Текст книги "Сломанная подкова "
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)
Самая левая вершина, похожая на свадебный венец или даже на царскую корону, считалась у Апчары цифрой пять. Как только лучи солнца ударят из-за нее подобно сиянью от золотого венца, надо хватать подойник и доить коров. Первая утренняя дойка. Дальше по порядку пойдет двугорбая гора Мамат. Когда солнце коснется левого горба, молоковозу пора везти молоко на сыроваренный завод. Когда солнце передвинется к правому горбу, надо собирать девчат, выстраивать их в две шеренги и проводить занятия по программе военного кружка. Гора Кабля означает полдень. Дневная дойка. Пастух знает это время и гонит коров на ферму. Если же солнце подкрадется к горе Тещины зубы и наденет на самый правый зуб золотую коронку, считай, что рабочий день окончился.
Посылая в штаб своих секретных гонцов, Апчара взглянула на солнце так же привычно, как люди смотрят на ручные часы. Оно подплывало к Кабле, то есть к полдню.
Оставшись на кухне с двумя тимуровцами, она разговаривала громко, чтобы неизвестные люди, свалившиеся с неба, не думали, что она одна.
Мальчики оказались послушными. Они с полуслова понимали Апчару, все исполняли быстро, бегали бегом. Они все умели делать, что ни заставь, даже просеивали через сито муку.
Отсюда, от фермы, было видно, как недалеко от сенокоса, где девушки копнили сено, рассыпались и тимуровцы с Ириной Федоровной во главе. На зеленом альпийском ковре дети казались яркими пятнышками, среди которых выделялись те, что были в белых войлочных шляпах.
Мужчины за стеной не подавали никаких признаков жизни, но их присутствие Апчара чувствует каждую секунду. Иногда украдкой она взглядывает в дырочку, образовавшуюся в старой саманной перегородке. Сквозь эту щелку девочки обычно спрашивали у поварихи Азизы, скоро ли будет готова еда. Азиза сердилась и не раз замазывала дырку глиной, чтобы проголодавшиеся нетерпеливые доярки не надоедали ей. А теперь вот дырочка пригодилась.
Апчара видит двух мужчин, развалившихся на девичьих кроватях. Рядом с ними на полу мычат больные телята. «Как бы не разбудили гостей прежде времени». А может быть, Апчара зря послала мальчишек в штаб. Вдруг эти парашютисты – добрые люди, слушатели курсов ПВО, на которые хотела поехать и сама Апчара. Но – нет, не ошибается Апчара. Она видела, как парашютисты, ложась спать, спрятали под подушки пистолеты. Рядом с кроватью у изголовья стоят тяжелые ранцы из телячьей кожи. Один из «гостей» сказал: «Хъачабз, дай напиться».
Котел уже закипал. Ребята кололи дрова. За перегородкой замычала Чернушка, пытаясь встать. Сейчас разбудит!
Но с горы, поднимая рыжую пыль и скрипя тормозами на крутых поворотах, уже мчался автомобиль начальника штаба. По этой машине Апчара всегда узнавала Чоку. Когда его назначили начальником штаба пастбищ, ему передали и эту машину из гаража обкома партии, как бы подчеркнув этим важность дела, которое ему поручили.
Спящие проснулись, стремглав вскочили. Один из них, тот, кто давеча сказал Апчаре «хъачабз», метнулся к окну. По серпантину горной дороги мчался грузовичок с пятью пассажирами. Но куда он мчится, пока сказать трудно.
Апчара затолкала мальчишек под кухонный стол, а сама зачерпнула целое ведро огненного бульона и встала наготове около двери. Дети, поняв опасность, заскулили, но Апчара шикнула на них, и они умолкли. Шум машины приближался. В дверь с той стороны ударили прикладом.
– Хъачабз!
Послышалась матерная брань. Апчара не чувствовала, что ведро обжигает ей пальцы. Звонко и оглушительно раскатилась автоматная очередь. От стен посыпалась глина, а в двери как бы сами собой возникли черные дырочки. Сладковато запахло пороховым дымом.
Но пришельцам было уже не до девчонки, спрятавшейся за перегородкой. Заметив, что машина поворачивает на ферму, они выскочили в окно и побежали к реке, видимо, к тому месту, где у них были спрятаны оружие, патроны, радиостанция и листовки.
