Текст книги "Частная жизнь кардинала Ришелье"

Автор книги: Алиция Липовска

4.3. Ла Комбалетта и Изабель

И ей зеркальце в ответ:

"Ты прекрасна! Спору нет!

Но живет без всякой славы,

Средь зеленыя дубравы

У семи богатырей

Та, что все ж тебя милей!"

А.С.Пушкин

Мари-Мадлен жила в окружение любящих людей, ценящих ее достоинство. После битвы при Ла-Рошели, когда юная и прекрасная она стала ангелом-хранителем своего великого дядюшки, она от всех, даже врагов кардинала слышала лишь добрые слова. Исключением был только день предшествующий «Дню одураченных», когда королева-мать в присутствие короля оскорбляла честь и достоинство милой дамы.

С 1638 года герцогиня д'Эгийон стала поверенной во всех делах Ришелье. Делала она это достойно. Она не была разносторонне образована, но никогда не была глупой. Поэтому по мере возможности она старалась разбираться в счетах, давать распоряжения медикам, камердинерам, секретарям и прочей прислуги министра.

После опалы герцогини Лианкур Мари-Мадлен почти полностью заглушила свое чувство ревности возникшее из-за долговременной привычке к тому, что великий кардинал нуждался только в ней. Однако покой прекрасной герцогини был вновь нарушен тем, что немилость по отношению к вдове Лианкура со стороны Ришелье прошла. Мари-Мадлен пыталась задавить в своей груди вновь поднимавшую голову ревность, но та распрямлялась со страшной силой.

Женщина привыкла к тому, что все трудности разрешаемы, поэтому она вновь решила поговорить с вдовой Лианкура, чтобы понять продолжится ли их единоборство за любимого человека или нет.

Ядвига пришла на встречу с неохотой. Она не хотела отказывать племяннице, но и не желала вести с ней разговор. Теперь, после воссоединения своей семьи она думала только о детях. Ей нравилось наблюдать за развитием отношений между Владком и Давидом. А так как из-за недостатка денежных средств с ней осталось очень мало из челяди, то вдове приходилось не просто управлять домом, но и во многих делах, например чистка и стирка вещей, самой принимать участие. Благо привычка к труду у полячки была выработана с юности, а врачевание бедноты в больнице закалили ее. Но, все равно, к вечеру она без сил падала на кровать и мгновенно засыпала.

Сейчас, сидя в удобном кресле и смотря на племянницу с ясными монашескими глазами, герцогиня Лианкур думала о том, что с радостью прекратила бы жизнь герцогини д'Эгийон и тем самым необходимость с ней общаться.

– Наидрагоценнейшая мадам! – с вымученной улыбкой начала Ядвига, ибо решила "взять быка за рога", – я не совсем понимаю, чем я обязана такой чести, как лицезреть вас в вашем милом салоне. Но я, раз уж мы встретились, хотела бы попросить вас об одной услуге.

– Я слушаю вас, любезная герцогиня, – несколько безжизненным тоном отозвалась Мари-Мадлен.

– Так вот, мадам. Я хочу попросить вас похлопотать перед вашим дядей, герцогом де Ришелье, о том, чтобы он разрешил мне с моими детьми отбыть в Жечь Посполиту. Ибо, помните как когда-то говорили мне в своем откровении, без супруга моего тут все чуждо для меня так же как вам 4 года назад был чужден двор.

– Можете не сомневаться, мадам, в том, что я передам вашу просьбу монсеньору. Тем более я постоянно опасаюсь, что вы в своей печали начнете искать поддержку в кардинале и смутите его покой! А он так болен!

– Дорогая моя герцогиня! – Ядвига еле сдерживала смех, – Вы боитесь. Что я буду бесстыдно соблазнять вашего дядюшку? Не бойтесь! Все похоронено! Но если бы я и захотела и далее идти по тернистому пути соблазнительницы, то для начала бы я просто отравила вас, ибо и нам знакомо вероломство, чтобы вы не страдали от того, что вас окружают такие бесстыдные люди.

