Текст книги "Частная жизнь кардинала Ришелье"

Автор книги: Алиция Липовска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

1.8. Ловушка собственного приготовления

Очнулись наши души лишь теперь,

Очнулись – и застыли в ожиданье…

Джон Дон

Отец Жозеф составил подробную инструкцию, каким образом необходимо отправить посольство к арабам. Хоть и большинство их территории захвачено турками, но все же арабы еще представляли некоторую силу, которую поверни в нужную сторону и сразу нарушится равновесие в мире. Торговали арабы с Испанией и Англией. Но этого было мало. Франция вполне могла тут вмешаться, а заодно и попробовать освоить какую-нибудь пустынную территорию сыграв на войне между племенами. Один из вождей – Орту, имеющий бешенное честолюбие, вполне мог подойти как козырная карта. Только возглавить посольство должен был человек, который смог бы заставить гордых сынов пустыни уважать себя, а значит и Францию. Де Курнин на эту роль не подходил, он был слишком обходителен. А эту его обходительность кочевники вполне могли принять за слабость.

Кардинал погрузился в раздумье, глядя и не видя карты лежавшей на столе. Минут через 15 он почувствовал глубокое раздражение. Раздражало все: бумаги разбросанные по столу; кресло, с которого сполз плед; грызня двух котят, которые не могли поделить какую-то игрушку. Хотелось порядка на столе, в комнате и в мыслях. Но нельзя было доверить убрать стол секретарям, а мысли не направлялись в нужное русло. Единственное что можно было заставить сделать, так это перестелить плед на кресле, но для этого надо было встать, а он сидел удобно. Оставалось одно, чем-нибудь отвлечься, но и это не получалось. Ангел-хранитель в виде любимой племянницы на данный момент был занят раздачей милостыни, а только она могла взбодрить министра умным словом или просто ласковым взглядом.

Вспомнив о племяннице Ришелье вспомнил об обещание на ужин в ее салон. А до этого надо было заехать в Лувр. Необходимо было посетить и строющийся Пале-Кардиналь…

Уже по дороге в Лувр министр вдруг обнаружил, что забыл надеть под одежду ладанку с мощами святого, которые должны были ограждать его от плохого самочувствия. Испугав себя этим он почувствовал горечь во рту и тяжесть на затылке, – предвестники наступающей мигрени.

Как трое суток было хорошо! И вот снова началось, – с тоской подумал кардинал.

Мэтр Шико остался в Рюэле вместе с микстурой и порошком герцогини Лианкур.

Вспомнив о герцогини Ришелье сразу вспомнил о посольстве к арабам. Так как в голове его сразу отчетливо всплыл рассказ герцога Лианкура о том, что его супругу растили и воспитывали два медика-араба. Она знает арабский как и турецкий, а турки ей были просто заворожены. Впрочем, маленькую герцогиню не возможно явно назначить главной при посольстве, но вот при случае она возьмет управление в свои маленькие, но сильные ручки. Воспоминание о герцогине вызвали в нем легкое внутреннее смущение. Еще три дня назад он мечтал о встречи с отцом Жозефом, которому мог бы поведать все как есть, но тот был далеко.

Испанцы, королева, мадемуазель Лафайет, Коссен… А тут романтическое свидание с женщиной. За прошедшие три дня он вспоминал об этом изредка и весьма отрывочно. Порой презирал себя за способность к подобной слабости, порой оправдывал. Герцогиней же продолжал удивляться. Он то ненавидел ее за слабость, то чувствовал к ней некое подобие нежности, но в обоих случаях восхищался ее выдержкой и терпением. Часто перед глазами его возникала картина как спокойно, без всякой брезгливости, исследовала эта благородная дама содержимое его раны. Не всякий из его личных медиков был так спокоен и так полон решимости оказать помощь. Маленькая герцогиня оказалась вторым после племянницы существом женского пола, которая имела право на доброе к ней отношение кардинала.

Мысли о полячке будто прогнали головную боль. Может тому виной была перемена погоды, а может просто, наконец, сложилось правильное решение и был найден нужный для посольства человек.

