Текст книги "Сломанная подкова "
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
Перед ее глазами возник тот кошмарный день и хромовый сапог, который она несла с собой. Она думала, что Кураца знает о гибели сына, и даже осуждала ее за то, что она по-прежнему разговорчива и весела. Оказывается, она все еще надеется... Бедному Аслануко не помогли даже «счастливые» сапоги Темиркана. Но как сказать об этом Кураце? Или пусть живет пока, ничего не зная?
Перед тем как отпустить людей домой, Сентраль сказал:
– На работу выходить каждый день. Сбор у сельской управы в семь утра. За невыход – разговор короткий, один выстрел. Учтите, я вам не колхозный бригадир. Не буду упрашивать. Не вышел – пеняй на себя. Уважительная причина только одна – смерть... Выроем еще одну братскую могилу. Ответ будете держать перед самим Мисостом! Да пошлет аллах долголетие бургомистру.
Усталые, голодные люди побрели в сторону аула.
Узнав, что Мисост стал вершителем судеб, Хабиба сказала:
– Ворон во главе стаи – всю стаю к падали приведет. Кто согласился бы лизать жир с губ у немцев? Только Мисост пошел на такое унижение. Готовьтесь, дети. Он нас первыми забодает. По его поклепу легла ржавчина на имя Темиркана. Это и загнало отца в преждевременную могилу.
Хабиба ополоснула ведро и пошла доить Хабляшу. Вдруг во двор – и не через ворота, а прямо через ветхий плетень – въехал грузовик с немцами. В кабине рядом с шофером сидел Сентраль. Он выскочил и загородил дорогу Хабибе.
– Стой на месте. Попили дармового молочка, пора и честь знать. Где корова?
Хабляша, услышав звон подойника, замычала.
– Что ты хочешь от нас, оседлавший холеру? – накинулась было Хабиба на Сентраля, но за его спиной уже собрались немцы с автоматами.
– Как будто не знаешь? Присвоила чужую корову и еще спрашиваешь!
Сентраль сорвал с сарая плетеную дверь, отпихнул ее ногой и выгнал корову во двор. Корова потянулась к Хабибе, словно ища защиты. Немецкий солдат замахнулся на Хабибу прикладом и отогнал ее, а корову оттеснил ближе к грузовику. Хабляша, почуяв недоброе, повернулась к машине задом и нагнула голову, готовая встретить рогами всех, кто к ней приблизится. Набухшее вымя качалось из стороны в сторону. Тогда один автоматчик дал по корове длинную очередь. Первые пули пришлись по ногам. Корова рухнула, перевернулась на спину и начала кататься, ковыряя землю рогами. Из простреленного вымени полилось молоко, перемешанное с кровью, изо рта пошла розовая пена. Корова затихла. Автоматчики – а Сентраль помогал им – кое-как за хвост, за рога, за перебитые ноги затащили корову в кузов грузовика.
От стрельбы закудахтали куры в курятнике. Один солдат побежал туда. Из курятника полетели перья. Автоматчики ловили растревоженных кур, отрывали им головы и выбрасывали во двор.
Хабиба не шевелилась. Она стояла бледная, готовая ногтями выцарапать душу у Сентраля. Ирина с Апча-рой спрятались в доме.
Немцы подобрали десятка два кур, побросали их в кузов к корове. Они были довольны добычей, что-то весело говорили, но Хабиба не понимала, что они говорят. Сентраль на прощанье сказал:
– Нельзя присваивать себе социалистическую собственность. Вы взяли лучшую корову из колхоза. Это ведь явное нарушение устава. А молочко будете покупать на базаре...
Машина с немцами уехала. Апчара, все еще дрожа то ли от страха, то ли от ненависти, подошла к матери и прижалась к ней. Да и Хабиба никак не могла прийти в себя. У нее в глазах все еще билась Хабляша, истекая кровью и молоком.
– А ты видела подкову на грузовике? – неожиданно спросила Апчара.
– Какую подкову?
– Тоже о счастье думают. К радиатору грузовика приделана никелированная подкова на счастье, а буквы я не разобрала.
