Текст книги "Тепло твоих губ"
Автор книги: Алина Феоктистова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Фу ты, какие бестолковые, – сморщился Роман. – Я же сказал, пока мать не вернется, никакой рыбалки.
– А сам вчера ходил. В такую-то поздноту.
– Что? – Роман разозлился до того, что в глазах потемнело. – А кому я спать велел?
Не помня себя от гнева, он схватил и сжал руку Сергея.
– Ой, больно, – завопил перепуганный сын. – Да спали мы, спали. А утром пошли гулять и удочку твою нашли. Ты ее на причале оставил, а мы принесли. Иди, посмотри, она у крыльца стоит.
Роман разжал руку, радуясь, что не зашел далеко и не ударил сына.
– Ну ладно, не пищи, что ты, как девчонка, – небрежным взмахом руки он растрепал русые волосы сына. – Я ведь не хотел тебя обидеть. Просто я начал писать новую вещь, и сейчас мне больше всего надо сосредоточиться.
– Ага, а нас, значит, побоку? – не унимался сын. – Ты вообще нас последнее время совсем забросил, смотришь на нас с Максом как на пустое место.
– Балбес ты, – шутливо щелкнул сына по лбу. – Другие бы радовались свободе, а вы, как маленькие. Ладно, идите купаться. Но – только до буйков, хорошо?
Вечером он снова ускользнул на пристань. Ариадна не появлялась… Прождав, как и в прошлый раз, до двенадцати, он потащился домой…
Тихая, теплая ночь проводила его до самого порога. Тем более велико было его удивление, когда, войдя в номер, он увидел окно своей комнаты нараспашку открытым, а листки выведенной на бумагу рукописи разбросанными по всей комнате. Тут же, на полу, рядом с титульным листом романа лежало Лидино ручное зеркало. По его поверхности бежали перекрещивающиеся между собой тонкие лучики трещины.
Чувствуя, что ноги у него наливаются свинцом, Роман опустился в кресло и так просидел в нем до рассвета. Распахнувшимся в безветренную погоду окном и разбитым зеркалом не исчерпывались, однако, сюрпризы этой ночи, проведенной без Ариадны. Утром, перебирая рукопись, он обнаружил пропажу двух страниц – тех самых, где он живописал ночное бдение возле дома.
Осмотрев двор, он устроил допрос с пристрастием проснувшимся сыновьям. Но и Макс и Сергей с таким удивлением таращили на отца глаза, так убедительно доказывали свою непричастность к кавардаку, учиненному в его комнате, что Роману ничего не оставалось, как снять с них все обвинения…
Сознавая, что он напрасно обидел ребят, он и обедать отправился без них, чуть погодя. Но у входа в столовую столкнулся с отцом того самого балбеса, с которым Сергей плавал наперегонки…
– Здорово, спасатель!
Все трое – толстый папаша по имени Семен, его жена Клавдия и сам балбес – уже отобедали и теперь направлялись на пляж.
Неожиданно для самого себя Роман обрадовался встрече.
– Что, на работу собрались? – пошутил он. – А я вот один кукую. Жена с младшим в больнице.
Лицо толстяка расплылось добродушной улыбкой.
– Ну так приходи на пляж. Посидим, за жизнь поговорим. Наши оболтусы подружились, а мы что, хуже их?
– Лады. Встретимся на берегу.
Прямо из столовой он отправился на Волгу. Толстяк с такой же булочкой-женой уже возлежали на своем коврике, а их общие оболтусы тут же, у берега, резвились в водное поло.
– Привет, – сказал Роман.
– А, вот и ты, – толстяк обрадовался, сел. – А ты что не раздеваешься?
– Я ненадолго, – ответил Роман. – Занят очень, работаю.
– Над книгой? – спросил мужчина. – Тут уж все знают, ты писатель. Слушай, сейчас последние известия будут. Послушаем.
Парясь под дневным солнцем, Роман выслушал сводку военных действий из Чечни. Потом спросил, как бы невзначай:
– Ты, Семен, ночью случайно не выходил?
– Нет, а что?
– Да у меня бумага со стола пропала, у открытого окна лежала. Думаю, может, ветром сдуло? Нужная, честно говоря, бумага, – объяснил он, уловив удивление в глазах Семена.