Они опоздали. Чока пустил машину по бездорожью наперерез беглецам. По парашютистам начали стрелять из пистолета и охотничьих ружей, На ответный автоматный огонь в машине не обращали никакого внимания. Автомобиль так бросало на камнях и ухабах, что и снайпер вряд ли сумел бы попасть в него. В результате Чока оказался между парашютистами и тем местом, куда они так стремились.
Одному из них не удалось добежать до заветного места каких-нибудь десять шагов. Огонь из ружей оказался на этот раз удачнее огня из автоматов. Жакан, которым бьют крупного зверя, например, кабана, угодил парашютисту в правый бок и вырвал весь левый. Раненый свалился в воду Чопрака, и ледяные воды понесли его по валунам и перепадам. Двое выпрыгнули из машины и некоторое время бежали вдоль берега, надеясь догнать и выловить труп, но безуспешно. Труп иногда всплывал в пенящемся бурном потоке, показывался то одним боком, то другим, но снова скрывался под водой и уплывал все дальше и дальше.
Второго парашютиста удалось взять живым.
Апчара слышала из своего убежища всю стрельбу.
– Апчара!– раздалось у самой двери. Она узнала голос Чоки, вылила бульон снова в котел, выскочила на улицу и действительно нос к носу столкнулась со своим женихом. Лицо Чоки было залито кровью. Но рана была не пулевая. Во время гонки по валунам он стукнулся лбом о ветровое стекло, разбил его и рассек себе бровь. Кровь заливала правый глаз, тот, которым нужно целиться, когда стреляешь. Но стрелять было уже не в кого. Победа была одержана совсем как пели тимуровцы – «малой кровью, могучим ударом».
Апчара показала, что не зря занималась в школьном кружке медицинских сестер. Она живо обработала рану, остановила кровь, как нужно перевязала. Чока выглядел теперь героем из кинофильма, с белой повязкой, пропитанной кровью. Он и правда чувствовал себя героем. Ведь все произошло на глазах Апчары и даже при ее участии.
Как-то не верилось, чтобы свой же человек вернулся презренным прислужником Гитлера, изменившим своей земле и народу. Апчара вспомнила легенду, которую не раз в зимние вечера рассказывала Хабиба. В этой легенде за измену с предателя содрали кожу, притом сдирали ногтями с живого, чтобы как следует насладиться его страданиями. Вот бы и с этого так.
«Хъачабз» держался нагло. Он улыбался, будто никого не боится, видно, верил, что не сегодня-завтра сюда придут немцы, его истинные хозяева, и тогда вздернут всех этих молокососов. О своем напарнике, которого Чоп-рак катил и волок сейчас по камням, он не говорил, будто его и не было.
– Да обернется в тебе материнское молоко неизлечимой болезнью, не вышло твое дело?– первой бросилась к пленному Апчара. Она ударила бы его, но очень уж болели пальцы, обожженные о горячее ведро.
– Дал маху. Надо было сразу тебя прикончить. Не донесла бы...
«Хъачабз» не договорил. Чока сильно ударил его ногой в живот и свалил на землю. Тот долго корчился на земле, стонал, скрежетал зубами.
Чока схватил его и заставил сесть.
– Фамилия, сволочь!
Пленный долго молчал, как видно, не мог говорить, потом выдавил из себя:
– Казухов. Мухтар Казухов.
– Врешь!– встрепенулась Апчара.– У нас Азиза – Казухова, стряпуха. Она заболела теперь. В больнице.– Апчара не могла допустить мысли, чтобы у Азизы мог быть брат – предатель.
– Из Борана?– спросил Чока.
– Да...
Чока знал этот аул, лежащий чуть ли не на самой границе со Ставропольем. Его малочисленные жители занимались охотой и овцеводством. Они давно, как и все люди, вступили в колхоз, но хозяйство вели, как и до коллективизации. Одни заготавливали сено, другие пасли овец, женщины доили коров, варили сыр, а мужчины ходили к казакам на заработки. Сколько скота у них – никто не знал. Отары и стада содержались высоко в горах, и пригонялось в аул только то поголовье, которое подлежало продаже, точнее – обмену на ткань, соль, керосин и на другие товары. Молодежь занималась тем, что обслуживала туристские лагеря в долине нарзанов, нанимаясь в научные экспедиции, горноспасательные команды.
