Текст книги "Ключ Вечности (СИ)"

Автор книги: Алина Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

Интересненько! Вот то чего я ждала! Да, так и должно было быть. Я ожидала этого. Знала, что именно так все и выйдет, никаких зацепок и никаких улик, кроме интуиции. Я знала, что если Мотылек – настоящий гений и играет против меня одной, так все и будет. Игра будет невероятно запутанной, невероятно сложной тем, что не будет подозреваемых. А если они и появятся, то я встану перед ужасающим выбором. Так должно было быть…. Вот она, настоящая игра, в которой ценой становиться не только твоя жизнь, но и твои принципы, душа и честь! Пока я сидела в кабинете с таблеткой в руке, постучался капитан.

– Входи, раз уж все равно постучался.

Добродушно улыбаясь, зашел капитан. Иногда его заботливая улыбка все же помогала прийти в себя.

– Джульетт, ты расстроилась? – я рассмеялась.

– Билл, шутишь? Расстроилась, что никто из вас на данный момент не оказался Мотыльком? Нет, просто….

– Ладно, не буду тебя донимать. Просто хотел узнать, есть ли шанс найти вторую девочку живой? – он сел, внимательно всматриваясь в меня. Ища признаки усталости, он пытался разобраться в моих противоречиях.

– Нет, даже если мы успеем до назначенного срока, она умрет раньше, от внутреннего кровотечения и шока. Она так неистово пыталась выбраться, выбив стекло, что в процессе повредила что-то внутри себя. Во внутренних органах наверняка разрыв. Я не поняла этого сразу, потому что не видела крови, когда она упала в воду, теперь же стало ясно, почему она не могла стоять на ногах.

– Этому ублюдку не жить на этом свете. Ладно, ты собиралась поспать?

– Мне нужно полчаса, хочу кое в чем убедиться, тогда смогу вам предоставить хоть какие-то выводы. После мне нужно съездить в одно место, узнать про бабочек, тогда смогу указать вам место, где он ее запер. Вот и все пока….

Развернув стул к окну, я смотрела, как облака, не спеша, движутся по небу. Глупо, но белые облака в этом городе – всегда кажутся мне кроваво-красными. Их неспешное движение чудится мне преследованием. Я не чувствую себя способной убежать от их всевидящих глаз. Все в красном, в цвете крови, этот цвет преследует меня и тянется тяжелым шлейфом через всю жизнь. Прервать этот шлейф можно, только отыскав убийцу моих родителей. Пускай они были мне не родными, но все же они приняли меня, заботились обо мне, любили и оберегали. Я не знаю, хочу ли я думать, что они сожалеют, смотря, какой образ жизни я веду. Осуждали ли они меня, за то кем я в результате стала? Но, даже если это так…. Я не могу остановиться, я не могу заглушить боль, и я вижу лишь одно лекарство – смерть.

Проглотив таблетку, я стала медленно ждать, пока начну погружаться в сон. А в это время кровавые облака уже были готовы разбить стекло и сожрать меня. Когда же…. Когда же…. Я перестану когда-нибудь чувствовать эту боль?

Во снах я не могу видеть ничего важного, если это связано с моим будущим. И Мотылек это знает. Если это так, то в новом сне я найду этому подтверждение. Мне бы хотелось никогда не обладать этим даром, никогда не видеть эти сны. Наверное, тогда я могла остаться в своем детстве, навсегда. Рядом с моими родителями и рядом с ним…. Фрай…. Почему…? Как я хочу верить в то, что ты сейчас далеко от этого города.

Наконец, я ощущаю себя во сне. Это странный сон, снова не такой как обычно. Значит я снова права. Не обычен этот сон тем, что я ощущаю себя непосредственным его участником. Не духом, витающим сквозь сны и видящим их изнутри. Нет, у меня есть тело, биение сердца которого, я слышу своим острым слухом. Как сложно запутаться порой, где сон, а где реальность. Повсюду темнота, я в комнате. Все что я вижу, это блеклые стены, по которым стекают потоки крови. Стены реальны, кровь видимо, вызвана больным сознанием. Слишком темно, ничего не могу разобрать в этой острой темноте, свет идет только от белых дырок в стенах. Запах подвальной гнили, сырости окружает это место…. Где это? Похоже на катакомбы или подземелье? Что я вообще делаю здесь? И почему сижу в этой кровавой, кромешной тьме? Путем ощупывания, натыкаюсь рукой на шкаф, судя по всему с книгами. Что за чушь? Что за странный сон, и какая в нем логика, где убийства?