– Вы язвите, герцогиня! – голос мадам д'Эгийон дрогнул, а ясный глаза наполнились слезами, – но вы должны понять и меня. Только безупречная репутация помогала моему великому родственнику стать тем, кем он сейчас есть.

– Ой ли, прекрасная герцогиня! До сих пор среди черни и людей повыше ходит почтенное количество "Любовных историй кардинала де Ришелье", рукописных и напечатанных. Его враги начинали туманно, намекая, что он "полюбил наслаждения в своей юности", и что во времена, когда он был Люсонским епископом, "ему захотелось предаться любви". Конечно, этот не является правдой. Ибо мы с вами как раз знаем и робость, и достаточно высокоморальный облик кардинала. Но памфетистам этого не объяснишь! Да и общение кардинала с вами у людей, которые считают, что женщины придуманы Создателем нашим только для удовлетворения похотливых желаний и деторождения, не добавляет ему ореола святости.

– Да, – вздохнула Мари-Мадлен, – тут я вынуждена с вами согласиться, ибо даже королева-мать в минуты гнева называла меня падшей женщиной, живущей во грехе с близким родственником.

– Я понимаю, как вам, драгоценная герцогиня, было тяжко слушать подобные измышлизмы. Посему вы должны понять и меня. Я не смею думать о монсеньере, как о мужчине. И желаю покинуть Францию, вернуться на отчизну свою. А теперь разрешите мне откланяться, ибо я утомлена от беседы, в связи с тем, что здоровье мое несколько пошатнулось после гибели моего незабвенного супруга.

Герцогиня д'Эгийон позволила Ядвиге уйти. Беседа с полячкой несколько успокоила ее. Она решила побыстрее начать хлопотать перед любезным дядюшкой об отъезде полячки.

***

Рошфор третьего дня вернулся в Париж. А сегодня был принят Ришелье и играл с ним замысловатую шахматную партию.

– Не надо так лихо сдавать позиции, – с улыбкой сказал кардинал Рошфору, – партия обещала быть интересной. Но вы горячитесь и проигрываете.

– Ах, Ваша Светлость, – отозвался маркиз, – я давно не занимался игрой с Вашей Светлостью, поэтому растерял все навыки. И возможно я не могу сосредоточится из-за того, что мой ум смятен одной думой.

– Какой же, дорогой Робер?

– В путешествии, монсеньор. Мне пришла мысль прервать свое вдовство.

– Ох, Рошфор! – кардинал кисло улыбнулся, – Вы же знаете, дорогой. Что женщина может сильно помешать вашему наисложнейшему делу? Неужели вы обрели какую-то привязанность?

– Ваша Светлость! Я не обрел привязанности, ибо все мои помыслы о службе королю и вам. Но я не давал обеты. Поэтому близость с женщиной не считаю зазорным. И чтобы не искать дам, которые могут и наградить постыдной болезнью и завлечь в сети ужаса, я хотел бы вступить в законный брак с женщиной, которая сможет быть моим единомышленником.

– Кто же это ваша избранница, мой милый друг?

– Я, Ваша Светлость, предвижу в какую нужду может впасть вдова герцога Лианкура. Если ей не оказывать денежную поддержку. Я желал бы, после окончания траура разумеется, предложить сей достойной даме свою руку и доброе расположение.

Ришелье с большим интересом посмотрел на Рошфора, как-будто видел его впервые или увидел в нем то, о чем даже не предполагал.

– А у вас отменный вкус, маркиз! – задумчиво протянул он, – Но я смею вас, мой драгоценный друг, огорчить, ибо на вдову Лианкура у меня совсем иные планы. Думаю. Что вскорости ей предстоит покинуть навсегда Францию.

– Тогда прошу прощения, Ваше Высокопреосвященство.

