Текст книги "Частная жизнь кардинала Ришелье"

Автор книги: Алиция Липовска

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава IV. Милорд Сомерсет

4.1. Дуэль

Потоки дней… Но кто зовет меня, вздыхая?

На праздник? или казнь? иль исповедь грехов?

ЖАН ТАРДЬЕ

Лианкур, наконец, обрел тот покой, о котором мечтал пребывая в длительных отлучках от вожделенного Парижа. Он не испытывал большой потребности находится подле своего светлейшего родственника-министра, так как был человеком лишенным способности плести хитроумные интриги и подсиживать ближних своих. Но он любил городские развлечения. И спокойно наслаждался беседами в популярных салонах, кроме «Голубой гостиной».

Не то чтобы вход в сей прекрасный чертог любезному герцогу был заказан. Вовсе нет! Просто сам Лианкур не желал, что бы после посещения салона Артеники, как называла себя маркиза Рамбуйе, он был хоть и весьма любезно, но все же допрошен либо Рошфором, либо самим Красным герцогом. Посему Лианкур ходил лишь в салон к племяннице да к ее близкой подруге – мадам дю Вижан.

Ядвига же с упорством шляхтенки отдалялась от парижского света. Всю зиму 1639 и весну уже нового 1640 года герцогиня Лианкур посвятила посещениям горького госпиталя возле кладбище невинноубиенных. Поскольку никакого осуждения от круга Ришелье, да и от самого великого министра, на сей драмат не исходило, то упорная полячка лечила простолюдинов и тех, кто уже с той поры начал превращаться в буржуазию. Будь она более приветлива с высшим светом, то возможно она стала бы модным лекарем и достопримечательностью Парижа. Но резкая герцогиня предпочла чернь и была наказана всеобщим презрением и забвением.

Мэтр Шико, который изредка наведывался в домик на ул. Бюси, вместе с красивой испаночкой удивлялся терпению полячки и подозревал, что это искупительная жертва за какой-то необычный грех.

1640 год был также полон нестабильности, как и прошедший. Господин Главный никоем образом не покорялся наставлениям со стороны премьер-министра. Их ссоры уже стали предметом всеобщего обсуждения.

Король, который уже несколько успокоился после удаления Коссена от двора вновь испытывал нежные дружеские чувства к своему наставнику. Он с убийственным откровением сообщал о своих любовных ссорах с Сен-Маром. Ришелье же мог только надеяться, что столь бурные, разрушительные и неровные отношения изживут сами себя прежде, чем причинят слишком много вреда.

В 1640 году французы осаждали Аррас. На инспекцию этой осады кардинал выехал чуть ранее короля. Вернулся же он оттуда чрезвычайно больным. Именно тогда у него появился паланкин, в котором его носили, когда приступы геморроя не давали ему сидеть. А ехать было необходимо.

Благодаря злословию Сен-Мара, а также памфетам Матье де Морга политический имидж кардинала в этом году был сильно подпорчен. Поэтому на смену его несравненному обаянию стали приходить осторожность и притворство. Невольно он сам сделал себя мишенью для упреков одновременно как в театральной пышности, так и в мелочной скаредности.

Помимо военных тревог и интриг фаворита Сен-Мара Ришелье пришлось также попереживать из-за теологических разногласий с папским нунцием. В Риме вообще возникло противостояние между итальянской и французской церковью. На что кардинал философски заметил, что "авторитет церкви часто используется для прикрытия сугубо земных устремлений".

Французская церковь предоставила убежище для турецких невольников из испанского посольства. Позже выяснилось, что одним из этих пленников оказался Селим, который вел приватные беседы с герцогиней Лианкур уже дважды и намеревался с посольством попасть в Париж пред светлы очи герцога Ришелье. Селима со всяческими предосторожностями доставили до столицы, но французский посол в Риме пострадал – застрелили его конюшего…

Супруга Лианкура, вынужденная прервать свое подвижничествов больнице, худая и от этого совсем некрасивая, прибыла в отель, где обитал Рошфор для общения с таким же измученным турком.