Ришелье надолго остановился в Люксембургском дворце, где провел ряд аудиенций и совещаний. Не смотря на ненастную погоду совершил прогулку по Пале-Кардиналю. Вместе с некоторыми художниками просмотрел вновь прибывшую коллекцию скульптур. А на ужине у племянницы он даже согласился отведать некоторые из блюд (кардинал с Ла Рошели стал отказывать себе в ужине) и прекрасно председательствовал за столом.

Однако на следующий день он почувствовал приближение черной меланхолии. Ночью началась лихорадка. В таком плачевном состоянии министр все же доехал до Рюэля.

Поскольку необходимо было закончить трактат о гражданине, а также обращение к генеральным штатам, Ришелье вынужден был прибегнуть к процедуре кровопускания, но она не принесла ему облегчение и только ослабила больного. Приехавшая в Рюэль мадам де Комбале была вынуждена собрать консилиум медиков, чтобы они приняли какое-нибудь решение для поддержания здоровья кардинала в столь важный момент.

Мэтр Шико решился конфиденциально сказать Мари-Мадлен, что раннее кардинал принимал некий порошок и ему помогало. И что этот порошок давала ему герцогиня Лианкур. Порошок закончился три дня назад.

Мари-Мадлен вспомнила о том, что герцогиня и ей рассказывала об этой лекарстве и что даже просила проконтролировать его употребление, но к своему стыду, мадам де Комбале о нем просто забыла. С покрасневшими от стыда щеками Мари-Мадлен вызвала Базена Шато и велела ему отвезти в парижский дом Лианкуров записку с просьбой к герцогине о приезде. В записке она также написала о нездоровье дяди и просьбе взять с собой лекарство.

Герцогиня Лианкур прибыла через час. Она была мрачна и долго отказывалась вместе с Комбале пойти в покои Ришелье и самолично дать лекарство кардиналу.

Когда Ядвига вошла в спальню кардинала, то ей сразу стало дурно от запаха крови и тяжелого аромата каких-то снадобий. Серебряная чаша со свежевыпущенной кровью стояла возле постели. Кардинал полусидел в подушках сжимая виски тонкими пальцами, но при этом еще ухитрялся диктовать что-то весьма заумное секретарю, который быстро записывал длинные фразы.

Герцогиня остановилась возле подстамента кровати и обвела комнату взглядом. Большое окно было закрыто тяжелой портьерой, чтобы свет не раздражал больного. По углам кровати были зажжены канделябры, в глубине комнаты, где толпилось человек десять, пылал камин.

Камин потушить! – властно распорядилась Ядвига.

Но у дядюшки озноб, – возразила Мари-Мадлен, – ему станет холодно!

У него жар! А озноб, это обманная сущность организма. Прошу Вас, послушайте меня! – Ядвига твердо посмотрела на мадам де Комбале. – Попросите унести чашу с кровью. Еще нужно слегка приоткрыть окно. Не бойтесь он не простудится, но вот свежий воздух ему сейчас необходим.

Прекрасная племянница поспешила отдать распоряжения и слуги за считанные секунды выполнили все указания. К тому времени министр уже прекратил диктовать и весь отдался нарастающей боли. Он, откинувшись на подушки и крепко сжав зубы, постукивал пяткой о столбик полога в ритм пульсации в голове.

Герцогиня Лианкур поднялась на возвышение, на котором стояла кровать Ришелье и наклонилась над страдальцем. Свежий ветер, впущенный в окно, слегка пошевелил завитые локоны пахнувшие луговой травой. Кардинал приоткрыл глаза в тот миг, когда на его губы упала капля микстуры.

Опять эти волосы волшебные, – прошептал он тихо в полузабытье.

Ядвига поднесла к его губам фляжку с водой. Министр сделал глоток. После принял разведенный порошок. Герцогиня присела на край кровати и на маленьком клочке бумажке начала писать предписание по приему лекарства. Затем она поднялась, чтобы отдать этот квиток Шико. В этот момент кардинал захватил своими пальцами край ее юбки.