Тебе лучше никогда не вспоминать ничего…. Верно? – нет, только не это…. Сон начал меняться и превращаться в холодный коридор. Не хочу, я не хочу ощущать эту безысходность, безвыходность этого коридора, бесчувственность всей своей жизни! Нет! Почему, я вижу только это, что же там за этой дверью?

Я проснулась потому, что упала со стула, и это произвело видимый эффект – онемения в ногах почти не было. Осталось только привести в порядок руки, которые вообще не двигались. Пальцы не сгибались и не разгибались. Особенно правая рука, которой я поворачивала золотую ручку. Путем невероятных усилий, ногами мне удалось опрокинуть тяжелый стул на руки и пустив боль, привести их в чувство.

Теперь, все, наконец, встало на свои места, после этого сна. Я должна была убедиться в том, чего и так ожидала от Мотылька. Он был ни о чем, и теперь я понимала, почему. Как и в предыдущем сне, ничего существенного. Обычно во снах я видела улики, которые помогли бы быстро выйти на преступника, или самого преступника в момент совершения убийства. А здесь, в обоих снах ничего существенного. Мои худшие догадки оправдывались, нет, они подтверждались в самых мрачных красках. Мотылек не просто мой знакомый, знающий, что я обладаю даром, в принципе, можно найти еще с десяток людей, кроме моих коллег и ныне покойных родителей, кто знает об этом. Но тех, кто знает, что я не могу видеть собственное будущее и соответственно людей, с которыми оно связано, действительно единицы. Мотылек нашел единственную брешь в моем разуме, брешь которой и воспользовался. Этот человек – не просто мой знакомый, он непосредственно связан с моей жизнью! Хотя с другой стороны, чего я возмущаюсь…. Это же сверхъестественные способности, нет ничего удивительного, что он опустил меня с небес до своего уровня.

Добравшись до мобильника, я решила сократить круг подозреваемых до двух человек, если это было вообще возможно. Услышав родной, заспанный голос бабушки в трубке, я была готова разрыдаться от умиления:

– Бабушка, привет! Я тебя еще не разбудила? – ее удивление, тепло голоса, все передавалось мне. В отличие от обычных людей, я и правда могу чувствовать через телефонные провода.

– Нет, милая все хорошо. Джульетт, что ты звонишь не в свое время…. – пошутила она и я была тронута тем, что она, как и обычно реагирует на все с юмором.

– Ба, я вообще-то по делу… – почему мне стало вдруг неуютно? Потому, что придется произнести его имя…. Ладно, подумаешь, всего лишь имя…. Всего лишь его имя…. И ничего больше, главное не вкладывать никаких воспоминаний в его имя.

– Да, деточка, конечно спрашивай? Та там не болеешь? Чувствуешь себя хорошо?

– Все хорошо, жить точно буду…. Бабушка, ты случаем с миссис Сандерс не общаешься?

– О да, конечно, мы каждый день видимся…. Все у них вроде бы хорошо…. Джульетт, что ты там сопишь в трубку?

– Бабушка, у них-то все точно хорошо. А у него….? Про Фрая тебе ничего неизвестно? – на том конце трубки бабушка была явно поражена, как и я сама. В голову нехотя лезли воспоминания, и я как могла от них отмахивалась. Нет, ну пожалуйста, пусть он будет далеко от этого проклятого города!

– Пообещав себе никогда не спрашивать меня, ты все-таки впервые за четыре года, сделала это? Что случилось, Джульетт? Не ты ли решила прервать с нами все контакты, чтобы мы не тянули тебя вниз и позволили идти только вперед?

– Ба…. Не начинай…. Я поступила правильно, находясь рядом с тобой и с ним, я никогда не смогу найти убийцу родителей.

– Джулли, крошка Джулли, так он звал тебя. Джульетт, Мариса рассказывала, что он продолжает искать тебя. Джульетт, не стоит ли дать ему шанс….