Беседа была плодотворной и турецкого эмиссара с почетным эскортом и верительными грамотами бережно проводили морем.

Волею судьбы пути кардинала и Ядвиги не пересекались. Любовники любят свои несчастья сильнее, чем свои радости. Министр был погружен в судьбы государства, полячка занята любимым делом. Так текли недели и месяцы. Но вот в Париж прибыл милорд Сомерсет.

Прибыв в Рюэль, а затем отправившись в Лувр английский герцог искал хотя бы признаки своенравной герцогини Лианкур, оставившей его без всякой благодарности в Гранаде. Но герцогини не было нигде. Впрочем даже ее супруга, к которому он испытывал лишь брезгливость, также не было нигде. Не имея в Париже ни осведомителей, ни друзей, герцог уже начал свыкаться с мыслю, что мадам Лианкур для него потеряна на веки, как вдруг он не услышал от одной знатной особы женского пола, что герцогиня так низко пала, что врачует чернь. Герцог вместе с пажом решил прогуляться возле кладбища невинноубиенных и его прогулка оправдалась. Он увидел как дама, действительно похожая на знакомый ему образ брела из госпиталя под охраной двух лакеев. Затем она скрылась в небольшом домике, возле которого Сомерсет также организовал дозор. И тут он был вознагражден за ожидание, ибо полчка через час вышла из дома. Герцог преградил даме путь.

– Сударыня, – начал он взволновано, – как уповать на милость того, кто меня гонит? И все же кому, как не вам, поведать мне свою печаль, взыскуя утешенья, коли не в слушании вашем?

– Милорд Сомерсет? – подняла брови удивленная Ядвига, – Мой слух не привык к таким изыскам речи!

– Что случилось с вами, мадам? – ответил герцог вопросом на вопрос, – Почему вы решили умучивать себя неблагодарным трудом в больнице?

– Я расплачиваюсь за грехи свои, – просто ответила полячка, – Разрешите, сударь. Мне сесть в свой экипаж и вернуться в дом, где я могу отдохнуть от ужасов дня.

Памятуя о том, что герцогиня является женщиной чрезвычайно решительной, Сомерсет пропустил даму к стоявшей неподалеку карете. Не оборачиваясь и не прощаясь Ядвига забралась в свой экипаж и укатила на нем оставив милорда со своими размышлениями одного.

***

Герцог Лианкур столкнулся с милордом Сомерсетом в Пале-Кардинале на следующий день после встречи лорда и Ядвиги. Английский пэр был хмур, взгляд его блуждал поверх голов. Лианкур намеревался тихонько проскочить мимо своего недруга, но был остановлен брошенной фразой.

Герцог де Лианкур, очевидно, окончательно ослабел на голову, с коей, впрочем, он не дружил и раньше, если позволяет своей супруге врачевать чернь в презренной больнице! – бросил Сомерсет как бы ни к кому не обращаясь.

Лианкур не был вспыльчивым по натуре и возможно оставил бы данное замечание без ответа, если бы публика, которая толклась во дворце кардинала постоянно, не залилась радостным смехов, почуяв возможность развеять скуку наблюдением ссоры. Обстоятельства требовали того, чтобы он ответил. Герцог вздохнул. Больше всего ему хотелось повернуться и уйти, но тогда молва окрестит его трусом, а это существо может повлиять на его репутацию.

Наилюбезнейший милорд Сомерсет! – Лианкур кисло улыбнулся англичанину, – Моя супруга вольна делать то, что ей заблагорассудится. И в госпиталь она ходит только потому, что дала обет святой королеве Ядвиги, которая хоть и была королевой Жечи Посполитой, но также, как моя супруга, не брезговала врачеванием.