– Ветра не было, – сказала Клава. – Я всю ночь на улице на крыльце просидела. В домике душно, вот я на улицу и вышла, у меня астма. Я любое движение воздуха печенкой чувствую.
– Значит, не было ветра? – Роман явно расстроился, и это обстоятельство не укрылось от глаз собеседников.
– Не было, не было, – подтвердила Клава. – Утром только от реки повеяло.
– Слушай, еще вопрос есть. У меня в романе эпизод есть с разбитым зеркалом. Может, вы знаете, если зеркало бьется, это к чему? К смерти? – спросил он у Семена.
– Клав, это по твоей части, – усмехнулся Семен. – Она все приметы, какие ни есть, назубок знает.
– К очень сильному несчастью, – важно сказала Клава. – Чаще всего, к смерти. Сем, ты помнишь, у Нины, перед тем как Ваське умереть, зеркало разбилось. Так что зеркало – это к покойнику.
– Ай, – махнул рукой Семен. – Бабьи разговоры. Э-э… А ты куда, Роман?
– Пойду работать, – Роман, скривившись, приподнялся и встал на ноги. – Пора.
– Погоди. Я тебя провожу немножко.
Они прошли с десяток шагов по берегу, и Семен, оглянувшись на жену, сказал:
– Слушай, Роман, ты давай не ври. Ты ведь не для книги спросил. Про зеркало-то…
– Не для книги, – честно признался Роман. – Со мной, понимаешь, в последнее время какая-то чертовщина творится.
– Зеркало небось расколол? – догадался Семен. – И сразу всякая чушь в голову полезла? Верно?
– Верно.
– А я это сразу понял, – авторитетно сказал Семен. – Как только ты к нам в столовой подошел, так я и понял. По лицу. Ты не сердись, чудное оно у тебя какое-то. Как будто с бодуна хорошего, а проспаться никак не можешь. Ты вот что, приходи вечером на берег. Посидим, примем по маленькой. Я еще в городе от Клавдии бутылку заначил. Поддадим слегка, все твои кошмары и рассеются.
– Не знаю, – пожал плечами Роман, – хорошо бы, конечно. Но у меня, сам знаешь, двое по лавкам.
А сам про себя подумал: если Ариадна и сегодня не придет, обязательно приду и нажрусь как свинья. Пусть тогда приплывает.
После обеда он спал, до ужина и после работал. Писалось на редкость легко и свободно. Если перевести на машинописные страницы, выходило что-то около сотни. И это за три-то дня! Иногда компьютер не поспевал за мыслью и словом – пальцы работали медленнее, чем воображение.
Но вечером он все равно поперся на дебаркадер. Рыбаки, глядя на согнутую фигуру у причала, крутили пальцем у виска. «Писатели, они все с причудами».
В двенадцать увидел, что из своего домика показался Семен, вышел на берег.
– Ждешь? – спросил тот. – Извини, Клавка все не засыпала.
Он показал торчащее из кармана горлышко бутылки.
– Пойдем куда-нибудь подальше.
Спустились на пляж, прошли дальше, в темноту. Толстяк вытащил из одного кармана «Столичную», из другого – два походных пластмассовых стакана. Роман, торопясь снять напряжение, осушил свой стакан до дна и даже не поморщился.
– Ну ты горазд пить, – удивился Семен. – А я думал, мы потихоньку будем. На, закуси яблочком.
Водка обожгла желудок, теплом разошлась по жилам. Но тревога не проходила, и он снова потянулся к бутылке, налил Семену и себе, выпил, даже не взглянув на «закусь».
– Да, слышал я, что писатели пьют много, но чтобы так! – засмеялся Семен. – Что ж, читатели тоже не отстанут.
Через пятнадцать минут бутылка была опорожнена и охмелевший Семен, держа Романа за пуговицу на рубашке, рассуждал о путях выхода из чеченского кризиса. Роман же тоскливо смотрел на собутыльника, с ужасом чувствуя, что трезвеет с каждой минутой. Наконец Семен смекнул, что собеседник не «врубается», и не без труда выколопнул из тесного заднего кармана на брюках денежную купюру.
– Пойди возьми еще бутылку. В ресторане дерут втридорога, ну да черт с ними. Однова живем.
– Это уж точно, – согласился Роман.
