355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алим Кешоков » Сломанная подкова » Текст книги (страница 2)
Сломанная подкова
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 20:37

Текст книги "Сломанная подкова "


Автор книги: Алим Кешоков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

– Меня никто и не спрашивал. Это теперь растут дети, непослушные родителям. Наказание аллаха. Дочь захотела за.муж – пошла. Сын захотел жениться – женился. Родители только руки возносят кверху. Но это похоже больше на голосование на сельском сходе, а не на родительское благословение.

Апчара снова уткнулась в книгу про любовь. Эти разговоры ее не касаются. Пока не закончит институт, о замужестве думать не будет. Апчара видит, как старается мать, чтобы вывести своих детей в люди. Зимой и летом ходит она в одном и том же платье. И все ради Альбия-на и Апчары.

«Кожа на мне, как решето, от многих бед»,– любит говорить Хабиба. Иногда она вспоминает все удары судьбы, которые послал ей аллах. Словно он хотел испытать ее волю и преданность. Судьба ее была, как угли в ладонях, которые позаимствуешь в очаге соседа и несешь к своему очагу, перебрасывая с руки на руку.

Когда Темиркан умер, Альбиян учился в Москве. Он еле успел к похоронам. Весь аул провожал Темиркана в последний путь.

Этому не приходится удивляться. Почти все новое, что появилось в ауле за эти годы, так или иначе связано с именем Темиркана: школа, детские ясли, детская площадка, комитет крестьянской взаимопомощи, общественная баня, сельский клуб.

После похорон Альбиян заявил, что в Москву больше не поедет, не может бросить на произвол судьбы мать и сестру. Но тут и Апчара впервые показала характер.

– Мы не маленькие. Руки-ноги у нас, слава богу, есть. С голоду не умрем. Еще и тебе поможем. А ты должен учиться.

Брат поддался уговорам, уехал.

Апчара и правда начала помогать. В фанерный ящик она укладывала груши из отцовского сада и посылала в Москву. Альбиян получал посылки, но груши успевали попортиться в дороге. Можно было выбрасывать их, не открывая ящика, не глядя.

Конечно, об этом Альбиян домой не писал. Напротив, благодарил, расхваливал вкус, аромат, обещал Апчаре привезти что-нибудь из Москвы.

Апчара старалась. Она пекла кукурузные чуреки и тоже упаковывала их в фанерные посылочные ящики. Чуреки не гнили, подобно грушам. Они обрастали зеленым пухом плесени и затвердевали до крепости хорошего речного булыжника.

И опять Альбиян хвалил в письмах вкус чуреков, но все чаще и настойчивее напоминал, что слишком уж Апчара заботится о нем. Видимо, это мешает ей учить уроки и помогать матери по хозяйству.

А еще Апчара вкладывала в конверты, к длинным письмам своим, лепестки любимых цветов, листочки с садовых деревьев, а однажды положила даже пятирублевую бумажку.

В школе за хорошую учебу ее премировали сандалиями. Но сандалии почему-то выдали мужские, пришлось их продать. Из вырученных денег она отослала пятерку брату, а на остатки купила матери чувяки: Хабиба два раза в день ходила за водой, а вода далеко. Да еще приходилось ей носить зерно на мельницу. А кто сосчитает, сколько километров накружишь за день по дому? Апчаре не давала дотронуться ни до воды, ни до дров: «Твое дело книжки, учебники. Твой брат черпает зерна знания прямо из амбара, а тебе приходится по зернышку подбирать на току. Учись, приедет Альбиян, удивишь его. Скажет, откуда сестра набрала столько знаний?»

Апчара засиживалась допоздна около тусклой керосиновой лампы, стекло у которой походило больше на ла-таную-перелатаную железную трубу на кирпичном заводе. Но как бы ни засиживалась Апчара, она успевала выспаться и набраться сил. В школу приходила веселая, бодрая, с розовыми от мороза щеками.

Однажды кто-то сказал на школьном собрании: «Боевая наша Апчара». Слова как слова. Но привились и сделались вроде прозвища. «А что скажет боевая наша Апчара?» «А почему не пришла в школу боевая наша Апчара? Не заболела ли?»