В своем ли вы уме, сударь! Может быть королева Ядвига и врачевала, но уж не в смрадной больнице для особ низшего происхождения!

Эх, милорд! – Лианкур снова скроил недовольную гримасу, – Ваше заблуждение весьма глубоко! Ибо наидобрейшая королева Ядвига лечила всех без разбору на реестры и звания! Эта наипрекраснейшая королева и наиученейшая женщина заходила даже в лачуги к нищим, если на то была нужда. И поэтому смею вам, герцог, сказать, что это вы недостаточно дружите со своей головой, ибо что совершала королева, то могут и повторять ее подданные. А герцогиня Лианкур выросла в стране, где прекрасная королева избрана святой!

Сомерсет побледнел.

Я не осуждаю вашу супругу, герцог! – произнес он громко, – я осуждаю ваше бездействие, ибо настоящий мужчина, а не то, что представляете из себя вы, сударь, не позволит высокородной даме без должной свиты идти одной по дороге вблизи кладюища, где сброд Парижа делиться справляет свой шабаш.

Вы хотите ссоры, милорд? – спросил Лианкур.

Я жажду сатисфакции! – ответил Сомерсет, – Вы, месье, наиничтожнейший из мужей, ибо постоянно подвергаете даму, которой дано высокое положение, опасностям и превратностям, для которых созданы более низкие людишки.

Что ж! – Лианкур сузил глаза и закусил губу, – Пора расплатиться с вами, герцог, за все ваши оскорбления и унижения. В особняк мадам де Лиль будут отправлены мои секунданты.

После этих слов Лианкур подчеркнуто вежливо раскланился с Сомерсетом и ушел…

Ядвига сидела в ванне, когда Мадлен-Сесиль, ставшая ее камеристкой после возвращения супругов в Париж, с испуганным выражением на лице сообщила, что герцог отправился куда-то на ночь глядя и попросил передать мадам записку.

Герцогиня развернула небольшой свиток и быстро пробежала его глазами.

Жильберта! Быстро высуши мне волосы! – закричала она сильно побледнев, – и платье мне скорее неси!

Служанка прибежала в комнату и начала быстро закручивать волосы своей госпожи в льняную тканину.

Через 20 минут герцогиня Лианкур одетая в изумрудное платье и серый шелковый плащ сбегала со ступенек своего отеля к стоящему рядом экипажу. Волосы ее были аккуратно зачесаны, так как еще окончательно не просохли и были покорны гребню.

Карета быстро мчалась по широкой улице окраины, пока не доехала до центральной части Парижа.

Этьен! – закричала кучеру высунувшаяся из кареты Ядвига, – быстрее! Это дело жизни и смерти.

Рошфор, выходящий из своего отеля увидел, как карета с гербами герцогов Лианкуров свернула в знакомый ему проулок, пользующий дурной репутацией, ибо там дворяне, не желающие исполнять указ короля о запрещении дуэлей, сводили счеты с друг другом.

Это еще, что за диво такое? – удивился бледный маркиз, – Надо заглянуть, что там происходит.

И он свернул по пути кареты в закоулок.

Зрелище представшие перед его глазами было весьма драматичным. Оба герцога, окровавленные и шатающиеся, продолжали стоять в позиции друг перед другом. Возможно они бы попытались сойтись, но герцогиня Лианкур стояла между ними.

Шпаги в ножны! – закричал Рошфор подбегая.

Герцог Лианкур отбросил шпагу и сделал шаг к другу. Но тут жизненные силы его истощились и он плашмя упал на вымощенную булыжником улицу. Супруга наклонилась над ним.

