговора и мрачная в момент расставания, была что медленно закипающая на огне вода.
VII В ПОСТЕЛИ
1
В конце концов это свершилось: они вновь свиделись. Раза два или три в бистро. Встречи сильно на нее действовали: легкий шутливый тон в начале сменялся томительным ожиданием. Что она говорила… не имело большого значения. Ее голубые глаза беспрестанно улыбались. Между губами, раздвигающимися в улыбке, сверкал ряд жемчужин. Она была умопомрачительно молода «Вот победа так победа», – думал он. Она же не думала ни о чем ином, кроме как о любви, ее сердце превратилось в машину по производству грез. Они странным образом двигались в разных направлениях: она – к огню, он – от огня. Он потихоньку справился с собой: она больше не производила на него прежнего впечатления Во второй раз ее лицо ошеломило его меньше, а любое мимолетное несовершенство и вовсе грозило разочаровать. Он нашел ее бледной. Ясное дело, причиной тому была ее беременность. Сама ее усталость наделяла ее чувственной негой. Она непременно хотела переспать с ним. «Почему я должен отказать ей в том, что давал стольким другим?» – резонно подумал он, но продолжал колебаться: она все принимала слишком близко к сердцу, и потому ему не очень хотелось завершающего акта! Надеялся ли он сохранить ее подольше? Может быть, навсегда? Как знать? Все это такая тонкая материя. С ней было не так, как с другими, и он не желал быть причиной ее мучений. Он в большей степени понимал, жалел ее, чем желал. Но у нее в крови бродила весна. Она, видимо, сама не ожидала, что так воспылает к нему. Он ее добивался и теперь чувствовал ответственность. Однажды он сдался. Стоял сентябрь: было холодно, без конца шел дождь. Он пригласил ее к себе, делая это для нее, а не для себя, желая доставить ей удовольствие и прекратить противостояние с женщиной, предлагавшей ему себя. Он принял ее, чтобы одарить своей любовью. Получилось же нечто совсем иного рода. В тот миг, когда он дотронулся до нее, он уже знал, что совершает глупость: запирает в некую шкатулку бродило страданий.
***
Она пришла к нему в своем широком пальто из красного драпа, в котором когда-то поразила его воображение, и встала в дверях. Но от того магического мига осталось лишь воспоминание, она уже не вызывала в нем первоначального восторга, видимо, это безвозвратно ушло. К счастью, она не догадывалась, что впечатления непостоянны. Из-под черного берета, надвинутого на лоб, выбивались светлые прядки, щекочущие ей лицо.
– Ну что ж вы стоите? Входите!
В лице у нее не было ни кровинки, она походила на человека, догадывающегося, что он обманут судьбой. Бешено стучало сердце, и его никак было не унять. Ее спина, поясница заледенели, а те места, которые обычно выделяют влагу, покрылись холодным потом; вся она была как натянутая струна, ждущая приговора судьбы. В самой сердцевине ее тела билось ощущение величия момента, могущего испепелить ее, вознести до небес, привести к отречению от себя и даже к смерти, нашему общему уделу. Она испытывала на себе действие темных сил тяготения и страха, веря, что ее ждет миг счастья в то время, когда, возможно, всего лишь угодила в лапы химер. Она так желала этого, что еще чуть-чуть – и было бы уже поздно. То, что самая большая мечта сбывается, когда в нее перестаешь верить, когда она вторгается в душевный покой, заново обретенный, казалось несправедливым, если не абсурдным. Ее влечение, не подпитываемое со стороны, уже готово было отчаяться. Она свыклась с устоявшимся положением вещей: могла думать о Жиле Андре без мучении, не видеться с ним. И не умирала. Она снова открывала для себя, как прекрасна жизнь, стоило ей выйти из тени этой ничего не принесшей ей любви. И именно в ту минуту, когда она почти смирилась, он позвонил и назначил свидание. Догадался ли он, что она уже приняла свое поражение? Или же уступал ее мольбам? Она предлагала ему себя. Совсем не воспользоваться этим было немыслимо. Красивая женщина по пальцам может сосчитать отказавших ей мужчин. Но Полине было не до того. Она завоевала-таки его.
– Вы хорошо себя чувствуете? – разглядывая ее, поинтересовался он, обеспокоенный ее бледностью, не в силах забыть также о ее беременности.