Апчара сидела на одной парте с Азизой, которую следовало бы прозвать Застенчивой, если не Тихоней. Но девочки подружились. Друг без друга никуда, два орленка в одном гнезде. Выглядывали из-за парты, как черноголовые костяные газыри выглядывают из своих гнезд на черкеске. Особенно если обе подружки нагнутся, загородятся крышкой парты, чтобы прыснуть над мальчишками, когда те растеряются у доски.

Аслануко, без которого не обходится ни один концерт самодеятельности, сочинил да сам же и спел на мотив «Яблочка»:

Эх, чарочка —

Вино красное,

Апчарочка

Огнеопасная!

Парень бросил школу, ушел на курсы шоферов, потом в армию, а нелепая песенка его прижилась в школе. Апчара сердилась, когда пели частушку, но разве всем запретишь?

Но потом как-то сразу, сама собой затихла озорная песенка (уж лучше бы пели каждый день без перерыва).

Черная тень войны набежала на аул и на школу. Учеников то и дело отрывали от уроков и увозили на строительство оборонительных сооружений. Стало им не до чарочки – Апчарочки. Отстала песенка и осталась там, в довоенном времени.

Недавно Апчару повесткой вызвали в райком комсомола. Секретарем там Чока – тайный воздыхатель. Не зовет ли он ее на свидание? Мать узнает, разговоры пойдут. Решила не ходить. Но прислали еще одну повестку: «Явка строго обязательна». Семь километров до соседнего аула – пошла.

Чока – секретарь райкома – встретил Апчару с напускной строгостью, не столько для Апчары, сколько для посторонних. Апчара сначала обиделась за холодный прием, потом разглядела, что Чока все тот же, ему только скажи – прыгнет ради нее со скалы, бросится в воду, кинется в огонь. Любит. Что хочешь с ним, то и делай.

Апчара вернулась домой поздно вечером и прямо от порога ошарашила Хабибу:

– Ну вот, не брать мне зерен ни в амбаре, ни на току. Кончилась моя школа.

– Замуж идешь?– всплеснула руками Хабиба.

– Какой там муж! Создается молодежная ферма. А меня назначили заведующей.

– И ты согласилась?

– Война прикажет – косы обрежешь.

Хабибу утешало немного, что не одна Анчара бросает, школу. Все ученики, особенно старшеклассники,– кто куда. Но не могла взять в толк старая женщина, как это девчонки, школьницы, будут управляться с коровами. До коровьего вымени никогда не дотрагивались. А тут и доить, и кормить, и ставить корову под быка, потом... как его называют... обсеменение. Девичье ли это дело., А потом телятки пойдут, молодняк. Ухаживать надо. Ну, война так война.

– А мы там и заниматься будем,– говорила Апчара, собирая и укладывая в сумку учебники.– Учителя с нами будут. Занятия на лугу, на свежем воздухе. Кругом аромат цветов. Разве плохо? Жалко только, в армии Аслануко.

– Как такого безусого взяли в армию?

– Там усы не нужны. Стреляй, и все. Аслануко поэт.

Песенки сочиняет. Он и обо мне сочинил. Хочешь, прочитаю?

Хабиба насторожилась. Каждый кабардинец знает, что если о ком-либо сложена песня, то, значит, этот человек или удивил всех своим подвигом, проявил мужество, героизм, или, наоборот, опозорил себя в глазах людей и стал посмешищем. Апчара не совершила никакого подвига, это Хабиба знала доподлинно. Значит, остается позор, о котором сразу можно и не узнать. Родные всегда узнают последними.

– Что же за песня о тебе? Чем ты ее заслужила?

– Ничем. Просто он сочинил, и все. Вот послушай.

Апчара встала в надлежащую позу и прочитала не

очень складное, на слух Хабибы, стихотворение. Кончалось оно такими словами:

Отстояв страну и сняв винтовку, ранец,

Я вернусь в аул под гомон детворы.

«Кабардинку» я спляшу – победный танец,

Как пляшут чертики в глазах у Апчары.

Хабиба успокоилась. Ни подвига, ни позора нет.

– Ну как?

Апчаре не столько было важно, как мать оценит стихотворение, сколько сам факт, что о ней пишут стихи.

Хабиба махнула рукой.

– Колеса арбы, если их не помазать колесной мазью, наскрипывают такие же песенки.