Присядьте герцогиня, – еле слышно прошептал он, – мне легче, когда вы рядом.

Хорошо, Ваша Высокопреосвященство, я посижу тут, только молю Вас, ничего не говорите.

Но двое из присутствующих в комнате увидели, как Ришелье задержал герцогиню. Мэтр Шико сразу решил прийти на помощь полячке, он приблизился к кровати и забрал из рук Ядвиги квиток с предписаниями. Племянница же кардинала удивленно распахнула глаза. Быть у постели больного было только ее привилегией. Сердце кроткой Мари-Мадлен больно сжалось. Она почувствовала как задрожали ее руки, пришлось соединить пальцы в замок, а на лицо навесить улыбку. Правда, возникшее по отношению к полячке чувство раздражения не проходило.

Ядвиге же пришлось сидеть, так как кардинал так и не выпустил из пальцев край юбки. Она жестом подозвала мэтра Шико и попросила его принести ткань смоченную холодной водой. В это время в покои вошли еще два медика. Шико быстро дал им распоряжение о приготовлении компресса, а сам потихоньку удалил из спальни секретарей и прочую челядь. Ришелье уже стало легче, однако неожиданно началось обильное слезотечение. Тогда уже мадам де Комбале поднялась к кровати и протянула герцогине Лианкур несколько платков.

Раз уж вы так близко, мадам, то оботрите дядюшке лицо, – весьма сурово бросила она Ядвиге.

Прибыл и компресс. Полячке была вынуждена провести все необходимые процедуры. Наконец кардинал, очевидно почувствовав себя лучше, отпустил ткань юбки. И герцогиня быстро вскочила и спустилась с возвышения.

Прошу меня простить, – обратилась она к Мари-Мадлен, – но я вынуждена срочно выехать в свой отель, – мой сын тоже не здоров, – солгала она, – мне необходимо быть рядом с ребенком.

***

Мигрени проходят бесследно. Человек переживший приступ после, как правило, удивляется почему полчаса назад он так страдал.

Через 40 минут после того как Ядвига покинула Рюэль, Ришелье уже дописывал философский трактат, а через два часа вместе с Мари-Мадлен вышел на прогулку.

Прогулка была весьма короткой и к тому мадам Комбале была грустна, на что министр абсолютно не обращал внимания наслаждаясь летним вечером.

После прогулки он продиктовал секретарю несколько распоряжений, касающихся африканской экспедиции. Затем сам сделал несколько приписок на них. Отправил гонца в канцелярию. После исполненной работы он попросил на несколько мгновений оставить его одного и позвать к нему Антуана…

***

Весь день Ядвигу лихорадило. Но лихорадка шла к ее бледному лицу: розовые губы были пунцовыми, а на слишком бледном лице появился румянец. Герцога не было дома и полячка недолго пробыв в детской решила пораньше лечь спать. Камеристка уже помогла ей разобраться, как молоденькая служанка Мадлон сообщила о том, что к герцогине прибыл посланник от герцога Ришелье.

Расспросив служанку о посланнике и выяснив, что это Антуан, герцогиня решила принять его в домашнем наряде отправив камеристку в свои комнаты.

Антуан выглядел смущенным. Он с низким поклоном протянул Ядвиге ключ от пресловутой калитки и маленький клочок бумаги на котором пляшущими цифрами было написано – "полночь".

Cholera jasna! – прошептала женщина, – Бог знает, что вообразил себе он.

Она посмотрела на маленького Антуана грустным взглядом.

Ступайте сударь, в полночь я буду!

***

Она опоздала на несколько минут, но Антуан уже замерз ожидая ее возле входа.

Вашей Светлости не стоило бы опаздывать! – запинаясь от смущения начал шут, – Он ждет вас уже 5 минут.

Любезный друг, – ответила герцогиня, – женщина, которую так презрительно ваш покровитель называет существом, просто обязана опаздывать, чтобы продолжать соответствовать всем требованиям существа, а не человека.

Она легко поднялась по лестнице и вошла в комнату через любезно распахнутую забежавшим вперед Антуаном дверь.