Ядзя, – еле слышно прошептал герцог, – по моему разумению – это конец. Прости. И проси его, чтобы он вернул тебе свою милость. Ибо ты тут будешь совсем одна… И мальчик… Ты должна…

Кровавая пена выступила на губах несчастного герцога. Он попытался еще что-то произнести, но звук вырывался лишь через пробитое легкое. Ядвига руками пыталась зажать рану, но воздух из легкого продолжал выходить. По бледным губам герцога скользнула улыбка, он слабым движением сделал попытку оттолкнуть руки жены от раны. Вздохнул и… отошел в мир иной. Ядвига опустила руки и беззвучно плакала над телом супруга.

Тем временем кто-то из прислуги Рошфора уже прибыл с отрядом гвардейцев. Герцог Сомерсет картинно сломал шпагу на глазах у прибывших и, повинуясь приказу лейтенанта, пошел в центре отряда прочь от поверженного врага. Однако пройдя несколько шагов он неожиданно сложился и упал без чувств. Герцогиня Лианкур продолжала оплакивать мужа и к его упавшему сопернику не поднялась. Гвардейцы быстро организовали носилки и унесли бесчувственного лорда в Бастилию.

Несколько людей Рошфора перенесли тело Лианкура в карету. Герцогиня отказалась от сопровождения и отбыла с бренными останками в свой отель.

***

Ришелье внимательно выслушал бледного маркиза.

Неисповедимы пути Господни, любезный мой Рошфор, – сказал он по окончанию повествования о дуэли между Сомерсетом и Лианкуром, – насколько мое сознание позволяет мне хранить в своих глубинах память о житейских делах своих родственников, я помню, что герцог все отписал племяннику Плесси-Лианкуру. Теперь тот станет герцогом. Вдове же останется только охотничий замок.

Это печально, Ваша Светлость! – ответил Рошфор, – Герцогине будет трудно жить на маленькую ренту.

Я попытаюсь расположить Его Величество к сиротскому положению бедной вдовы и испросить ей какой-нибудь пенсион, – задумчиво произнес кардинал, – но это произойдет не в близкий срок! Поэтому необходимо вам, маркиз, отправиться к мадам, и передать ей некую сумму на расходы по погребению супруга и для найма нового жилища. Постарайтесь и в этом помочь герцогине.

Рошфор откланялся и направился в дом Лианкуров.

Отель уже был приведен в надлежащий траурный вид. Вдова Лианкура в черно-лиловом платье сидела у гроба мужа. Ее лицо напоминала гипсовую посмертную маску, которую в этот момент снимали с лица покойного.

Благодарю вас, любезный сударь, что пришли в мой печальный дом, – сказала Ядвига поднимаясь, – Сик транзит глориа мунди!

Я скорблю вместе с вами, Ваша Светлость! – Рошфор почтительно наклонил голову, – Позвольте мне вручить вам, мадам, дар высокопреосвященства.

Позвольте мне еще раз вас поблагодарить, маркиз, – прошептала Ядвига, – К сожалению, я вынуждена покинуть и вас и останки моего мужа, ибо чувствую, что сознание покидает меня.

И оперевшись на руку Мадлен-Сесиль вдовствующая герцогиня Лианкур отправилась в свою комнату, где сразу повалилась на кровать в почти бессознательном состоянии…

4.2. Семейные портреты

Скажите, вам

Не жаль насмешливого взгляда?

Другого сердцу и не надо:

Пролейте на него бальзам.

МАКС ВАЛЛЕР

– Я очень признательна вам, маркиз, за то, что вы там часто посещаете моё печальное жилище в эти скорбные дни! – говорила Ядвига Рошфору, который почти каждый день навещал ее в новом доме в квартале Марэ.

После семидневного отчаяния вдова Лианкура стала приходить в себя, памятую, что "жизнь коротка, наука обширна, случай шаток, опыт обманчив и суждение затруднительно". Как говаривал Декарт.

В госпиталь женщина уже не ходила, а лишь ездила на улицу Бюсси. Мэтр Шико ныне не имел возможности достаточно часто навещать Давида, поэтому Ядвига каждый день спешила на закате навестить сына. После болезни Давид перестал издавать какие-либо звуки. Слышал же прекрасно, но говорить отказывался напрочь предпочитая красноречивые жесты подлинному красноречию слов.

