Текст книги "Сломанная подкова "
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
Но пленный, наверно, в истории разбирался плохо, да и самого Локотоша сейчас интересовало не это.
– В какую часть вы ехали?
Немец зашевелился. Локотош разъяснил свой вопрос:
– Я хочу узнать, вы ехали к немцам или вы хотели попасть к русским? Вы ведь заехали к нам потому, что заплутались... На вашей карте все обозначено точно. Не так ли?
Немец не хотел признавать данные карты неточными. Но, тем более, он не мог сказать, что нарочно приехал к русским.
– Я ехал не к немцам и не к русским.
– К венграм! – весь встрепенулся Локотош.
Пленный горделиво вскинул голову.
– Я не буду отвечать на вопросы, касающиеся военной тайны...
– Какая же это военная тайна. Я же не расспрашиваю вас о сорок четвертой, например, танковой дивизии или о сто шестьдесят восьмой бригаде мотопехоты. Тут действительно военная тайна. А это... Если вы ехали не к немцам и не к русским, то вы могли ехать только в два места: или к богу, или к венграм.
Среди немецких бумаг Локотош заметил листок со свастикой. Текст напечатан убористым шрифтом на русском и на немецком языках – листовка. Самолеты часто разбрасывают такие бумажки, которые служат одновременно и призывом переходить на сторону немцев группами и в одиночку, имея при себе ложку (не кашу ли с маслом есть?), и пропуском в расположение немецких войск.
Но на этот раз это было нечто другое. С одной стороны – обращение к народам Кавказа, а с другой – обращение командующего к солдатам, которым предстоит воевать на Кавказе. Локотош протянул листок Ап-чаре.
– Читай.
Немецкий генерал требовал от своих солдат считаться с тем, что помимо естественных преград (гор) в этих районах придется столкнуться с добровольческими отрядами, организованными из местного горнокавказского населения, их называют еще партизанами. Восстание горных народов имело бы для нас тяжелые последствия, предупреждал генерал, поэтому необходимо... перечислялось, что необходимо для того, чтобы приблизить час, когда германские войска и войска японского императора встретятся в Индии.
– Планируют быть в Баку 25 сентября,– закончила Апчара чтение листовки.
– Выходит, они уже кончают войну? – недоуменно спросил Альбиян.
Локотош вновь обратился к пленному:
– Вопрос, не имеющий отношения к военной тайне: уверены ли вы в победе германского оружия?
Альбиян удивился вопросу Локотоша. Разве не видно из немецких бумаг, что у них нет и тени сомнения в окончательной победе. Назначен срок, когда быть в Баку. А там до Индии – рукой подать. Однако пленный ответил иначе:
– Я не знаю, победим мы или не победим. Война есть война. Но воевать вас научим.
Локотош привскочил и едва сдержал себя, чтобы не заехать пленному по уху.
– Как, как?
– Не сомневаюсь, что мы, немцы, научим вас воевать.
Локотош с нервным смешком перевел слова немца всем остальным.
– Ах ты, гад вислоухий! – вспылил тоже и Альбиян.
– Успокойся, Альбиян. Интересный попался экземпляр. Соображающий. Налей-ка ему вина. Пусть выпьет с «ученичками».
Зазвонил телефон. Апчара взяла трубку. Локотоша требовал «первый».
В трубке клокотал радостный голос комдива. Капитан давно не слышал, чтобы «первый» был так приподнято возбужден.
– Голубчик! Ты, говорят, немца заарканил. Так давай же его ко мне. Я сам хочу с ним поговорить. Приезжай и ты. Говорят, ты в немецком собаку съел. Будешь переводить. Машину за вами я уже послал.
Воспаленными глазами немец тревожно и загнанно следил за каждым движением командиров, за выражением их лиц, как бы стараясь угадать, кто из них его расстреляет.
Локотош положил трубку. Он не мог отправить пленного в штаб, не уточнив, как именно собирается этот наглец учить его умению воевать. Ясно, что эта мысль пришла в голову офицеру не сейчас. Наверняка он слышал это и от других.
– Так ты приехал к нам наниматься в учителя?
