Текст книги "Тепло твоих губ"
Автор книги: Алина Феоктистова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Не случайно много лет спустя Олег вспоминал эту маленькую комнату с визгливыми звуками, проходящими через стены, с облезшим лаком на черном пианино, с продавленными пружинами на кровати, с клопами, ползающими под отклеившимися обоями, как самое чудесное место на земле.
– Сын будет похож на тебя, черноглазый, кудрявый. И тоже будет играть на рояле, – мечтала Марина. – Вы будете ездить на конкурсы, а я вас буду ждать.
– Это будет дочка, – возражал Олег. – Она будет петь, как ты, и на конкурсы будем ездить вместе. И прическа у нее будет каре, как у мамы, и глаза зеленые, родниковые.
– Нет, будет сын, – настаивала Марина – не то в шутку, не то всерьез.
– Ну ладно, сначала сын, а потом дочка, – милостиво разрешил Олег и, смеясь, добавил: – Господи, как же время долго тянется. Ты еще только на первом… Слушай, давай плюнем на мою комнату и поженимся. Пусть забирают мой «кабинет».
– Какая разница, расписаны мы или нет, – вздохнула Марина. – Все равно мы как муж и жена. А без «кабинета» тебе нельзя. И если я буду постоянно торчать у тебя перед глазами, заниматься вокалом, то ты писать не сможешь. Давай я лучше рожу, у меня с малышом тоже будет своя комната, и ты будешь к нам приходить, когда у тебя будет нетворческое настроение. А потом, когда будет можно, ты его усыновишь и женишься на мне. Он не обидится, я ему все объясню. Скажу: сынок, твой папа гений, мы должны с этим считаться.
Предложение было лестное, но… преждевременное. Беременность и маленький ребенок означали бы для Марины конец карьеры.
– Только когда встанешь на ноги, реализуешь себя, будем и детей заводить, – сердито сказал Олег. – Ведь тебе только восемнадцать.
– Да, уже восемнадцать, – вздохнула Марина. Гром грянул, как всегда, среди ясного неба. Молодой паре катастрофически не хватало их «степухи», и Марина втайне от Олега устроилась продавать мороженое на лотке. Кому нужно мороженое в морозы, не очень понятно, но масса замерзших женщин в тулупах под белыми халатами мерзли в февральские морозы около передвижных холодильников. И Марина, конечно же, простыла, а мартовские сквозняки подбавили жару, уложив ее на неделю в постель.
До сих пор Олег мало интересовался бытом, никогда не задумывался, каким образом Марине удается не только организовать стол, но даже покупать какие-то вещи. Когда она подарила ему на день рождения джемпер из натуральной мягкой голубой шерсти, он очень удивился такому дорогому подарку.
– Ах, Олежка, не в деньгах счастье, – засмеялась Марина. – Я транжирка, не могла его не купить. Посмотри, как этот цвет пойдет к твоим глазам и волосам.
Джемпер ему действительно был к лицу. Но о том, на какие шиши он образовался, Олег узнал, только когда Марина слегла с тяжелой ангиной. А он-то считал, что увеличилась репетиционная нагрузка в Большом.
– Пока вам повезло, – сказал врач Марине, осмотрев ее горло. – Связки не поражены, но советую напрягать их как можно меньше, поберечься хотя бы полгодика… И – главное! – никаких переохлаждений.
Она пообещала и теперь после занятий шла с ним в общежитие. Но по вечерам опять убегала в Большой – слушать, как поют другие.
Вскоре Марина стала получать денежные переводы из дома – маме повысили зарплату. Теперь Олега беспокоило только одно – Марина приходила из театра поздно, иногда за полночь. Однажды Олег, не выдержав, устроил ей сцену ревности, и Марина, расплакавшись, во всем призналась. Оказалось, что три раза в неделю, когда не было репетиций, она ходила петь в один из модных ресторанов. Звуковая аппаратура в этом «заведении» барахлила, и иногда ей приходилось не петь, а буквально перекрикивать оркестр. К экзаменационной сессии голос у Марины сел…
– Я же вас предупреждал, – укоризненно сказал врач. – Ну что теперь с вами делать? Берите академический отпуск. Годик отдохнете, станете как новенькая.