Окончательно успокоилась Хабиба, принялась за привычные дела. Пошла в курятник, сняла с куриных гнезд три яйца, наколола дров. Уже садясь около очага разводить огонь, она подвела итоги всему, что, как видно, думала о своей дочке:

– А что, если бы ты родилась мальчишкой? Клянусь аллахом, аул не знал бы покоя ни днем, ни ночыо.

Апчара давно сидела за своим столом и что-то писала, а мать все еще продолжала разговаривать вслух:

– Ты бы перепутала папахи всем парням. Дело не кончилось бы без крови. «Чертики в глазах Апчары». А что в них хорошего, в чертиках. Чертики – значит озорство. Для озорства большого ума не надо. Разве до озорства теперь твоему брату, которого взяли в Нацди-визию? Да оседлает он коня седлом благополучия! Мостом через пропасть лечь мне на его пути! А тут еще этот

Чока своим велосипедом целую дорогу к нам наездил. Но скоро он узнает, что не туда крутит колеса велосипеда.

Апчара оторвалась от своего писания и насторожилась.

– Парень называется. Ни очага, ни бровей! О таких говорят: ни коня вести, ни ягнят пасти. Кто только за такого парня замуж пойдет. Да и брат не захочет с ним породниться. Был бы он как другие, и его бы взяли в Нацдивизию. Всех взяли, а его нет. Если ты недостоин носить оружие, ты недостоин иметь и жену.

– О чем ты там говоришь, Биба?—Так Апчара ласкательно звала свою мать.– О чьей жене ты хлопочешь? Теперь война. Разве время думать о свадьбах?

Но Хабиба уже разошлась, и остановить ее было трудно. Слова дочери она пропустила мимо ушей.

– Всадник на велосипеде! Велосипедный джигит! Хорош жених! Он и за тобой приедет не на фаэтоне, а на своей двухколесной штуке, похожей на скелет осла. Знаю я Чоку, вижу насквозь. Сидит наверху в комсомоле и выглядывает хорошеньких комсомолок во всех аулах. А вместо патронов – карандаши. Твой брат Альбиян, да прикроет его аллах своей ладонью от вражеских пуль, скоро покинет молодую жену и ребенка и уедет на фронт. Был бы Чока достоин жены, и его одели бы в военную форму.

Апчара взорвалась наконец:

– Если хочешь знать, Чоку брали в Нацдивизию, как и нашего Альбияна. Но кто-то должен остаться в целом районе с папахой на голове. Вот его и оставили. Он секретарь районного комитета комсомола...

– Ну и сидел бы там в своем комсомоле, не крутил бы велосипед.

– Он же из нашего аула. Поэтому приезжает иногда.

Хабиба гнула свое.

– Рано тебе думать о свадьбе, рано!

– А сама-то? Выскочила в шестнадцать лет!

Хабиба выронила балагу, большую деревянную ложку, в огонь. Апчара спохватилась, но поздно. Пущенную стрелу уже не догонишь, не перехватишь.

Дочка подбежала, обхватила сзади мать, прижалась, начала целовать куда попало. Насколько было бы легче, если бы Хабиба рассердилась, обругала, ударила. Но старая женщина молчала, словно окаменела.

– Прости, мама, прости. Я глупая дурочка. Я тебя не оставлю никогда-никогда.

Хабиба, словно устыдившись своей слабости, отстранила Апчару, выхватила из огня балагу, уже начавшую гореть, и стала мешать мамалыгу. Дым и пар в котелке смешались.

Апчара отошла и села за стол. Наступила неприятная тишина. Мать не могла простить так скоро дерзость девчонки, дочка, хотя и сознавала свою вину, не находила слов, чтобы извиниться. Но, конечно, первая уступила мать.