Женщины не могли знать, что суеверный гитлеровский фельдмаршал, командующий группой войск, отправляясь в рискованный и трудный поход на Кавказ, приказал к радиаторам всех машин прикрепить символическую подкову со своими инициалами.
Хабиба подумала о том, что и она ведь, когда уходил на фронт Альбиян, приколотила подкову к порогу дома. Тоже на счастье. «Как же так,– думала Хабиба,– и у них подкова и у меня». И вдруг волна гнева омыла ее материнское сердце.
– Не будет у них ни счастья, ни удачи. Не будет, сломается их подкова. И не только подкова. Сломается вся машина. Поползают они, как змеи, на своих животах...
День кончился плохо, но и завтрашний день не обещал лучшего.
Пришел Бекан. Старый седельщик горевал, что ничем не может помочь соседке. И Мисост и немцы на него обозлились за то, что не хочет ничего делать вместе с ними. Предложили ему возглавить общественную комиссию по раздаче колхозного скота населению. Бекан отказался. Сослался на то, что дом разбит бомбой и надо к зиме утеплить сарай. Тогда ему предложили стать хотя бы членом этой комиссии, но он и этого избежал, скрылся, сказав жене, что поедет в Прохладную покупать корову.
Это было похоже на правду, потому что в Прохладной оказалось много всякой скотины. Ее разобрали было казаки по дворам, но теперь, видя, что не прокормить до весны, начали распродавать.
Но Бекан на самом деле ни в какую Прохладную не ездил, а скрывался у мельника. Он вернулся в аул, когда колхозный скот уже раздали.
И тут его не оставили в покое. Мисост наседал, чтобы седельщик занялся созданием десятидворок. Немцы упразднили колхоз. Вместо него создавались дсеятидвор-ки. От века кабардинцы жили отдельными родами. В каждом роду по десять, пятнадцать, а то и по двадцать дворов. Новая система ведения хозяйства и основывалась как раз на этом. Если род насчитывает десять домов, то это и называлось десятидворкой. Двадцатидвор-ный род разбивался на две десятидворки. Малочисленные роды объединились по своему желанию и выбору.
Однако Бекан отвертелся и от этого, сказав, что для пользы всего аула целесообразнее ему наладить шорное дело, собрать мастеров, накупить кожи на сбруи.
Хабиба со слезами рассказала Бекаиу о несчастной корове.
– Этого следовало ожидать,– грустно сказал Бекан.– И над руслом зла хотят возвести мост.
Хабиба никак не могла успокоиться. Слезы катились сами, и кончик платка намок. Перед ее глазами стояла расстрелянная Хабляша.
© ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДВА ГЕКТАРА НЕБА
О есть о том, что немцы форсировали Бак-сан и что наши войска отошли к горам, долетела и до Чопракского ущелья. На отвесной Коричневой скале появилась надпись белой краской: «За воротами враг». Неизвестно, кто написал эти слова, но они были написаны крупно, их было видно издалека.
Но и без этой надписи все повторяли в те дни: за воротами враг.
Локотош забыл о сне и отдыхе. На своем Шоулохе носился он по ущелью из конца в конец, от поста к посту, от заставы к заставе. То забирался на скалы и проверял размещение огневых точек, то спускался вниз и проверял боевую готовность резерва, а особенно так называемого подвижного отряда, предназначенного для борьбы с десантами.
В эти дни Шоулох оценил своего седока. Он привык к нему и своей выносливостью будто подтверждал, что по джигиту и конь.
Волнение охватило все население Чопракского ущелья, но в первую очередь не местных аульцев, а людей, скопившихся здесь и ожидающих «окна в небо», то есть дороги в Грузию через Кавказский хребет. Запертые в Чопракском ущелье, как в бутылке, люди надеялись прошибить у бутылки дно и, так сказать, «вытечь» в без-
опасную Грузию. Охрана «горлышка» бутылки лежала на Локотоше и Бештоеве.