Диверсант Казухов, оказывается, знал, что именно на этой ферме работает стряпухой Азиза Казухова, его однофамилица. Ферма в горах – удобная база, с которой можно совершать диверсионные вылазки. Но неудачи диверсантов начались сразу, как только они выбросились на парашютах. Их было трое. Но у третьего парашют задело хвостовым оперением самолета. Рассыпались пачки листовок из его ранца. Парашютист упал на камни и, конечно, превратился в лепешку. Но и двум остальным повезло не больше.
Правда, Казухов надеялся выкрутиться. Немцы рано или поздно освободят его. Может быть, удастся еще обмануть этого Чоку, изображающего из себя героя. Помогут единомышленники. О, единомышленников появится много, стоит только немцам подойти поближе.
– Я знаю всех родственников Азизы. Я с ней с первого класса за одной партой.– Апчара продолжала возмущаться.– Ты просто хочешь поставить клеймо позора на ее честное имя!
– Это сейчас мое родство позорит сестру! Придет время – она будет позорить меня. Но я незлопамятный. Как-нибудь помиримся...
– Собачья шкура!—Чока уже приступил к допросу, как умел, подчеркивая, что судьба допрашиваемого зависит всецело от него, Чоки. Захочет – пустит пулю в лоб, захочет – прикажет сбросить со скалы, как это делали предки с теми, кто переходил в стан врага, захочет– сохранит жизнь и отдаст в руки советского правосудия.– Не пытайся лгать!– кричал Чока.– Ты стрелял в нас, этого достаточно, чтобы прикончить тебя как бешеную собаку. Выкладывай все. Откуда? Кто послал?
Диверсант вел себя странно, по крайней мере так казалось Апчаре и Чоке. Он становился на колени перед горами, склонял перед ними голову, произносил высокопарные слова, даже читал стихи, то ли свои, то ли чужие. Апчару называл бедной заблудшей сестрой.
– Ополосни рот, прежде чем произносить слово «сестра»! Мой брат воюет против таких, как ты. Жалко, что ты не попался под его пулю.
Мальчишки, которые отсиживались под столом во время всей этой истории, побежали звать на обед Ирину с ребятами. Апчара догадывалась, что Ирина нарочно не ведет тимуровцев на ферму, не зная в точности, что тут произошло. Ребята, едва их позвали, понеслись на ферму во весь дух. Вестники с поля боя, живые свидетели схватки с врагом, успели передать им: есть убитые и пленные! Бой был настоящий. И чтобы совсем поразить сборщиков трав, показали им несколько стреляных гильз, которые удалось подобрать по дороге.
История пленного была непростой.
Мухтара Казухова призвали в армию еще до начала войны. Он окончил в Бобруйской крепости курсы снайперов и получил винтовку с оптическим прицелом. Одновременно сделался внештатным корреспондентом диви-зионки, писал стихи, очерки, корреспонденции. Его имя замелькало на страницах дивизионной многотиражки. Ка-зухову уже прочили должность полкового агитатора. Он мог бы и стать им, если бы не увлекся одной молодой женщиной, служившей в госпитале военным врачом. Под разными предлогами начал он ездить в тылы дивизии, чтобы увидеться с ней. Если же Казухову не удавалось испросить разрешения, он брал снайперскую винтовку, еду и уходил на передний край, якобы для «охоты» на немцев. Оттуда он уползал в тыл, успевал за день съездить в санбат и возвратиться обратно.
От повторения молитва не портится – была его любимая поговорка. Но однажды молитва испортилась. О проделках «снайпера» узнали. Казухов чуть не предстал перед судом за самовольную отлучку в боевой обстановке. Но дело кончилось выговором.
Вскоре он «погорел» снова на коробке немецких сигар.
Передний край немцев проходил по гребню горы. Наши располагались внизу. Из подслушанного телефонного разговора немцам удалось узнать, что вторые сутки наши бойцы не курят – нет табаку.