– Прошло четыре года, он уже должен был забыть всю детскую чепуху, влюбится. Найти себе в большом мире богатую, длинноногую красотку.

– Кстати о детях. Мариса говорила, что у него большой перерыв в концертах и он сейчас где-то учит детей, я не запомнила. Ох…. Совсем забыла, в столице, наверное, ведь он теперь – пожалованный дворянин.

– Так я и знала! Меньше от него не стоило ждать. Ладно, целую, мне пора.

А! Блин, не надо было, я итак знала, что его присутствие в этом городе невозможно. А своими подозрениями лишь открыла еще одну рану в душе. Да, я отреклась. Отреклась от прошлого и будущего. От всего, что было бы дорого или имело цену. Все просто: тогда, четыре года назад, я оставила их, чтобы стать жестокой и пойти по дороге поиска самой темной истины. Сейчас же я не могу быть с ними, потому что уже жестока. Жестока, и кровь, что накопилась за эти четыре года, делает меня невероятно ужасающим монстром. Я не помню количество убитых мною, когда я нажимаю на курок, ничего не чувствую. В моей душе не колыхается ни один чувственный всплеск. Я умираю, как человек…. Вы можете себе представить человека, который не чувствуя ничего нажимает на курок, кто бы перед ним не стоял: женщина, ребенок, молодой мальчик, старик, бедняк или богатей…? Перед моим лицом, кем бы вы ни были, не имеет значения, я все равно нажму курок и сотру потеки вашей крови с собственного лица. Если мне нужно кого-то убить – спасения не будет. Так я решила – никакой остановки, никакого сомнения. Я не ошибаюсь, больше. Перед лицом смерти твой социальный статус не имеет никакого значения. Вот что мне действительно нравилось. Только смерти все равно кто ты, и сколько у тебя денег. Только смерти все равно, какое у тебя оправдание, и смерти безразлично за кем приходить. Ассоциирую ли я себя со смертью? Считаю ли я себя похожей на Бога Смерти? Да, будет ложью, если я скажу, что мне не нравиться мое нынешнее положение. Я в принципе выполняю все функции смерти. Мы с ней как братья близнецы, с одним лишь плохим отличием. У настоящих Богов Смерти их полномочия ни чем не караются в результате, все-таки это их долг и все такое. Я же больше никогда не увижу света, а всю оставшуюся жизнь буду мучиться и подвергаться невероятной агонии пыток. Таков был мой выбор, решение, которое открывает путь к истине. За такую жизнь, я многое поняла. В том числе и тот факт, почему истина открывается не каждому ищущему. Почему одни находят истину, абсолютное знание и правду, а другие остаются ни с чем, потратив все свои усилия на бессмысленные поиски. Ответ в очевидности моей нынешней жизни. Не каждый человек, ищущий истину, готов заплатить ту же плату, что пришлось отдать мне. Но в этом мире ничего не достается даром. Истина знает, что для людей она самый дорогой лот и имеет самую высокую плату. А в силу своего превосходства и своей значимости, у нее есть право назначать самую желанную цену. То, чем пожертвовать для всякого ищущего почти не возможно…..

Мне нужно было попасть в Инновационный центр города – Университет. Сев в свою машину, я заглотнула две таблетки обезболивающих, все-таки столкнуть стальной стул себе на руки, оказалось вовсе не хорошей идеей. Начали проявляться фиолетовые потеки и пришлось надеть черные перчатки, чтобы скрыть это, я же еще девушка…. Здание Университета располагалось в центральной части города в лесопарковой зоне. Территория самого здания включала еще и парк, три корпуса с общежитиями, лаборатории, огромную оранжерею, бассейн, два теннисных корта и футбольное поле. Не хило для одаренных детишек. Короче потеряешься, если не знаешь, где главное здание. К счастью я знала, предварительно позвонив профессору Линдерману, я выяснила, что биологическая кафедра находиться как раз в оранжерее, пройти в которую проще всего через главное здание. Я приехала в дневные часы, студенты еще учились так, что везде было шумно и людно. Как я поняла, студенты учатся и живут здесь постоянно. Главное здание было похоже на стеклянную башню и огромная мраморная лестница в центре зала вела в разные корпуса и на верхние этажи. Слева и справа от лестницы, располагались доски информации и расписания. Я с грустью вздохнула, мне не приходилось жить студенческой жизнью. В Академии, своих студентов воспитывали по «особой программе». Мы вставали в пять утра, на утреннюю тренировку в любую погоду, даже если шел проливной дождь, потом завтракали и сразу же курсы по развитию логики, дедукции. Также мы занимались психологией, криминалистикой. Потом, ближе к обеду, мы в реальных условиях тренировались на полигоне, убивая реальных людей. Уж не знаю, где они понабрали столько отбросов общества, чтобы мы выучились стрелять без промедления. Отдельное внимание уделялось обучению ведения допросов и пыток заключенного. Затем опять физические тренировки, до потери пульса и так каждый день, каждый день. Академии было поручено воспитать с десяток машин для убийства. Она так и поступила.