Ходили слухи, будто форсирование немцами Баксана ускорил не кто иной, как Хамыко, дурачок из аула Бак-сан, носивший прозвище «Красная рубаха». Зимой и летом он ходил босиком, в красной рубашке до пят. Вооб-ще-то он был безобидный дурачок, не приставал, не грозился, не воровал, не скандалил. У него было в жизни одно-единственное занятие, Каждый день, поднявшись раньше всех, он взваливал на спину полмешка кукурузы и шел в Нальчик на базар за двадцать километров от аула. Кукуруза в мешке не менялась десятилетиями, как и привычка Хамыко. На базаре он становился всегда на одно и то же место и стоял, пока не расходился базар. Никто у него эту кукурузу не покупал. А если кто-нибудь спрашивал понарошку или по незнанию, дурачок называл первую попавшуюся цену, но такую, что можно бы купить целое поле кукурузы.
– Да она у тебя золотая, что ли?—спрашивали шутя.
– Купи – узнаешь.
К вечеру, взвалив мешок на плечи, Хамыко возвращался домой. Так продолжалось больше двадцати лет.
Но вот линия фронта перерезала дорогу Хамыко. Нальчик оставался советским, а Баксан попал к немцам. Но если некоторое время дурачок не ходил на базар, то вовсе не фронт мешал ему. Не стало моста, а Баксан был многоводен и бурлив. Хамыко без дела шлялся по аулу, и гитлеровцы к нему привыкли. Иногда даже поручали какую-нибудь грязную работу.
Однажды дурачок заметил, что вода в реке убыла. Тогда он опять взял свой мешок и по своему маршруту отправился на базар. Немцы его пропустили было через свои порядки, просто для смеху, наверно, и наши пропустили бы, потому что нечего с дурака взять, но дурак миновал нашу линию фронта, обернулся и закричал: «Я партизан! Я партизан!», после чего побежал в нашу сторону. Автоматная очередь обрезала жизнь Хамыко, Красной рубахи, дурачка из аула Баксан.
О случившемся узнало немецкое командование. Как же так? Человек с мешком кукурузы легко перешел реку, а победоносные войска стоят около нее как около непреодолимой преграды! Был отдан приказ о подготовке к наступлению.
То, что Красная Армия, а не бурная река, была преградой на пути немцев и что, конечно, не Хамыко ускорил наступление гитлеровцев, знал каждый. Но местные жители хотели верить, что именно Хамыко утер нос немцам. Нальчик был взят. В Чопракское ущелье гитлеровцы пока не пошли. Заткнули бутылку еще и своей пробкой, со своей стороны, то есть поставили у входа в ущелье заслон, а сами двинулись дальше.
Наступление немцев подталкивало строительство дороги. Якуб Бештоев получил от Бахова приказ прислать в его, Бахова, распоряжение еще двести человек с кирками и лопатами. Локотош конопатил щели, привел отряд в боевую готовность. Он говорил бойцам:
– Над головами у нас два гектара неба, а под ногами у нас вся земля. Мы – ее надежда.
Тревога Бахова была понятна. Не сегодня-завтра оккупанты узнают о строительстве «окна в небо» и как следует возьмутся за Чопрак. Сто пятьдесят подрывников день и ночь рвали скалы. Гул над горами не утихал ни на час. Пробить окно через восьмикилометровую толщу было не так-то просто. Сотни людей помогали строителям, вгрызались в гранит, отвоевывая у скал метр за метром. Сотни тысяч голов, заполнивших все прилегающие ущелья, огромное количество женщин и детей ждали, когда откроется это «окно» – единственный путь к спасению.
– Всем на строительство «окна в небо»! – был брошен лозунг. Все понимали, что без связи с внешним миром чопракскому гарнизону долго не продержаться.
Между тем арестованные все сидели в подвале и на охране их было занято три человека. Дезертиров нужно было кормить. Они привлекали внимание населения и вызывали пересуды. Локотош напомнил Бештоеву:
– Нам так нужны люди, а на охране арестованных занято три бойца. И вообще, не хватит ли их бесплатно кормить?..
– А что ты предлагаешь?
– Одному секир-башка, остальных послать на строительство «окна в небо».
– Секир-башка?! А ты не думаешь о последствиях? Тебе самому сделают секир-башка. У него знаешь сколько родственников? В каждом ауле третий дом.
– И еще Якуб Бештоев.