Она молчала, словно ее взяла оторопь. Могло ли ей прежде прийти в голову, что она откликнется на зов мужчины и явится в его дом, когда там не будет его жены? Что голой и беременной предстанет перед ним ради удовлетворения желания? Ей открывалось, до какой степени удивительными могут быть собственные поступки.
– Давайте ваше пальто и присядьте. Она пожелала остаться в верхней одежде.
– Подожду, пока согреюсь.
Отопление еще не работало. Он извинился.
– Очень холодно для сентября, – проговорила она.
– Вам нездоровится! – расстроенно проговорил он.
– Просто оробела, – пролепетала она со своей прекрасной улыбкой.
Ему захотелось как-то ободрить ее; дотронувшись до ее руки, он почувствовал: она сейчас расплачется, такими несказанно несчастными были ее лицо и улыбка. Она испытывала потрясение и могла бы произнести: «Я пришла к вам с отчаяния, я только и делала, что ждала и мечтала об этом миге. Боюсь, как бы явь не оказалась безобразной. Поклянитесь, что для вас это так же важно, как и для меня». Но можно ли выговорить такое? Ее примут за полную дуру или истеричку, все видящую в черных тонах. Это-то она понимала. И все же думала именно так, хоть и не могла этого выразить. Иные фразы нейдут наружу, застревая в потаенных уголках женского сердца, отравляют жизнь, подчиняют себе личность. Она стояла перед ним, не в силах выразить всего, что жило в ней. Кое-чем она с ним все же поделилась.
– Готовясь к встрече с вами, я всякий раз испытываю страх, – дрожа, проговорила она. – У меня даже желудок сводит, как перед экзаменом. Чего я боюсь?
Неподдельное удивление заставило ее произнести это вслух.
– Право, не знаю, – ответил чарующий голос. Вдруг этот голос утратил былую значительность и стал банальным вблизи банальной развязки. Она отказывалась это замечать как нечто неприемлемое для себя.
– Я боюсь вам не понравиться, боюсь вашего непостоянства, боюсь, прежнее уйдет. Очень сильное чувство соседствует обычно с глубочайшей боязнью.
Она не была уверена, что он ее слушает, поскольку стоило ей замолчать, как он прошептал:
– За мной должен зайти один друг, мы собирались вместе поужинать, так вот, я не хочу, чтобы он знал, что я дома.
Это не имело ни малейшего отношения к тому, что говорила она.
– Пойдемте.
Он провел ее в свой кабинет, погасил свет; квартира была погружена в полную темноту. Застыв на месте, слегка откинувшись назад, она молчала, опоминаясь от охватившей ее оторопи.
– Вы красивая.
Он подошел совсем близко и коснулся губами ее виска. Она почувствовала, что он взволнован, но ведь ему не впервой было оказываться в таких ситуациях. Если бы было иначе, парализующая лихорадка, связанная с воображаемым удовольствием, заранее обрекла бы это свидание на провал. Было предпочтительнее, чтобы в эту минуту Жиль Андре был в большей степени легкомысленным, чем потрясенным. Но женщине не дано знать всего этого, и она старалась не думать о его ветрености.
Стоя перед ней, так и не скинувшей своего красного пальто, он поцеловал ее в глаза, в шею, в крылья носа, нежно снял с ее головы берет, вдохнул аромат волос. Она не осталась безучастной и отвечала на его поцелуи. Он взял ее голову в свои руки и, глядя в ее лицо, постарался запечатлеть в себе его девственную невинность.
– Как давно… – вдохнул альковный голос.
Она стояла перед ним, податливая, вручающая себя ему, даже не ему, а тому, что их единило, роднило – мольбам, клятвам, нежности, всему, что нас гнет и распрямляет.
– Я боюсь.
– Чего?
– Вас. – Она задумалась. – Я боюсь поверить потом, что люблю вас.
– Вы уже в это верите! – засмеялся он.
Она была слишком потеряна: где уж тут было возмущаться. Однако понять причину его смеха было не так просто. Может быть, он был рад ей или доволен, что любим. Был ли он когда-либо еще так уверен в чьей-либо любви? И все же смеяться было жестокосердно с его стороны. Он знал, что с ней творится, и наслаждался тем, что она пребывала в той точке любви, где его уже не было. Для него это было забавой.
– А вам не кажется, что вы меня любите? – ни с того ни с сего брякнула она.
Его смех тут же оборвался. Но поскольку он был очень обеспокоен тем, как бы не нагрянул его друг, он не вник в суть ее вопроса.
– Что мне должно казаться? – помолчав, спросил он.