Судя по всему, сейчас была перемена, группки студентов и преподавателей сновали в разные стороны, бегали по своим делам, веселились и рассматривали стенды под лестницей. От такого разнообразия всего цветного и яркого засветило уже в мозгах, которые привыкли работать в темноте. Судя по объяснению профессора, мне нужно было подняться по лестнице на второй этаж, повернуть налево, пройти рекреацию, пройти сквозь зимний сад, завернуть на право, пройти длинный коридор…. А дальше тупик, я не помню, а записывать за ним не реально. Конечно, я могла бы поймать за шкирку какого-нибудь студентика и заставить его показать дорогу. Но еще в Академии нас учили быть невидимыми для обычных глаз, ни чем не выделятся из толпы. Поэтому, зевнув, я поспешила ступить на лестницу….

Не успев перешагнуть на четвертую ступень, меня просто накрыла боль. Она шла из груди, я остановилась. Конечно, по моему лицу никогда нельзя было сказать, что я чувствую, кудри под шеей стали влажными, пот первый признак страха. И мне стало страшно. Я была не готова, такому внезапному приступу, но я оставалась спокойной. Никогда не показывать свои эмоции, вот чему еще учили в Академии. Застыв с правого конца огромной лестницы, как вкопанная, я не могла пошевелиться. До моего острого слуха донесся знакомый звон колокольчика. Но я ощущала его не только внутри себя, как признак активности моей интуиции. Но и снаружи, легкий, летящий звон витал где-то совсем близко. Звон колокольчика из давно забытого детства. Убежать немедленно! Убежать, скрыться подальше, пока наваждение не превратилось в реальность! Но боль…. Мне хватило сил, чтобы на пять сантиметров повернуть голову влево. Благо, мое лицо скрывали кудри, я хотела увидеть и упокоить себя. Что я ошиблась, что еще миллион человек в мире подвязывают волосы ленточкой с колокольчиками.

Но нет, я не ошиблась. Высокий молодой человек, с прекрасной фигурой, блестящими, длинными, пепельными волосами, которые были подвязаны красной лентой с двумя круглыми колокольчиками. Волна отчаяния захватила еще больше, чем волна боли. Я сжалась, повторяя про себя только одну фразу: «Пусть он не заметит!». Я молчала, не произнося ни звука, боясь даже дышать. Он спускался вниз в полуметре от меня. Благо, он был занят разговором с идущим рядом пареньком, поэтому вероятность того, что он меня заметит, была равна нулю. Собственные чувства, подавляемые годами, стали где-то в глубине моего сердца оживать. Каким же красавцем он стал, он и был-то милейшим существом на земле, а сейчас такой высокий, стройный и брутальный. Вокруг него всегда была какая-то невероятная аура подчинения. Он пленял всех своей ясностью ума и своим талантом. А эти мягкие волосы, я даже вспомнила чувство приятного проскальзывания их через мои пальцы. Нет! Стоп!