***

Спустя час Ядвига аккуратно перелистывала тетрадь с записями, которые сделал один из агентов отца Жозефа находясь в странах Леванта.

Почему именно в Африку? – обратилась она к кардиналу, сидевшему в низком кресле возле холодного камина. Сказывалась длительная привычка садиться именно возле источника тепла.

Ну, Изабель, если ты читала достаточно внимательно, то не должна была бы задавать этих нелепых вопросов. Но я отвечу – потому что в Африке больше сопротивления туркам.

Но, Ваша Светлость! Ведь Франция заключила договор о торговле с турками!

Но арабы этого не знают… И что мешает заключить Франции договор и с арабами в противовес Габсбургам? – парировал Ришелье.

Африка – это смерть! – горько сказала герцогиня.

Смерть для вас или всей миссии? – спросил кардинал.

Для миссии. Арабы врядли будут общаться с миссионерами. А уж женщины у них и более не в почете, чем у турок.

Старшим послом будет мужчина, а женщин будет мало, только чтобы составить небольшой экскорт тебе. Все… молчи и ступай. Антуан, надеюсь, где-нибудь неподалеку. И будь готова отбыть через десять дней.

Прощайте, Ваша Светлость, – Ядвига стремительно выбежала из павильона Антуана.

Вернувшись домой она так и не обнаружила признаком присутствия супруга в его комнате. Узнав от слуги, что герцог дома так и не появлялся она вошла в темную детскую и присела возле кроватки сына.

Владко, неужели ты останешься сиротой! – прошептала она гладя спящего мальчика по кудрявой русой головке, – Он хочет меня убить, чтобы никто ничего не узнал, так и не иначе!

Госпожа, – раздался голос из темноты.

Ядвига вздрогнула.

Али, ты испугал меня. Почему ты еще не спишь?

Я сидел с твоим детём, ибо он не мог успокоиться и звал мать. А теперь я слышу, что помощь нужна и его матери.

Чем ты можешь помочь мне, Али? – скептично голосом спросила герцогиня.

Советом, госпожа! Добрый совет многого стоит! – ответил арабский лекарь.

Тогда дай мне совет, мой друг, как мне выжить в Африке, или как сбежать из Франции!

Сбегать нельзя. А вот выжить можно, если госпожа не боится боли и имеет достаточно мужества, чтобы бросить вызов судьбе! – торжественно произнес Али.

Я мать, а значит у меня есть необходимое мужество. И я женщина, значит не боюсь боли! – ответила герцогиня.

Тогда, госпожа должна пожертвовать рукой. Я сделаю на ладоне специальный знак, который знают все племена, которые собрал вокруг себя Орту. Процедура это болезненная, нужно иголками ввести специальную краску под кожу. Но если госпожа все вытерпит и не забудет вовремя предъявить этот знак, то она останется жива, если ее мужество действительно таково, какое она мне сейчас показала.

Я согласна, Али. Неси свои иголки. Я хочу жить и хочу вернуться к сыну.

***

… С улюлюканьем всадники окружили фигуру в плаще. Некоторые даже стали разматывать волосяные арканы, чтобы сбить с ног чужеземца, который проник на их территорию. Чужеземец вдруг громко произнес приветствие на родном для них языке, а затем поднял вверх руку и раскрыл ладонь.

Посланник! – пронеслось среди осаждавших.

Тогда незнакомец откинул свой капюшон и перед взорами всадников предстало измученное женское лицо.

Отведите меня в ставку султана! – громко сказала женщина. – У меня для него грамота и подарок.

Один из всадников спешился и подвел лошадь к чужеземке.

Садись, сестра, мы привезем тебя к Орту целой! И пусть султан сам решит, что делать с посланником, который оказался женщиной.

Ядвига на удивление всем окружившим ее берберам легко вскочила в седло. Арабы двинулись по-прежнему держа ее в кольце и изредка бросая недобрые взгляды.

1.9.Племянница

Да, верю я, она прекрасна,

Но и с небесной красотой

Она пыталась бы напрасно

Затмить венец мой золотой.