– Пустое, Рошфор. Герцогиня Лианкур дама интересная… Но я хотел спросить у вас… Как милорду Сомерсету живется в Бастилии? Он уже оправился от своих ран?…

***

Мари-Мадлен приехала в Рюэль. Кардинал с нежностью пожурил племянницу за то, что она за своими хлопотами и трудами совсем забыла о своем дяди, которому пришлось играть в шахматы с Рошфором.

– Что же плохого из этого, мой любезный дядя? – удивилась герцогиня д'Эгийон.

– Он поддается! Сдал мне все свое шахматное войско! А я желал бы интриги и упорства.

– Разве милому дяде мало дворцовых интриг? – нежно попеняла племянница кардиналу, – Господин Главный никак не успокоится в своих происках! Вот вам и пожалуйте, живые шахматы.

– Да, моё сокровище, – улыбнулся Ришелье, – но в отличие от живых интриг шахматные меня успокаивают.

Мари-Мадлен поправила наброшенный на больную правую руку кардинала плащ.

– Мой дорогой Арман! – нежно прошептала она. – Я сегодня имела беседу с вдовой герцога Лианкура.

Тут племянница замолчала. А кардинал, закусив губу, чтобы не рассмеяться, смотрел на пламя камина.

– Так вот, дядюшка, – продолжала герцогиня д'Эгийон, – Она просила меня, в благоприятный для вашего здоровья момент, передать, что она нижайше просит вашего позволения отбыть с детьми на свою родину.

Кардинал чуть не подскочил в кресле от подобной новости.

– Это невыносимо! – резко сказал он, что трепетная племянница вздрогнула, – Маленькая герцогиня вечно пытается своевольничать!

– Но, дядюшка, – начала было Мари-Мадлен.

– Сокровище мое! – ласково прервал ее Ришелье, – Я самолично поговорю со своевольной вдовой Лианкура. Она покинет Францию, но не в Жечь Посполиту уедет!

4.4. «Семейное» Рождество

Мой вздох моя услада

Мой труд моя награда

Оплот мой плоть моя

С тобою снова я.

ЖАК БРЕЛ

C 1637 года королевский дом и родственники кардинала справляли праздник Рождества Христова. Не смотря на войну и прочие неприятности. Этот год не являлся исключением.

Ришелье соблюдал строго положенный предпраздничный пост. Король же, измученный очередной размолвкой с Сен-Маром, позволил себе отойти от традиционной предписанной кухни, но только в узком кругу. Ибо для своего строго министра он старался создать атмосферу благочестия.

В этот вечер Ришелье вынужден был поужинать и не только салатом. А еще он принял, как лекарство, несколько ложек неподслащенного какао, которое прописал ему Ситуа для поддержания бодрости. Раньше министр пробывал для этих целей и кофе, но потом Ла Менардье отследил, что после принятия кофе у кардинала начинается головная боль, поэтому от кофе отказались.

Итак, после церемонии подготовки к празднику, вся челядь отправилась спать за исключением ночного секретаря, аптекаря и мэтра Шико, который сегодня, по графику, обязан был провести ночь в покоях Его Высокопреосвященства. По окончанию процедур лекарь сел в кресло возле кровати премьер-министра и поскольку тот ничего не диктовал секретарю и не читал никакие документы, Шико развлекал кардинала рассказами об аптекарских обычаях.

В первом часу ночи кардинал встал с постели.

– Мэтр. – очень тихо, чтобы не разбудить спящих секретаря и аптекаря, сказал Ришелье медику, – я желаю вместе с вами совершить одну поездку. Ваша задача сейчас сделать все достаточно тихо и привлечь по возможности как можно меньше людей. Сейчас вам необходимо спустится в каретный двор и попросить Ла Мота найти кучера черного экипажа. Он поймет в чем дело. Экипаж пусть ждет возле северной калитки! Вы же быстро вернетесь сюда. Ибо я не хочу будить камердинера, а мне надобно укутаться потеплее, что бы не застудиться.