Боль начала отступать, значит, все хорошо. Все хорошо, будем считать это, очередным видением моих больных мозгов. Все закончилось, он не увидел меня…. Вдохнув воздух, ощутила, как бьется сердце и вздымается грудная клетка. Успокоившись, я продолжила свой путь наверх…. Самоуспокоение и самовнушение – самые плохие лекарства. Я остановилась потому, что не могла двинуться:

– Джулли видимо хотела от меня сбежать? – чуть-чуть наклонившись корпусом, он одними губами целовал кончики моих кудрей. Его спокойный, как всегда соблазнительно твердый голос, походил на шепот, он обращался так только ко мне. Полуразвернувшись, я действительно испугалась. Все еще сжимая мои волосы, он смотрел на меня яркими аметистовыми глазами и в этих глазах была не только печаль, но и злоба. Аметистовые глаза, в которых я была пленником. Эти аметистовые глаза смотрели на меня, как на собственность. И да, так всегда было, этому человеку принадлежала моя любовь, этому человеку я никогда бы не смогла сопротивляться. Власть этих глаз надо мной была ужасна.

В момент заключения договора между человеком и медиумом, возникает прочная сознательно-физическая связь, узы которой действуют повсеместно. Эта связь сильнее, чем любовь или родственная принадлежность. Это связь двух душ, заключенных в одном договоре. Договор предполагает собой жертвенно-подчиняющую структуру. Но при этом она укрепляется отношениями между человеком и медиумом в жизни. Чем ближе отношения, тем больше сила договора. Если человек умрет до того момента, как разделит участь медиума, медиум останется жив. Но потеряет свою маску – человеческое лицо, что приведет к необратимым изменениям и в сознании….

3

Понимая, как сильно я привязана к нему, я сбежала. Не оставив контактов и телефонов, ни ему, ни бабушке. Я не приезжала в Олекс, деньги высылала бабушке переводом. Я знала, он будет меня искать, но благо, Академия, заботилась о секретности своих сотрудников. Поэтому, у него не было ни одной возможности найти меня. Да, четыре года назад я сбежала от того, кого любила до потери пульса.

Когда я жила в Олексе, с приемными родителями, все было хорошо, за исключением меня самой. Единственному врачу с хорошей квалификацией, в маленьком городе приходилось много работать. Мама работала в школе, где мы учились, она быстро завоевала внимание и доверие детей. Мои родители ничего не скрывали, поэтому уже в шесть лет, я знала, что они мне не родные. Это ничего не изменило, потому, что правды, откуда я, кто я и кто мои настоящие родители, они не знали. Наш домик, где все вместе жили я, мама, папа и бабушка находился в конце самой длинной улицы в городе, которая спускалась к обрыву. В Олексе нет бухты, зато есть горная дорога, которая связывала нас со столицей с другой стороны. Все друг друга знали и даже, если ты хочешь что-то скрыть, у тебя ничего не выйдет. По соседству с нами, в доме напротив, жила семья маминых родственников. Ее брат, его жена и их сын. С самого детства, мы всегда были вместе, между нами установилась какая-то странная связь. Мы спали в одно и то же время, гуляли только вместе. Семья Фрая была одной из трех богатых семей в городе, это объяснялось тем, что его отец вел бизнес не здесь, а в Хадель-Вилле. С Фраем нас познакомили, когда мне было восемь, а ему десять лет. Он не гулял с деревенскими ребятами по округе, он любил в одиночестве гулять по обрывам и в лесу, так же как и я. Он привлек мое внимание не только отличием от всех людей и необычной внешностью. Фрай был красивым, мама разодевала его в красивые вещички, разные костюмчики, повязывала бабочки и галстуки. Вообще, аристократичным он был уже тогда. Тонкие черты лица, идеально пушистые, гладкие, длинные, пепельные волосы, которые он всегда повязывал той самой красной ленточкой, а еще острые черты лица, пропорциональная осанка, и…. И невиданный мною больше ни у кого, аметистовый цвет глаз.

С десятилетнего возраста я никогда не видела его плачущим или чего-то просящим. Фрай был воспитан в строгости и в стремлении всего добиться самому. И как мною уже было замечено, в нем всегда жили способности гения. Учился он все классы, только на «отлично», не было наук ему не подвластных. Но жизненный путь он избрал другой. Он выбрал то, через что, мог бы общаться с природой и людьми. Он выбрал – идеальный язык чувств. Он избрал своей душой – музыку. В их гостиную, по его наставлению, сразу же было куплено огромное черное фортепьяно. Тогда он был просто ребенком, переводящим язык природы в музыку. Он писал песни, но мечтал стать чем-то большим…. И стал гениальным пианистом своего времени.