У немца дрогнули углы рта. Пленный взглянул на An – Отвечай: какую операцию мы сейчас будем разбирать, чтобы извлечь из нее уроки? – Локотош – участник войны с первых дней, ему интересно было взглянуть на бои глазами немца, узнать, как он рассматривает свои успехи и наши неудачи? Да, фактор внезапности вначале принес немцам немалый успех. Но молниеносной войны все же не получилось. Мало того, под Москвой развеялся миф о непобедимости германской армии. Если немец взял на себя роль учителя, пусть ответит.– Так какую операцию мы разберем? – Что он там кудахчет про Керчь? – насторожился Альбиян, разобрав из всей немецкой тарабарщины одно только слово «Керчь». Локотошу не хотелось переводить слова пленного. – Ничего он не толкует. Мы с ним еще поговорим. А теперь мне приказано сопровождать его к «первому». Тотчас и зашумела машина, присланная комдивом. Из «эмки», разукрашенной самым причудливым образом, вышел Якуб. Он был так важен и деловит, словно он-то и поймал немцев. Впрочем, для важности были у Якуба основательные причины. Новая форма поскрипывала на нем ремнями. Пистолет на животе – на немецкий манер. В петлицах по шпале. Кроме шпал, никаких на форме эмблем: не поймешь – политработник, юрист или строевой командир. «Неужели сразу получил капитана,– подивилась про себя Апчара.– Круто в гору пошел». – А, вот ты где! – Якуб увидел Апчару.– А твои друзья-делегаты едва ноги унесли. Еще бы двадцать минут, и влипли... Апчара протянула Якубу руку: – Поздравляю. Якуб сначала словно не понял, словно отмахнулся от поздравления. – А... Ты об этом. Спасибо. Локотош и Альбиян тоже поздравили новопроизве-денного капитана. Они-то знали, правда, что Якуб не капитан, а военюрист третьего ранга. Но не будет же Якуб поправлять каждого, кто назовет его товарищем капитаном. Шпала говорит сама за себя. – За «учителем»? – спросил Локотош. – За каким учителем?– не понял Якуб. – Да вот «учитель» перед тобой сидит. Хочет научить нас воевать. Говорит – плохо сопротивляемся. Измотали, говорит, их отступлениями. Говорит, отступаем, не исчерпав всех возможностей. А надо стоять и не отступать. Стратег. – Может, он знает о последнем приказе Сталина? Очень важный приказ. – О каком приказе? И как он может знать о секретных приказах Ставки? – Не такой уж он и секретный. Поедем к комдиву – прочитаешь. Первый ждет с нетерпением. У меня в машине как раз два места свободных. Локотош и Якуб Бештоев забрали пленного со всеми его бумагами, укатили. Брат и сестра наконец-то остались одни. Но только они присели, чтобы наговориться, с улицы послышался голос: – Где тут девушка? Та, что из Нальчика? Апчара, поняв, что ищут ее, вышла. – Кто меня? – А, привет. Это ты мою жену чуть не завезла к немцам в плен? Тут вышел и Альбиян. Он узнал комиссара полка Доти Кошрокова и перехватил разговор: – Так точно, товарищ комиссар. Апчара моя сестра. Познакомьтесь. Я сам только сегодня узнал, что она здесь. Комиссар полка был уже немолод на вид. Морщины успели прочно обосноваться на его лице. Худой, с большими серыми глазами, светловолосый, он мало походил на кабардинца. Апчаре он показался очень суровым. Они вошли в избушку и все трое сели к ящику, накрытому вместо стола, к вину и к еде. Было о чем поговорить. ДОТИ КОШРОКОВ – КОМИССАР ПОЛКА Альбиян заторопился, пошел к себе – дела на батарее. Апчара рассказывала комиссару, что пережила за эти дни, но, по правде, ей было интереснее слушать, чем рассказывать. Оказывается, Узиза действительно едва не попала в руки немцев. Сначала Хатали Чоров – глава горемычной делегации и Узиза терпеливо ждали возвращения Апчары. Но потом началась суматоха. Откуда ни возьмись, появилось на полустанке с десяток машин. Бойцы поспешно погрузили на них, что было возможно, и стали готовиться к взрыву складов. Хатали