Якуб нахмурился и неохотно подтвердил:
– Да. Мы все здесь родственники, даже ты доводишься мне каким-нибудь родственником. Кабарда – всего пять долин. Где искать парню невесту? Выбор невелик. Так все и перероднились. А по какой линии – отцовской или материнской – Чандар мне родственник, я и сам не знаю. Но я не хочу устраивать ему секир-башка не потому, что он мне родственник. В ущелье, похожем на осажденную крепость, это будет воспринято плохо...
– Пощадим его – побегут другие. А лучше давай создадим специальный суд из бойцов отряда.
– Товарищеский.
– Назовем трибуналом. Решение обсудим во всех подразделениях. Без суровой дисциплины не удержим ущелья, не создадим Чопракского укрепленного района.
– Какой толк? Все равно немцы, если захотят, нас сомнут.
– Отвлечем на себя даже один полк, и то дело – легче будет тем, кто принимает главный удар...
Кучменов по распоряжению Бахова набрал еще сто человек для строительства дороги, на этот раз – женщин и стариков. Но что поделаешь – надо. Каждая минута промедления может стоить жизни сотням людей. Беш-тоев сам повел к Бахову этот новый отряд. Он хотел захватить туда же и дезертиров, но Локотош не позволил: «Договорились же, будем судить их товарищеским судом».
В тот же день командир отряда решил перевести арестованных в древнюю сторожевую башню «Калеж». Внутри башни просторно, размещай хоть пятьдесят человек. Но у нее есть «карманы», очевидно, для хранения продовольствия. В одном из этих каменных карманов разместили арестантов. В пятницу можно устроить суд.
Больше всего хлопот со скотом. Десятки тысяч коров. Сколько их точно, никто не знал. Им нужен корм. Заготовители корма подволакивают на волокушах сено к обрыву, связывают его в большие копны, бросают вниз. Копны катятся, как шары, или оседают, если развязываются, зелеными облаками. Внизу это сено на арбах развозят по загонам. Скота столько, что, если начнут бомбить, ни одна бомба мимо не упадет. «Мяса хватит на десятки лет, а хлебом не запаслись»,– думает Ло-котош.
Над ущельем появился немецкий самолет-разведчик. Он держался подальше от снежных вершин, вообще летел на почтительной высоте. Наверно, высматривал огневые точки, но они хорошо замаскированы, не найдешь.
Бештоев вернулся от Бахова в лучшем настроении, чем уехал. Дорогу скоро закончат. Хотя взрывчатки и не хватает и доставляют ее из-за хребта с большим трудом, но Бахов мечет громы и молнии, сам не отдыхает и другим не дает ни минуты отдыха.
– А где Зулькарней, не спросил?
>– Спрашивал. Кулов в штабе армии. Они защищают другие ворота на Кавказ, Эльхотовские.
– Знаю. Узкая горловина в долине Терека. Она пошире, чем наша. Там проходит железная дорога. Но немцам не вышибить «пробку» из той горловины. Там ор-джоникидзевские пехотные училища. С двух сторон горы и Терек. Дальше Дарьяльское ущелье. Орешек не по зубам. А когда же думают закончить «окно в небо»?
– Приняли соцобязательство к годовщине Октября. На скале написали: «Окно в небо» – наш подарок Великому Октябрю!»
Бештоев помолчал и добавил:
– Вот видишь, строители праздник Октября встречают окончанием «окна в небо», а мы – расправой над дезертирами. Как народ воспримет такой праздничный подарок? Ты думал об этом?
– Ты комиссар, ты и решай.
– Я—комиссар?!
– А кто же? Комиссар гарнизона. Не нравится – готов меняться. Не я тебя назначил – Комитет обороны. Забыл?
– Я не такой забывчивый, как ты.
– А что я забыл?
Бештоев засопел, нахмурился, сунул обе руки в карманы, расставил ноги, будто собрался делать гимнастические упражнения.
– Я напомню. Ты хочешь сделать секир-башка Чан-дару за дезертирство. Закон на твоей стороне. Закон суров,– Якуб остановился, набираясь духу и решительности,– но сам-то ты кто?
– Как кто?
– Могут люди спросить: почему бросил отряд на произвол судьбы в критическую минуту?
– У меня есть свидетели.
– Кто?