Рошфор приносил вдове новости из Пале-Кардиналя. Вдова слушала с интересом, иногда давая хлесткое резюме. Помимо политики они рассуждали о придворной моде, о коллекции редкостей, которую стала собирать герцогиня д'Эгийон, а также об определенных закономерностях природы. Например, Ядвига, в своей обычной полубестактной манере спросила, с чем связана интересная бледность маркиза. С малокровием или по иной причине? Маркиз поведал, что бледность получил от матушки, ибо та была рыжеволосой с бледной прозрачной кожей. Отец же был смуглым и черноволосым. Вот он и родился с черным волосом, но бледной кожей.

Нравилась ли маркизу герцогиня или он исполнял наказ Ришелье было еще неясно даже ему самому… Впрочем спустя месяц после кончины Лианкура Рошфор отбыл из Парижа, очевидно для очередной секретной миссии.

Ядвига осталась в одиночестве. Её вновь начало захлестывать отчаяние, которое зарождалось оттого, что дети ее находились в разных домах и соединить каким-либо законным способом в настоящее время она не видела никакой возможности. Если четыре года спустя по прибытию в Париж у нее была большая жизненная сила и убежденность, что лучшее ее ждет впереди, то теперь опустошенность и тоска крепко засели в ее сердце.

Ей не с кем было поделиться своими страхами, не откуда получить поддержку. Ушли в небытие ее друзья: Антуан и герцог Лианкур. Были заняты Рошфор и мэтр Шико. Ришелье был заглублен в политику и раздражен опасностями, который таило в себе присутствие возле короля Господина Главного.

Однако в один из холодных ноябрьских вечеров, премьер-министр распорядился пригласить на аудиенцию вдову Лианкура.

Ядвига появилась в великолепном Пале-Кардинале в послеобеденное время. Ее сразу провели в приемную. У входа в нее вдовствующая герцогиня успела перемолвится словечком с выходящим от кардинала мэтром Шико. Тот поведал ей, что Ришелье уже три дня чувствует себя неплохо.

Прошел почти что год после последней встрече Ядвиги и кардинала. В его облике она сразу увидела следы недугов, замаскированный улыбкой на лице и блеском алой мантии. Ришелье за этот год сильно поседел и его ранее сильно волнистые волосы теперь выпрямились и торчали во все стороны не смотря на тщательный уход. Министр еще больше похудел и от этого, несмотря на свой средний рост, казался долговязым.

– Примите мое сочувствие, любезнейшая герцогиня, возможно запоздалое, но высказанное от сердца и с чувством! – произнес Ришелье указывая Ядвиге на кресло подле бюро.

– Благодарю за внимание, Ваше Высокопреосвященство! – тихо ответила женщина, – Моя рана еще не затянулась! Я потеряла больше, чем мужа, я потеряла и друга, и духовного брата.

Вам необходимо немного, насколько позволяет ваш глубокий траур, отвлечься от тоски и самобичеванию, которому вы, как поведал мне любезный Рошфор, занимаетесь ежечасно. Предлагаю вам, мадам, вечером заглянуть в салон герцогини д'Эгийон. А сейчас хочу вам лично показать новую портретную галерею, какую устроил тут… близкий мне круг. Мне хотелось бы узнать ваше мнение, зная ваш неплохой вкус и умение ценить живопись.

Ваше Высокопреосвященство! – с поклоном ответила Ядвига, – К стыду моему хочу разочаровать вас в своих познаниях живописи. Лишь несколько полотен великих мастеров фландрии и фламандии имела я честь лицезреть в краковской резиденции королей Жечи Посполитой, но на этом мое знакомство с живописью и завершилось.