Олег и Марина уже направились к двери кабинета, но врач остановил Олега.
– Задержитесь, молодой человек, я расскажу вам о режиме для вашей леди.
Марина вышла, и врач поманил к себе Олега, предварительно попросив его закрыть дверь поплотнее.
– Боюсь, молодой человек, что случилось непоправимое, – сказал он, когда Олег выполнил его просьбу. – Похоже, что ее голосовые связки травмированы настолько, что о настоящем – вы понимаете, о чем я говорю, – пении, речи уже быть не может. Конечно, ваша подруга может продолжить учебу и даже получить диплом, но какое будущее ее ждет? Работа массовика в сельском клубе? Для девушки с ее внешними данными это, прямо скажем, неблестящая перспектива. Убедите вашу подругу взять академический отпуск. Возможно, за год у нее появятся новые интересы и она со временем сможет переквалифицироваться… Ну, скажем, в драматическую актрису или, на худой конец, стать манекенщицей.
Беднягу Олега точно обухом по голове хватило. Марина, которой педагоги в один голос сулили прекрасное будущее на оперной сцене, называли новой Неждановой, навек потеряна для музыки, для искусства? Его разум не в состоянии был смириться с таким ударом судьбы. Только спустя три дня он нашел в себе силы честно рассказать о своем разговоре с врачом.
К его удивлению, Марина восприняла это известие относительно спокойно. Только кровь вдруг отхлынула от ее и так не блещущих румянцем, впалых щек. Девушка и сама подозревала, что с горлом у нее дела обстоят плохо.
– Давай распишемся, – предложил он. – И будем жить как жили. Ты возьмешь академический отпуск, но останешься в Москве, со мной. В конце концов, что произошло? Жизнь все равно продолжается.
– Вот именно, – подхватила она. И, уже окончательно оправившись, подошла и вскинула обе свои руки ему на шею.
– Жизнь продолжается, – положив голову на грудь Олега, Марина прижалась к нему всем телом. – И главное, чтобы Олег Романов, музыкант милостью Божьей, занял в ней подобающее место.
На следующий же день, подав заявление об уходе из училища, Марина съехала из общежития в снятую для нее Олегом крохотную комнатенку. А еще через два дня сообщила, что устроилась работать дворником в один из прилегающих к училищу домов. И вскоре Олег с удивлением увидел, что все постепенно утряслось и их совместная жизнь вошла в привычную колею. С той только разницей, что встречаться теперь они стали не у него, а у Марины, и он, таким образом, незаметно для самого себя превратился в одного из тех, кого соседи называют приходящими мужьями и которыми буквально кишит Москва – ко всему привыкший и все испытавший, радушный и равнодушный одновременно город.
Так продолжалось вплоть до летних каникул Летом им пришлось ненадолго расстаться. Олег, чтобы немного подработать, поехал на гастроли с бригадой артистов филармонии. Исколесили они буквально полсвета. А когда Олег вернулся, Марины уже не было в Москве – уехала домой, к маме.
Первым побуждением Олега было рвануть в родное Бабушкино. Но занятия вот-вот должны были начаться, и он ограничился тем, что выслал Марине почти все заработанные деньги, сопроводив их отчаянным и страстным, наполненным упреками и объяснениями в любви письмом.
Так началась их переписка, на целый учебный год заменившая им друг друга, его уютный «кабинет», ее милую комнатушку в коммуналке на Герцена, 37.
Никогда до этого, да и после не доводилось переживать такого острого, буквально испепеляющего чувства одиночества.
Как-то в один из таких одиноких вечеров он возвращался с концерта Шнитке. Темнота вечера, рано опускающаяся на землю осенью, моросящий дождь, как будто навалились на плечи, пригибали к земле. И Олег ужасно обрадовался, когда на троллейбусной остановке его окликнул знакомый голос… Оказалось, что его догнала однокурсница Эля Белоусова. Молодые люди разговорились о последних вещах Шнитке, композитора, такого непохожего на своих современников. Олег слушал суждения Эли с большим интересом, который особенно возрос, когда речь зашла и о его, Олега, музыке.