– Ты – первый свидетель. Ты же знаешь, при каких обстоятельствах я уехал. И не только ты. Десятки людей. Если зайдет речь, кто кого бросил, как бы твое рыльце не оказалось в пушку. Ты же увел отряд. Ты не принял боя с противником, бросил взвод, оседлавший дорогу, в пасть хищнику, нарушил приказ – не пошел защищать Элисту.
Бештоеву стоило усилий сдержать себя. Он весь напрягся, лицо стало багровым, вены на шее вздулись. От внезапного прилива крови голова затуманилась. Он сузил глаза, покачиваясь на расставленных ногах, и мучительно решал, принять вызов сейчас или выбрать более подходящий момент для сокрушительного отпора. Бахов поблизости, вот что плохо.
– Выходит, ты наговорил Бахову на меня. Я увел отряд. Я уклонился от боя. Я в час беды предал взвод бойцов. Три пункта обвинения. Каждого из них достаточно, чтобы сделать и мне секир-башка. Тогда организуй суд сначала надо мной... дезертир – мелочь по сравнению с преступником, который все еще на свободе.
Локотош опомнился. Задним числом всегда лучше видишь, как надо поступить.
– Я тебя не обвиняю. Но и ты не придумывай мне вину. Сейчас это больше чем некстати. В этой обстановке мы с тобой должны быть, как кабардинцы говорят, двумя лезвиями одного кинжала. Острие кинжала направлено против врага. Об этом мы должны думать. Немец ломится в наши ворота, а мы сводим счеты друг с другом... Может быть, ты прав. Не стоит сейчас, в канун праздника, устраивать суд над дезертирами. Повре-
• меним.
– Два лезвия одного кинжала обращены друг к другу спиной. А мы...
– Но их объединяет одно острие.
– Хотелось бы.
– А что нам мешает?
– Ты возбудил дело на меня и еще спрашиваешь, что мешает. Если разбираться, чье рыльце в пуху, не знаю еще, как будешь выглядеть ты. Кровь показывает,
какая собака совала морду в брюхо павшего коня. Ты сам не мальчик, понимаешь, никто не давал тебе права бросать отряд. Это же равносильно бегству с поля боя...
– А почему ты не остановил меня? Ты мог сказать: оставайся, пошлем бойца. Мог? Но не сказал. Почему ты только сейчас вспомнил о моем воинском долге? Может быть, тебе хотелось, чтобы меня не было в тот момент? Я помню, ты предлагал мне развернуть отряд к бою, ударить по своим! Уверен, ты так бы и сделал.
– Но не сделал.
– Обстановка изменилась. Немцы сделали за тебя... Повторяю, Бахову я на тебя не наговаривал. Я отвечал на его вопросы. Бахов больше интересовался тем, что я делал три недели в тылу врага. А с дезертирами, по-моему, нечего медлить. Обстановка еще позволяет...
– Надо самим очиститься от грехов. Иначе какое мы имеем моральное право чинить над чабанами судебную расправу. За ними вины не больше, чем за тобой.
– Имеем. А что касается меня, то я отметаю твой наговор. В конце концов, пока еще не так далеко до Ку-лова. Можно пробраться к нему лесами. Еще ближе к Бахову. Давай не мешкай. Они разберутся.
– Зачем торопиться? Это тебе Чандар не дает покоя. Хочешь поскорей покончить с ним...
У Локотоша мелькнуло подозрение: не замышляет ли Бештоев что-нибудь, но он тотчас отогнал эту мысль. В конце концов, Якуба можно понять. Встретился с Баховым. Тот пошевелил леской, дал понять рыбке, что она на крючке. Рыбка еще в реке, но она на привязи. Бештоев ищет виновника, считает, что это Локотош донес на него. Кроме того, не появись капитан, Якуб по-прежнему считался бы орлом, который привел стаю в ущелье. Черт с ним и с этим Чандаром. Пусть сидит в башне. От возмездия ему не уйти. Локотош заговорил примирительно:
– Ладно, тебе виднее. Мое дело – бой.