тоже засуетился. Он нашел какого-то лейтенанта с машиной, отвалил ему тридцать посылок, чтобы доехать до Армавира. Но все еще ждали Апчару. Лейтенант нервничал. Посылки его уже не прельщали. Да он и без Хатали мог взять их сколько угодно. В конце концов он решительно сказал Хатали, что уезжает. Бой гремел совсем близко. Выбора не было. Хатали и Узиза уехали с лейтенантом, когда начали рваться склады с боеприпасами. Доти рассказал Апчаре и подробности гибели Солта-на Хуламбаева. Со всем своим политотдельским имуществом Солтан ехал к месту сосредоточения дивизии. Наверно, он доехал бы благополучно, если бы на дороге не попалась ему беженка, казачка с двумя огромными меш- 7 А. Кешоков ками, набитыми разным скарбом. Она плакала, хватала Солтана за руки, умоляла довезти ее до станции, что в пяти километрах. Получался крюк, но у батальонного комиссара не хватило духу и совести бросить женщину посреди дороги. Будто бы на станции ждет казачку вся ее родня, и уж дальше она будет эвакуироваться вместе со всеми. Инструктор политотдела не советовал Хуламбаеву сворачивать с прямого пути, тем более что в стороне станции погромыхивало, но Хуламбаев, как известно, не выносил женских слез. – Ладно,– сказал он, чтобы успокоить не то политотдельского инструктора, не то себя.– Пять километров – чепуха. Может быть, оттуда дорога к дивизии не так забита. Отвезем бедную женщину. Погрузили мешки. Солтан посадил женщину в кабину, чтобы она показывала дорогу, поехали. По карте действительно было не больше пяти километров, но ехали тревожно и долго. Перед самой станцией шофер резко затормозил: навстречу шел бронетранспортер с белым крестом на борту. – Немцы! Шофер свернул влево и тотчас попал в глубокий кювет. Немцы дали очередь по колесам. Женщина закричала. Шофер выскочил и побежал в пшеничное поле. Немцы были в ста шагах от машины, когда он оглянулся в последний раз. Несколько автоматных очередей раскатилось у него за спиной, но он уже не понял, по нему это стреляли или расстреливали начальника политотдела и его инструктора. Вечером шофер вышел к своим. Пока Доти и Апчара мирно беседовали, вернулся и Локотош. – Доставили благополучно? – Все в порядке. – Говорливый немец попался или молчун? Локотош махнул рукой. – Заговорит! А мы с Апчарой славно беседуем. Она мне все рассказала. Бедняжка, сколько пережила за эти дни! – Еще удивляюсь, как вынесла. Хрупкая девушка... – На войне все выносят, кроме смерти. Правильно сделал, что пристроил ее в полку. Пока пусть побудет. Выпадет случай – отправим домой. – Я уж ее зачислил на довольствие. Беда только – юбок нет и обуви подходящего размера. – Скажи спасибо – сама дела. – Конечно. «Эх, чарочка – вино красное...» – Откуда ты это знаешь? – встрепенулась Апчара. – Альбиян рассказал. Жалко твоего поэта, глупо погиб. Но, считай, мы за него расплатились. Вон лежит мертвый немец. Доти возразил: – Фашисты еще долго будут расплачиваться. Всех солдат перебьем, и то еще большой долг останется... В тот день, когда Кошроков узнал, что к нему едет жена, его Узиза, был получен приказ о выступлении дивизии. Однако начальство не возражало, чтобы батальонный комиссар задержался на два дня и повстречался с женой. Но Доти сам не захотел оставаться. Он боялся, что полк пойдет в бой и комиссар упустит возможность хоть немного поквитаться с немцами. Он должен быть каждую минуту с полком. – Ты знаешь, что сказал немец? Научим, говорит, вас воевать... А ты толкуешь про долг. Если так пойдет дело и дальше, боюсь, что должок будет расти и расти. Сталинский приказ ты читал? – Читал. И не только сам. Я читал его во всех подразделениях. Я ведь сюда пришел с переднего края. Бойцы полны решимости стоять насмерть. Вот Альбиян здесь недавно был, брат Апчары. Он выступил и сказал: «Немцер много, но мин у