– Клянусь аллахом...– она разбрасывала головешки под котелком, чтобы мамалыга не пригорела, и дымно сделалось в очаге.– Клянусь аллахом, даю тебе материнское благословение. Выходи замуж, лишь бы не болела у меня голова от твоей дерзости. Недаром Аслану-ко сочинил, что чертики прыгают у тебя в глазах. Сказать родной матери: выскочила замуж! Как эти слова не обожгли тебе губы? Разве я тебе Азиза? Я вижу, сидите с ней под деревом и на фасолях гадаете, в какую сторону вас повезут женихи. А я и без гаданья скажу: тебя в Верхний Чопрак, Азизу на кирпичный завод. Дай бог, чтобы сын Курацы вернулся с фронта живым и здоровым. Не беспокойтесь, калыма теперь не стало. За меня хоть офицерский наган дали. За Данизат – кукурузные початки. А вас даром возьмут, и на том спасибо. Но что даром достается, то легко отдают. Выскочила замуж! Плохо ты думаешь о родном отце, да будет сухими листьями земля покойному Темиркану... За него любая бы вышла. Не чета твоему Чоке. Все воюют по лесам и болотам, а он ходит по ковру в кабинете. Разве твой брат отдаст тебя за такого бездельника? Может, он уж имеет на примете хорошего человека. Брат плохого жениха не выберет. Он подыщет достойного, который не поскупится и на калым.

– С калыма не разбогатеешь, чтобы каждый день – мед с маслом.

– Без калыма не пришлось бы перец глотать.

– Ты за свою сноху не давала калыма. Как же с других будешь брать за дочь?

Смелость Апчары опять взяла верх. Опять дочка почувствовала, что загнала мать в тупик, задела больное место. Но Хабиба не вспылила, не замахнулась балагой, как того ждала Апчара, не обиделась.

– Сноха русская. Разве ты не знаешь? У них другой обычай. Отдают дочерей еще и с придачей. А я, если хочешь знать, за сноху ничего бы не пожалела. Снохой я довольна...

Мать и дочь надолго притихли. Впрочем, каждая из них понимала мысли другой.

Альбиян женился без родительского благословения. Привез из Москвы белокурую, застенчивую, безропотную девушку Иру и сказал: «Вот, мама, тебе сноха. Зови ее Ирина Федоровна».

На свадьбу денег не оказалось. Все, что было, Альбиян заплатил извозчику. Нельзя было подойти к родительскому дому с молодой женой и с чемоданами пешком. Смех и позор! Кроме того, в чемоданах тяжело и плотно лежали тарелки, чашки, всякая посуда, вроде как приданое Ирины.

Хабиба не ожидала такого удара. Дулась, отворачивалась, молчала. На новоявленную москвичку смотрела, как на врагиню, даже надеялась скрыть от соседей, что сын женился. Но можно ли скрыть в ауле и менее интересную новость? Выгонит утром корову – и сторонкой, сторонкой домой. А соседка вырастает на пути, как из-под земли.

– А что, Хабиба, правду ли говорят, что Альбиян привез из Москвы жену?

Хабиба буркнет что-нибудь в ответ, а на дороге другая соседка.

– А свадьба разве уж отгремела? Что-то не слышно песен и танцев.

Тьфу, чтоб вы провалились! Хоть не выходи из дому совсем. Вон еще третья лезет с вопросом. У самой дочь на выданье, этой еще обиднее, чем другим.

Правда, устроившись на работу в городе, Ирина Федоровна и жить стала в городской комнате, в большом доме, на третьем этаже.

Теперь Хабиба, чтобы припугнуть Апчару, иногда говорила:

– Хватит мне месить грязь в ауле и слушать твои дерзости. Поеду к старшей дочери. Нянчить внучку—* самое старушечье дело.

Может быть, она и осуществила бы свою угрозу, ну хоть на десять дней, но Ирину Федоровну потеснили –поселили на кухне эвакуированных из Одессы.

Надо бы Ирине отдать и комнату, но переехать в аул – значит потерять работу, а этого она не хотела. Цены на все с каждым днем росли. Деньги Альбияна по офицерскому аттестату она уступила Хабибе. Чтобы остаться независимой, надо было сохранить работу и заработок.

Ложась спать, Хабиба долго не засыпала. Все твер-дила молитвы: «Всесильный, всемогущий и милосердный! Все просьбы обращены к тебе, а сам ты ничего ни у кого не просишь. Внемли же моим мольбам – не одевай во вдовьи одежды мою сноху. Пусть она не изведает этой доли, как изведала ее я. Пусть уж я одна буду вдовой до самой смерти. Лишь бы не овдовели мои дети. Милостивый и милосердный, ты видишь, я все терплю, что ты посылаешь мне. Без ропота я принимаю все бедствия. Убереги же моих детей от моей горькой доли. Слышишь, всемогущий, да буду я рабыней твоей...»