– Только ты сходи сам. А то вдруг моя астмичка проснется. Я лучше здесь подожду.
Роман завистливо вздохнул – простодушный Семен больше всего на свете боялся гнева своей жены. Взяв деньги, он послушно побрел к ресторану…
«Столичной» в ресторане не оказалось, и Роман взял «Русской».
Когда он появился на пляже, охмелевший Семен уже клевал носом, лежа на песочке. Появление Романа встретил, однако, с энтузиазмом. Распили еще бутылку, и Роман наконец-то почувствовал, что мягкая липкая рука страха, со вчерашнего вечера сжимавшая его сердце, ослабляет свою мертвую хватку.
Поскольку пили фактически на пустой желудок, Семена окончательно развезло, и Роману пришлось волочить его на себе домой. Прислонив толстяка к двери, он быстро ретировался и уже через пару минут, пошатываясь, поднимался по знакомым ступенькам.
Комната, залитая таинственным лунным светом, показалось ему почему-то не своей, а чужой. И белеющий на столе компьютер наводил на мысль… о надгробье на ночном кладбище. Роман, зябко передернув плечами, воткнул ключ в замочную скважину, дважды повернул его в замке и упал на кровать.
Проснулся он с твердой уверенностью, что умирает. Голова гудела, во рту бушевал настоящий пожар. Но самым ужасным было то, что к нему вернулось вчерашнее состояние постоянного необъяснимого ужаса. Но теперь-то он был твердо убежден, что это не фантазии, не бред больного воображения. То, что произошло этой ночью, полностью подтвердило самые худшие опасения Романа.
Дрожа мелкой похмельной дрожью, Роман глотнул из оставшейся бутылки и, даже не заглянув в комнату, где спали сыновья, потащился к Семену. Бутылку он сунул в карман мятых, точно жеваных брюк. Но алкоголь быстро сработал, и у Семена он появился уже в более-менее приличном состоянии.
Семен, тоже одетый, лежал на кровати с мокрым полотенцем на лбу. При виде бутылки в руке Романа он страдальчески и одновременно радостно улыбнулся.
– Во рту «ка-ка», головка «бо-бо», – сообщил он. – Вовремя ты, Роман. А то совсем помираю, наливай.
– А ко мне, – начал Роман, – ночью опять кто-то приходил.
– Ой, да ладно, – скривился Семен. – Дай глотнуть сначала.
Выпив водки прямо из горлышка протянутой бутылки, он облегченно вздохнул.
– Ну вот, – поднеся ладонь к носу, он сильно вдохнул в себя воздух. – Теперь и про чертей можно. Что там у тебя опять?
Роман сбивчиво, через пятое на десятое рассказал, что ночью видел у своей постели ЖЕНЩИНУ В БЕЛОМ. Вошла она через дверь, но ушла, вернее улетела, через окно.
– Окно я не открывал, это точно помню. – Роман помолчал, не смея взглянуть в лицо Семену. – Но утром, когда встал, оно было открыто нараспашку. Вот так, брат.
На некоторое время в комнате воцарилась тишина. Затем Семен смущенно откашлялся и сказал:
– Да, мужик, плохо твое дело. Видно, хорошо принимаешь. Женщина в белом, говоришь? Извини, но очень на белую горячку похоже…
Роман дернулся, было, что возразить, но только бессильно махнул рукой.
– Слушай, что я скажу, – залепетал Семен. – До белой горячки мне, конечно, допиваться не приходилось, но знакомых таких имею. Один рассказывал, что к нему чертик прямо на работу, на склад, пришел. Маленький такой, зелененький. Сел на живот, пальцем пощекотал. Тот и щекотку ощущал, со смеху умирал, а этого гаденыша все равно скинуть не мог. А потом бесенок тот его пальцем в живот как ткнет! Мужик и вмятину видел, и боль чувствовал, падлой буду. Так и с тобой, Рома. – Семен положил ему на плечо руку. – Но ты этого так не оставляй, лечись. У тебя все-таки семья, трое ребятишек. Горячка – страшная штука. Бывает, в бреду и за топор хватаются.
– Да не пью я, – вскинулся Роман. – По праздникам разве что или с друзьями. А чтобы запоем… Да никогда в жизни. А это самая… Не знаю кто… на глазах у меня в окне пропала! Своими ушами слышал, как платье ее белое прошелестело.