Любезная герцогиня, – с саркастической улыбкой сказал кардинал, – Я бы не был премьер-министром, посвящай я окружающих в секреты, им недоступные… если только они не короли Франции. Но это не ваш случай. Вы многое умеете и достаточно обучаемы.

О, Ваше Высокопреосвященство! Благодарю вас за высокую оценку моих способностей!

Вот теперь вы мне нравитесь, – отозвался кардинал, – Пройдемте же.

Шагая вместе с Ришелье по свежеотделанным галереям дворца Ядвига ждала, что откуда-нибудь появится прекрасная племянница, но ее опасениям не суждено было оправдаться. Преследуемые по пятам свитою кардинал и герцогиня из парадных апартаментов перешли в покои более личного свойства. В небольшом овальном зале висело с десяток темных и сильно залакированных портретов, выполненных однако в достаточно тщательной манере письма. Т.е. по портретам можно было узнать персонажей. Это были близкие родственники кардинала.

Это малая толика семейных портретов, – поведал министр полячке, – большая часть осталась в поместье Ришелье. Здесь изображения обоих моих братьев, сестра со своими детьми.

Взял красивый витой канделябр кардинал самолично подносил его к каждому портрету для более лучшего рассмотрения.

А это вот, – начал было он.

Этого не может быть! – вдруг вскрикнула герцогиня.

Что с вами, мадам? – удивился Ришелье.

Почему он… здесь? – уже еле слышно прошептала женщина.

Но замутнения разума довольно быстро прошло у Ядвиги.

Разрешите еще раз при свече рассмотреть этот детский портрет, – попросила она Ришелье, – для меня это очень важно, Ваша Светлость.

Смотрите, герцогиня, а потом потрудитесь дать объяснение ваших возгласов.

Умоляю вас о снисхождение, Ваше Высокопреосвященство! Я чуть не потеряла лицо, как говорят на Востоке, но мне хотелось бы с тщанием лицезреть сей портрет и узнать, кто же запечатлен на нем!

Вы, сударыня, как раз своим странным всхлипом и прервали мои объяснения, – строго ответил министр, – этот портрет выполнен неизвестным мне художником, который по каким-то причинам решился изобразить на холсте меня в самом нежном возрасте. Тут мне где-то около трех лет. А может быть и меньше.

Вдовствующая герцогиня казалось была готова съесть глазами портрет маленького Ришелье. Волосы орехового цвета, еще детская пухлость, небольшая родинка-точка на шейке, капризно поджатые губы. Художник с большим мастерством выполнил портрет ребенка, ибо дети не любят позировать и трудно поймать их живое выражение лица. Только цвет глаз портрета, по мнению полячки, был насколько иным, чем у…

Простите, Ваша Светлость, за мое пристальное изучение сего произведения, – заговорила вдруг Ядвига, – на смертном одре мой супруг, да прибудет с ним милость Господня, попросил меня дать огласку одной моей тайны. Я не желала этого делать, не смотря на просьбу умирающего, тем более, что просьба эта была невнятна и я лукавила со своей совестью. Но, теперь я прихожу к мысли о том, что я должна озвучить волю умершего. Скажу вам и более, что именно из-за этой тайны умер несчастный поэт, которому вы покровительствовали великодушно. Если бы в более раннее время я ведала о существовании сей парсуны, то многих бы бед и тревог можно было избежать и Антуану Годэ и неудачливой мне.

Мне столь любопытен ваш монолог, герцогиня, – произнес кардинал с живым интересом, – что я осмелюсь удалить свою свиту для приватной беседы по этому поводу.

Благодарю вас, Ваше Высокопреосвященство!

Кардинал приблизился к стоявшему чуть поотдаль капитану своей свиты.

Месье! Извольте покинуть покой и занять стражу за дверьми, ибо мне необходима конфиденциальная беседа! – нетерпяшим возражением тоном сказал Ришелье.

Увидев, что капитан медлит, кардинал изогнув свою правую бровь вновь обратился к офицеру уже более повышенным тоном.