– Но… Ваше Высокопреосвященство! – начал было Шико и сразу смолк под красноречивым взглядом Ришелье…

***

Дети уснули поздно. Давид очень долго капризничал и не хотел засыпать. Ядвига начала опасаться, что у ребенка что-нибудь болит. Она осмотрела его горло. Пощупала пульс. Понадавливала на козелки ушек. Ей показалось, что никаких реакций и болей у малыша не было. Наконец малыш раззевался и позволил отнести Хасинте себя в детскую.

Вдовствующая герцогиня Лианкур присела на стул в прихожей. Тут никого не было и она хотела собраться с мыслями.

Дом был практически не охраняем. Всех слуг Ядвига отпустила встречать праздник дома. С ней оставались лишь Хасинта, Жильберта да Али. Хасинте и Али просто некуда было идти, а Жильберта считала, что хоть кто-то должен помочь хозяйке в приготовлении пищи, да и в прочих домашних мелочах. Месяц назад Ядвига отпустила и повара и кухарку и теперь стряпней по мере незагруженности занимались все женщины дома. Сама герцогиня не являлась исключением.

Сидя на стуле и размышляя о том, что же завтра устроить веселое для детей, полячка также подумала, что неплохо запереть дверь на ключ и для вящей безопасности наложить засов. Вспомнив, что ключ висит аж в гостинной она со стоном поднялась и держась за сорванную Давидом поясницу, сегодня целый день пришлось таскать малыша на руках, Ядвига пошла за ключом. Взяв ключ она услышала стук в дверь.

"Cholera jasna! Кто бы это мог быть?" – удивилась женщина. И в порыве самозащиты подхватила оставленный на небольшом столике Али (он пошел укладывать князя Потоцкого) ятаган.

Когда она уже совсем близко подошла к двери, та скрипнула и начала открываться. Ядвига крепко сжав ручку турецкой сабли подняла ту над головой. В такой позе ее и увидел Ришелье, который вместе с мэтром Шико вошел в дверь.

– Я ожидал встретить стражу, – насмешливо произнес кардинал, – а вижу лишь отважную хозяйку дома намеревающуюся отрубить головы незваным гостям.

Герцогиня отбросила ятаган.

– Jezu! Как вы меня испугали, Ваше Высокопреосвященство! Чем обязана чести такого позднего визита?

Поскольку Ришелье медлил с ответом, то мэтр Шико, который прекрасно понял, что его присутствие будет мешать министру и герцогине объясниться, попросил у Ядвиги разрешение пройти в детскую и посмотреть на общее состояние детей по возможности не разбудив их.

Вдова была вынуждена попросить кардинала пройти в гостиную и расположиться там на удобном восточном диване. Мэтра же Шико она проводила в детскую и попросила Али занять того ученой беседой. Вернувшись к Ришелье она увидела с каким интересом тот рассматривает турецкий ятаган.

Вашей Светлости приглянулась турецкая сабля? – спросила она.

Да, Изабель, – ответил кардинал, – Клинок сильно изогнутый, но при этом баланс все же безупречен. Украшений мало, но резьба выполнина со вкусом.

Это ятаган Али, моего воспитателя и учителя. А Али знает толк в оружие, Ваше Высокопреосвященство! Как, впрочем, и в книгах.

Ришелье отложил ятаган в сторону. Из-за приподнятых бровей его взгляд всегда казался немного удивленным. Хотя в данный момент он действительно взвешивая фразу полячки удивился новому персонажу в семье Лианкуров.

– Мне помниться, что ваш незабвенный супруг говаривал, что арабы, которые вас пестовали сгинули при взрыве, который учинил ваш польский, тоже покойный супруг! – на последней фразе кардинал ехидно улыбнулся.

– О, Ваша Светлость! Я не знала, что герцог Лианкур так подробно излагал Вашему Преосвященству мою историю… Но, смею изменить сложившую у вас версию. Ибо погиб только дядя Али. Сам же он остался невредимым, как и мы с Владкем.

– С кем? – кардинал слегка скривился от непонятного слова.

– С моим сыном, Владиславом, князем Потоцким, которого в связи с малолетством я зову уменьшительно-ласкательным именем – Владек.