Сказать, что я никогда не любила глупо. Сказать, что я стала бездушной до такой степени, что не могу любить – будет тоже ложь. В восьмилетнем возрасте, незадолго до нашего знакомства с Фраем, я начала видеть сны, в которых постоянно кого-то убивают. И даже не возможно было представить, как меня это травмировало. Весь город только и обсуждал меня, тихо ненавидел, пару раз меня даже избивали мальчишки. В восемь лет ребенок не способен солгать про такие серьезные вещи. Мои родители отнеслись к этому с пониманием, они не верили мне, но и не осуждали. Пробовали лечить таблетками и уколами, от чего я всегда ходила как в полусне и не могла за себя постоять. Ненависть местных жителей, угроза для благополучия моих родителей, сделали меня в восемь лет одиночкой. Девочкой замкнутой в себе самой и не способной контактировать с окружающим миром. Ненависти тогда во мне еще не было, только безразличие. Фрай, уже в свои десять был звездой школы, самым красивым парнем на деревне….

Мы сразу нашли общий язык, потому что оба не любили общество, считая его лишь средством, а не необходимостью. Мы оба любили долго гулять по скалам, спускающимся к морю. И мы оба отличались от всех остальных. Конечно, меня всегда волновало, что я не подходила ему. Не была такой красавицей, у меня были ужасные длинные кудри. Но удивительная нежность и забота Фрая, по отношению ко мне, заставляли меня никогда не сомневаться в нем. Сначала он был заботлив и защищал меня, как младшую сестру. Ведь по логике вещей, мы получались двоюродными братом и сестрой. Я смотрела на него с обожанием и восторгом, он занимался со мной, помогал делать уроки, учил языкам, даже ухаживал за мной, когда я тяжело болела. Во всем он был как заботливый старший брат. Стойкий, непоколебимый характер Фрая, всегда был для меня образцом для подражания. К обществу он относился с особой холодностью и пренебрежительностью. Я знала, что виновата и я, отчасти. Он ненавидел их за то, что они не верили. Он верил. Он чувствовал, что ему я никогда не солгу. Фрая нельзя было обмануть. Он имел способность полностью завоевывать человеческое внимание, подчинять себе. Наверное, из него вышел бы отличный оратор. Никому и никогда, кроме меня и моей семьи, он не помогал. Не общался с моими и своими одноклассницами, безумно влюбленными в него. И Фрай мог себе позволить такое поведение – ему не нужно было общество, все, что ему хотелось, он мог получить сам. Никогда ни у кого не просить помощи, это было его правилом. Мариса Сандерс – его мать, всегда гордилась сыном, который вырос почти без отцовской заботы. Отец приезжал к ним редко, наверное, поэтому Фрай стал таким сильным, научился справляться с трудностями сам. В школе, ненависть, как учеников, так и учителей ко мне, стала еще больше. В средних классах, благодаря поддержке Фрая, я стала второй лучшей ученицей, после чего я всегда училась хорошо, уже без его помощи. При этом все ненавидели меня, видя, что ко мне Фрай относиться по-особенному.

Помню, как мы сидели в классе, парты у нас стояли рядом в дальнем конце моего класса у окна, это был обеденный перерыв, он всегда приходил из своего класса. Фраю нравилось обедать вместе, чтобы он мог непременно покормить меня. Это было так забавно, какой-то четкой грани в наших отношениях не было. Постепенно все шло к тому, чтобы мы стали встречаться. В один из дней я заметила этот настрой в его поведении. Как всегда, запихивая мне в рот своей вилкой кусочки порезанной клубники, Фрай выглядел довольным и умиротворенным. Внезапно нас отвлекла наша одноклассница, которая, будучи старостой, решила воспользоваться своими полномочиями. Конечно, она знала, что Фрай прекрасно помнит, что ему нужно сделать, будучи организатором культурных мероприятий в школе. Но эта девочка, решив, что ее полномочия позволяют ей приблизиться к кумиру, отвлекла Фрая во время одного из его любимейших занятий. Он смерил ее взглядом великана смотрящего на муравья. И облил волной сарказма, девочка убежала и расплакалась, а Фрай, как ни в чем не бывало, повернувшись ко мне, уже улыбался. Только для меня он был милым и добрым, нежным и заботливым. Пытаясь выяснить причину его невероятной любви ко мне, так как я на его фоне, считала себя низшем существом, я продолжала купаться в лучах его тепла.