нас больше. Хватит на всех немцев». Так же думают и другие. Трусов нет. Уверен, быть нам гвардейской дивизией. Я попросил редактора дивизконки напечатать нам побольше наградных бланков. Воевали всего два дня, а к наградам представлены уже десятки отличившихся бойцов и командиров. Через неделю их будут сотни... – А продержимся мы неделю? Кошроков опешил от такого прямого вопроса. – Есть приказ... – Если бы приказ заменял все, чего нам не хватает... Кавалеристы с саблями против танков... Пленный грозится, что завтра нас смешают с землей. Они подтягивают танки, артиллерию, тяжелые минометы. Они же закованы в броню. Миной их не возьмешь. Мужества у 7* нас много, но броня не помешала бы нам. Где прикрытие с воздуха? Где защита? – В приказе сказано все... – Немцы уже подходят к Армавиру. Окопы... Ростов был весь в окопах. И Дон – немалая водная преграда... Не удалось остановить немца. Дайте нам немецкую кавалерию, чтобы был бой равных с равными, чтобы мог быть только один перевес – мужество, умение... Кошроков внимательно слушал капитана, не перебивал его, хотя и не соглашался с ним. Он старался понять Локотоша, кадрового офицера, который слишком близко принял к сердцу слова пленного немца. Как военный, должен он знать, что мужество, решимость, стойкость удваивают силы... – Мы все думали: будем воевать по твоему принципу– танки против танков, авиация против авиации, кавалерия против кавалерии, держава против державы. Но обстановка изменилась. Если бы французы, поляки, англичане были верны своим обязательствам, война могла бы быть иной. А получилось, что Гитлер заграбастал военный потенциал всей Европы и бросил эту махину на нашу страну. Одолеет он нас – никто, никакая сила его не остановит. Пойдет по всему миру! На всех континентах, на зданиях всех парламентов будут красоваться знамена, может быть, и разные, но все обязательно со свастикой. Не знаю, сколько мы продержимся здесь, но стоять насмерть – наш долг. – Вот именно. Страна действительно не безгранична, отступать некуда. Где-то мы должны остановить врага. Где – не знаю. Апчара, чтобы разрядить обсгановку, побежала, не спросив разрешения, принесла две посылки из своих запасов и тот же большой ящик вместо стола. Открыла бутылку вина, налила в пластмассовые стаканчики. Но спор так захватил комиссара и заместителя командира полка, что никто из них не притронулся ни к еде, ни к вину. Доти затянулся цигаркой раза три подряд. По лицу было видно, что напрягается, подбирает слова для продолжения разговора. – Знаешь, что я тебе скажу? Чтобы знать, что делается за горой, надо подняться на гору. Может, там скот пасется, может, люди лес рубят. А мы с тобой гадаем вслепую. Ты взберись на вершину, откуда на мир смотрит Сталин, поставь себя на его место и задай себе вопрос, как ты поступил бы на его месте. Я не знаю, как выглядит мир, за которым следит Сталин, но верю, что иначе и я бы не поступил. Вышли бы мы с Германией один на один на поле битвы, я уверен, мы бы ее положили на обе лопатки. Положили бы в первый же месяц войны. В этом у меня нет сомнения. Но Гитлер раскрыл звериную пасть. «Дайте мне что-нибудь съесть, иначе укушу кого пожирнее...» А кто пожирнее? Англия и Франция. Они схватили Судетскую область и бросили ее хищнику в пасть. Зверь проглотил кусок мяса. Аппетит разыгрался. Захотелось еще, тогда ему – Австрию. Будь здоров. Волк видит, нет охотников поблизости. Никто в него не стреляет. Подавай ему Польшу на подносе, Чехословакию, а там Румыния, Венгрия, Югославия, Болгария... Хищник вошел во вкус. Ему подавай теперь вина.– Доти протянул руку к стаканчику, сделал глоток, как бы подтверждая свои слова, и вскоре поставил стаканчик, чтобы продолжить мысль.