– Что ж, Изабель… Оставим оружие и прошлые истории… Я желал бы увидеть оригинал портрета, который ты видела в Анжене.

– Он спит, Ваша Светлость. Но… пройдемте в детскую.

Ядвига в глубине души боялась, что Давид проснется и начнет капризничать и этим вызовет отвращение министра. Но она привыкла подчиняться воле Ришелье. Так же она вполне понимала, что возможно это единственная встреча отца и сына.

Детская комната представляла собой небольшой зал, в дальней части которого стояли две кровати в европейском стиле и одно низкое восточное ложе, на котором почивал Али. На данный момент арабский лекарьрешил перекусить, и поэтому находился на кухне вместе с Хасинтой и Жильбертой. Мэтр Шико присев на низенькой скамеечке недалеко от постели Давида погрузился в легкую дрему.

Владислав спал очень чутко и услышав скрип открывающей двери присел в своей кроватке. Увидев. Что мама его вошла не одна, а с незнакомым человеком закутанным в длинный бордовый плащ, маленький князь ничком упал на кроватку и натянул на голову одеяло, но оставил небольшую щелочку, чтобы наблюдать за происходящим.

Давид, мучавший близких целый день, крепко спал на спине раскинув ручки и ножки. Одеяло было сброшено на пол.

– Ну не ребенок, а морская звезда! Я видела этих красивых морских див в Испании, – Ядвига с какой-то ожидающе-виноватой улыбкой смотрела на кардинала.

Министр неслышно подошел к кроватке. Чуть наклонился над малышом. И замер в такой позе.

Полячке было сильно не по себе. Сердце стучала с такой силой, что казалось сломает грудную клетку и вырвется наружу. На висках появились капли пота.

– Похож на портрет, – чуть слышно прошептал Ришелье, – А глаза у него какого цвета?

– Чисто серые. Не карие.

– Ну, в нашей семье мало кареглазых, – спокойно отозвался кардинал, – я да Альфонс. Причем он темноглазый, а я вот с переменным цветом, как непостоянство судьбы…

Неожиданно грозный министр обнял трепещущую Ядвигу.

– Сколько раз я могу гневить Господа нашего? И сколько раз налагая на себя покаяние буду осознавать, что я не могу быть идеальным пастырем ибо плоть оказалась слаба, несмотря на все заповеди и силу сознания? Но коль это испытание, то пусть оно свершиться до конца! Пойдем в твою комнату, не будем мешать сну малышей и смущать досточтимого медика…

Когда кардинал с герцогиней вышли из детской Шико открыл глаза и прошептал: "Господи, так маленький Давид, сын кардинала! А я думал, что же за тайна унесла из этого бренного мира бедного Антуана?"

В комнате же герцогине Лианкур кардинал расположился на широкой постели Ядвиги. Герцогиня заканчивала перевязку правой руки Его Высокопреосвященства. Ришелье же нежно перебирал пальцами полураспущенные волосы полячки и читал стих:

 
Прочь поясок! Небесный обруч он,
В который мир прекрасный заключен.
Сними нагрудник, звездами расшитый,
Что был от наглых глаз тебе защитой;
Шнуровку распусти! Уже для нас
Куранты пробили заветный час.
Долой корсет! Он – как ревнивец старый,
Бессонно бдящий за влюбленной парой.
Твои одежды, обнажая стан,
Скользят, как тени с утренних полян.
Сними с чела сей венчик золоченый -
Украсься золотых волос короной,
Скинь башмачки – и босиком ступай
В святилище любви – альковный рай!
В таком сиянье млечном серафимы
На землю сходят, праведникам зримы.
Хотя и духи адские порой
Облечься могут лживой белизной,
Но верная примета не обманет:
От тех – власы, от этих плоть восстанет.
Моим рукам-скитальцам дай патент
Обследовать весь этот континент;
Тебя я, как Америку, открою,
Смирю и заселю одним собою.
О мой трофей, награда из наград,
Империя моя, бесценный клад!
Я волен лишь в плену твоих объятий,
И ты подвластна лишь моей печати.
Явись же в наготе моим очам:
Как душам – бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды
Клюют на шелк, на брошь, на бахрому -
Язычники по духу своему!
Пусть молятся они на переплеты,
Не видящие дальше позолоты
Профаны! Только избранный проник
В суть женщин – этих сокровенных книг,
Ему доступна тайна. Не смущайся,
Как повитухе, мне теперь предайся.
Прочь это девственное полотно:
Не к месту, не ко времени оно.
Продрогнуть опасаешься? – Пустое!
Не нужно покрывал: укройся мною.
 