Сопернице. М. Лохвицкая

Благочестивая вдова мадам Комбале весь день была не в духе. Обычно кроткие сияющие глаза сегодня метали молнии. И слуги привыкшие к тихому нежному голосу вздрагивали от резких приказов.

Каждый раз она собиралась пойти к кардиналу и высказать все. И каждый раз не находила достаточного мужества отвлечь дядюшку от государственных дел. Впрочем она бы отвлекла с удовольствием, но вот внутри ее жило опасение, что ее речь вызовет гнев, а гнев вызовет болезнь.

Надо отдать Мари-Мадлен должное в том, что она честно пыталась оправдать поступок дядюшки по удержанию герцогини Лианкур на собственной кровати. Но в том момент, когда она уже почти себя уговорила в памяти всплывали какие-то новые детали общения кардинала и полячки. Гнев снова поднимал голову в ее кроткой душе.

Сейчас она сильно себя жалела, вспоминая весь свой жизненный путь. Особенно ей было памятно 1 января 1625, когда она нашла на своем туалетном столике, среди чудесных подарков и редкостей, которыми кардинал любил ее осыпать, указ короля о ее назначении фрейлиной королевы Марии Медичи.

Эту должность, которую попросил для нее отец и которую Людовик XIII даровал ей в знак милости, нельзя было не принять, но для Мари-Мадлен она была лишь новой тягостью. Обязанность повсюду следовать за королевой, вопреки всем своим вкусам и привычкам, была очень тяжкой. Сперва она не хотела ничего слушать и желала вернуться в Кармель. Кардинал думал, что со временем это отчаяние утихнет, он снова пустил в ход мольбы и слезы и, наконец, получил от племянницы обещание остаться на какое-то время при дворе. Это время затянулось. Уже 12 лет прошло с тех пор. Двенадцать лет светской жизни и постоянной заботы о человеке, который постепенно вытеснил из ее сердца всех, даже господа Бога.

Привычка Мари-Мадлен без промедления повиноваться приказам королев и кардинала, заниматься лишь другими, делала ее обязанности легкими, и никто, выполняя их, не выказывал более усердного рвения, более кроткого спокойствия и более здравого рассудка.

Перетерпев муки дня за различными светскими обязанностями поздним вечера мадам Комбале все-таки решилась побеседовать с дядюшкой.

О, моя драгоценная племяница! – С улыбкой приветствовал Мари-Мадлен Ришелье.

По его внешнему виду можно было с полной уверенностью сказать, что чувствовал себя он прекрасно. Он не сидел в кресле, а мерял шагами комнату, что-то диктовал поддерживая свое красноречие выразительными жестами. Глаза его возбужденно блестели.

Вижу, дорогой дядюшка, что ваше состояния сегодня просто замечательно! – нежно пропела племянница, – А вот я чувствую себя не столь хорошо.

Дорогая, Ла-Комбалетта! Могу посоветовать вам Ситуа или Шико, а также несколько прогулок по парку. Вчера вы были грустны, а сегодня как я вижу еще и рассержаны. Вам, дорогая моя, не идет хмурить брови! Между ними появляется складочка, которая вас слегка взрослит!

Вы правы, Ваша Светлость! – обращение к Ришелье Мари-Мадлен несколько выделила интонационно, – Вы знаете, как я отношусь к правилам этикета, а тут я наблюдала вопиющие нарушение с вашей стороны. А вы, любезный мой дядюшка, должны быть чрезвычайно осторожны. Неужто мало вам тех сплетен, что распускают завсегдатаи "Голубой гостинной" или жалкие памфетисты?

О чем вы, сударыня? – кардинал остановился и небрежным взмахом показал секретарю что диктовка закончена и тот обязан удалиться.

Я о том, – благоразумно понизив голос мадам Комбале продолжала, – как Ваша Светлость изволила за край платья удерживать герцогиню Лианкур на своей кровати, когда в спальне было достаточно много прислуги.

Лицо кардинала до этого вопроса было довольным. После оно приняло жестко надменное выражение.