– Но мы – огромная страна, не по горлу хищнику. Какая-нибудь кость ляжет ему поперек горла. – От Бреста до Дона какой кусок отхватил – а кости не повстречал. – Как не повстречал? Он уже обломал зубы. Еще и не так обломал бы, если бы не фактор внезапности...– Доти взял кусок копченой колбасы и начал его с трудом разжевывать. – Фактор внезапности! Мы видели, что они идут, а нам твердят: «не поддавайтесь на провокацию», «не поддавайтесь на провокацию». Немец из пушек бьет, а нам комиссар полка не разрешает отвечать огнем – провокация... Апчара вспомнила слова Бекана Диданова о ноше, с которой надо переходить поток. – Наши тяжелые орудия были нацелены куда надо. Дай только команду, мы бы так ухнули, немец штанов бы не удержа л... Я, конечно, не стоял на вершине горы, чтобы передо мной были открыты все склоны... Опередить бы противника на час, ударить по скоплению из всех видов оружия... Конечно, в глазах всего мира мы – жертва агрессии, коварного обмана. Моральный фактор... После войны найдут и виновников первых поражений. Вот увидишь. – Я не увижу,– спокойно сказал Доти. – Ты что, не веришь, что победим? – Верю. Но я-то этого не увижу. – Не понимаю. Всюду повторяешь: победа будет за нами, враг будет разбит, а говоришь – не увижу. – Я скоро погибну. Не доживу до конца войны. – Это уже не по-комиссарски. Упадочничество какое-то. Наоборот, ты должен бросать в сердца людей живое слово надежды – победим! А ты – «не доживу». И как ты можешь знать, что погибнешь? – Это долго объяснять. Однажды я пережил уже смерть. Меня спасли верные люди. Тогда я поклялся отдать возвращенную мне жизнь, но не просто, а взяв за нее десяток жизней моих врагов – не меньше. Потому-то я и принимаю всей душой приказ Сталина. Стоять насмерть! Я готов... Одного боюсь – как бы бомбой не убило меня. Тогда рухнет моя надежда. Нет, я хочу в бою, в схватке. Я бью его, он бьет меня, я падаю, он падает, я истекаю кровью, он тоже, я добиваю его, он меня... – Сумасшедший комиссар! – Иначе я не хочу. Пойду во второй эскадрон приказ читать. Проведу беседу, брошу клич: кто хочет рядом со мной стоять насмерть – выходи! Думаешь, не найдутся люди? – Найдутся. За комиссаром пойдут. Но ты же погубишь их. Война – это искусство. У нее своя теория и своя практика. А искусства погибать – нет. Нет и такой теории. Воевать – не значит идти на гибель. Апчара слушала, не сводя глаз с комиссара. Только сейчас она поняла, почему сюда рвалась Узиза, несмотря на свою беременность. Узиза, видимо, знала о настроении своего мужа и хотела ему внушить стремление к жизни, показаться мужу, чтобы он видел: будет наследник, которому принадлежит часть жизни. Он должен думать еще и о нем. Бедная Узиза уехала, не достигнув цели. – Я иду не погибать. Но я иду с готовностью отдать жизнь, взяв за нее максимальное количество жизней врага. Я иду с мыслью погибнуть в бою, чтобы ты увидел победу... Я не забочусь о том, как выжить в этой войне... Такая забота отдалит час победы.., – То, что ты сказал, я списываю... – За счет войны,– вставила любимую фразу Ап-чара. – Нет, за счет выпитого. Видишь, комиссар покраснел. Он не только своих мыслей не таит, он не может скрыть и того, что выпил. Все у него на виду. – Ладно, оставим теорию, капитан. Давай с тобой выпьем за Апчару... Локотош подхватил: – За Апчарочку кинем чарочку!.. С удовольствием. – Будь здорова, Апчара! Твои глаза самим аллахом созданы, чтобы видеть не гибель людей, а их победу. Я пью до капли... Комиссар выпил залпом и пошел на передний край. ЯЗЫК ВОЙНЫ Немцы прекратили на время свои атаки, наступила тишина, и называлась она передышкой. Но никто и не думал переводить дыхание. По всему фронту дивизии кипела подготовка к новому бою. На самом переднем крае приводили в порядок окопы, углубляли их, проделывали новые ходы. Пополняли боеприпасы: снаряды, мины, противотанковые патроны. Из тылов подходили