– Дела ничего,– кричал связист.– Тихо. Только уши пухнут – без курева сидим. Дай хоть по телефону разок затянуться.
На другой день на бруствер вражеского окопа поднялся немец. Он показывал нашим бойцам большую коробку с сигарами и дразнил их,
– Рус. Хватит воевать. Иди закуривай. Сигары «Гавана».
– Сними подлеца,– приказал взводный снайперу.
– Снять я его всегда успею. У меня их уже семьдесят на счету. Но хлопцам курить же хочется. Разрешите, я возьму у него коробку. Может, он и правда отдаст. Ну а в случае чего и по мне и по нему – одна очередь.
Комвзвода, совсем молоденький лейтенант, которому тоже хотелось курить, заколебался. Бойцы поддержали снайпера.
– Конечно. Мало ли мы их перебили и еще перебьем. А коробка сигар под ногами не валяется.
– Чем черт не шутит. Пустите его, товарищ лейтенант.
И лейтенант пустил. Казухов вылез из окопа и пошел в сторону немцев. Те тоже с интересом следили за событиями. Солдат с коробкой сигар положил автомат на землю и пошел навстречу Казухову. В нейтральной зоне они встретились. Оказалось, что немец знает несколько слов по-русски. Закурили. Казухов впервые взял в рот настоящую сигару. Но докуривать он не стал. Вдруг он выхватил у немца коробку и побежал к нашим окопам. Перепугавшийся немец тоже кинулся в свой окоп. Обошлось без стрельбы и без жертв, одним смехом. Сигары тотчас разошлись по рукам, а пустую коробку выбросили за бруствер.
Ночью Казухова арестовали и увели в СМЕРШ. Продержали там несколько дней. Отпустив, наказали:
– Если еще раз что-нибудь такое, пристегнем и сигары. Смотри!
Через несколько дней, сидя в засаде со своим напарником, Казухов отполз за кусты, намочил пилотку и сквозь нее выстрелил себе в ногу. Он надеялся, что напарник унесет его к своим. Между тем начался бой, и напарника убило. Казухов остался на поле боя один. Он истекал кровью. Индивидуальный пакет не помогал. Чувствуя, что уходят силы и что он вот-вот потеряет сознание, самострельщик пополз назад. В сознание он пришел на немецком перевязочном пункте. Вокруг него хлопотали врачи. Казухов стал тем «языком», ради которого на этом участке противник и затеял разведку боем.
Дальше – еще проще: трехмесячное обучение в специальной школе и первое задание – сброситься на парашюте в горы и подготовить местное население к встрече с немцами. Сделать все, чтобы горцы не уходили партизанить. Когда гитлеровцы подойдут к Кавказу, внушать населению, что германские войска несут освобождение угнетенным малым народам.
Казухов не сомневался в скорой победе гитлеровцев. Он знал о крупном наступлении немцев на Дону, поэтому, не распространяясь, твердил Чоке одно и то же: попал к немцам раненый. Был в плену. Не мог отказаться, когда ему предложили сброситься на парашюте, потому что тосковал по горам. Он снова повернулся в сторону снежных вершин и склонил голову, как бы выражая сыновнюю любовь к родной земле.
– Кто любит Родину, тот ее защищает. А предатель...– раньше Чоки подытожила Апчара допрос.
Но Чока чутьем понимал, что «хъачабз» не мог вернуться с пустыми руками, а вот с чем он вернулся – неизвестно. И один ли он? Или выброшено сразу несколько групп? Как они связаны между собой и со своими хозяевами?
С какого конца Чока ни заходил, ничего не удавалось выудить у пленного. Неопытный был допросчик Чока. Казухов не хотел говорить даже, где спрятано его имущество.
Между тем тимуровцы, счастливые и шумные, возвращались на ферму. Они несли целые охапки трав, которые Ирина Федоровна предварительно рассортировала. Но перед самой фермой произошло еще одно событие, которое свело на нет все труды Ирины Федоровны по сортировке целебных трав.
Мальчишки, которые оставались при Анчаре и, значит, не собрали ни одной травинки, решили наверстать упущенное и внести свой вклад в общее дело. Они бойко шныряли вокруг, ища травы. Вдруг они выскочили откуда-то из обрыва, держа в руке каждый по пистолету.