Ядвига совсем по-девичьи краснела, но явно получала удовольствие и от ласк и от фривольных стихов, знание которых строгим министром и смущала, и смешила ее.

– Ваша Светлость, – начала было женщина.

– Изабель! Сегодня мне хотелось чтобы ты звала меня по имени!

– Но я не смогу! – возразила герцогиня. – Для этого надо иметь привычку или смелость!

– А ты попробуй! Попробуй, глядя мне в глаза сказать – Арман!

– О, Арман!

Назвав кардинала по имени Ядвига смутилась и опустила глаза долу.

– Смешная ты, Изабель… Странное непредсказуемое существо!…

***

Она проснулась моментально. Ей показалось, что она спала очень долго и что все происшедшее ей приснилось! Но увидев в полумраке профиль кардинала, она поняла, что все не пригрезилось…

– Я долго спала, Ваше… Арман?

– Не думаю! – отозвался министр.

Ядвига приподнялась на локте и посмотрела на небольшие немецкие часы, стоявшие на каминной полке. Они показывали три часа ночи.

– Прежде, чем покинуть этот дом, – начал Ришелье, – мне надо кое-что рассказать тебе, моя драгоценность, о том, что я хочу предпринять в отношении твоей дальнейшей судьбы.

– Я вся во внимание… Арман…

– Смешно ты делаешь усилие над собой, чтобы произнести мое имя… Ладно… пустое… Послушай, дорогая… Тебе надо будет уехать из Парижа. Да и из Франции.

– Na stale? – от волнения Ядвига перешла на польский, – Ох… На всегда?

– Да, на всегда, на вечно! Провидение руководило нашей неосмотрительностью. Этот ребенок… Почему ты дала ему библейское имя?

– Он победил смерть в младенчестве, как Давид Голиафа!

– Что ж… Не будем удручаться тем, что даровано волей Всевышнего. Будем лишь уповать и на дальнейшую милость господню! Уехать из Франции ты сможешь в одном направлении – на туманный остров, с любящим тебя человеком, который имеет пэрство и очень богат. Я надеюсь, что он сделает все, чтобы не ты, не Дави, никогда ногой не коснулись французской земли. Ибо тебе нужен покой, а малышу защита и долгая жизнь.

– Разве есть в Англии человек способный полюбить меня? – удивилась вдова Лианкура, – А не легче будет осуществить предприятие по отправке меня с детьми в Жечь Посполиту? Где мне легче будет жить вместе со своим народом?

– Нет. Не легче. Дорога туда опасна и трудна. Ты желаешь, чтобы я думал не о государстве и церкви, а о грешнице, которая снова ввергает себя опасностям… Причем не только себя? Нет, любезная моя! Ты снова выйдешь замуж. На этот раз твой брак будет настоящим.

– За кого?

– Диво-дивное! Ты была всегда разумна и сообразительна! Но сейчас вдруг мгновенно лишилась разума! Герцог Сомерсет давно вожделеет тебя! Он, слава Господу нашему, католик! Посему я не вижу препятствий! Не далее, как третьего дня тому я беседовал с ним. Он в Бастилии и уже оправился от ран нанесенных ему Лиакуром. Я с тщанием допросил его на предмет ваших отношений и он с редкой искренностью поведал мне, что бесплотная любовь к тебе с его стороны заставила его напасть на Лианкура, ибо он вообразил себе, что тот является причиной всех твоих несчастий.