Хабиба верила, что аллах взял ее под свою высокую руку и ограждает ее детей от всяких бед. Разве не ее молитвы спасли сына в боях на Дону? Под градом пуль и бомб он переплыл через Дон и остался живым... Аллах внял ее мольбам, иначе Альбиян не вернулся бы в родной край обучать молодых бойцов в кавалерийской дивизии. Слава милостивому и милосердному! Альбиян каждую неделю навещает свою семью, катает на своем вороном коне маленькую Даночку, нет-нет и к матери иной раз заскочит, повидает сестру. Это ли не по милости всемогущего аллаха?

Альбиян и сам считал, что после длинной цепочки неудач судьба немного смилостивилась над ним. Было время – неудачи сыпались одна за другой.

Не успел он закончить первый курс института – умер отец.

После второго курса закрылся институт. Пришлось возвращаться домой и устраиваться на работу.

Только добился комнаты в городе и собрался налаживать семейную жизнь – взяли в армию. Не кончился еще медовый месяц, как пришлось разлучиться с Ириной.

Только отслужил срок и вернулся к семье (к этому времени появилась уже Даночка) – началась война.

гг

На фронте попал на Дон, когда разгорелись жестокие бои за Ростов. Октябрь сорок первого года. Чудом перебрался на этот берег реки. И вот тут течение событий переменилось. Альбияна направили для продолжения службы во вновь формирующуюся дивизию, называемую Национальной. Она формировалась и оснащалась на средства народов Кабардино-Балкарии.

Взвод, которым командовал Альбиян, размещался в полевом стане колхоза в семи километрах от города. Каждый день можно было найти возможность побывать дома... Ирина и Даночка по вечерам садились у окна и ждали, когда появится всадник на вороном жеребце Казбеке. Дочка получала гостинец: горсть мушмулы, собранной в лесу во время занятий со взводом, баночку компота из офицерского пайка, конфетку или кусочек сахару. Но больше гостинцев нравилось ей кататься на Казбеке. Девочка научилась понукать, дергать повод. Вороной жеребец с белой звездочкой на лбу, в трех высоких белых чулках – загляденье. Правда, командиру минометного взвода не полагалось коня, но Национальная дивизия только формировалась, и каждый действовал по своему усмотрению. Альбиян, узнав, что для полка пригнали большой табун верховых лошадей, выбрал себе коня и привел его на полевой стан.

Лошадь оказалась кстати не только одному командиру взвода. Вокруг полевого стана лежало поле, вспаханное под зябь. Чуть дождь – ни пройти, ни проехать. Бойцы, обутые в сыромятные чувяки (военного обмундирования еще не выдали), не могли шагу ступить по раскисшей, липкой земле. Никаких машин не было и *в помине. Кто даст машину только еще формирующемуся, не снабженному матчастью (минометами), не вооруженному, не обмундированному взводу – кучке еще не организованных людей?

Значит, в штаб ли полка, за провиантом ли – выручал Казбек. Ну а к вечеру находчивый комвзвода мог себе позволить верховую прогулку, которая затягивалась, впрочем, на несколько часов, иногда до утра.

В эти редкие, словно украденные часы Ирина старалась, как могла, чтобы Альбиян жил семьей, дышал ее духом, отдыхал от своих дел, забывал, что где-то идет война, а помнил только о ней, молодой жене, да о Да-

ночке. Но не такая была война, чтобы можно было забыть ее хотя бы и в самых ласковых объятиях любимой женщины, хотя бы и под самый беззаботный смех резвой дочки.

С каждым днем Альбиян становился встревоженнее, задумчивее, напряженнее. Он волновался. Приближался срок выступления дивизии, а материальной части все еще не было. Своих минометчиков Альбиян обучал по деревянным минометам. Во взводе нашелся плотник, который по рисункам из устава и по подсказкам Альбияна соорудил деревянный миномет. Издали его невозможно было отличить от настоящего, потому что плотник любовно и старательно отполировал свое детище и покрасил в черный цвет. Во всяком случае колхозники, на глазах у которых проходили занятия в поле, не замечали, что бойцы таскаются с деревянным оружием.

– Не думай об этом. Ты дома. Думай о нас,– просила Ирина.

Но Альбиян не думать не мог.

Однажды он приехал веселый и радостный.