– В твоих последних вещах столько благородного минора, – говорила Эля. – Наверное, правы те, кто считает, что художник, чтобы сотворить настоящее, должен много страдать.
Они так заговорились, что Эля сама не заметила, как троллейбус подвез их прямо к «общаге». Теперь Олегу ничего не оставалось, как пригласить сокурсницу на чашечку чая. Но они выпили не чая, а кофе, и Эля, взбодрившись, заговорила так, что Олег просто рот раскрыл – честно говоря, он забыл, что собеседница учится на теоретическом отделении. Внезапно Эля остановилась…
– Ну, мне пора, – она взглянула на часы, которые показывали уже два часа ночи. – Заговорились с тобой, и о времени забыли, – она встала.
– Куда ты? Поздно ведь, – Олег досадливо сморщился. – Метро уже не ходит. Разве что такси.
– Ну, ты можешь меня проводить, – она засмеялась, подошла к окну. – Ой, какой ливень. Вымокнешь, пока дождешься машину. Да ты не волнуйся, я пошутила насчет проводов, слишком уже холодно и мерзко. Да и я девушка взрослая и самостоятельная.
– Все равно, взрослая, оставайся, – засмеялся он. – Вахтерша уже и дверь давно закрыла на замок и спит сама где-нибудь.
– А как же ты? – спросила она. – Где ты спать будешь? К соседям пойдешь? Да они уже третий сон видят.
– Ну здесь еще целых три кровати, – поколебавшись, ответил Олег. – Устроюсь…
В том, что он проведет ночь с девушкой в одной комнате, Олег не видел ничего предосудительного – ведь они с Элей просто друзья. Он даже обрадовался ее присутствию, как если бы рядом с ним вдруг оказался, скажем, Роман. Вскоре же, однако, выяснилось, что он заблуждается, хотя и искренне…
– Пить хочу! – Эля привстала на своей кровати, потянулась к чайнику.
Олег тоже не спал, лежал с открытыми глазами. И он не мог не видеть, как обтягивает тело его гостьи ткань комбинации, как выпирают под ней груди, вырисовываются бедра. Да, Эле не надо было стыдиться своей фигуры. Что же касается Олега… Можно сколько угодно говорить с женщиной, но, оставшись с ней вдвоем в темной комнате, мужчина чувствует себя прежде всего мужчиной. И Олег ощутил прилив желания. Его самого это не удивило, ведь он привык к близости с женщиной… Но Эля, почувствовав на себе его взгляд, быстро юркнула под одеяло.
– Прости, Олег, я забылась, – сказала она. – Привыкла с девчонками в вашей «общаге».
Значит, поняла. Он отвернулся к стене, теперь уже прислушиваясь, как она ворочается с бока на бок, тяжело вздыхая. Так прошел еще час. Неожиданно Эля поднялась и села…
– Черт подери, – сказала она жалобным голосом. – Олег, ты спишь?
– Я не могу уснуть, – признался он.
– Вот и я тоже, – она удрученно развела руками. – Слушай, мы не дети. И мне кажется, это естественно, что мы хотим друг друга. Конечно, ты любишь Марину, да и у меня есть парень. Но одно дело любовь, другое – секс.
…Конечно, такого подъема – телесного и духовного – он не ощутил, но, надо отдать должное Эле, искусством предварительных ласк и поцелуев она владела в совершенстве. Умело доведенный до «белого каления», он поднялся и достал из тумбочки презерватив.
– Я не очень люблю эту штуку, – тяжело дыша, сказала Эля, – постой… У меня с собой есть противозачаточные таблетки. Может быть, так будет лучше? Они новые, не гормональные, отцу из Лондона привезли.
Он тоже не любил пользоваться «противогазом» и потому согласился. Эля выпила таблетку, легла.
– Подействует только через десять минут, – сообщила она. – Будь осторожнее.
Все, что произошло у них дальше, выглядело как приятная, хотя и сложная процедура. Эля ничуть не стеснялась своего тела, и ее опыт подогрел его страсть.
– В постели не бывает ничего безнравственного, – изрекла она в перерыве между ласками, – хорошо то, что нравится обоим.