– Ура! Оружие! Мы нашли!
Юные сборщики трав побросали на землю свою добычу и бросились к мальчикам. Через минуту весь отряд вооружился с головы до ног. Про траву было забыто.
С гиканьем и криком мчались тимуровцы к ферме, размахивая пистолетами, автоматами и гранатами.
Но Чока прикрикнул, и все оружие было сложено к его ногам.
– Где взяли?—строго спросил Чока.
– Там, около берега. Там патронов целый ящик.
– И бомбы!
– И еще большой черный ящик!
– И книги. Связанные пачками.
– И какие-то провода.
Вскоре все трофеи были сложены вместе. Черный ящик оказался радиостанцией, а пачки книг – листовками.
Чока больше не стал допрашивать диверсанта. Понял – крупная птица. Уж если его так хорошо снарядили, значит, он связан с другими диверсантами, а распутать и размотать этот клубок у Чоки не хватит ни уменья, ни сил. Тут нужны профессионалы.
Мутаев погрузил в автомобиль пленного, все трофеи, вооружил своих людей вместо ружей немецкими автоматами и помчался вниз, в Нальчик. Бахов там разберется.
Чока довольно улыбался всю дорогу. Не взяли в Нац-дивизию, а он сам добыл оружие. Теперь все увидят, чего стоит Чока Мутаев!
• ГЛАВА ВТОРАЯ
БАХОВ, КУЛОВ И СОСМАКОВ
Лашйн! Где ты, Лашин?! Эй, где ты, хозяйка фермы? – Бекан не слезал с элитного жеребца-красавца. Горячий Шоулох плясал под ним. Из розовой, растянутой уздой лошадиной пасти вырывался пар. Бекан уже не звал Апчару по имени. После того как республику облетела весть о разгроме шпионской группы, все стали называть Апчару по имени легендарной кабардинки, которая победила татарина-силача. Лашин, переодевшись в мужское платье, вышла на круг, предназначенный для единоборства. Она подбросила татарина кверху, подставила ему под живот большой палец, и противник с распоротым животом упал на траву. Так Лашин своим мужеством избавила родной аул от позорной дани, которую кабардинцы ежегодно платили крымскому хану, отдавая в рабство девушек и парней.
Апчара тоже спасла чопракцев от гибели. По слухам, шпионы хотели отравить реку Чопрак у самых истоков, чтобы погибло все – и люди, и скот. Остался бы красивый край в его первозданном виде – приходи и живи.
Бекан думал, что выйдет Апчара из домика, где живут доярки, а она появилась из телятника.
– Я здесь, тамада! Будь гостем! Все нас забыли совсем. Сорок юбок и ни одной папахи. Обещал прислать мне замену. Клянусь аллахом, сил нет.
Жеребец под Беканом завертелся на месте.
– Как раз об этом и скажешь сегодня. Давай закладывай своего Шагди. Поедем туда.– Бекан плеткой показал наверх в сторону штаба, на зеленые склоны гор.
– Куда?
– Разве спрашивают, «куда»? А еще зовешься Ла-шин. В старое время как было? Постучат ночью в окно, скажут: седлай коня! Бежишь на двор и седлаешь. На ходу вспрыгиваешь в седло, скачешь, куда все. В погоню – так в погоню, за невестой – так за невестой. И боже сохрани спросить – куда? Подумают, что ты трус, в другой раз настоящие джигиты в твое окно уж не постучат. А ты сразу – куда?! Ну не сердись, я шучу. Как твои телята, оттаяли? Зашевелились, как мухи, обогретые солнцем. Молодец, молодец, я все знаю. А редко езжу, потому что я за тебя спокоен. Питу давно был?
– Привез пачку готовых бланков на списание падежа.
– Что поделаешь. Нет у нас зоотехника. Ну давай, запрягай своего Шагди.
– Кому мы так понадобились, тамада?
– Начальству. Всех собирают в штабе пастбищ.
Апчара подивилась, что отец исполняет распоряжения
сына. Ведь, по кабардинскому обычаю, кто зовет к себе, тот и старший. Правда, Бекан не родной отец Чоки...