Бог с ними, сплетниками и памфетистами, это их хлеб. Но вам то, моя дорогая, какое дело то того, что я позволил себе таким образом повелеть продолжить герцогине Лианкур свою заботу о моей в тот момент нуждающейся в заботе персоне? Или вы не сами ее позвали? В чём тут попрание правил этикета?

Но… – начала было племянница.

Никаких "но"! Герцогиня Лианкур – существо застенчивое и вполне могла из-за ложных представлений о приличиях, коими и вы, мадам, страдаете, покинуть меня в моей немочи. А так она осталась и продолжила оказывать помощь.

Все, что она делала, вполне могла бы сделать я сама! – возмутилась Мари-Мадлен – Разве не я всегда клала на ваш лоб компрессы? И разве я не смогла бы обтереть ваше лицо платком? Почему же предпочтение вы отдали этой особе?

На глазах у племянницы появились слезы.

Какие страсти, дитя моё! – с ледяной улыбкой Ришелье посмотрел на плачущую, – вам ли, сударыня, так по-женски упрекать меня! Вы для меня отрада, светочь моего мрачного существования. И вдруг… Совсем недавно вы пеняли мне, что я не дал вам возможность запереть себя в монастыре. Потом благодарили, что после удаления королевы-матери мир двора стал более благосклонен к вам. Теперь упрекаете вниманием к герцогине Лианкур. И это в высшей степени глупо! Я был о вас более высокого мнения.

Что ж, Ваша Светлость, если я и совершила ошибку, так только в том, что позвала герцогиню к вашей постели. Она дерзкая и резкая особа, которая может скомпроментировать кого угодно! Разве женщине нужно так яро демонстрировать свои познания. А как она вела себя с посольством! Так как будто она была с ними одна!

Она просто увлеклась беседой! – ответил кардинал с интересом наблюдая за гневом Мари-Мадлен.

Ну что вы, дорогой дядя! – племянница всплеснула руками. – Она просто была увлечена своей персоной! Весь ее вид показывал: ах какая я умная, ах, какая красивая! Хитрая ведьма. Кто знает, как они учатся врачеванию в своей варварской стране.

Ну это у же излишне, дорогая! – попытался прервать поток упреков Ришелье. – Я понимаю, что каждый, даже самый кроткий человек способен на приступ ярости, но ваша ярость уж слишком узконаправлена. Если вы считаете, что бывшая княгиня Потоцкая, а ныне герцогиня Лианкур чернокнижница, то это просто смешно. Не вы ли, милостливая госпожа, считали образованность женщины необходимым качеством. Сами вы настолько же образованы, насколько прекрасны! И… такие нападки на герцогиню? Да даже то, что ее лекарства мне помогли, должно заставить вас смотреть сквозь пальцы на признаки ведьмы, которые вы в ней увидели!

Нервное напряжение прошедших суток сыграло с мадам Комбале злую шутку. У нее началась неконтролируемая истерика. Бедная женщина не могла уже сдерживать поток слез и дрожание рук.

Возможно стоит позвать аптекаря, чтобы дали вам что-нибудь для успокоение? – холодным тоном осведомился Ришелье. – Или позвать врача, чтобы отворили и выпустили дурную кровь?

О, нет, благодарю! – Мари-Мадлен попыталась взять себя в руки.

Кардинал же почувствовал, что из-за раздражения его состояние здоровья ухудшается. В висках начала пульсация.

Мадам де Комбале для успокоения налила дрожащими руками себе воды в высокий кубок, из которого обычно пил воду сам Ришелье. Она успела сделать только один глоток, как чуть не выронила сосуд из-за услышанного.

Вам, сударыня, стоит пересмотреть свое отношение к герцогине Лианкур, если вы не хотите углубления моей болезни! Какой бы ведьмой девчонка с севера не была, но ее лекарство помогает! Или вы ждете моей смерти, чтобы стать наследницей и наконец выйти замуж за достойного человека? Скольких женихов вы отвергли ссылаясь на свои выдуманные хвори. Может проще вам самой обратиться к маленькой ведьме-герцогини и вылечиться наконец от ипохондрии?