– Ты замечательная, Элечка, – Олег расстроганно поцеловал славную девушку, думая о том, что в отсутствие Марины он всегда сможет прибегнуть к ее почти товарищеской помощи. А прекратить эту необременительную связь он всегда успеет…
Олег, подобно Роману, не страдал самонадеянностью. Но оказалось, что, еще раз понадеявшись на себя в ту ночь, он здорово просчитался. Оказалось также, что за минутную слабость ему еще предстоит заплатить такую высокую цену, которая ему и не снилась.
…Еще раз встретившись с Олегом, Эля сама вдруг прекратила эту связь. Более того, ранее такая приветливая, дружелюбная, стала избегать Олега, даже в коридоре стараясь незаметно проскользнуть мимо. И в столовой, когда он занимал ей место в очереди, демонстративно становилась в хвост.
– Небось опять в кого-нибудь втюрилась. – Олег долго не мог понять, что кроется за явной враждебностью бывшей подружки. – Вот и психует. Ну ничего, перед Элькой ни один нормальный парень не устоит.
Придя к такому «утешительному» выводу, Олег наконец успокоился и прекратил попытку наладить контакты с предметом своего мимолетного, как он думал, увлечения.
Но однажды… Зайдя на общую кухню, чтобы поджарить на ужин яичницу с вареной колбасой – его дежурным блюдом в последнее время, – он стал невольным свидетелем следующего разговора.
– Интересно, думает ли наш неприступный композитор признавать своего ребенка?
Он обернулся – две какие-то девицы, не замечая его, пускали дым в открытую форточку.
– Да, кто бы мог от него ожидать – умирал от любви к Маринке, а тайком спал с Элькой. Некрасиво.
У Олега задрожали руки, сковородка накренилась, и оба яйца, выкатившись из нее, шлепнулись на пол. Девушки обернулись и, смерив Олега презрительным взглядом, поплыли к двери…
…Только теперь он обратил внимание на то, что живот и бедра у его бывшей подруги раздались, а личико, наоборот, осунулось.
– Поздравляю, Эля, – сказал он, поймав наконец-то Элю в коридоре. – Материнство – великий дар природы. А когда твоя свадьба? Познакомишь со своим парнем?
– У меня никого нет, – Эля, закусив губу, опустила кудрявую головку. – Я тогда просто так сказала, чтобы ты меня не прогнал. Это будет внебрачный ребенок. А за поздравление спасибо, – она повернулась, чтобы поскорее уйти, но Олегу удалось заметить, что на глазах девушки блестят слезы.
– Постой, – он обнял ее за плечи. – Прости, я ведь не хотел… Не знал, – он обнял ее за плечи.
– Как же, не знал, – ехидно бросила проходящая мимо них однокурсница.
Пришлось отойти в сторону.
– Эля, все считают, что это мой ребенок, – сказал Олег, озираясь. – Это правда? Прости, но ты должна честно ответить. Для меня это очень важно.
– Правда ли это? – Эля еще ниже опустила голову, и слезы мелкими бисеринками рассыпались по паркетной плитке. – Не волнуйся, Олег.
Как будто камень свалился с души. Олег радостно обнял девушку, прижал ее к себе.
– Не волнуйся, – досказала она. – Хотя это и правда. Ребенок действительно твой. Но я тебя ни в чем не виню. Сама, дурища, виновата. Оказывается, таблетка была вагинальная, а я приняла ее орально. Но весь ужас не в этом, Олежка, – Эля снова горько заплакала. – Мама меня поддержала, только вот папа… Он очень переживает. Но из ребят я никому не говорила и не знаю, кто распустил эту сплетню, честное слово. Ты тут ни при чем, я сама воспитаю нашего мальчика.
– Белоусова, Романов, консультация уже началась.
Голос ассистентки профессора Белоусова напомнил Олегу, что его неприятности только начинаются.
Первым, кого он увидел, войдя в аудиторию, был профессор Белоусов. Элькин папаша стоял за кафедрой и в упор смотрел на опоздавших. Эля потянула Романа за руку, и они вместе опустились на одну скамейку.