Конечно, разногласия между двумя командирами лежали глубже, но внешне получалось, что яблоко раздора у них – Чандар. Поэтому несколько дней они не возвращались к разговору о Чандаре. Выговорились, и стало как будто легче. Локотош даже жалел о ссоре с Якубом. Как ни говори, но Якуб лучше знает это ущелье, местные обычаи и порядки, людей, с которыми приходится теперь иметь дело. Якуб здесь родился, рос и работал. И его знают все эти люди. Недаром же по каждой мелочи партизаны и жители аулов идут к Якубу. Даже ночью поднимают его. Они тут между собой – все родственники. Умер человек – нужно отвезти его для похорон в верхний аул, мальчик поранил топором ногу, нужна медицинская помощь – за каждым делом идут к Якубу. Да и прав он, надо ли годовщину Великого Октября встречать в ущелье судом над дезертирами?
К двадцать пятой годовщине Октября капитан предложил издать приказ по ЧУУ, то есть по Чопракскому укрепленному ущелью. Вынести благодарность лучшим бойцам и животноводам, поздравить население, заверить в победе, призвать к еще более самоотверженному труду.
– Вот это дело!– обрадовался Якуб.
Приказ был подписан. Первый документ, на котором рядом стоят две подписи: начальника гарнизона и комиссара. Значит, Якуб, подписав этот документ, смирился с тем, что не он – первое лицо в крепости.
Документ размножили и расклеили где могли, в «местах скопления населения»: на мечетях, на казарме, у родников, на базарчике, на домах.
Между тем сами Локотош и Бештоев получили приказ за подписью Бахова. «Начальнику и комиссару ЧУУ...» Слово «начальнику» было кем-то подчеркнуто, как бы одобрено. В приказе предписывалось немедленно организовать перегон скота через хребет. Значит, все-таки продолбили «окно в небо»!
«Учитывая небольшую пропускную способность дороги, скот гнать равными частями, не создавая скопления его у подножия хребта. Тщательно рассмотреть структуру стад. Первыми пропустить людей. Строго определить контингент, подлежащий эвакуации. Таковым выдать пропуска и назначить старших...» На это Бахов давал одни сутки.
Вслед за людьми он приказывал пустить лошадей, за ними крупный рогатый скот, преимущественно дойных коров, затем гулевой скот и в последнюю очередь отары овец. «Для сопровождения скота выделить наиболее опытных животноводов».
Столько новых обязанностей свалилось на голову! Массовое передвижение скота и людей надо было производить скрытно от немцев. Как раз выдались пасмурные дни и самолет-разведчик не часто кружился над ущельем.
Локотош усилил охрану «ворот», следил за боевыми постами в руслах ручьев и на охотничьих тропах, чтобы враг не воспользовался моментом и не внес панику в толпы эвакуирующихся. К удивлению Локотоша, желающих покинуть ущелье оказалось не так уж много. То ли люди поверили в неприступность «крепости», то ли не хотели покидать свои дома, а может быть и то, и другое.
В день Октябрьской революции по главным улицам всех четырех аулов пошли многочисленные толпы людей. Но, увы, это была не демонстрация, как в довоенные годы, не праздничное шествие с лозунгами и флагами. С узлами и мешками шли суетливые толпы эвакуирующихся.
Бахов придумал еще и такую вещь. В ущелье хранилась продукция вольфрамо-молибденового завода, которую не успели вывезти. Теперь каждый эвакуирующийся обязан был взять с собой мешочек с молибденом или вольфрамом. А у кого есть ишак – какую-то часть от уникальной машины... Без этого никакой пропуск недействителен.
В самый разгар перехода на хребте разыгралась буря. Она не утихала двое суток. Но движение не останавливалось ни на час. Люди ползли по снегу, выбивались из сил, падали, зарывались в сугробы. Кто был еще в состоянии двигаться, поднимал упавших, чтобы они не заграждали и без того узкую тропу, причудливо извивавшуюся над кромкой глухой пропасти. После взрывов тропа получилась с перепадами и ступеньками. По ним-то и шли люди ночью и днем, скрипели нагруженные арбы. Мешочки с молибденом и вольфрамом, как ребятишек, несли на руках, а домашний скарб на горбу.