Шагди под навесом всегда в упряжке. Апчара сняла торбу с лошадиной морды, выкатила на своей таратайке. Жеребец, почуяв другую лошадь, заволновался, начал хлестать себя чистым шелковистым хвостом, запе-ребирал тонкими нервными ногами.
Тронулись по горной дороге. Верховой конь не хочет идти рядом с гремящей таратайкой, норовит укусить запряженную клячу. Бекану приходится одергивать своего красавца. Но одергивает он его, словно ласкает. Любит седельщик Бекан хороших, породистых лошадей!
– Разве Чока сам не мог приехать сюда? У него же машина.
– При чем здесь Чока? Неужели этому сопливцу я позволил бы звать к себе отца?! Ты, конечно, другое дело. Ты ему пока подчиняешься, и даже дважды – как начальнику штаба и как комсомольскому вожаку.
Апчаре показалось, что Бекан нажал на слово «пока» и при этом взглянул на нее как-то странно, чуть ли не подмигнул, но она не стала докапываться, был ли еще какой-нибудь смысл в его словах.
– Чока и сам – совместитель. Присылает мне сразу по две директивы. Одну как секретарь райкома, другую как начальник штаба. Бумажки разные, а подпись одна.
– Ты шпионов-то поймала по какой директиве, как комсорг или как завфермой?
– Не так и не эдак,– засмеялась Апчара.– У меня
есть еще третья должность: руководитель военного
кружка. Обучаю девушек военному делу. Разве это не курам на смех?
– A-а! Ты двух боевых командиров за пояс заткнешь. А как мать испугалась, услышав об этой истории! Пр шила ругаться ко мне. Я говорю, не я же ее поставил на ферму. «Все равно,– говорит Хабиба,– разве Чока не твой сын? Разве ты не можешь ему приказать? Пусть сейчас же отпустит мою Апчару домой. До чего дело дошло – девушки с парашютистами воюют! Разве мужчины перевелись? Если мужчине вышибут глаз или перебьют ногу, это его не испортит, даже украсит. А кому нужна безглазая или безногая девушка?»
Всякая мать переживает за детей больше, чем дети за нее. Не зря говорят, что любовь детей к матери коротка, как мост через реку, а любовь матери длинна, как сама река. Но ты у нас героиня, настоящая Лашин. Весь колхоз благодарен тебе. Знаешь, какого матерого волка ты поймала в капкан? Он перерезал бы нам все табуны.
– Волк-то волк, но, оказывается, он из здешних...
– Да. Я знаю всех его братьев. И отца тоже знал. Их – четыре брата. Которого ты поймала – младший. Крепкая была семья. На все ущелье распространялась их власть. Сам старшина к Казухову на поклон ходил. Сыновья все больше охотились. Отец ко мне приезжал, седла заказывал для сыновей. За хорошие седла в знак благодарности свое тавро на моей двери выжег. По тому времени – охранная грамота. Никто не посмел бы меня обидеть. Овец у них было – не считали. Сколько чабаны-батраки скажут, столько и ладно. Сам отец до женщин охотник был. Все четыре сына – от разных жен. Поживет года два и выдворяет. Но по миру не пускал. Привычка была – поставит мельницу на реке и отдает жене во владение. Женится на другой. Через несколько лет – то же самое: она ему сына, а он ей мельницу. Мельниц наставил по всей долине. Но много ли у чабанов зерна? Не камни же молоть? Каждый пуд пшеницы им приходится выменивать на барана на пятигорских базарах.
Ну вот, а потом трое сыновей убежали к туркам. То чабанов держали, а теперь сами в чабаны пошли к турецкому бею. А этот, которого ты поймала...
– «Хъачабз» я его назвала.
– Ну какой же он «хъачабз»?! «Хъачабз» – значит девушка. А ему название – шакал.
– В речи сказано: «Сестры и братья...» Вот тебе и брат! Не все, оказывается, братья друг другу...
– Не все. Пока к реке идут – все родня, в дружбе клянутся. А как пойдут вброд через бурный поток, первый, кто выберется, иной раз забудет второму руку на прощанье подать. У нас анкеты дают: заполняй, опиши историю своей жизни. Но нигде из анкеты не видно, что, может, у человека душа с червоточиной. Такой фрукт для длительной лёжки не годится. Мало того, что сам сгниет, вокруг себя несколько плодов испортит. Чтобы этого не было, весь урожай надо время от времени перебирать. Гнилье – долой.