– Ты вправе бросить меня, Олег, – шепнула Эля… – Но знай, что я всегда тебя любила…
– Белоусова, прекратите разговоры, – рассерженно рявкнул обычно спокойный «англичанин». – Что касается вас, Романов, то вы прямо сейчас можете покинуть аудиторию. Вам консультация не понадобится, потому что экзамен я у вас принимать не буду. И в экзаменационную ведомость вы не включены. А сейчас зайдите в деканат. Там вас обо все проинформируют.
Олег, буквально убитый услышанной новостью, поплелся в деканат. Но декан в ответ на его умоляющий взгляд только руками развел:
– Конечно, до экзамена мы вас допустим, но… сами понимаете. Нельзя же, батенька, так манкировать посещением! Белоусов утверждает, что и знания у вас на нуле. Мой вам совет: идите и готовьтесь… Авось смилостивится ваш англичанин.
Всю ночь Олег просидел над учебниками. И вопросы попались знакомые, так что по билету он ответил без запинки. Но когда пошли дополнительные вопросы, Роман понял, что Белоусов сознательно «валит» его.
– Этого же нет в учебнике, – не выдержав, возмутился он.
– Конечно, нет, – согласился Белоусов. – Но я еще на первой лекции предупредил ваш курс, что читать буду не по учебнику. Время идет вперед, многие сведения устаревают, много нового открывают ученые, в том числе и я. Кстати, моя программа утверждена в Министерстве образования и одобрена ректоратом института, где вы, молодой человек, имеете честь учиться. Но вы этого не знаете, лекций вы не посещали, и ничего, кроме «неудовлетворительно», я вам поставить не могу. Не имею, знаете ли, права, невзирая на ваши многочисленные таланты, о которых премного наслышан.
Тут кто-то из однокурсниц вывел из аудитории Элю, которой вдруг стало плохо. Олег вышел следом, поняв, что экзамена ему не сдать ни с первого, ни со второго раза. В коридоре стояла бледная, почти зеленая Эля.
– Олег, клянусь мамой, я не знаю, кто ему сказал, – бросилась она к Олегу. – Кому-то больше нечем заняться, и ему сообщили. А может, он и сам догадался.
Олег вернулся в общежитие, позвонил своему педагогу.
– Я обо всем знаю, голубчик, – сказал профессор. – Вопрос о вас ставился на кафедре. Слишком много уж вы пропустили. Между прочим, не только философ против вас, но и преподавательница английского. Не понимаю, чем вы так досадили Белоусову! Учтите, он авторитетный музыковед, и с его мнением у нас в институте все считаются. Мне очень жаль вас, голубчик, но… Попробуйте-ка сами как-нибудь с ним договориться.
Поблагодарив профессора за совет, Олег повесил трубку и застыл в тяжелом раздумье. Итак, семья Белоусовых предоставляла ему два выхода из положения. Первый – он поступает так, как велит ему сердце, то есть уезжает, а потом женится на Марине… Да, но что его в этом случае ждет? В лучшем случае музыкальная школа в районном центре, если там есть места. Конечно, можно поехать в Саратов, попробовать перевестись на младший курс. Но кто поручится, что и туда не достанет рука всемогущего Белоусова? Значит, самому искать работу? Но какая работа может быть в провинции для недоучившегося пианиста? Должность клубного массовика-затейника, которую, кстати, врач предрекал Марине. Олег даже застонал вслух. Нет, он не сможет, не посмеет предать свою любовь. Но у него, Олега, есть долг и перед своим талантом. Он не только хочет заниматься любимым делом… Он мечтает писать прекрасную музыку и дарить ее людям.
Олег снова не спал всю ночь, но утром с тяжелой головой и кругами под глазами пошел на консультацию по английскому.
– Я должна допустить вас к экзамену, хотя не хотела бы этого делать, – сказала преподавательница. – И должна сказать, шансов сдать мой предмет у вас нет никаких.
Он не сомневался в этом и пришел лишь ради того, чтобы увидеться с Элей.
– Она нездорова, – сообщила подруга. – Она мне звонила, сказала, что вряд ли появится в ближайшие дни. У нее сильный токсикоз, в основном на нервной почве.
Пришлось выяснять телефон Белоусова в деканате.
– Олег, это ты? – Голосок у Эли был тихий и несчастный. – Знаешь, я так рада тебя слышать. Прости меня, если можешь…
Олег открыл рот для глубокого и сильного вдоха – совсем как пловец перед прыжком в воду.