– Саван это, – подсказала незаметно вошедшая Клавдия. – Саван, сосед дорогой. Говорите, не алкоголик? А кто вчера с этим хмырем так назюзюкался, что прямо с утра за бутылку схватился? Да я Семену специально опохмелиться не даю, чтоб синдром не образовался. А он прибежал с бутылочкой! А ну-ка, идите отсюда, писатель. Да таких писателей у нас в городе возле каждого магазина столько, что хоть жопой ешь. За стакан что угодно тебе слепят. И про зеркало, и про бабу в белом…
Немного побродив по берегу и искупавшись в прохладной утренней реке, Роман вернулся домой. Сел за компьютер, но работа не заладилась, не пошла – мешал всякий посторонний звук: то Сергей вскрикнет и протяжно застонет, то стукнет в окно первая утренняя пчела… Но главное, не проходило ощущение, что кто-то, невидимый, наблюдает за ним в окно… А тут где-то за домами, в роще завыла собака. Вой был протяжный, тоскливый. Но откуда здесь взялась собака? Роман знал, что держать домашних животных на территории дома отдыха категорически возбранялось, и Татьяна, недолюбливавшая братьев меньших, неукоснительно выполняла это правило. Жуткий, заунывный вой то удалялся, то приближался вновь.
«Воет как по покойнику, – подумал Роман, отирая ледяной пот со лба купальным полотенцем. – Пойти пугануть, что ли…»
Он выскочил на улицу и… увидел чью-то фигуру, осторожно крадущуюся между деревьев к их домику. Значит, все-таки интуиция его не обманула! Его преследуют, за ним следят. Роман не принадлежал к робкому десятку, но сейчас он почувствовал, что его ноги прирастают к земле. Фигура между тем все приближалась и приближалась. Роман не мог тронуться с места – кто-то в белом медленно выплывал из утреннего тумана.
… – Что это с вами, Роман Анатольевич? – Татьяна смерила его холодным высокомерным взглядом. – И в каком вы виде? Видно, сильно приняли вчера. Нехорошо получается – жена с сыном в больнице, а он…
Роман слушал ее, однако, вполуха – из ума никак не выходил жуткий вой собаки. Татьяна просто не могла его не слышать…
Скрепя сердце он пригласил-таки ее зайти в дом, в надежде хоть что-то выяснить.
Татьяна уселась в кресле навытяжку, словно проглотила палку. Поджала губы – ни дать, ни взять – прокурор. Однако на губах ее алела яркая губная помада, а под глазами синели темные порочные круги.
– Тань, ты слышала, как собака выла? – жалобным голосом спросил Роман.
– Вы мне не тыкайте, Роман Анатольевич, – отрезала директриса. – Я вам не девочка и не ветеринар какой-нибудь, чтобы собак из-под ваших окошек гонять.
– А разве у кого-нибудь из отдыхающих появилась собака? – робко поинтересовался Роман.
– Не знаю, не слыхала, – Татьяна, оценив бледность щек собеседника, невольно сбавила тон. – Ты же знаешь, у нас не положено.
– Но я слышал, – настаивал Роман.
– Ну, значит, приблудилась какая-нибудь из поселка. Беда не велика, как пришла, так и уйдет. – Таня поднялась.
– Да, между прочим, вчера вечером Лида звонила. Сказала, что их скоро выписывают, но Кирюше врачи не велят в дом отдыха возвращаться – боятся, что всех детей у нас перезаразит. Просила зайти к тебе, передать. Так что решайте, Роман Анатольевич, что дальше делать. А я пошла. Извините, дела…
– Подожди, Тань, не уходи, – Роман встал перед дверью, заслоняя вход. – Я, наверно, что-то в тот раз не то сделал. Обидел тебя, да? Ну извини, только не уходи, пожалуйста.
Простая мысль о том, что ему снова придется остаться в этой комнате с этим окном, настолько испугала его, что он чуть не встал перед ней на колени.
– Пустите, – она попыталась отодвинуть его в сторону. – Говорю, дела у меня.
– Не уходи, Таня, – взмолился Роман. – Останься, побудем вместе, а?