Казалось, никогда не кончится эта дорога, которую старики тотчас же назвали «дорогой над адом». Останавливаться было нельзя, потому что сзади подпирали многотысячные табуны, стада и отары. На кромке дороги с пропастью стояли люди, чтобы кто-нибудь, человек или вол, не сделал неосторожного шага в сторону. Но кончались восемь километров каменистой узкой тропы, наступал перевал, начинались южные склоны, где рождаются реки, текущие через Грузию в теплое Черное море. На земле сванов бредущие забывали о «дороге над адом».
Несколько дней и ночей переливался живой поток через Кавказский хребет. В Чопракском ущелье остались только гарнизон да местные жители. Ъахов тоже ушел за хребет – организовывать прием и размещение эвакуированных. Он понимал, что успех, которого он добился,– огромный успех, и об этом будет доложено кому следует. Переоценить этот успех нельзя.
РАЗЛАД
Локотош привязал Шоулоха в скрытом надежном месте и взобрался на свой командный пункт – удобный уступ на скале, загороженной от посторонних глаз, с какой бы стороны они ни глядели. Отсюда хорошо просматривалась вся каменная щель – длинное узкое горлышко «каменной бутылки». На дне ущелья – шумела река. Она временами уходила под скалы, так что ее не было видно, потом снова вырвалась из-под гранита. За миллионы лет река здесь не постаралась расширить свое русло, она работала только в одном направлении – распиливала базальт сверху вниз и образовала разрез глубиной триста метров, а то и больше.
На этих-то отвесных скалах Локотош расположил свою оборону. Огневые точки он разместил в несколько горизонтальных рядов. Самые нижние располагались недалеко от воды, а самые верхние – на вершинах скал. Всего «горизонтов» было шесть. Локотош мечтал соединить эти горизонты скрытыми ходами сообщения. Но пока что было не до этого.
Дорога, ведущая в «горлышко бутылки», тоже была видна Локотошу с его командного пункта. Она сначала извилисто спускалась к реке, потом уходила как бы в тоннель, но только без одной боковой стенки.
Не успел Локотош отдышаться после карабканья на скалу, как увидел на дороге большой – человек сто – отряд гитлеровцев. Судя по черным смушковым шапкам, это были не немцы, а кто-нибудь из их южных союзников. Отряд двигался медленно. За колонной пехоты лошади с трудом тянули орудия и груженые крытые фургоны. На изгибе реки отряду предстояло пройти по мосту, вскоре после которого дорогу перегораживал завал, устроенный Локотошем. Но увидеть этот завал нельзя, пока не подойдешь к нему почти вплотную. Его скрывал поворот дороги.
Гитлеровцы с интересом рассматривали ущелье. Они глазели наверх, на столетние чинары, которые снизу казались травинками, Локотошу показалось даже, что они с любопытством смотрят на огневые точки, похожие на прилепившиеся к скалам гнезда ласточек.
Но вот они миновали поворот и уперлись в каменную гряду завала. Передние внезапно остановились. Фургоны и орудия, пока до них дошла команда, успели продвинуться вперед. Они продвинулись немного, но и этого хватило, чтобы на узкой дороге создалась теснота. Офицер подал отрывистую команду, и солдаты бросились разбирать завал, скатывая камни вниз, в реку. Они торопились и нервничали, понимая, что, где завал, там может быть и засада.
Между тем горы вокруг хранили гнетущее сумрачное молчание. Шумела река. Весной со всех этих скал свисают знаменитые чопракские водопады, похожие на распущенные седые волосы. Камни источают, кроме того, тысячи ручейков, прозрачная вода которых обливает гранитную стену на большом протяжении. Сейчас на месте текучей весенней воды виднелись причудливые белые и розовые узоры – следы, которые оставляет на скалах вода. Пока солдаты разбирали завал, офицеры залюбовались открывшимся видом на ущелье, передавая друг другу бинокль. Локотош хорошо запомнил эти последние минуты тишины. С высоко растущих чинар замедленно, долго летели к воде редкие ржавые листья.
А потом раздался грохот и гул. Пулеметные и автоматные очереди смешались с ружейной стрельбой и хлопками гранат. Гитлеровцы в панике заметались. Они не могли понять, откуда стреляют, и поэтому не знали, куда бежать.
Ездовые пытались повернуть упряжки назад. Развернуться на узкой дорожке было трудно. Шаг в сторону и – смертельная пропасть. Убитые лошади запутались в упряжи, раненые бьются, падают в пропасть и тащат за собой всю упряжь. Люди мечутся, стреляют и падают. Но спасения нет.