– Почему ты молчишь? – всхлипнула Эля. – Ты сердишься?
И он не выдержал – «прыгнул».
– Ты согласна выйти за меня замуж? – спросил он Элю.
– Что? – На этот раз замолчала она.
– Я спрашиваю, ты согласна стать моей женой? – повторил он.
– Но ты не любишь меня, ты любишь Марину, – вздохнула Эля.
– Эля, я… – Олег на секунду запнулся, но тут же продолжил: – Я люблю тебя и прошу стать моей женой.
На том конце провода раздалось шмыгание носом, потом Эля спокойно произнесла:
– Конечно, не годится ребенку расти без отца. Я могу сказать об этом родителям, но ты не передумаешь? Хотя, что я говорю, прости.
Через три дня вместе они сдавали английский язык. Эля делала перевод текста за себя и за него, а преподавательница делала вид, что не замечает: женщин в положении расстраивать не рекомендуется. Еще через три дня, когда все студенты уже отдыхали на каникулах, они вместе явились пересдавать экзамен по музлитературе. К тому моменту их заявление шесть дней уже лежало во Дворце бракосочетания. Эля экзамен прошлый раз не сдала, потому что почувствовала себя нехорошо на первом экзамене, и хвосты были лишь у них двоих. Кстати, и в деканате, где они вместе получали допуск, он сразу же ощутил изменившееся к себе отношение. Декан приветливо улыбался, разговаривал как с хорошим приятелем. А профессор Белоусов, когда они заявились к нему в аудиторию, лишь махнул рукой, когда Олег попытался взять билет, и вывел ему в зачетке его постоянную оценку по музлитературе. Олег, однако, не ушел, а сел дожидаться свою невесту на заднюю скамейку.
Надо сказать, что с дочкой, профессор не был столь любезен и, несмотря на ее положение, придирчиво гонял ее чуть ли не по всему курсу. Впрочем, Эля, как всегда, отвечала блестяще. После экзамена она предложила отправиться в кафе и обмыть благополучное окончание сессии…
Олег выпил три рюмки коньяку, впервые нормально поел за последние дни. Домой, в общежитие, он вернулся отяжелевший и почти успокоившийся. Но в «общаге» его поджидал новый сюрприз. Всегда добродушная, приветливая тетя Паша сделала каменное лицо и буквально сквозь зубы процедила, что ему только что звонила Марина… Но «девочки» сказали, что Романов где-то гуляет (это тетя Паша, разумеется, прибавила от себя), и Марина пообещала позвонить еще раз, попозже.
Олег представил себе, как Марина глубокой ночью идет по берегу Волги на переговорный пункт, и ему стало плохо. Через полтора часа на вахте раздался телефонный звонок. Тетя Паша тут же поднялась со стула и прошествовала в коридор. Олег буквально сорвал трубку с рычага.
– Олег, почему ты не приехал на каникулы? – Голос у Марины был тихий, приглушенный расстоянием.
– Я завалил сессию, – честно ответил он.
– Правда? – Ее голос, в котором звучали никогда ранее не слышанные им надтреснутые ноты, тут же стал таким, как всегда, спокойным. – А мне твои соседки только что такую чушь про тебя сказали. Ты прости, что им поверила, пожалуйста.
– Марина, слушай… Слушай меня, – он заговорил, постепенно повышая голос. – Слушай меня, родная – он почти уже кричал. – Я скоро приеду и все тебе объясню.
– Что объяснишь? – не поняла она. И, помолчав, спросила: – Я хочу знать только одно – скажи, ты по-прежнему меня любишь?
– Люблю, – почти крикнул он. – Люблю!
– Значит, все в порядке, – она повесила трубку прежде, чем он успел что-то добавить.
Олег поднялся в свою комнату и с размаху бросился на кровать. На следующий день он сообщил невесте, что уезжает домой, в Бабушкино.
– Я обязательно должен ехать домой. Старики ждут и вообще… – Он замолчал, отводя глаза в сторону, но умница Эля и сама обо всем догадалась.