– Но я же не люблю милорда Сомерсетского! – с негодованием ответила Ядвига.

– Достаточно, что он любит тебя, дорогая! – парировал кардинал, – Он согласен жениться на тебе. И я заставил его подписать контракт, в котором совместное владение его имуществом, ибо за тобой останутся лишь драгоценности, которые я тебе дам, закрепятся за тобой лишь после полного завершения брака, а именно – рождение совместного ребенка!

– Matka Boska! – только и смогла произнести пораженная Ядвига.

– Да… Если ты родишь ему ребенка, то будешь самой богатой пэрэсой Англии и Испании. А у твоих детей будет все, что только можно пожелать! Ты же любящая мать, сокровище… А? Подумай, что надо уметь и рисковать ради счастия детей.

– Но я…

– Не возражай мне! Я стар! И более чем стар, болен! Я – кардинал! Я давал обеты! Моя репутация не должна пострадать даже от тени подозрения! Достаточно измышлений сброда жалких памфетистов! Достаточно, что несчастливице Мари-Мадлен пририсовывают инцест! У тебя своя судьба! И как не дорожил бы я твоей нежной заботой и всем, что меня притягивает к твоему чарующему естеству, – я должен отказаться от тебя окончательно и безвозвратно! Ибо, что за радость обнимать такую развалину каким становлюсь я до времени от болезней и треволнений? Обо всем остальном я не буду и повторяться.

– Но почему я тогда просто не могу остаться во Франции? Пусть не рядом… Но может как лекарка?

– Тебе сегодня, маленькая герцогиня, изменяет твой здравый смысл? Проснись! Дави может вырасти похожим… Да и Франция нынче юдоль печали. Война… Интригует Господин Главный. Он близок Людовику, в которого уже и Коссен посеял семена сомнений.

– И в этот тяжелый миг ты, о, Арман, хочешь остаться без моей опоры? Без лечения? Без заботы? Герцогиня д'Эгийон слишком трепетное существо, чтобы собрав волю помочь тебя врачевать.

– У меня есть свои врачи! Я буду уповать на то, что они дадут мне такой медикамент, который даст мне возможность продержаться до поры, когда приблизиться благоденствие прекрасной Галии и она поднимется среди прочих держав во всем своем блеске. Ты же будешь в Англии растить нашего мальчика и… других своих детей. Мой наследник уже назначен – это внучатый племянник. Свои владения я отдам королю, парижской Академии, малую толику родственникам… Пора мне во дворец. Иначе может случиться огласка!

– Позвольте Али проводить вас, Ваша Светлость, раз уж вы прибыли сюда инкогнито и практически без охраны! – ровным тоном сказала Ядвига.

Она быстро поднялась с постели и ушла одеваться в гардеробную комнату. Очевидно, что там был выход. Ибо минут через десять перед Ришелье предстал Али, который с низким поклоном предложил свои услуги в качестве камердинера и сопровождающего.

Где-то спустя минут 40 Ришелье вместе со своим медиком и арабом-лекарем отбыл в Пале-Кардиналь. Герцогиня Лианкур с чуть покрасневшими глазами, как почтительная хозяйка проводила министра до выхода из дома. Они не перемолвились ни словечком…

К полудню в дом вдовы Лианкура прибыл курьер с объемистым свертком.

После отъезда гонца Ядвига распеленала сверток предварительно срезав с него около шести восковых печатей с гербом Ришелье. В свертке оказалась шкатулка с секретом и записка. Секрет умная герцогиня разгадала довольно быстро. Отомкнув же наконец шкатулку она была просто заворожена блеском невероятной красоты рубинов и алмазов, с педантичной аккуратностью разложенных в специальные ячейки шкатулки.

Помимо великолепной коллекции камней в шкатулке также оказались два редкого вида ожерелья и несколько колец с сапфирами и изумрудами.

Записка состояла только из одной фразы, написанной размашистым почерком: "Это все для Дави".