к передовой новые подразделения. На танкоопасных направлениях устанавливались и маскировались противотанковые пушки. Пришлось освоить даже такое не совсем военное дело, как расчистка колодцев,– не хватало воды ни людям, ни лошадям, ни автомашинам, ни станковым пулеметам. Командир полка приказал выкопать четыре новых колодца. Приказы отдавались по телефону, все они шли через Апчару, через ее коммутатор. Но не всегда она понимала, о чем речь. Локотош требует каких-то там «папирос». Другой просит дополнительно несколько «коробок». Третьему понадобились «ежи». Кое-что Апчаре объяснял солдат-связист Адамоков, постоянно находящийся вместе с ней на пункте связи. – Коробки—это танки, ежи—броневики, папиросы– снаряды. Или, например, командир дивизии дает указание артиллеристам и минометчикам, что норма высева удваивается. Это означает, что надо иметь по два боекомплекта. Или, например, смешно звучит по телефону: «Катя просит черные пятна».– «Даю черные пятна»,– отвечает голос и называет цифры. Это гвардейские минометы требуют координаты, по которым выпустят свои залпы... Апчара с интересом слушает, изучает язык боя. Вспоминает слова капитана Локотоша: «Война – это искусство, у нее своя теория и своя практика». «Хорошо быть связисткой,– подумала Апчара,– понимаешь язык войны». Ночь от ночи тревожнее. Вдалеке закудахчет пулемет, наш пролает ему в ответ. А самое противное – методический огонь. Через каждые пять минут – снаряд, чтобы изнурять наших бойцов, не дать им заснуть. Но бойцы и так не спят, им приказано бодрствовать. Лишь перед утром разрешается им вздремнуть. А немец знает свое: ритмично, ни на секунду не опаздывая, сотрясает ночную тишину взрывом снаряда. Потом при свете ракет увидел немец походную кухню, едущую к переднему краю, обрушил несколько залпов. Локотош ночью пошел искать, на чем теперь подвозить пищу, а ракеты так освещают все вокруг, что не только кухню, и пешехода увидишь. Утром ждали атаки. Апчара посматривает на солнце. На своей ферме она точно умела узнавать время по солнцу и по горам. А здесь кругом степь. Скачи куда хочешь. Не то что гор и ущелий, нет вокруг ни оврагов, ни холмов. То, что Локотош называл Лысой горой, или высотой двадцать пять, имеющей важное тактическое значение,– это вовсе не гора, а продолговатый холмик, и, что правда, то правда, лысый. По этим степям хорошо скакать на лошади в мирное время. Но как достается бедным животным теперь... Увидел бы их Бекан, расплакался бы от жалости. Ни воды, ни корма. Тут еще самолеты... сколько уже убито. Раннее утро занимается над степью, а как по солнцу узнаешь время, если нет гор. Часов у Апчары, как и у Адамокова, нет. Но у кого-то есть часы, и ходят они очень точно. Внезапно содрогнулась земля, воздух наполнился грохотом и гулом – начался артобстрел. От земли к небу поднялись черные султаны разрывов. Их верхушки надломились, показывая направление ветра. Дым клубится разного цвета. Капитан Локотош умеет по этим цветам узнавать, какой снаряд фугасный, какой осколочный, а какой термитный. А зачем это знать? Вон комиссар уж там, где заволокло дымом и пылью. У коммутатора работает Адамоков, сменивший Апчару. Он ловко втыкает штепсель, отвечая: «Готово», «Есть», «Даю». Линии работают хорошо. Скоро какая-нибудь из них оборвется, тогда Адамоков побежит ее исправлять. У аппарата останется Апчара. В воздухе с мгновенным нарастанием послышался рев самолетов. Бомбардировщики. Апчара различает на их боках жирные черно-белые кресты. Летят низко, не боятся огня. Ведущий лег на крыло, нырнул, и из него посыпались черные бутылки. К разрывам снарядов присоединились разрывы бомб. За ведущим начали нырять и все остальные самолеты. Самолеты пошли по кругу. Утюжат наш передний край, черный дым застлал половину неба, ветер доносит едкий