О. Боже! Простите меня, дядюшка! – в отчаяние вопрошает племянница.

Возможно, у меня это получится, если вы немедленно покинете меня! – продолжает Ришелье. – И, кстати, для вашего успокоения, мадам, могу сказать, что герцогиня Лианкур сегодня по утру покинула Франции дабы послужить ей на пользу…

Выехав из Рюэля мадам де Комбале вдруг почувствовала облегчение. Как будто все ее раздражение осталось там. Сильные чувства были не в ее натуре. Раненное в юности сердце, чтобы постоянно не кровоточить, нашло выход в том, что принимало все неприятности по христиански смиренно.

Я сама во всем виновата, – думала Мари-Мадлен в карете, – я позвола эту женщину, я навоображала себе Бог весть что. Я вызвала раздражение у дяди, которого должна оберегать от всяких напастей. Надо будет отправиться в лекарский дом и раздать там милостыню. А завтра съездить в Кармель и помолиться…

***

Ришелье же после произошедшего отправился в парк, чтобы вернуть себе душевное равновесие. В сопроводители он взял Антуана, который в свою очередь прихватил спокойного пушистого котенка. Животное было полусонным, поэтому не возражало прогуляться и очень уморительно зевала, чем вызвало смех кардинала. Еще Антуан прочел несколько восьмистишей, где высмеивал Коссена и печальную послушницу Лафайет.

Я сочинил стихи, – начал вдруг Ришелье, – дурные, но должен я их кому-нибудь прочитать. Они касаются той особы, которая была тут вчера. И из-за которой у бедной девочки Комбалетты, был такой приступ.

Ваши стихи не всегда дурны, – попытался польстит Антуан.

О, да! – улыбнулся премьер-министр, – Лучше чем у пьяного школяра, хуже, чем у платного памфетиста.

Ваша Светлось их где-нибудь записали? – полюбопытствовал шут.

Нет, конечно, нет. Это слабость! И стихи слабость, и Изабель. Сегодня столько обязанностей, а в голове стоят эти дурацкие строки, которые надо поскорей забыть. Поэтому готовь свои уши для этого душераздирающего слога. И надо завершать сей моцион…

***

Антуан торопливо записывал в свою тетрадку стихи, которые услыхал в парке.

Может быть они понравятся герцогини, кто их женщин разберет, – шептал он, – А может они выгодно оттенят мои стихи посвященные ее прекрасным глазам. Хотя достаточно процитировать уличного поэта… Как там у него: "Твоих речей умнее нет, Твои глаза – как знанья свет!"

***

Лекарь Али ждал, когда Владислав проснется. Ядвига не доверила сына французским нянькам. Покой маленького князя Потоцкого охраняли мужчины: дядька Зых, дальний родственник князя получивший в юности страшные увечья и поэтому отправленный свекровью Ядвиги во Францию; Якубус Люсус – силезец, учитель фехтования; и сам Али – арабский медик, фактически вырастивший вместе со своим дядей Ядвигу. Поэтому малыш имел кучу мелких царапин и цыпки на руках. Пока мать была в отлучке он возился в грязных лужах. Да и вообще делал все, что только можно делать не причиняя себе тяжких телесных повреждений. Мужчины считали, что ясновельможный пан должен все познать сам. Больший минус был лишь в том, что с мальчиком никто из дядьев по-французски не говорил. Поэтому юный князь из языка страны, в которой проживал, знал только две фразы: «пошел прочь, маленький негодник» и «спокойной ночи, малыш», – которые ему говорила Жильберта. Да может несколько отдельных французских слов.

Наконец Владек проснулся. Али взял ребенка и повел на задний дворик для процедуры обливания. Малыш безропотно подчинялся…

Герцог Лианкур второй день отсутствовал. Он не был на задании. Просто решил отдохнуть от суеты города и отправился в свой охотничий домик. Об этом знали только Рошефорт и Ришелье. Супруге он не успел поведать о своих планах, но был уверен, что в случае чего сможет послать весточку из своей охотничьей резиденции…

Али уже обтирал Владка жестким льняным полотенцем, как растерянный слуга сообщил ему о том, что одна высокородная дама просит разрешить ей посмотреть аптекарский садик хозяйки. Араб подхватил малыша подмышку и решительным шагом направился к центральному входу.

