Текст книги "Дьявол"

Автор книги: Альфред Нойман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Я целых пятнадцать лет не знал королевы, – сказал он тихо, с необычным целомудрием в словах и тоне.

Оливер пожал плечами и холодно заметил:

– В интересах государства вы могли бы возобновить супружеские отношения, государь, хотя бы на короткое время, ни в чем…

Он запнулся на мгновение.

– …ни в чем не изменяя привычек вашей частной жизни, – быстро добавил он.

Людовик растроганно на него взглянул.

– Значит, жизнь моего брата зависит, по-твоему, от рождения дофина, Оливер? – спросил он наконец. – Это обозначает оттяжку по меньшей мере на год. – А год – это значительный срок.

Оливер молчал. Жан де Бон, оживленный, воскликнул:

– Переждите этот год, государь! Пусть судьба решит!

– Обождите, государь, – сказал и Тристан. – Год не пропадет у вас даром.

Король вопросительно взглянул на Неккера.

– Ты не сказал еще последнего своего слова, Оливер.

Мейстер решительно взмахнул рукой.

– Государь, обращайтесь с принцем Карлом возможно хуже, напугайте его, оттягивайте ему пожалование Шампани и Бри, – что и вправду было бы опасно. Еще лучше – навяжите ему другую область, не такую опасную в стратегическом отношении; благодаря этому между Карлом и герцогом Бургундским отношения автоматически испортятся. Заставьте его быстро удариться в оппозицию; это, вероятно, скомпрометирует Немура и Сен-Поля, а вопрос о браке с Марией Бургундской станет совсем уже несвоевременным. Переставьте имена осужденных в несколько ином порядке, и год пройдет не без пользы. Я не вижу никакой политической необходимости начинать именно с принца Карла. Начните с Немура, который, невзирая на пожалование ему земель, все же собирает на юге ополчение вместе с кузеном своим Арманьяком. Сен-Поля в данный момент еще трудно ухватить. Поставим его во вторую очередь – и на год будет довольно дела.

Король думал. Две глубокие поперечные морщины пролегли меж бровей.

– И вы того же мнения, куманьки? – спросил он, помолчав.

Тристан и Жан де Бон кивнули головой. Людовик встал:

– Я не могу так вдруг решиться, друзья; тут многое потребовалось бы преодолеть. Сегодня ночью я обдумаю все это. И спасибо вам, Оливер, Тристан, Жан.

Принц Карл, унаследовавший от хилого отца все отталкивающее безобразие, всю рыхлость характера и бессильный, бесплодно-недоверчивый нрав старика, даже в самый отдаленной степени не обладал талантами своего старшего брата; был он высок, сутул, узкогруд; нос и толстые губы напоминали короля; над маленькими, усталыми, сощуренными, почти всегда воспаленными глазами еле видны были тоненькие, как ниточки, брови; щеки висели, уши торчали.

Принц Карл был принят королем с такой торжественностью и помпой, с таким братским вниманием, что принц тотчас же счел долгом заподозрить во всем этом политическую западню и стал проявлять совершенно смехотворную осторожность и оглядку в словах и даже жестах; да и умница Д’Юрфэ полагал, что широкая улыбка Людовика, его любезность и словоохотливость прикрывают собою какую-то совершенно определенную и, вероятно, опасную политическую цель. Наконец сеньор Д’Юрфэ позволил себе с крайней осторожностью сформулировать вопрос: когда будет угодно королю утвердить те пункты Пероннского договора, которые относятся непосредственно к монсеньору Карлу Французскому. Король, задумчиво улыбаясь, поднял голову и приторно-учтивым голосом протянул:

– Перонна… Перонна… Я как-то однажды говорил уже, что слово это звучит, как погребальный звон. – Не правда ли, сьер Ле Мовэ?

Оливер утвердительно кивнул; ему показалось, что он теперь знает, куда гнет король. Д’Юрфэ и Понсэ де Ривьер стояли со смущенными лицами; принц Карл так растерялся, что полез в атаку. Запинаясь, бессмысленно жестикулируя и спеша, забыв всякую осторожность, он выложил следующее:

– С вашего разрешения, государь… если бы в духе дружеского и братского расположения, которое вам всегда угодно было по отношению ко мне высказывать… если бы вы еще во время моего пребывания здесь совершили акт пожалования мне тех двух герцогств, – то, признаюсь, я был бы вам безмерно благодарен, тем более, что ваше величество… договор включает и согласие на брак с Марией Бургундской…

Он запнулся. Людовик взглянул на него с загадочной улыбкой и тихо спросил:

– А вы не находите, любезный брат, что в кругу моих советников кое-кого недостает?