– Получили матчасть?—Ирина уже усваивала военные словечки своего мужа.

– Матчасть – нет. А грамоту от Верховного Совета получили. Первая награда нашему взводу.

Альбиян развернул яркую красную папку с золотыми буквами.

– Вот видишь: «За успехи в боевой и политической подготовке...»

– Поздравляю с наградой,– серьезно сказала Ирина. А Даночка, увидев яркое и красное, потянулась ручонками поиграть.

– Значит, скоро и выступаем.

– Есть приказ?– Голос у Ирины дрогнул.

– Пр иказа нет. Но ты же видишь – есть грамота.

– Какая тут связь?

– Прямая. Если приказ и есть, то комвзвода узнает о нем в последний момент. Невелик начальник. Тогда давай рассуждать. Вручение грамоты говорит, что подведены итоги. Итоги чего? Боевой и политической подготовки. А когда подводят итоги? В конце. Значит, подготовка закончена. А раз закончена, то что же нам здесь торчать, когда идет война.

2 А. Кешоков

С логикой Альбпяна было трудно не согласиться, но Ирина все еще пыталась защитить его от нависшей судьбы.

– Грамотой вас могли наградить, чтоб вызвать энтузиазм. Грамота еще не приказ*

Альбиян не спорил: если хочет, пусть заблуждается.

– Только ты смотри никому не болтай про мои догадки. Жена офицера должна хранить его тайны.—И шутя добавил в духе плакатов, расклеенных на домах:– Болтун – находка для шпиона.

В эту ночь спала только Даночка. Альбиян лежал с закрытыми глазами и, как в кино, смотрел ту самую битву на Дону, в которой едва-едва уцелел. Земля подымалась в небо, а небо обрушивалось на землю. Кипела вода. Сквозь черный дым просверкивало красное пламя. Скрежетало железо, воронки чадили серным дымком. В солдатском сапоге кровоточила нога, а самого солдата нигде поблизости не было. По барахтающимся в Дону бойцам строчили пулеметы и автоматы, и плывущих людей с каждой секундой становилось все меньше и меньше. Ярче всего виделся в этом чудовищном кино тот общипанный кустик краснотала, на который нацелился Альбиян, подплывая к берегу, и гадал: успеет или не успеет доплыть. И как руки наконец схватились за эти скользкие, гибкие, но такие надежные прутики.

Ростов вернули потом ценой многочисленных жертв. Бои за него все больше ожесточались. И теперь Альбиян был уверен почему-то, что Нацдивизию бросят туда, на Дон.

Не спала и жена, лежа рядом. Неизвестно, какое она смотрела про себя будущее «кино», и было ли ее «кино», рожденное тревожным воображением, страшнее картин, которые вспоминались мужу.

Утром Альбиян помчался в аул навестить мать и сестру. Его приезд оказался кстати, мать и дочь после вчерашней размолвки еще дулись друг на друга.

– Ах, ненаглядный! Чтоб мне лечь мостом через пропасть на твоем пути.– Хабиба обняла сына, прижавшись к его груди, и долго не давала ему поздороваться с сестрой, хотя та первая вскрикнула, увидев брата.– Ах, ты •мой единственный! Не утреннее ли солнце показало тебе дорогу к родному очагу? Да будет у тебя столько лет в жизни, сколько шагов ты сделал. Ну как дела? Садись.

Ты из полка или от Ирины? Даночки я давно не видела. Ласточка бесценная. Щебечет уже...

Апчара повисла на шее брата, как только он освободился из материнских объятий, и – что было не похоже на нее – разревелась.

«Они уже провожают меня на фронт,– подумал Аль-биян.– Неужто они знают больше меня?»

– Что это с вами?

– Спроси сестру,– заговорила Хабиба несколько другим голосом, в котором слышалось и желание простить дочь, и все еще материнская строгость.– Твоя сестра надумала замуж выйти. Боится остаться старой девой. Ты знаешь, какую дерзость она вчера отвалила? Ты, говорит, выскочила замуж в шестнадцать лет, дозволь и мне. Повадился этот Чока Мутаев. Взяли его в обком партии – вытурили, послали в дивизию – военная форма оказалась не для него. Никуда он не годится, только в мужья...

– Откуда ты взяла? Не выхожу я замуж!..– Апчара выскочила во двор, побежала в глубину сада.