Возле главного подъезда стояла небольшая карета. Из нее с помощью двух слуг спускалась очаровательная дама в скромном, но дорогом платье, без маски на лице и вуали.

Али поклонился поясным восточным поклоном, при этом зажатый малыш слабо пискнул. Тогда араб поставил его на ноги и еще раз поклонился незнакомке.

Любезный, – кротким голосом сказала Мари-Мадлен, а это была она, – я знаю, что твоих господ нет, но мне бы очень хотелось просто посмотреть на сад твоей хозяйки, ибо я хожу завести у себя нечто подобное. Я, мадам де Комбале, племянница Его Высокопреосвященства, кардинала Ришелье. Думая, что аптекарский садик герцогини сможет помочь моему дяде излечиться от мигрений, которые мучают его с детства.

Высокородная госпожа! – снова поклонился Али, – Если ваш светлейший родственник страдает мигренями с детства, то они не пройдут от трав. Тут нужно специальное питание и режим чередующий покой и работу.

Уж не тот ли ты арабский лекарь, любезный, о котором столько говорил герцог? – спросила племянница, – Откуда ты так хорошо знаешь наш язык? И что за малыш топчется возле тебя?

Али подхватил мерзнувшего Владка на руки.

Сиятельная дама! Я лекарь из арабского племени. Знаю 7 языков, которым обучил свою драгоценную госпожу, и она превзошла меня. А этот малыш, сын моей госпожи, князь Потоцкий, Ян-Владислав.

Маленький князь сердито сопел у лекаря на руках.

А сколько лет князю Потоцкому? – с улыбкой спросила мадам Комбале.

Три года, – ответил лекарь, – и он не знает французского еще.

Почему же малыша не учат языку той страны, в которой он живет? – нахмурила красивые брови племянница.

Госпожа! – Али низко склонился перед дамой прижав руку к сердцу, – моя светлейшая хозяйка все время в разъездах, а дядья, которые воспитывают мальчика, сами только учат французский.

У дитя нет боны-француженки?

Нет. – односложно ответил араб.

Ну что ж, любезный, передайте ребенка кому-нибудь из его пестунов, а сами покажите мне садик.

Али в который раз поклонился и понес Владислава в дом. Мари-Мадлен в это время разглядывала парадный вход отеля Лианкуров. Наконец лекарь вернулся и пригласил племянницу пройти в сад. Аптекарские грядки разочаровали женщину, так как на многих ничего не произрастало, хотя таблички перед каждой сообщали длинные латинские названия.

Видимо тут уже ничего не растет? – поинтересовалась мадам Комбале показывая на грядку с черной полузасохшей землей.

Нет, о высокородная госпожа! – лекарь опять поклонился, – растение появится осенью. Это озимое растение, оно выходит на поверхность перед первым снегом и очень полезно именно в этот период.

Ты знаешь больше своей госпожи? – провокационным шепотом спросила племянница.

Нет, госпожа, что-то больше, но что-то меньше, я не читал всех книг, которые она прошла, я не знаю всех тех наречий, которые она знает. Лучше я знаю только строение тела, ибо я, как мужчина не боялся резать мертвое тело, а вот госпожа знает только живых.

Ну что же, я ухожу, проводи меня до кареты. Когда герцог Лианкур вернется, я поговорю с ним о французской няне для малыша. Думая, что герцогиня прибудет во Францию не скоро, а ребенку нужна женская рука.

Отъезжая от отеля Лианкуров Мари-Мадлен думала: "У герцогини есть ребенок. Пускай она и занимается им, как вернется и не входит ни в мою жизнь, ни, тем более, в жизнь дядюшки. А у меня нет никого, кроме больного и несчастного дяди, которому так необходим мой уход и забота".