смрад. Адамоков у коммутатора заволновался, задергался. Тычет штепсель в гнезда, а связи нет. Линия порвана. Этого надо было ждать. – Давай садись работай, а я пойду. За эти дни Адамоков не в десятый ли раз уходит исправлять связь. Немолодой уже боец, призванный из управления связи, он нравился Апчаре своей мягкостью, не свойственной остальным мужчинам. У него был скорее женский характер. Он все делал сам, только бы Апчара не рисковала жизнью. Его предупредительность даже задевала чем-то самолюбие Апчары. А связь он наладит – сомнений нет. Первым подал голос «пятый». – На меня идут танки. За ними автоматчики – больше сотни. Танков – три. «Первый» ему отвечает: – Будь готов прийти на помощь соседу, ему достается больше тебя. – Невозможно поднять голову. Поливают, как из пожарного шланга. – А ты знаешь, почему я так радовался, когда тебя мать родила? Я знал, что из тебя хороший вояка получится. Тогда не стал, а теперь стану твоим крестным отцом. Боевое крещение принимаешь, понял? А имя дадим, какое заслужишь в этом бою. Сменим твое мусуль-майское имя на Виктора. Виктор – значит победитель. Или назовем Владиславом, чтобы славой владел. Славой своего полка, понял? Ну, держись, сынок, я на тебя надеюсь... Апчара соединила комдива с артиллеристами. – Благодарность от лица службы! – кричал комдив.– Оправдали звание бога войны, порадовали меня, старика. Два танка добавили к боевому счету. Как сосед? Держится? Жаркий будет денек. На «пятого» идут. Ждите и вы. – Ждем. Одна сигара искурилась. Апчара догадалась, что одно орудие вышло из строя. Ну что же, одно орудие за два танка – не так уж плохо. А бой разгорается все сильнее. Противник перенес артогонь ближе к тылам. Снаряды рвутся все оглушительнее. Апчара спряталась в щель, предусмотрительно выкопанную Адамоковым. Самолеты не покидают неба: одни улетают, другие сменяют их. Одни уходят, другие приходят. Все заволокло дымом и пылью. Прицельного бомбометания уже не может быть, но самолеты наугад кидают бомбы, стреляют из пушек, из пулеметов. Даже хуторок, за которым проходит передний край полка, закрыт дымом и пылью. Снова слышится голос Антона Федоровича: – А ты пел песню: «...проявляй в бою сноровку, окопаться не забудь»? Ну так вот, уходи поглубже в матуш-ку-землю. Она бережет тех, кто ее защищает. Есть время – рой землю. Земля лучше брони бережет бойца. Твой сосед даже лошадям щель выкопал. То-то! Знаю, знаю... Апчара зримо представляет себе комдива и тех, с кем он говорит. Для каждого он находит свои слова, дает понять, что следит за действиями каждого из них. Одному обещает помочь, другому говорит, что не на что рассчитывать, кроме как на свои силы, но каждому повторяет: «Не подведи меня, старика», «Обрадуй, обрадуй своего батьку...» – и те понимают, что где-то очень близко от них находится комдив, который все видит на поле боя и может прийти на помощь, когда надо. Это вселяет уверенность и спокойствие. Вдруг «четвертый» потребовал «первого». По голосу чувствуется – беда. Апчара прерывает комдива на полуслове: «Вас просит «четвертый».– «Готово», Это был Доти, комиссар. На «четвертого» идут три танка в сопровождении роты автоматчиков. Комиссар называет квадрат и просит залпа «катюш». Через двадцать минут будет поздно, потому что они подойдут к переднему краю. Перед глазами Апчары стоит Доти, невысокий, немного сутулый, в красноармейском обмундировании комиссар. Он затянут широким ремнем на последнюю дырку, и все равно пистолет оттягивает ремень. – Ты бы ушел оттуда, а то, говорят, смертников вербуешь,– отвечает комдив. – Сказали – стоять насмерть, я и стою. Приказ надо делом подкреплять. – Ну ладно, стой. Будет тебе залп. Не прошло и десяти минут, как показались шесть машин, крытых брезентом. Апчара уже знает их. Они издали похожи на арбы, груженные