Апчара никак не могла понять, серьезно говорит Бе-кан или нет. А Бекан продолжал:
– То же и дерево. Раз тряхнул – те, что с червоточинкой, упадут. Их в корзину, на свалку. Называются падалицы. Правда, когда трясешь, и здоровые плоды могут с ветки побиться. А если плод зашибся, то он сам догниет без чужой помощи. Ты, Апчара-Лашин, еще маленькая была, не помнишь. Так трясли, что не только плоды – сучья ломались и падали. Ну вот. От Казухо-вых никакого следа не осталось. А теперь, видишь, объявился Мухтар. Решил отомстить за всех своих.
– Которого я поймала?
– Да. Решил по стопам Наиба идти.
– Какого Наиба?
– Во времена турецкого владычества был такой предатель, продавшийся крымскому хану. Крымский хан с турецким султаном заодно были. Ну вот этот Наиб и взялся провести турецкие войска в наши горы по тайным тропам. Все горцы защищали свои аулы. Один только изменник нашелся – Наиб. Снюхался с турками. Взял два мешка мелких палочек, навьючил их на лошадь и потом ставил, втыкал на поворотах. Так и обозначил всю дорогу. По ней и пошли вражеские войска. Через три ночи началась резня. Враг не щадил ни детей, ни женщин. Дома были преданы огню. Кабардинцы были побеждены и стали платить туркам и татарам ежегодную дань девушками, парнями и разным добром. И этот, твой «хъачабз», вроде того Наиба. Тоже хотел вешки ставить. Только не струганые палочки, а по радио. Вот кого ты заарканила. Погоди, о тебе еще песню сложат...
Бекан вытащил кисет, отпустил поводья и плетку, начал сосредоточенно сооружать самокрутку. На кусочек газетной бумаги насыпал самосаду, краешком бумаги провел по мокрой губе, заклеил, спрятал в карман кисет, неторопливо искал кресало и кремень. Бил долго. Искры вспыхивали и гасли на ветру. Мешал старику и Шоулох, который воспользовался тем, что поводья ослабли, то рвался вперед, то кусал мирного тихого Шагди. Старик по своей занятости самокруткой не осаждал жеребца, зато Апчара хлестала его кнутом по морде.
– Не бей красавца.
– Да он всю кожу сдерет с моего мерина.
Бекан любил и жалел жеребца. Готов был каждый день пересчитывать его шерсть по одному волоску.
Апчара не знала, что это за жеребец и откуда он взялся. В колхозе таких давно уже не было. Все, что годилось для верховой езды, отдали, когда формировалась Нацдивизия.
Не знала Апчара, что Бекан назначен хранителем элиты кабардинской лошади. С очень широкими полномочиями. Апчара не знала, а Бекан не торопился хвастать. Всему свое время.
Все-таки добился старик своего. Высек огонь и запалил трут. Помахал фитилем, чтобы тот скорее и ярче разгорелся, прикурил, поплевал на палец и потушил огонь, спрятал приспособление в карман.
Апчара и Бекан подъехали к штабу. Тут уже собрался целый базар: лошади под седлом, арбы, бидарки, автомобили, навьюченные ослы. Лошади стоят понуро, волы лениво пережевывают сено. Люди расселись у штабных палаток, толкуют. Разговор везде об одном – война. Но поскольку пастухи и коневоды не очень осведомлены о делах на фронте, то больше говорится о ее побочных проявлениях, отголосках, например, о волках, которых становится в горах все больше и больше, о коровах и лошадях из Ростовской области и Ставропольского края. Тут своих девать некуда, а скот гонят и гонят.
Прервав свой рассказ о неведомом Апчаре Мирзаха-не, седельщик издали начал вглядываться в собравшихся около штаба людей, отыскивая среди них знакомых и тех, кто не сдал еще ему кобылиц чистой кабардинской породы. В последние дни Бекан обрыскал все колхозы ц конезаводы, чтобы собрать в один косяк всех кобыл, укомплектовывал табуны, пользуясь данными ему правами.