– Что вы меня любите. Вам так не кажется? – выдохнула она, жалкая и несчастная.
– Нет, – сообщил он ей на ухо, целуя ее.
Он не хотел ей говорить, что любит ее. К чему это? Да и мог ли он так думать, объятый желанием? Он снова стал целовать ее; у него были необыкновенно мягкие губы. Он расстегнул золотые пуговицы пальто, оно распахнулось, и его руки протянулись к ее телу. Ненасытная страсть, снедавшая ее все это время, вдруг улеглась. Ну, вот оно и пришло, все, что мучило, распаляло. «Наконец-то это произойдет, я в его власти», – подумала она.
Она позволяла завоевывать себя, как земля, открытая морю. Он пробудил в ней инстинкт, она хотела, чтобы ее взяли.
Он не имел какого-то четкого плана действий, он лишь совершал все то, что представлялось ему в самую первую их встречу. Он догадывался, в каком состоянии она пребывает, и хотел доставить ей удовольствие, показать, каким оно может быть, как бы внушал ей: «Вот на что вы способны, я это чувствовал, теперь благодаря мне вам это известно». О, он умел обходиться с женщинами: шаг за шагом, поцелуй, ласка… Такая нежная женщина – несказанный подарок. И если даже ни одна из ласк не невинна, даже если он рисковал причинить ей боль, теперь уж ей не отвертеться. Его руки не выпускали ее – из самых безмолвных глубин ее существа поднялось предельное ощущение расслабления. Под его поцелуями и ласками она переставала быть единой, распадалась на части. Соблазнив ее, он отказался от признания в любви. Но и ради остального стоило прийти к нему. Он обращался с ней так, как было свойственно ему. Погладил бедра, венерин холм. Ее беременность была единственным необычным обстоятельством во всей этой ситуации. Он всегда любил иметь дело с чужими женами, но не в такой момент их жизни.
– Вы не очень пополнели.
Он взял в руки ее груди. Даже у беременной они были у нее как у девчонки.
– Вишенки, да и только!
Она рассмеялась. Внутренняя дрожь улеглась, она раскрылась навстречу ему.
***
Она пришла только за этим. Но можно ли признаться в этом самой себе? Она было попыталась сделать вид.
что пришла поболтать. Но слова не могли насытить ту, что пробудилась в ней. Со времени первого ужина она лелеяла мечту предаться утехам любви. Засыпала и просыпалась с этой своей драгоценной мечтой. Как вообразить, что весь остальной мир, все, что говорится, делается, ощущается, все прочие, с кем это может происходить, говориться, ощущаться, – все исчезло в настойчивом биении не находящего выхода желания? Почему не происходило того, что было предначертано? Она уже перестала что-либо понимать. Неторопливый ход событий зажег в ней неугасимый огонь. Но она не признавалась себе в этой ненасытимости. И теперь у нее было сияющее и запрокинутое лицо той, что находится в погоне за чем-то, чего так не хватало.
– Беременная до зубов и нагая! – прошептал чудо-голос.
– Вас это шокирует? – спросила она, отстраняясь.
– Вовсе нет, – ответил он, схватил ее и усадил на себя.
Страсть вступила в свои права. Он улыбался, созерцая ее.
– Вы красивая! – в который уж раз повторил он.
– Вы всегда этому удивляетесь.
– Удивляюсь, потому что люблю в вас вовсе не это. Так она почувствовала себя красивой, и даже сверх того. Он умел сделать тяжелое легким, словно инстинктивно, с языческой уверенностью знал, чем могут быть совесть и чистота, лишенные украшений, приданных тем, кто ведает ими. Так по крайней мере она думала, не видя в нем распутника. С ним к ней пришла свобода.
***
Ничего другого, кроме жестов страсти, им не оставалось. Не беседовать же им, в самом деле, снова! Настал черед прикосновений. Она испытывала спонтанную конвульсию влажной плоти, жгучую ноющую боль, которой невозможно сопротивляться.
– Я боюсь причинить вам боль.
Но теперь он уже не мог отказаться от того, чтобы ввести могучее орудие природы в распаленный цветок пола этой преображенной женщины. Ощущение шелковистости, испытываемое его ладонями, подстегивало его сделать это. Им управлял инстинкт.
– Вам не больно? – снова спросил он, уже не властелин своей воли.
– О нет, – отвечала она, едва слышно.
Впервые такие близкие друг другу, они замолчали. Ее тело под его руками обретало свои границы. Он ваял ее, и она получала представление о своем теле.