Странное чувство все больше овладевало Романом. Он говорил, о чем-то спрашивал, просил. Но это был не он, а кто-то другой, жалкий и трусливый. И кто-то третий, невидимый, и от этого особенно неощутимый, страшный, смотрел на них и… потешался.
– Поздновато одумался, – хихикнула Таня. – У меня уже есть с кем постель разделить. – Потом вдруг махнула рукой, расхохоталась. – Ну ладно, Ромка, давай попробуем. Столько знаем друг друга, а ни разу не трахнулись. Странный ты все-таки мужик, то гонишь, то просишь.
Она стала раздеваться, копируя ужимки стриптизерш с телеэкрана.
– Знаешь, этот мой, одно название, что мужчина. Пока сморчок его поставишь, аж вспотеешь. А он раз-два и готово. Никакого кайфа. Мужики пошли сплошь дерьмо. Бабу не могут нормально оттрахать.
Он тоже разделся, быстро юркнул под простыню, пряча исполосованные ляжки и спину.
– Не любишь в открытую? Жарко ведь. Ну да ладно, коли уж стесняешься, – большой опыт общения с мужчинами научили ее не противоречить причудам сильного пола. – Зато так интиму больше.
Она обняла Романа, прижалась к нему всем своим полным, крупным телом.
– А ты ничего мужик. Сильный. Игорь, конечно, покрепче был.
От Татьяны веяло несокрушимым здоровьем, домашним теплом, и Роман вдруг ощутил себя совсем маленьким и слабым… Так двухлетний Кирюшка прибегал к матери во время грозы в постель и скоро затихал.
– Эй, да ты спишь, что ли?
Но он все не проявлял никакой инициативы, медлил, неизвестно на что надеясь. Эх, вот бы так лежать и лежать, не двигая ни рукой, ни ногой, ни… И Татьяна, удивляясь его инертности, сама пошла в атаку – прижимаясь пышной грудью, целуя открытым ртом, по-французски, стимулируя член то одной, то другой рукой. Арсенал ее ласк отличался довольно широким диапазоном, но какими же бледными выглядели они по сравнению с ласками Ариадны!
Роман принимал ее поцелуи и отвечал на них, гладил ее упругие бедра, мял пышную грудь, но вдохновение – увы! – не приходило. В конце концов, выпустив это роскошное тело из объятий, он откинулся на подушку и, облегченно вздохнув, замер.
Но тут в Татьяне взыграло женское самолюбие.
– Сейчас все будет в порядке, не переживай, Ром, – шепнула она, укрывшись с головой простыней.
Роман забросил руку за голову, стараясь расслабиться. Простыня в том месте, где находилась голова Татьяны, поднималась и опускалась, размазывая по щекам остатки косметики.
– Извини, Таня, – виновато вздохнул Роман. – Видишь, ничего не получается. Это я виноват… Ты, конечно, классная баба. Но… Знаешь, в последнее время со мной что-то происходит. Я сам себя не узнаю.
И прибавил, ненавидя губы, которые это произносят:
– Давай просто так полежим. Поспим немного.
– Ты, Ром, в себе? – Татьяна вскочила, спрыгнула на пол. – Спать вдвоем и не трахаться? Не знаю, как ты, а я себя после этого уважать перестану.
«Все ясно, считает импотентом, – подумал Роман. – Ну и ладно».
Татьяна оделась, привела себя в порядок. Шагнула было к двери, но остановилась и присела на край кровати.
– Ром, я тебе по-свойски скажу, – осторожно начала она. – Знаешь, приходили ко мне жаловаться на тебя. Сказали, «глюки» у тебя. И не просто так, а на почве алкоголизма. Я, конечно, не поверила, спровадила их вежливенько. А теперь, честно говоря, не знаю… Может, и правы они? Может, тебе и впрямь полечиться нужно? Вот и с бабой ты уже ничего не можешь. Слушай, ведь наш врач, он два года после института в психушке работал. Поговори с ним, может, и присоветует что? Ты вот про собаку спрашивал. Да нет здесь в округе никакой собаки! Нету – понимаешь? Ну а если сам стесняешься с врачом поговорить, поручи мне. Все-таки он мой подчиненный…
– Только попробуй настучать, – пригрозил Роман. – Я тебе этого вовек не прощу.
– Я хотела как лучше, – обиделась Таня. – Сам мне о ребенке толковал, что не заботилась. А о своих не думаешь.