Локотош сверху смотрел на кипение людей в адском котле. Обезумевшие гитлеровцы кое-как развернулись и бросились назад, спеша спасти остатки отряда, топча убитых и раненых.
Но мост, через который они только что прошли, взле-
тел на воздух. Некоторые бросались в поток, плыли вниз. В дополнение к стрельбе на них полетели камни, заготовленные заранее. От выстрелов и взрывов начали осыпаться снега, превращаясь в снежные лавины. Ущелье заполнилось клубящимися облаками снежной пыли
и порохового дыма. Локотош приказал прекратить огонь.
Когда ущелье очистилось от завесы, на узкой дороге не оказалось ни одной живой души. Она была завалена трупами людей и лошадей, повозками, орудиями. Над клокочущей рекой свисала в хомуте мертвая лошадь. Постромки, зацепившиеся за каменный выступ, держали ее на весу.
Начали собирать трофеи. Трудно было поверить, казалось даже невероятным, что среди защитников не оказалось ни одного раненого, в то время как враг устлал дорогу трупами. Но больше всего капитан обрадовался трофеям: три орудия, ящики с боеприпасами, автоматы, винтовки, патроны к ним, продовольствие, зимнее обмундирование. Отряд гитлеровцев шел в горы обеспеченным, как на зимовку. Все трофеи Локотош отправил в штаб, к Якубу, а сам остался у входа в ущелье; можно было ждать подхода новых сил, которые не полезут уже в ловушку так необдуманно. Истребление отряда могло обозлить гитлеровцев и вызвать ответные действия.
Но прошло три дня, никто больше не показывался на дороге, и Локотош решил побывать в штабе. Надо, в конце концов, разобраться в отношениях с Якубом, надо решить окончательно судьбу дезертиров. Дело принципа.
Увидев, что на дверях старой башни висят вместо одного два замка и выставлено два часовых, Локотош удовлетворенно улыбнулся: так и следовало ожидать. Первая же победа вразумила Якуба и сделала его более покладистым.
Но Локотош ошибался. Пока он воевал у Чопракских ворот, Якуб не терял времени даром. Он вербовал себе сторонников, верных людей, исподволь внушал своим собеседникам, что, если слушаться Локотоша, жителям ущелья грозит неминуемая гибель. Защищать Чопрак-ское ущелье против всей немецкой армии – это'же авантюра, и, пока не поздно, надо предотвратить катастрофу. А предотвратить ее можно только одним способом...
Со скрытым удовольствием Якуб отмечал, что среди обитателей ущелья есть и такие, которые готовы бросить оружие. Они давно бы разошлись по закоулкам или ушли в горы, если бы не боялись Локотоша. Локотош со своей дисциплиной у них как бельмо на глазу. Грозится переворошить все, если хоть один человек исчезнет из отряда.
Когда Локотош по телефону передавал Якубу имена бойцов, отличившихся в схватке у ворот, чтобы тот отметил их, выпустив боевой листок, Якуб вовсе не собирался чествовать героев первого боя. Не это было у него на уме. И когда Локотош думал, как лучше использовать трофейное оружие, не создать ли новый отряд или не раздать ли винтовки животноводам, Якуб тоже занимался трофеями, но только другого рода.
Среди добычи, отправленной Локотошем в штаб, оказалось новенькое офицерское обмундирование. Его обнаружил Азрет и, конечно, сразу же показал Якубу, полагая, что тот откажется от него и тогда его можно будет взять себе. Но Якуб не отказался. Сапоги пришлись ему впору, брюки тоже. Китель немного тесноват, но если перешить пуговицы... Неизвестно также, как поступить с аксельбантами. Оставить – очень уж пышно, бросается в глаза. Срезать – пропадет вся красота. Бештоев вертелся перед зеркалом, когда дверь раскрылась и на пороге появился капитан. Рука его невольно схватилась за пистолет – ведь перед ним стоял гитлеровец. Только самодовольная ухмылка Азрета остановила непроизвольный жест капитана. А потом он и сам в «гитлеровце» узнал Якуба.