сеном. Знает Апчара и то, что около этих машин близко стоять не надо. После залпа немцы засекут эти установки по облаку дыма и пыли и ударят изпвсех орудий. Поэтому сами «катюши» не задерживаются, уходят тотчас. «Катюши» выстроились в ряд. С установок стащили чехлы, быстро навели на цель, и тут же раздалось завывание, похожее на вой волков в Чопракском ущелье, когда они собираются в стаю, чтобы напасть на стадо. В воздухе замелькали золотистые хвосты реактивных снарядов. Послушать бы сейчас Доти, помогли ли они ему. Апчара не успела подумать, как послышался восторженный голос комиссара: – Молодцы гвардейцы, хакурт 2 получился из немцев! Молодцы! Снаряды легли точно в цель. В лагере врага паника. Теперь не скоро они соберутся с духом снова идти в атаку. Загорелся даже танк. Ну что ж, и он входит в цену жизни Доти, подумала Апчара. Враг как бы вносит задаток, чтобы в конце концов получить жизнь комиссара. Артиллерийский шквал обрушился на то место, где только что стояли гвардейские минометы. Бесполезная трата снарядов – «катюш» и след простыл. Вернулся Адамоков, усталый, возбужденный. Он своими глазами видел бой. Повреждение оказалось недалеко от огневых позиций минометчиков. Спасаясь от артогня, он заполз к ним. Альбиян расспрашивал об Ап-чаре. – Ни на шаг от коммутаторов, говорю ему, берегу, как сестру родную. На линию не посылаю. Она ведь не красноармеец, помогает по доброй воле. Сидит у коммутатора – и то хорошо. – Нет, не хорошо. Теперь я пойду исправлять линию,– заявила Апчара, завидуя своему напарнику, повстречавшему Альбияиа.– Соединять провода на уроках физики нас учили... – Соединить – пустяки. Трудно найти разрыв... У минометчиков потери оказались значительными. Ранен и командир батареи. При Адамокове получено приказание командира полка: Альбияну принять на себя командование батареей. Адамоков думал, что обрадует Апчару этой вестью, но она растревожилась еще больше. Ей казалось, будто судьбы людей заранее известны и роли распределены: Альбиян получает ранение, Апчара тут же перевязывает его рану, оказывает брату первую помощь, доставляет в госпиталь, а потом Альбиян рассказывает матери и Ирине, как все это произошло. – В сердцах влюбленных, может, и я не нашла бы разрыв. А тут– право, тут я соединю. Адамоков напускал туману, чтобы отговорить Апчару от опасной затеи. – У нас же аппаратура не военная. Ее Локотош в каком-то совхозе захватил. Такой связи нет ни в одном полку. Смотри, аппараты – гражданские. Такие ты могла видеть на столе директора совхоза или на столе председателя сельсовета. Полевые телефоны другие. Проще. Так что сиди здесь. И ползать по-пластунски ты не умеешь... – А как это – ползать по-пластунски? Как ящерица? Адамоков начал еще сильнее морочить голову. – Это сложная наука. В воинских частях на нее отводится не меньше месяца..Тут не простое ползанье, а со смыслом. Что-то взято от ящерицы, от змеи, от кенгуру, даже есть элементы телячьего скока... – Телячий скок! Так я же завфермой! Уж я-то знаю, что значит телячий скок! – Нет,– продолжал гнуть свое Адамоков,– надо это ползанье отрабатывать на местности. Ясно? – Ясно одно. В следующий раз на повреждение кабеля пойду я. – Если брат разрешит, иди. Я дал ему слово. Теперь он командир батареи и тебе связаться с ним ничего не стоит. – А брат... умеет ползать по-пластунски? Но тут снова послышался гул самолетов. Со стороны разгорающегося заката показались черные точки, они мгновенно росли, снижались, выстраивались в атакующую цепочку. Вместе с тем гул нарастал. – В щель! – скомандовал Адамоков, и Апчара подчинилась, нырнула в щель. Запищало, застрекотало в наушнике. Адамоков старался разобрать сквозь гул и грохот, как Доти опять просил минометчиков ударить навесным огнем по противоположному склону кургана Лысого.