Альбиян хотел вернуть ее, но мать остановила:

– Не надо. От слез глаза девушек становятся чище и яснее. Хорошо, что ты приехал. А то она ушла бы на ферму, а там – сама себе голова. Два месяца у Прохладной рыла окопы, я не беспокоилась. Знала, рядом тысячи таких, как она. А на ферме – одна, и главная. Что захочет, то и будет творить.

Насчет замужества Альбиян готов был поверить матери. В прошлый приезд он заметил, что Апчара как-то излишне возбуждена, словно внутри у нее что-то горит и жжется. Когда они остались наедине, Апчара схватила горсть фасоли, присоединила к ним древесный уголек и ловко, как это умеет мать – лучшая гадальщица на весь аул, высыпала на крышку чемодана, горящими глазами стрельнула в брата.

– Хочешь, скажу тебе, в какую сторону меня повезут, когда выйду замуж?

Альбиян подошел к сестре. Та изучала расположение фасолин: куда они легли пуповинкой и как между ними лег древесный уголек, символ домашнего очага. Среди фасолин была одна белая – невеста, а одна самая крупная– жених. По ним, словно звездочет по звездам, Апчара гадала.

– Смотри, смотри, вот очаг. И вот...

– Они тебе правды не скажут,– засмеялся Альби-ян.– Ты же комсомолка.

– Постой, не перебивай. Ты не понимаешь. Матери они правду говорят. Почему же не скажут мне? Мама по ним прочитала, что ты вернешься живым и здоровым...

Сейчас, вспоминая об этом гадании, Альбиян думал: значит, тогда сестра просто хотела похвалиться своим женихом, а не гадать по фасолям. Знает она, куда ее повезут. Ясное дело, в Верхний Чопрак, где пустует дом Чоки Мутаева. А теперь вот вспылила и убежала в сад, наверно, стоит и плачет.

– Ты поговори с сестрой,– просила Хабиба,– от нее всего можно ждать. Не могу же я все время ее держать, как под уздцы необъезженную лошадь. То она хочет идти на фронт. То надумала на какое-то ПВО. А мне рассказали про этот... как его... еростат, моростат?

– Наверно, аэростат воздушного заграждения.

– Вот, вот. Девушки несли его, а он у них вырвался из рук. Одна не успела отпустить, то ли за руку ее захлестнуло, так и унесло за облака вместе с еростатом. Теперь ферма – новое дело.

Альбиян пошел к сестре. Она стояла в глубине сада на берегу арыка, весело бурлящего через сотни садов и огородов. Он полноводный в это время, с весны, потому что сам Чопрак, откуда берется вода в арыке, вступает в полную силу, клокочет, грозится снести на своем пути все, что мешает его упругому и сильному белопенному потоку.

За шумом воды Апчара не слышала, как брат окликал ее. Но потом он подошел сам. Он подумал: «Какие мелочи все эти разговоры по сравнению с тем, что происходит вокруг»,– и заговорил о своем.

– Знаешь, сестра, зачем я приехал? Мы получаем матчасть. Понимаешь?

– Возьми и меня с собой.– Апчара схватила в ладони и крепко сжала руку брата. Она глядела на него такими светлыми и чистыми глазами, что он улыбнулся, вспомнив слова матери: «От слез глаза девушек становятся чище и яснее».

– Глупая ты.

– Разве в твоем взводе все умней меня?

– А мама? Оставить ее одну?

Апчара замолчала.

– Так вот: мы получаем минометы. Настоящие. А у меня есть один деревянный батальонный миномет. Я знаю, у тебя военный кружок. Может быть, отдать тебе его, как наглядное пособие? Нам он теперь не нужен.

– Миномет?—Не сразу поняла Апчара. Никогда ей не приходилось видеть такое оружие, но она ни от чего никогда не отказывалась, тем более от оружия, которое будет напоминать о брате.– Конечно, возьмем! Только ты не отдавай никому. Два раза в неделю собирается кружок. Оружие изучаем по картинкам. Мне – что, поехать к тебе за ним?

– Зачем, я сам привезу.

– Ты знаешь, как это кстати! Мне Чока сказал: в каждом колхозе будет создан отряд самообороны...

«Опять этот Чока»,– нахмурился Альбиян, но не стал перебивать сестру.