Наконец она ушла, а он потащился на завтрак. В свежей рубашке, которую умудрился заляпать, пропахший потом, небритый, но по-прежнему при галстуке. Был настолько вымотан, что не было сил ни гладить новую рубашку, ни бриться. Сыновья смотрели с ужасом, не приставали. И в столовой при его появлении возник какой-то странный шепоток – видимо, Семенова Клавдюха и среди отдыхающих успела поработать. По крайней мере, когда выходили из столовой, многие сторонились и отводили глаза. А если и смотрели, то с любопытством – на него, и с жалостью – на детей…
Тем не менее, вернувшись домой, он снова засел за роман. Теперь компьютер был его единственным спасением, лекарством от безумия, окном в мир бесследно исчезнувшей Ариадны. Работать, однако, не дали. Громко постучав в дверь, в комнату вошел врач.
– А я мимо шел, думаю, почему бы не зайти, – с наигранной бодростью заговорил гость. – Дел в медпункте нет, скука замучила. Почему не поговорить с интеллигентным человеком…
– Прекратите! – Роман сильно стукнул кулаком по столу. – Хватит притворяться. Я знаю, вас директриса прислала.
Врач укоризненно покачал головой.
– Зря вы так, – он говорил мягко, как говорят либо с капризными детьми, либо с безнадежными больными. – Да, Татьяна Сергеевна говорила со мной о вас. Сообщила, что у вас возникли какие-то проблемы… Но, может быть, лучше вы сами о них расскажете? Я, конечно, не медицинское светило, но все-таки врач.
«Ну да, как же, расскажи тебе, – подумал Роман. – И про девушку, которая посреди Волги мне смерть нагадала. И про зеркало, неизвестно кем и как разбитое. И про женщину в белом, которая через пятнадцать лет из глупой байки материализовалась. Все тебе расскажи, а ты санитаров вызовешь и в смирительную рубашку меня упакуешь».
Примерно с минуту он сверлил врача подозрительным взглядом, затем встал и настежь распахнул дверь:
– Уходите отсюда. Ничего я вам рассказывать не буду.
– Ладно, – врач, к удивлению Романа, нисколько не обиделся. – И все-таки, если надумаете, заходите. Днем я в медпункте, вечером у себя, в десятом номере. Впрочем, вы ведь знаете.
Доктор ушел, и Роман сел перечитывать написанное. Боже, как хорошо! Ярко, изобразительно. Слог… ну просто бунинский. А проникновение в психологию героев. Куда там бедняге Кафке! Да, какое же это счастье для писателя – перечитывать написанное и знать, что это талантливо, даже гениально. Счастье, которое, правда, зиждится на страдании и боли. Роман с упоением принялся за работу и ко второй половине дня добрался до развязки…
И тут его осенило! Так вот, оказывается, в чем дело! Вот где разгадка того, что с ним происходило и продолжает происходить!
Где-то здесь же, в доме отдыха, или на одной из турбаз живет злой завистник-коллега. О том, что Роман писатель, и о том, что он работает над новой книгой, знают многие. Если этому человеку удалось подобрать ключ к его двери, ему могло удасться и в его отсутствие войти в его компьютер, убедиться, что рукопись действительно гениальна, и ее можно дорого продать, если присвоить. А для этого нужно избавиться от Романа. И человек этот очень умен, он – отличный психолог, он разработал план и действует по нему, желая внушить всем мысль о сумасшествии Гвоздева, а потом убить. И смерть организовать так, чтобы она выглядела как самоубийство под воздействием галлюцинаций.
Невероятно возбужденный, Роман вскочил и зашагал по комнате. Во-первых, нужно во что бы то ни стало сохранить жизнь. Во-вторых, опубликовать свое произведение. И тогда – мировая слава, ради которой он и родился. Не сделать этого – предать свое жизненное предназначение. Он сел за компьютер и составил заявление в районную прокуратуру, подробно описав происходящее. Решил сам после завтрака отвезти заявление в район и заодно поговорить со следователем. Человек, который охотится за его рукописью, очевидно, такого масштаба, что обращаться к участковому милиционеру в отделение своего родного поселка глупо.
В столовой к нему подошла Таня.