Мой восьмой и девятый класс, а Фрая соответственно десятый и одиннадцатый, мы провели уже как пара. Мы проводили вместе практически все время, гуляли вместе. Сбегали через балконы, смотреть на звезды и бродить по скалистым берегам ночью. Он написал специально для меня музыку, которую играл, когда мне было грустно. Он владел музыкой невероятным образом. Он вкладывал свою душу в ноты. Мы не представляли себе будущего друг без друга. Наша любовь была чистой, первой, единственной, незабвенной, истинной, воодушевляющей. Она зажигала в нас желание жить и любить. В нашей любви было все, от страсти до заботы друг о друге, как о ценнейшем сокровище. И будучи тогда почти обычным человеком, я мечтала, как и все, о счастье быть всегда вместе. Мы мечтали и мы строили планы. Фрай хотел уехать и стать пианистом и композитором. Я хотела уехать вместе с ним. Но как-то все само собой так получилось, мы с родителями переехали в Хадель-Вилль. Я строила планы по поводу поступления в академию. А Фрай уехал, потому что поступил в тот самый Университет для одаренных детей. И снова мы были вместе. И снова будущее казалось не таким черным.

В ночь, когда убили маму и папу, меня привезли прямо с вокзала, тогдашние детективы. И я все видела, видела своими глазами. В ту ночь во мне умерли последние капли человечности и надежды на будущее. Позвонив Фраю, я попросила его устроить похороны и поддержать бабушку. Это был наш последний разговор. Он пытался меня успокоить, чувствуя, что я собираюсь сделать что-то ужасное. Но было поздно, прижимая к уху телефонную трубку, я ощущала, как обливается слезами моя душа. Сама же я уже не плакала, больше никогда…. Человечность, а затем и душа…. Душа умерла, прощаясь с Фраем, я знала, что он поедет искать меня. Знала, что ему будет больнее, чем мне. Но все равно уехала. С утра я села на поезд до столицы. Я поехала прямиком в Академию, туда, где мое проклятие оценят по достоинству. Да, я мечтала о будущем рядом с Фраем, я мечтала когда-то, прожить прекрасную человеческую жизнь. Где я бы вышла замуж за Фрая, родила ему двоих или троих детей, мы бы жили в доме на берегу в Олексе. Все могло бы быть. Но этого не случилось, и в этом нет ничего ужасного. Я просто поняла, что лучше быть проклятой, но найти того, кто лишил тебя жизни. Чем быть проклятой и пожинать плоды своего проклятия, теряя все дорогое и ценное вокруг. Это не месть…. Это поиск истины, истины жестокой, но вероятно справедливой. Вероятно ли?

Вернувшись из Академии, идеальной бесчувственной машиной для убийства, я начала свой путь очерченный кровью. Я не продала родительскую квартиру, но на стипендию, получаемую в Академии, смогла купить себе пустую, двухкомнатную квартиру на сороковом этаже роскошного небоскреба. Хочешь жить подальше ото всех – живи на самом виду. Много одиноких ночей подряд, смотря с высоты на этот ужасный, кишащий страстями город, я вспоминала, как была счастлива рядом с Фраем. Я только перебирала воспоминания в голове уже по привычке, но я ничего не чувствовала от их вида. Но все это самообман. Любовь, связывающая нас, не могла так просто исчезнуть и я подавляла в себе даже мысль о ней.

– Фрай…. – выдохнула я. Он знал, он все знал, что я чувствую. Фрай видел меня своими глазами как рентгеновскими лучами. Мои чувства, мое стеснение и нерешительность при виде его, он знал…. Он также знал, что я все время боялась встретить его….

– Крошка Джулли, похоже, нам стоит поговорить в другом месте, как думаешь? – его глаза вопросительно смотрели на меня. Я все еще находилась в состоянии близком к умопомешательству. Смотря на него с потерянным видом, я пыталась возобновить работу разума. Фрай был спокоен, но по его лицу я едва улавливала его глубинные, истинные чувства – боль, сжигающее желание запереть меня где-нибудь.

– Я, нет, я здесь по работе….