– Конечно, Олежка, ты должен объясниться с Мариной. Она прекрасный человек, и нельзя допускать по отношению к ней бестактности. – На последнем слове Эля запнулась, но тем не менее продолжила: – Только не задерживайся, в середине февраля очередной показательный концерт, отец говорил, что в ректорате уже все решено. Ты у них главный гвоздь программы, и это, говорят, будет не просто выступление, а негласный конкурс. Победителю будет предоставлена возможность поехать на конкурс в Италию. Отец говорит, что все уверены в твоей победе…
До свадьбы с Элей оставалось полмесяца, и Олег ехал в Бабушкино с твердым намерением сказать Марине все. Поезд приходил в областной город утром, потом нужно было выбирать между автобусом и пароходиком. На этот раз обычно предпочитавший водный путь, как более быстрый, Олег поехал на медленном рейсовом автобусе.
Всю дорогу он тупо смотрел в окно, подбирая слова для объяснения с Мариной. Однако когда в салоне автобуса раздалось: «Следующая остановка «Поселок Бабушкино», он готов был к встрече с любимой не больше, чем полтора часа назад.
Автобус тем временем приближался к поселку, уже стали видны издали кирпичные пятиэтажные дома. За последние годы поселок разросся, и в административных и проектных учреждениях района и области постоянно ставился вопрос, считать ли Бабушкино поселком городского типа или малым городом. В классификации по народнохозяйственному профилю разногласий не возникало: город или поселок, но в любом случае курортный.
Местные жители, разумеется, об этом не знали и очень бы позабавились, узнав, что все они кому-то принадлежат. Бабушкинцы любили свой поселок, который появился гораздо раньше курортного комплекса с престижным домом отдыха, турбазами, спортивными базами, пионерскими лагерями. Конечно, аборигены прекрасно понимали, что прожиточный минимум обеспечивают им курортники. Даже зимой, когда замерзала Волга, привлекающая не только гостей из области, но и из других областей, даже из столицы, курорт не замирал. Знаменитые бабушкинские горы собирали сотни горнолыжников и любителей санного спорта. Круглый год здесь бойко торговали местные рынки, и фабрика спортивной и летней одежды пока не знала трудностей со сбытом. Поселок быстро рос, и прежде всего за счет селян, бежащих из своих неперспективных «деревень». К счастью, всем находилась работа – коммерческий сектор продолжал вкладываться в туристский бизнес.
Тем не менее, озирая тоскливым взглядом поселок, Олег не мог не чувствовать огромной разницы между Москвой и этим неказистым, пусть и родным захолустьем, в котором он обречен был жить до глубокой старости. «Я погибну здесь как музыкант, – думал он, прижимаясь лбом к оконному стеклу. – Треть жизни я уже отдал этому… Урюпинску. Достаточно, больше я не в силах».
Родителей дома не оказалось, он бросил вещи и помчался к Марине. Теперь, когда он окончательно решил, ему уже не хотелось откладывать, а решить все сразу, одним махом. Пусть он поступает некрасиво, даже подло. «Но ведь только ради музыки, ради нее одной. Конечно, Марина будет очень страдать, узнав, что он собирается жениться на профессорской дочке. Но, если все объяснить, она, может быть, и поймет, что он, Олег, в результате приобретает и чем при этом жертвует… Поймет и смирится. И потом, через некоторое время, найдет себе хорошего человека и выйдет за него замуж. Кто-то из великих сказал, что время лучший лекарь. И, может быть, быстро бегущие годы исцелят сердечные раны Марины»…
Утешая себя таким образом, Олег незаметно оказался у знакомого подъезда с висящим над дверью металлическим ящиком-табло. Поднялся на второй этаж, остановился у комнаты под номером 9… И толкнул дверь, без стука, перешагнул через порог. Все семейство было в сборе. Мать шила, сестренка, сидя за столом, что-то писала, наверно, делала уроки… Чем занималась Марина, Олег не успел выяснить – словно легкий вихрь перелетел комнату, и в ту же секунду две нежные руки обвили его шею и теплые, такие знакомые губы приникли к его губам, запечатывая печатью молчания.
Уже издали, словно через толщу воды, до его слуха донесся голос Елены Ивановны, которая, взяв за руку младшую дочь, стояла в шаге от них.