– Ромочка, звонила твоя жена. Завтра они выписываются. Съездишь их забрать или я сама? Ты ведь, наверное, очень занят. А ей нужно вещи отвезти. У меня машина, мне нетрудно.
– Давай вместе, – предложил Роман. – Я все-таки муж. Неудобно как-то.
– Ой, нет, ты тогда уж сам, – Таня смотрела на Романа со страхом в глазах, как смотрят обычно на психованных. – А то у нас инвентаризация.
– Хорошо, поеду сам.
«Ничего, в райцентре люди умные, разберутся, что к чему», – утешал себя Роман.
Он собрался было уже ехать, но вовремя сообразил позвонить, заранее договориться о своем визите к следователю.
Снова просить Татьяну не хотелось, но внешний телефон был только у директора в кабинете. Танин возбужденный голос он услышал еще в коридоре.
– Но мы не можем оставлять здесь сумасшедшего человека, – доказывала она кому-то. – А наш врач уже поставил примерный диагноз. У Романа Анатольевича явный психический срыв.
– Но это не дело милиции, – возразил ей спокойный мужской голос. – Так что зря вы нас побеспокоили. Это дело медиков, вызывайте бригаду из психиатрической клиники. При чем тут мы?
– Это паранойя бывает очень опасной, – различил он уже знакомый голос врача. – Но у Романа Анатольевича налицо признаки болезни – шизофрении. А шизофрения может быть вялотекущей, и у некоторых длится всю жизнь. И никто от этого не страдает, такие люди даже живут в семье, ходят на работу. Пока наш писатель не совершил никаких агрессивных действий, мы его сдать не можем. Он ляжет в клинику только, если пожелает сам, а он не пожелает, я с ним разговаривал. Думаю, что он не опасен для окружающих.
– Ну это как сказать! – снова Татьянин голос. – По-моему, вы его плохо знаете.
– И все равно, мы не вправе применять к нему никаких санкций. И «Скорую» можно вызвать только в том случае, если он начнет буйствовать… Тогда и правоохранительные органы можно подключить.
Дальше Роман слушать не стал, он вышел на улицу, смяв в кармане заявление. «Хреновина все это! Кто из должностных лиц поверит шизофренику?»
Он шел, буквально кипя от злости и отчаяния. Ну Танька, ну подруга детства! Погоди же…
Значит, теперь лучше выждать, когда… План дальнейших действий созрел у него мгновенно. Широкими шагами он решительно направился в административный корпус. Татьяна, сидя за столом, перелистывала какие-то бумаги.
– Таня, могу я позвонить от тебя по междугородному? – Он старался говорить как можно спокойнее. – Ты знаешь, деньги у меня есть.
– Конечно, Ромочка, мы же друзья, – Таня торопливо схватила со стола папку, двинулась к выходу. – Ты извини, Ромочка, у меня срочное дело, звони куда хочешь!
И она пулей вылетела из кабинета.
…Человек, которому собирался позвонить Роман, в это время полулежал в мягком, обитом нежной, но прочной кожей кресле номера отеля в Цюрихе.
Олег Романов был известным в России композитором-песенником, автором многих популярных шлягеров. По его песням, исполняемым знаменитыми певцами и певицами, делались видеоклипы, которые потом день и ночь крутились по телевидению.
Однако самого Олега музыкальные фанаты почти не знали, и он мог даже время от времени позволить себе прокатиться в метро, роскошь, которая – увы! – была недоступна звездным исполнителям его песен. Когда Олег шутливо сетовал на это своей жене, та смеялась и отвечала, что в том, что его лицо остается за кадром, есть своя прелесть – он не рискует жизнью. Но если ему хочется ощутить на себе бремя своей славы, он должен петь сам, ведь у него и голос неплохой, и внешние данные вполне подходящие. «И тогда, – тут она обычно сгоняла улыбку со своего хорошенького личика, – наше материальное положение значительно бы улучшилось».
Впрочем, говорилось это скорее для красного словца. Олег зарабатывал столько, что иному поп-королю и не снилось. Непреодолимым препятствием на пути исполнительской карьеры была и его природная застенчивость. Оказавшись перед телекамерой, Олег держался так, как будто его только что связали по рукам и ногам. В то же время, как профессионал, он не мог не отдавать должное телевидению, не ценить его волшебной силы, которая, собственно говоря, и «сделала» композитора Романова. И сейчас, сидя в уютном номере загородной гостиницы, он пытался хотя бы бегло, на ощупь уяснить для себя, что это за штука – швейцарское ТВ.