– Отлично, сначала сходим по твоей работе, а потом в кафетерий. Здесь есть отличная кофейня на верхнем уровне зимнего сада. Так и куда тебя нелегкая занесла?

– Мне нужно на кафедру биологии. Фрай, почему ты так спокойно спрашиваешь? Ты знаешь кто я…?

По поднятым вверх бровям и сжатию его губ, было видно, что он испытывал гнев, только услышав от меня эти слова.

– Джульетт, сбежав от меня, ты могла пойти только в одно место. Это Федеральная Академия Расследования и Профилактики Преступлений…. Я знаю кто ты, и от этого мне еще больнее. Надеюсь, хотя бы сюда тебя привела не месть? Будет очень жаль, если нас вместе свело ужасающее из человеческих желаний…. – он вдруг стал серьезным. После чего он мило улыбнулся, как будто пять минут назад и не испытывал глубокой ненависти.

Его рука схватила мою за запястье. Холодными пальцами с гладкой кожей, нежность которых я никогда не забывала, он нащупал пульс. Он всегда знал, что чувствует мое сердце. Будто ничего не изменилось со дня нашего расставания. Это бездна. Фрай – эта бездна. Бездна, в которой я ходила по тоненькому лезвию собственного самообладания. Но это бездна, которая чувствует и знает меня лучше, чем сама я. Бездна, которая может управлять моими желаниями и страстями. И с каждой секундой…. Чем дольше я находилась рядом с Фраем…. Лезвие истончалось. Что делать, когда не знаешь куда бежать? И что делать, если хочешь убежать, во что бы то ни стало.

Пока Фрай тащил меня за руку сквозь коридоры, я отчаянно пыталась вновь вернуть себе способность мыслить трезво и расчетливо. Я боролось с переполняющими меня эмоциями. Мой мозг заработал как шестеренки сложной машины, одна мысль за другой стали обволакивать мое сознание.

Мотылек знает, что я не могу видеть собственное будущее, а от того пользуется этой лазейкой. Зная, что он очень близкий мне человек и именно поэтому использует эту дыру. Он хочет, чтобы мы сражались почти на равных. Изначально, таких людей было трое: это Финн, Лидия и Билл. Но даже если их алиби существуют и правдивы. Нет гарантии, что ни один из них не является убийцей. Тогда я начала действовать методом исключения. И пришла к выводу, что мотив противостоять мне, реально есть только у Финна и капитана. У Лидии же существует двойное оправдание – девушка просто не способна удерживать жертву. Нет, конечно, я могу так сделать. Я читала также досье Лидии – она никогда не занимались спортом или физкультурой по причине легочной недостаточности. А это значит, что физически совершить это преступление она не могла. И даже если рассматривать убийство моих родителей и это преступление как единую картину. Девушка не может поднять и прибить взрослого мужчину к стене, если только она не занимается бодибилдингом. Билл тоже не мог совершить этого убийства, так как мы не были знакомы четыре года назад и его прислали из столицы в новое Агентство, за день до его официального открытия. А это значит, что ознакомиться с делами тех, кто будет там служить, он бы просто не успел. Да и разумная интуиция говорит мне, что алиби шефа стопроцентное. Относительно Финна, то же самое, мы не были знакомы четыре года назад…. Его мотив, даже если он есть, в него мне вериться с трудом, Финн оправдывает себя всем, хотя бы потому, что я для него как высшая ценность. Но, его алиби из всех выглядит менее правдоподобным. Но даже, если предположить, что Финн мог, чисто теоретически, совершить убийство девушки в парке…. Потому, что его алиби о том, что в ту ночь он кутил с девчонками, и с одной из них уехал из клуба, выглядит, конечно, по Финновски правдиво. Но Финн профессиональный психолог, прежде всего, а это значит, что он может заставить девушку, с которой был, сказать то, что не является правдой, но в результате будет правдой. Нас учили заставлять людей верить в то, чего они никогда не делали, психологическими методами воздействия. Поэтому, допрашивать его девушку нет смысла, как и его самого, ему вполне по силам обмануть даже меня. Порой, он только прикидывается дурачком, ради своей выгоды. А это значит, что Финна официально можно записать на второе место в списке «подозреваемых». Потому, что есть кое какой факт, который хоть на каплю, но оправдывает Финна.