Труднее всего было завладеть редкостным жеребцом Шоулохом, об экстерьерных данных которого ходили легенды. И правда, это был конь под стать самому Андер-миркану – богатырю из кабардинского устного эпоса.
О происхождении кабардинской лошади говорилось немало. Одни утверждают, что ее родоначальницей была знаменитая арабская лошадь. Может быть, так и есть. Однако об арабской чистокровной породе известно примерно с седьмого века, о кабардинских же лошадях сложены песни, сказки и легенды, относящиеся к самым отдаленным глубинам веков. Так что неизвестно еще, кому принадлежит первое слово. Но как бы то ни было, изумительно красивая лошадь, сочетающая в себе изящество линий с грациозностью движений, существует, и называется она кабардинской.
И Шоулох – редчайший экземпляр этой породы – пляшет теперь под седлом Бекана. Бекан держит его в особом табуне и седлает только собственноручно. Иногда целыми часами он лежит на бурке, любуется гнедым трехлетком: не верит своим глазам, что такой жеребенок у него в руках.
Со стороны предгорья показалась легковая машина.
Старики, привыкшие уважать начальство, повставали, кряхтя и опираясь на палки. Для них начальство – это все. Недаром говорят, что старший тот, кто во главе стола. Этого требует обычай, в этом духе воспитано не одно поколение.
Дорога была явно не для «эмки». Пар валил из машины, словно у нее под радиатором спрятан кипящий самовар. Толпа замерла в ожидании властей. Чабаны и пастухи редко видят высокое начальство, поэтому все стояли теперь с большим достоинством, не шевелясь.
Только Шоулох, впервые увидевший машину, оторвался от коновязи и пустился вскачь, фыркая и горя глазами. За ним побежали парии, некоторые вскочили на коней и поскакали, разматывая арканы.
«Эмка» остановилась у самого входа в зеленый домик. Из нее вышел молодой, сероглазый, с мужественным лицом человек лет тридцати. Он был в военной форме, но без петлиц.
По подтянутости и манере держаться, по важной походке, а главное – по отношению к нему людей, и прежде всего Чоки Мутаева, начальника штаба пастбищ, легко было понять несведущему человеку, что это сам Зулькарпей Кулов. Его-то все и ожидали с самого утра.
Кулов подходил к каждому старику, энергично тряс руки, а когда очередь дошла до Бекана, держал его руку особенно долго.
– A-а, дао ушит, крепко ли стоишь на ногах?
Бекаи за словом в карман не полез.
– Я не только на ногах, и в седле чувствую себя неплохо,– задорно ответил он.– Встретились с тобой за облаками, да будут высокими наши дела.
– Да будет так.
– Аллах да удержит наши дела на этой высоте!
Вслед за Куловым из машины выскочил настоящий
военный, в новеньком обмундировании, с яркими петлицами, по две шпалы с каждой стороны, а на рукаве —* знакомая всем эмблема. Это был Бахов, известный чекист республики.
Приехал и еще один – низкорослый, крупноголовый человек, тоже в военной форме. Но этот третий отличался еще тем, что все у него было как бы укорочено, отчего гимнастерка свисала до колен галифе, а короче всего казались кавалерийские ноги. Когда же он снял шляпу, под ней не оказалось ни единого волоса. Голова засветилась, как Млечный Путь на ночном небе. В республике не было колхозника, который не знал бы Талиба Сосмакова – главного земледельца, как его называли.
Апчара, узнав Бахова, чуть не рассмеялась. Она вспомнила случай, когда увидела Бахова впервые и когда, как это ни покажется странным, дала ему отпор.
аз
Однажды во время экзаменов по истории Бахов быстро и стремительно вошел в класс и сел рядом с учителем. Отвечал русский паренек, эвакуированный из Николаева, и отвечал бойко.
Вдруг Бахов прервал его:
– Когда было утиное движение?
Ученик растерялся и замолчал. Было видно, что он мучительно вспоминает и не может вспомнить. Он смотрел на класс, на учителя, но учитель, как видно, и сам растерялся. Подумав, что учителю стыдно за неловкую заминку ученика, юноша смутился окончательно.