Месье! Моей жизни ничего в данный момент не угрожает и поэтому поспешите исполнить мое приказание не терзаясь сомнениями!

Когда охрана удалилась и двери в зал были зарыты, то Ришелье обернулся к Ядвиге и уже совсем иным тоном произнес:

Что ты хотела сказать мне, Изабель? Какая тайна может быть связана с моим детским портретом?

Монсеньор! В доме на улице Бюси живет либо оригинал, либо копия этого портрета во плоти…

Как это могла случится? – после продолжительного молчания заговорил Ришелье.

Я не знаю! Божья кара или дар, – очень тихо ответила герцогиня.

О! Господи! Мне понятен теперь смысл столь долгого твоего возвращения из Гранады. Но зачем ты открылась Антуану? И оказывается и герцог Лианкур еще ведал сей факт?

Поверьте, монсеньор! Я не желала оглашения события подобного рода! Но, только помыслив о том, что ежели со мной произойдет какой-нибудь страшный случай, то кто будет опекать ребенка, которого я так тяжело произвела на свет и который не повинен в слабостях его матери! Это и побудило меня открыться Антуану. Мой же супруг, царствие ему небесное, узнал лишь после моей авантюры в библиотеки.

Ох, Изабель! Ты, очевидно, притягиваешь к себе беды, как алхимический камень золото. Ты решила за меня, что я в жестокости своей власти не буду тебе доверять и буду презирать? А не будь сего портрета, то я так бы и не узнал о Божьем создании, которое пусть зачалось в порыве неоправданной страсти, но все же благодаря и моему естеству!

Я буду молить вас о прощении, – кротко сказала Ядвига, – Но я была измучена поездкой, испугана переживаниями и, абсолютна растеряна. Что уже совершилось, того не возможно повернуть вспять. Посему делайте выводы сами. Я же молю об одном! Только вы с вершины своего положения в силах измыслить нечто такое, что может соединить моих детей под одним кровом и возле их матери!

Я подумаю над эти вопросом, Изабель! Сейчас же нам надо покинуть покой и разойтись. Постараюсь, чтобы наивернейшее решение пришло наискорейшим образом!…

***

Спустя неделю поле описанных событий в дом вдовствующей герцогини Лианкур пришел посыльный с уведомлением о том, что дальняя родственница покойного Лианкура, которая в дни юности совершила мезальянс и со своим супругом не равным ей по крови проживала в бедности и забросе, почила в бозе, оставив двухлетнего сына. Ребенок в скором времени прибудет в Париж, ибо несчастная мать написала слезное письмо-завещание о том, чтобы родственники позаботились о нем.

Великодушная Ядвига "твердо решила усыновить" малыша. На что от кардинала Ришелье было дано распоряжение на ускорение этого дела.

И "прибытие" малыша и "усыновление" было разыграно с таким блеском, какой не всегда был на спектаклях организуемых великим министром, но тут он превзошел сам себя. Да и публика оказалась благодарной!

Таким образом, маленький Давид оказался вместе с матерью и братом. Шестилетний князь Потоцкий благородно принял своего безмолвного братца. Он с важностью от возложенной на него серьезной задачи водил малыша по дому и знакомил со слугами. Давид же, будучи хоть и балованным ребенком, но прожившим в изоляции первые годы своей жизни, вскоре устал и тер кулачком глазенки. Заметив, что малыш буквально валиться с ног, Ядвига унесла его в свою комнату, так как детская комната теперь переустраивалась.

На следующий после прибытия день Давид уже делил с братом детскую. Владек его безумно восхищал и он покорно разрешал тому делать с собой все, что заблагорассудится. К счастью маленький князь был ребенком добрым и над братом не стал издеваться.

Ядвига же была более чем довольна. Она порхала по дому как птица. Она даже помолодела и похорошела. Печаль траура сменилась домашними хлопотами.