Хабиба посмотрела издали на сына и дочь, оживленно разговаривающих, и порадовалась: слава богу, поговорили без обид. И у нее на душе стало легче и веселее.

Но дрогнули губы и похолодело в груди. Не последний ли раз идут в обнимку по старому отцовскому саду брат и сестра? Услышав шаги на пороге, мать взяла себя в руки, села к огню лицом, чтобы не показать детям невольных слез. Теперь и увидят, можно сказать – от дыма.

В очаге ярче вспыхнул огонь. В казанке круглой белой папахой поднималось закипающее Хабляшино молоко.

ПАРАД. ПОГРУЗКА. АПЧАРА НА ТРИБУНЕ

Откуда только узнали люди об отправке дивизии на фронт? Все, от кого это зависело, думали, что удалось сохранить тайну, но к назначенному часу, как по сигналу, потянулись на товарную станцию люди из окрестных аулов, с берегов всех ближайших речек, даже с Терека и с Чопрака.

Товарная станция огорожена забором, сдерживающим до поры толпу провожающих. На погрузочную площадку пускают только военных и представителей власти.

Погрузочная площадка заполнена до самого забора людьми, машинами, повозками, лошадьми, ящиками, тюками.

Хабиба и Апчара пришли с Даночкой, устроились хорошо: у забора оторвана штакетина, при желании можно пролезть. Даночка не раз уже шастала взад-вперед через эту дыру. Всякий раз ее возвращали бойцы, боясь, как бы лошадь не зашибла девочку.

Повозки минометчиков ждали очереди. Альбиян не раз подходил к забору и умолял родных не томиться, идти домой.

– Вы же ребенка мучаете,– говорил он.– Простояли ночь, и хватит. Я не хочу, чтобы вы тут торчали, слышите?

Никто не обижался на Альбияна: ни мать, ни сестра, ни жена, понимали, что ему тяжело видеть слезы родных, слушать одно и то же: «Береги себя», «Пусть аллах будет доволен тобой, как довольна твоя мать», «Напиши сразу же, как приедешь». Понимали, выслушивали все более сердитые слова Альбияна, но с места не трогались.

Во двор товарной станции въехали черные «эмки». Начальство. Апчара знала многих из них. Зулькарней Кулов – высшая власть республики, хорошо одетый, стройный блондин, похожий лицом на русского. За ним начальник НКВД Бахов. С ними военные, командир дивизии полковник Кубанцев – вся погрузка как бы крутится вокруг него. То и дело подбегают другие командиры, докладывают, выслушивают распоряжения, убегают их исполнять.

Погрузка идет полным ходом. Бойцы дружно на руках вкатывают на платформы грузовики, фургоны, повозки, тянут и подталкивают к теплушкам упирающихся лошадей. Старшины сорвали голоса, хрипло кричат, мастерятся, подгоняя и без того суетящихся бойцов.

Апчара удивляется. Она не узнает в этих бойцах и командирах, коловращающихся на погрузочной площадке, тех командиров и тех бойцов, которых видела недавно в Нальчике на параде прощания. Тогда они выглядели по-другому. Да и все было иначе.

Тот майский день выдался особенно ясным, безоблачным и торжественным. Словно специально для такого парада. Свежепобеленные домики, свежая зелень деревьев, еще не до конца развязавших свои листья, нарядная парашютная вышка – все тонуло в майском солнечном свете.

Невысокие горы окружали город. Они тоже выглядели умыто и чисто, словно и они приготовились к параду. У их подножия, окруженные зазеленевшими купами деревьев, весело выглядывали белые многоэтажные продолговатые дома санаториев и домов отдыха. Издали нельзя было подумать, что везде там теперь госпитали и вместо счастливых отдыхающих, бродящих по аллеям парков, стонут, кровоточат, скрипят зубами, бредят и умирают раненые.

Из всех ущелий тянулись в то утро к Нальчику вереницы нарядных людей, подводы, всадники, пешие. Пестро одетые женщины, стаи мальчишек, седобородые старики, важно ударяющие о землю длинными палками в такт своим недлинным шагам. Всем хотелось увидеть необыкновенный парад и джигитовку – ловкость и мужество, красивую посадку в седле своих сыновей, братьев, женихов, одноклассников, ставших воинами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю