Текст книги "Речи любовные"
Автор книги: Алиса Ферней
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Верю, но в очень редких случаях. Я восхищаюсь мужчинами, не бросающими бездетных женщин. Это настоящие рыцари. Мне кажется, что чаще всего любовь нуждается в некоем подспорье. Чувства помогают нам выстраивать нашу жизнь. А если благодаря им ничего не созидается, мы их оставляем, как нечто бесполезное.
Он покачал головой; распознать ход его мыслей было сложно.
– Не знаю, для чего я вам все это говорю! – закончила она, покраснев.
Говоря, она все задавалась вопросом, не дурацкий ли у нее при этом вид: мол, молоко на губах не обсохло, а туда же, рассуждает. Ее удручало, что это могло быть так и потому она решила поставить на этом точку.
– Муж хотел детей, но не я, моя жизнь понравилась бы мне и без них.
– Ну конечно, у вас же есть я! – сдерживаясь, чтоб не рассмеяться, пошутил он.
Она открыто расхохоталась. Они будто условились о галантных отношениях, положенных на мелодию смеха.
– Верно, не следует желать детей как замену чем> то. Только потому, что жизнь пуста, ведь в этом случае им нечего будет дать. У иных женщин это как причуда: забрасывают собственную жизнь и всего ждут от ребенка, ничего более не требуя от самих себя. Это ведет к непримиримым противоречиям, – рассуждал он с серьезным выражением лица.
Она еще не раз будет сбита с толку этим его балансированием между насмешкой и мудрыми высказываниями, произносимыми с неподдельной серьезностью. Кроме того, он хотел поделиться с ней своим опытом, посчитав, что она стоила того и зерно упадет на добрую почву… словом, еще немного – и он бы почувствовал ответственность за нее. Она уже знала то, чему он желал ее обучать, но в этом не было необходимости, поскольку они были очень похожи, только с разницей в возрасте. Он об этом и не догадывался, тогда как она уже сделала это открытие!
– Я тоже считаю, что нужно дать что-то своим детям, нечто, обретенное в мире, в котором их еще не было.
Он улыбнулся.
– Почему вы улыбаетесь? Я говорю что-то не то? – лукаво спросила она, чувствуя прекрасно, что он во всем ее одобряет.
– Вовсе нет. А улыбаюсь я оттого, что вы столь наставительны! Я пытался представить вас с вашим сыном.
Она вздохнула и откинулась на спинку стула.
– Устали? – участливо спросил он, смутив ее. Она ощущала его заботу о себе как нечто постыдное.
– Нет, все хорошо.
Когда она не старалась вести себя подобающим образом, в ней вспыхивала девичья порывистость, а из-за робости проглядывала дерзость.
– Я рада тому, что сижу здесь с вами, – проговорила она в одну из таких минут.
И это было чистой правдой: ее переполняло тщеславие, что для этого человека она целое мироздание. Ее саму очень удивило, что она осмелилась сказать ему об этом. Теперь она радовалась себе самой и тому, что разговор о будущем ребенке не бросил тень на их встречу. Она то опускала глаза долу, то вскидывала на него. А он всякий раз силился ухватить ее взгляд и не отпускать: она ощущала себя словно рыбка на крючке.
– Я тоже очень рад нашему с вами ужину. Как в сказке про фею.
Он и правда так думал.
– Не могу в это поверить, – произнесла она, нисколько не лукавя.
– Поверьте же. – Его голос зазвучал просительно. Уловив некую наигранность в его тоне, она подумала, а не нарочно ли он так заговорил и не стоит ли попросить его прекратить ломать комедию. При мысли, что он неискренен, она смутилась еще сильнее. Хотя ей и очень хотелось безоглядно поверить в его перед ней преклонение, казавшееся неподдельным. Ее совершенно покорило то, какой ценностью выглядит она в глазах другого человека. И тут в разговор вступил внутренний голос: «Мы можем разговаривать друг с другом обо всем, его альковный голос будоражит мне кровь, я уже полна томления. Это волшебство – мне на погибель; тайны, умолчания, угрызения, воспоминания, ожога – будет все, и быть мне несчастной». Она уже была несчастна: мучимая, поделенная надвое. Она хотела лишь одного – остаться с ним наедине, и была на это не способна. Кто поймет, что такое женское вожделение вкупе с чрезвычайной чистотой? Сама она выглядела от этого жалкой и сбитой с толку. Она могла ему сказать все, но не то, что свершалось в ней в эту минуту. Одна из аксиом отношений между полами: я хочу быть вашей, но не отважусь на это в данный момент. До какой степени точно понимал он ее? Об этом она спросила саму себя, когда он прошептал:
– Вы и я – что это?
Точно ли он произнес эту фразу? Она едва осмеливалась в это верить и сделала вид, что не слышала. Ее не оставляло сомнение: а что, если он лгал с целью соблазнить ее? А что, если поступал с ней, как все мужчины со всеми женщинами, желая часто и многих, но любя редко? Со сколькими женщинами он уже проделал этот трюк?..
Она молчала. Лицо ее было задумчиво. И он решил взять быка за рога.
– Что у нас с вами? Не знаю. Это не просто влечение, – проговорил он, придавая интонации вопросительные нотки.
Она поостереглась отвечать. Пришлось ему самому заканчивать начатую мысль:
– Нет, это что-то другое.
Она не могла удержать улыбку. Как прекрасен был этот миг! А она-то была уверена, что их встреча – в первую очередь свидание мужчины и женщины: об этом свидетельствовало проснувшееся в ее теле острое щемящее ощущение. «Вот уж не думала, что так глубоко уснула. А ведь он лишь смотрит на меня, ничего больше. Это что-то непостижимое, я уже влюблена и пылаю. Да он наверняка догадывается об этом и играючи отнекивается». Но она ошибалась, он был искренен. А ошибалась она потому, что была моложе. Его и правда влекло к ней, но было и еще что-то: некое сродство, которое ему было дороже физического притяжения, поскольку являлось редким даром. Он и разглядывал ее теперь именно с этим чувством сродства, близости, чувственность же была уже частично утолена словами, улыбками и неспешностью общения. И вдруг все темы для разговора иссякли, и они молча взглянули друг на друга. С той минуты, когда она приняла решение отдаться любви, он прозрел в ней некую силу, которая толкала его к ней: она поддалась, раскрылась, хотела узнать, что он за человек, – и была полна могучих токов.
– Самое лучшее в вас не ваша красота, а ваш темперамент.
Как настоящая женщина, она не могла не порадоваться этому комплименту.
Это длилось целую минуту. Они так смотрели друг на друга, словно оба предвидели (и каждый знал, что то же делается с другим), что с ними будет (неразлучны навек), что им предстоит (рассказывать друг другу о себе, а затем лежать рядом) и каковы будут их речи (об изначальном предназначении, разлуке и последующем обретении). И каким бы упорным и горячим ни был этот взгляд, он не смущал их, поскольку обладал ясностью проговоренных и повторенных истин и обещаний. Одного он был лишен – грубости, ведь это были даже не слова, а безмолвный и признательный разговор лица с лицом. Язык взглядов иной, чем обычный: его можно услышать, как слышишь то, во что веришь, только благодаря чуду, он полон всей той силы и сомнения, что порождены невидимым. Странно, что подобного рода совершенное по форме общение не длится, и у них оно подошло к концу, и вернулось обычное: слова, догадки, вопросы, неуверенность, недосказанность, намеки и умолчание о главном. Официант принес заказанные ими блюда. И хотя он догадался, что появился некстати, делать было нечего: руки его были заняты горячими тарелками, другие посетители ждали его. Он извинился («Прошу прощения, господа»), пронося тарелки над их лежащими на столе руками. Она подняла на официанта глаза, поблагодарила и поспешила освободить место для тарелки, смущенная тем, что кто-то посторонний застал ее в таком состоянии. «Боже мой, до чего хороша!» – думал в это время Андре Жиль. Официант даже покраснел, оказавшись в сфере действия их взаимных чар. Подина и впрямь пребывала в необычном состоянии – экзальтации, к которой ее привела уверенность в том, что они захвачены единым порывом. «Да мы с ним настоящий спектакль устроили. Я вся как на ладони». Она попыталась взять себя в руки. «Ноги ватные, свои собственные слова я слышу, словно их говорит кто-то другой, я даже наклонена в его сторону». В ее улыбающихся глазах читалось одно: «Влюблена, околдована». Была ли она и впрямь влюблена? Теперь уже все равно. Влечение и подлинная страсть – их всегда путают… То, что она ощущала, было стремительным, текучим, восторженным. Она созналась себе: «Мне нравится то, что он желает меня. Нравится разжигать в нем этот огонь. Нравится его любопытство».
***
В поисках самого сокровенного выражения ее лица он проявил к ней незаурядный интерес. Она просто упивалась, что стала объектом такого пристального внимания. Он созерцал ее задумчивость, а она была на седьмом небе, ведь созерцание – начальные слова страсти.
– О чем вы задумались? – спросил он, положив ей руку на запястье.
Это было первое прикосновение. И снова с улыбкой, словно держа ее в своей власти, повторил:
– Расскажите, о чем ваши думы?
Ей это показалось чуточку высокопарным, но она приняла галантную игру как нечто истинное, как некое обещание будущего. Ведь все это было прерогативой женщины: поддаться заинтересованному взгляду, не имеющему объяснения вниманию, наблюдать, как тебя соблазняют, и испытывать от этого наслаждение, отвечать тем же, нравиться, подстраиваться. Она прямо-таки утопала в чисто женских удовольствиях. Ее собственное лицо представлялось ей жаровней. Она до неприличия покраснела – столько же от возбуждения, сколько от робости. Он не выпускал ее руку, а она ее не отдергивала. Ей этого не хотелось. Рука блаженствовала, попав в сообщницы к ее спутнику, и уже перечеркнула всяческие условности. Она нашептывала своей хозяйке всякие приятные вещи о тайнах, ведомых лишь двоим, о том, что отношения с этим человеком сулят баснословные любовные услады.
6
А в это время еще в одной квартире шла подготовки к предстоящей вечеринке в клубе.
– Я был уверен, что ты не готова!
С такими словами Том Лагароль появился у Сары Петерсен. Она раздевалась, собираясь принять душ.
– Пришел бы позже, – бросила она ему, скрываясь в ванной комнате.
Те два года, что они были любовниками, она горячо отдавалась своему чувству, а он изменял ей напропалую. Она пробовала порвать с ним, считая, что он недостаточно ее любит. Но он мог не беспокоиться: стоило ему поманить ее, она не раздумывая бросалась к нему, по уши влюбленная и разряженная в пух и прах. «Недостаточно любит» – что это, в сущности, значит?
– Вечер начнется не раньше восьми, ты пришел слишком рано, – донеслось из ванной.
Он вышагивал взад-вперед по квартире, возмущенный донельзя, что приходится ждать, и даже полы его легкого пиджака разлетались.
– Не жди меня, поезжай, я приеду на своей машине, ты мне не нужен.
– Ну конечно, я знаю! – ответил он, не веря ни одному ее слову. Она нуждается в нем, это как пить дать, тут и обсуждать нечего. Да и какая женщина не будет счастлива рядом с таким красавцем, как он? Он был уверен, что дает своей избраннице все. На его лице появилась самовлюбленная улыбка. Мужчина может довольствоваться просто успехом в жизни, уверенностью в себе и в своем деле, лишь бы он не был излишне требователен ни по отношению к себе, ни по отношению к жизни. Том Лагароль сколотил немалое состояние, пожертвовав при этом первой женой, тремя детьми, всеми друзьями юности и интеллектуальными запросами, которыми некогда обладал.
***
– Чем ты сегодня занималась? – спросил Том Сару. В эту самую минуту Жиль Андре спрашивал Полину «Могу ли я звать вас Полиной?», а Луиза, нервничая и выказывая мужу безразличие, выбирала платье. Приняв душ и одевшись, Сара Петерсен принялась укладывать волосы. Том повсюду слонялся за ней: стоял перед стеклянной дверью ванной (ей видна была его фигура через стекло), следовал за ней по пятам от шкафа к шкафу и даже забрел в крошечную ванную, где стал глядеться в зеркало.
– Подвинься! И перестань любоваться собой! Но он и не думал ее слушаться.
– Как тебе моя рубашка? Не слишком мрачная?
– Нет! Лучше некуда.
До чего же красуется! Выглядело смешно, но почему – этого она бы не могла сказать.
– А теперь выйди! – приказала она.
Он медлил. Она испытывала раздражение, вызванное теснотой.
– Я что, не могу спокойно привести себя в порядок? – вскипев, заявила она.
Он, казалось, получал удовольствие от того, что нервировал ее. Тогда она решила изменить тактику.
– Будь добр, подожди меня в гостиной, я буду готова через две минуты, – мягко попросила она и почти с нежностью добавила: – Пойди плесни себе чего-нибудь.
Он вышел. «В конце концов, нужно уметь находить общий язык. До чего же люди восприимчивы и управляемы. Думают ли они хоть изредка, чего, в сущности, желают? Или же плывут по течению?» Не эти ли и им подобные вопросы служат началом распада пары?
Некоторое время спустя она подошла к нему сзади – он сидел в гостиной с бокалом в руках – и запустила пальцы ему в волосы.
– Ну так чем ты сегодня занималась?
Она не любила рассказывать, как проводит свое время. Это означало расписаться в полной своей ничтожности.
– Да так, ничем особенным.
– Как? – деланно возмутился он. – Моя жена не занята ничем особенным?
«Каким же он бывает заурядным!» – подумала она.
– Я не твоя жена.
– Извини, – рассмеялся он.
Ей было не до смеху. Мужчины такие боязливые, не поймешь, чего хотят. Ей не нравилось, когда он называл ее своей женой, у него недоставало ни смелости, ни желания жениться на ней или хотя бы жить вместе. Он залпом выпил виски и вскочил с бодростью, граничащей с возбуждением.
– Ну что, пошли?
– Я готова, – ответила Сара.
На ней было лиловое платье без рукавов, подчеркивавшее красоту ее узких плеч и округлых рук. Она была не просто хорошенькой, она знала, что требуется для того, чтобы быть хорошенькой, и в царящей в ее внешности гармонии не было места случайности.
7
– Так, значит, вы беременны и молчали об этом! Полина стыдливо улыбнулась. Ни за что на свете она не осмелилась бы признаться ему в том, что думала: он хочет стать ее любовником, но это невозможно, так как она ждет ребенка. Догадался ли он? Как бы то ни было, он заявил:
– И вы думаете, меня это остановит? Она кивнула.
– Но почему? – поинтересовался альковный голос. – Напротив, я так рад за вас.
Она жалко улыбнулась. Ей бы хотелось быть свободной, чтобы ничто не стояло между ними.
– Сами-то вы тоже этому, надеюсь, рады, – проговорил он, возможно, прозрев ее женское смятение.
И хотя она кивнула: о, конечно, – на самом деле это было не так: она была в отчаянии, чувствуя в животе и плоть будущего ребенка, и огонь желания. И разочарована, что он не поспешил еще сильнее убедить ее в твердости своих намерений. Но как ему было догадаться об этом женском отчаянии, ведь он был мужчина, а значит – свободен, и не ведал подобных проблем. Она была обманута в своих ожиданиях и молчала, не признаваясь себе в том, она уже ждала от него слов любви. Ей хотелось услышать от него то, что, по ее мнению, должно было сейчас последовать. Он мог бы, например, сказать: «Не беспокойтесь, у нас все впереди, я не спешу». Или что-нибудь более высокопарное: «Вы и я – это неизбежно». Ох как бы ей это понравилось! Но ничего такого он не сказал, поскольку для него это были очевидные вещи. Его тянуло к иному: насладиться в полной мере прелестью этих мгновений ожидания, первого свидания. Возможно, не сознавая этого, он заранее стремился защитить ее от мук, которые испытывали имевшие с ним дело женщины. Ему и в голову не пришло, что она в нетерпении и уже приходит в отчаяние и что нужно как-то помочь ей. Вместо этого он сказал:
– В любом случае это вам очень к лицу. Вы вся сияете. Я обожаю беременных. – Поскольку она молча улыбалась, он продолжил: – Чему вы улыбаетесь? Не верите? Знаете, для мужчины ношение ребенка – это нечто завораживающее. Никогда женщины не кажутся нам более далекими, непонятными и загадочными, чем тогда, когда они вынашивают ребенка.
«Модное мнение», – подумала Полина, найдя его довольно расхожим, и от этого ее уверенность в себе возросла. Она фыркнула, продолжая улыбаться:
– Это отвлеченный способ смотреть на вещи, но вы не понимаете, о чем говорите.
– Это верно, – согласился он. И с некоторой опаской в голосе поинтересовался: – А вам не нравится быть беременной?
– Терпеть не могу, устала, все время тянет спать отяжелела, подурнела…
– Но вы ослепительны! – промолвил он, пытаясь ее рассмешить.
И ему это удалось.
– Лично я ни о чем не догадался. Какое еще доказательство вам требуется? – убеждал он ее, а сам думал «Она так молода!»
Он снова замер и не сводил с нее восторженных глаз Она же размышляла о том, как терпелив с ней этот пресыщенный, избалованный женским вниманием мужчина. Их – мужчину и женщину – сближало и разделяло одно и то же: он не мог догадаться, каков ход ее мыслей и чего она ждет от него. Различие полов нарушало гармонию: желание любить себя и способность понять себя не имели, в сущности, ничего общего. «Он смеется надо мной», – снова мелькнуло у нее. А ему в эту минуту хотелось сжать ее в объятиях и баюкать, как малышку. Ну как иначе, чем проклятием, назвать то, что все в них – и искренность, и доверие – было под спудом, заключено в плоть, как в темницу, и не имело выхода?
Какое-то время она обескураженно молчала. Чувствуя: что-то не так, он тоже замолчал, продолжая удивляться непорочности, нетронутости ее лица, ее юности. Будь он чуть постарше, она годилась бы ему в дочери. К его чувствам примешивалась отеческая нежность. Она же прислушивалась к гудению крови, делающей свое разрушительное дело. «Этим невозможно насытиться», – думала она, полная надежд и благоговения. Что бросало ее в объятия этого мужчины? Магия Любовный напиток? Если она и смеялась так много, то в предощущении пьянящего будущего, одержимая неизбежностью соединения их тел. Ее влечение к нему вобрало в себя весь мир. Она была влюблена. Ошибиться было невозможно. Что дальше? Как решиться избежать удовольствий, не отведать их оттого лишь, что они уже отведаны тобой? Она вертела нож в правой руке: это был один из тех ресторанных приборов, на посеребренной рукоятке которого выгравирована цифра. Жиль Андре намазывал маслом кусочек хлеба. Молчание затянулось. Она опять вспомнила о муже. «Обманываю ли я его уже?» Воспоминание было полно отравы. И все же она должна была признаться себе, что обманывала, поскольку скрывала происходящее сейчас. Но угрызений совести не испытывала. Ей никак не удавалось убедить себя, что должно и нужно разминуться со страстью. Страсть – это жизнь: ее нужно прожить. Ведь все на земле конечно. И смерть подступит быстрее, чем кажется. Кто оценит то, что ты превозмог себя и стал выше зова плоти? Всему придет конец, и тайны почиют вместе с их носителями в могилах. Страдания изгладятся из памяти. И какими смешными покажутся их жизни и глупыми страхи! Верность в супружестве, кто же спорит, предпочтительнее. Но можно ли сказать «нет» новой любви? Если ты живой – нельзя. Значит, следовало втайне присовокупить одно к другому. Это казалось ясным как божий день. В длинном перечне грехов и заблуждений, там, где речь идет о супружеской измене, любовная тайна обретает двойную красоту, красоту непризнания в содеянном и красоту заклейменного чувства. Требуется только одно: чтобы это была настоящая любовь. А не возня в постели. В этой фразе и заключена суть непорочности: любовь, а не возня в постели. Но как убедиться в чувствах мужчины?! Как с самого начала распознать, подписываешься ли ты под клятвой или под ничтожной писулькой?
Как легко болтать в самом начале! Ее томили нежные слова. Она то облокачивалась о спинку стула, когда слушала его, то почти ложилась грудью на столик, когда говорила сама. Она была прикована к происходящему между ними, упивалась тем, как он ею любуется, была с ним во всем заодно, и даже в большей степени, чем ему казалось. Слова, вылетавшие из ее хорошенького ротика, были окутаны облаком.
При натиске со стороны альковного голоса ее ноги становились ватными, немели, какая-то сладкая истома струилась по ним снизу вверх – по икрам, бедрам, такая круглая и щекочущая, и от нее светилось и расплывалось в улыбке лицо. Она уже не избегала его взглядов и ждала: как он поведет себя дальше? Она желала быть соблазненной и постоянно превозносимой. На меньшее она не была согласна. «Я знаю слова, которые вы мне скажете. Говорите, и я буду наверху блаженства. Я жду не дождусь слова или жеста, я вся превратилась в ожидание, молчу о своем смущении, глушу его улыбкой, я постаралась, чтобы вы догадались о вихрях, бушующих в моем сердце, но не испугались. Огонь жжет грудь, но я покойна, так покойна, что вся дрожу. Не бойся, ведь я тебе улыбаюсь, ты мне жутко нравишься, и, будь я уверена, что из меня не забьет фонтан благоговения, я бы без стыда предалась слезам и воплям. Так я и поступлю, когда мы пройдем весь путь до конца». Вот что с ней творилось: лихорадочное, молчаливое, в обрамлении улыбки ожидание и греза, скроенная из нежнейшего шелка. Разве она солгала не для того, чтобы прожить эту грезу?