– Здравствуйте, Олег. Ну наконец-то. Проходите же. Знаете, я обещала Зине раскроить юбку, так что я пойду, вы тут хозяйничайте. Марина, мы с Полиной поздно вернемся, не раньше десяти.
Через пять минут они уже лежали в постели, и не было вокруг ничего, ни убогой обстановки комнаты, ни выцветших обоев. Было только то счастье, что умели дарить другу их тела, и никакая опытность не могла заменить этого великого дара. И был восторг, и легкость, а потом покой. И – слезы Марины.
– Милый, прости меня за то, что я плачу, – шептала она. – Я так испугалась, что ты в самом деле собрался жениться. Как я могла поверить, как могла? Ведь мы так любим друг друга, и никто нам друг друга не заменит, никто и никогда.
– Ни одна женщина мне не заменит тебя, – шептал он в ответ. Шептал и верил в то, что говорит.
– Папа сказал, что ты приедешь всего на три дня, – сказала она, но тут же поправилась: – Твой папа сказал. Но три дня счастья – это ведь немало, правда?
…Олег шел домой, снова утешая себя, что не сказал ни слова неправды. «Зато я теперь понимаю, как велика моя жертва». Родители его уже возвратились с работы и готовились к его приходу. Мама приготовила его любимый бефстроганов, и вкусные запахи заполняли квартиру. Отец принес бутылку дорогого вина, которое в обычное время считал непозволительной барской роскошью.
«Сейчас сядем за стол, и ты скажешь им о предстоящей свадьбе», – приказал себе Олег.
– А мы догадались, что ты к Мариночке заспешил, не обиделись, – мама ласково обняла сына, заглянула ему в глаза.
– А что ты ее с собой не привел? Отметили бы всей семьей твой приезд, – подхватил отец. – Хорошая девочка, о такой дочке можно только мечтать. Сходи-ка, мать, позови ее. А Елену предупреди, что Марина у нас задержится. А то, может, и заночует.
Обрадованная мать убежала прежде, чем Олег успел открыть рот. Честно говоря, ему и самому хотелось, чтобы Марина пришла и они могли часок посидеть все вместе, как в те недавние и такие счастливые времена. «А потом, когда она уйдет, я, честное слово, все им скажу».
Но разговора с Мариной не получилось и на следующий день, и на третий. И не потому, что не представлялось благоприятного случая, и даже не потому, что он боялся огорчить своих стариков. Дело было в нем, в самом Олеге. Он и сам не хотел этого разговора, этого объяснения. А главное – он не хотел жениться на Эле, какие бы преимущества этот союз ему ни сулил. Да, он хотел остаться с Мариной – здесь, в этом полугороде-полупоселке, где у него нет будущего. Но без нее, без Марины, он не представлял сейчас ни своего будущего, ни настоящего.
– Никуда не поеду, – в конце концов объявил он Марине, – просто не могу расстаться с тобой.
– Не выдумывай, – засмеялась она. – Потерпи немного. Может быть, я скоро приеду в Москву и снова пойду к врачу… Да что сейчас загадывать! Знаю только, что расстаемся мы ненадолго. А не поехать ты не можешь, у тебя концерт. И я буду смотреть твое выступление по телевизору. Представляю, как здорово это будет выглядеть! Ты будешь во фраке, красивый и важный. А твоя музыка…
Дальше он не слушал, все представил себе сам. И ощущение внутреннего подъема, когда выходишь на сцену, где ты один перед сотнями глаз, видимых тебе и миллионам невидимых, тех, кто смотрит тебя по телевизору. И страх от того, что ты можешь быть не понят ими, что те чувства, та боль и восторг, что ты вложил в свою музыку, могут быть не услышаны ими. И то, как страх этот забывается, стоит лишь прикоснуться к знакомым клавишам… А потом звуки стихают, и несколько секунд тишины решают, быть тебе наверху счастья или низвергнуться в пропасть. Потому что ты – это лишь твоя музыка, и если она ничтожна, то ты и сам ничтожен. И, наконец, бурные аплодисменты зала, дарящие тебе то высокое счастье, сравниться с которым может только любовь к женщине.