Пока Олег, кстати говоря, не знающий ни одного европейского языка, наугад давил на кнопки переключателя, его жена Элеонора была погружена в не менее полезное и увлекательное занятие.
Лежа на широкой двуспальной кровати, занимающей большую часть просторного номера, она держала на лице косметическую маску из клубники. Элеонора считала, что женщине, желающей подольше «сохранить свое лицо», следует чаще прибегать не к химии, а к натуральным компонентам.
В белой шелковой рубашке, не настолько короткой, чтобы открывать лишнее, но и не настолько длинной, чтобы скрывать то, что не мешало бы видеть мужчине, в данном случае мужу – ее красивые, покрытые ровным загаром ноги, Элеонора выглядела журнальной картинкой из раздела «Он и она дома». Созерцая старинную лепку на потолке, она терпеливо дожидалась, когда из электронных часов, встроенных в приемник, раздастся сигнал, означающий окончание процедуры.
– Только не смотри на меня, Олежка, – время от времени приставала она к мужу. – Я, наверное, ужасно выгляжу.
Олег в ответ только посмеивался:
– Надеюсь, ты закончишь раньше, чем я исчерпаю телепрограммы в швейцарском ящике.
– О нет, тебе придется пойти по второму кругу, – попыталась улыбнуться клубничным ртом Элеонора. – Да, жаль все-таки, что не удалось взять двухкомнатный номер. Мужчина не должен знать о нас, женщинах, больше того, что ему следует знать.
В голосе Элеоноры позвучала еле заметная нотка раздражения.
– Ты же знаешь, все дело в этом международном симпозиуме, – миролюбиво возразил жене Олег. – Все двухкомнатные в отеле забронированы. А по мне и этот неплох…
Олег и Элеонора имели полное право называться современной супружеской парой. В течение долгого времени оставаясь вместе, они охотно давали друг другу свободу, когда это требовалось. Если и заводили увлечения на стороне, то сцен ревности и скандалов другу другу не устраивали. Отпуск же обычно «отгуливали» всей семьей, вместе с сыном Альбертиком выезжали на какой-нибудь модный заграничный курорт. А самый розовый период своей жизни сын провел у бабушки с дедушкой, в поселке на самом берегу Волги.
Конечно, первое время мальчик скучал по папе с мамой, но зато он дышал свежим воздухом, питался простой и здоровой пищей, при этом, что тоже было весьма немаловажно, не мешал Олегу и Элеоноре грызть «гранит» музыкальных наук в Гнесинском институте.
Когда Альбертик встал на ноги, Элеонора забрала сына в Москву. К тому времени она уже получила диплом музыковеда, а Олег «протолкнул» на радио свои первые песни. Дед с бабкой тяжело переживали разлуку с внуком, не обошлось без слез и упреков в адрес снохи, но Элеонора была неумолима. Ее сын должен был получить самое лучшее, эксклюзивное, как она выражалась, образование! Заботливая мамаша с энтузиазмом взялась за дело. Альбертику наняли самых дорогих частных педагогов. Вскоре мальчик привык к Москве, словно прожил здесь всю жизнь, с увлечением занимался иностранными языками, рисованием, музыкой, предпочитая, впрочем, всему компьютерные игры. А потом, в совершенстве овладев английским, Альбертик, благодаря той же Элеоноре, стал учеником младшего класса элитного закрытого пансиона в Цюрихе.
Сначала Олег был категорически против переезда сына в Швейцарию.
– Подумай, что ты делаешь, – втолковывал он жене. – Сын будет расти вдали от нас. Пройдет каких-нибудь два года, и мы станем для него чужими.
– В тебе говорит родительский эгоизм, дорогой, – возражала Элеонора. – Мне тоже нелегко расставаться с Альбертиком, но в отличие от тебя я думаю прежде всего о его будущем. Во-первых, он получит образование, которое недоступно ему в России. Во-вторых, приобретет опыт европейской жизни, а со временем его школьные друзья станут его же деловыми партнерами. А главное – Альбертик сможет выбирать. Он получит возможность жить в стране, которая ему по вкусу.