Мертвая тишина была ответом. Принц Карл умоляюще смотрел на Д’Юрфэ; но тот заметил уже, что Оливер и Тристан еле скрывают свою радость, что Жану де Бону с трудом удалось выдать смех за кашель; проклиная про себя глупую выходку принца и предвидя возможную неудачу, раздраженный Д’Юрфэ пошел на риск и сказал:

– Нельзя ли попросить, ваше величество, дать ясный ответ по поводу тех пунктов заключенного в Перонне договора, кои относятся к монсеньору Карлу Французскому? Быть может, выполнению их мешают какие-либо недоразумения или вновь возникшие препятствия?

Но король не давал притянуть себя к ответу.

– Перонна… – задумчиво протянул он, словно из всего вопроса Д’Юрфэ услыхал одно лишь это слово, – да, пероннские колокола многому и многим отзвонили отходную: многим надеждам, друзьям, врагам, интриганам и дуракам. И звук их не для всех ушей одинаков: вам слышится праздничный звон там, где я, сеньоры, слышу звон погребальный. Впрочем, разница не велика.

Он вдруг оставил задумчивый тон и резко крикнул, стуча по столу ладонью:

– Вы, сеньоры, толкуете о Пероннском договоре, а я говорю с вами о Пероннском заговоре! В конечном счете разница не велика! Так же не велика, как разница между Шампанью и Бри, которых я вам, любезный брат, не могу дать по весьма веским причинам, и герцогством Гиеньским, включая Ла-Рошель, которое вы получите.

Он вызывающе обвел вокруг себя взглядом. Всех оглушил неожиданный удар. Король не давал противнику опомниться.

– Вы, по-видимому, изумлены, сеньоры? – спросил он с прежней приторной вежливостью. – Вы не знаете подоплеки пероннских событий? Вам неизвестно, почему я с полным правом вношу в Пероннский договор некоторые мелкие поправки, вроде вышеупомянутой? И вы не замечаете отсутствия кардинала Балю, который пытался предать господина своего и повелителя в руки врагов, но был вынужден не только сознаться сам, но и назвать своих сообщников? В его показаниях вскрылись весьма небезынтересные вещи, сеньоры, – хотя и не новые. Игра фрондеров мне давно известна. Я проявлял по отношению к крамольникам иногда гнев, а иногда и милость, – в соответствии с высоким моим служением, имея в виду интересы государства, а не свои личные. Надеюсь, любезный брат, вы не заставите меня сейчас из-за тех или других земель сменить милость на гнев!..

Это была явная неприкрытая угроза, но король и тут не повысил голоса; только глаза его под прямыми, строгими бровями глядели всепроникающим, безжалостно-зорким взглядом; и взгляд этот трудно было вынести.

Принц Карл был потрясен; веки его дрожали, по щекам пошли отвратительные красные пятна; он бессмысленно тряс головой. Сеньор Д’Юрфэ поспешил спасти положение:

– Монсеньор несомненно сделает все возможное, чтобы остаться тем лояльным братом вашего величества, каким он был до сих пор. Целый ряд соображений говорит, правда, за Шампань и Бри, но монсеньор Карл готов поступиться ими в угоду вашему величеству.

Принц Карл снова покачал головой и пробормотал, беспомощным жестом поднимая руку:

– Без согласия герцога Бургундского я…

Король со смехом прервал его:

– Любезный брат, во имя вашей пресловутой лояльности я, так и быть, не дослушаю до конца; в противном случае мне все-таки пришлось бы сменить милость на гнев. А в гневе, сеньоры, я жалую поместьями и потесней Гиени: поместьями в пять шагов длины и пять шагов ширины!

Д’Юрфэ в совершенном отчаянии хотел еще что-то сказать, восстановить какое-то равновесие. Но король уже встал, продолжая смеяться. Глаза его блестели.

– Всегда полезно, – вскричал он, – всегда полезно видеть правду во всей ее наготе! Следуйте за мной в новую резиденцию кардинала, брат Карл, сьер Д’Юрфэ, сьер Ле Мовэ!

Десять минут спустя Балю, зарывшийся в фолианты и рукописи, услышал из своей клетки лязг засова и скрип тяжелой двери. Он поднял голову; полоса яркого света ослепила его. Но никто не вошел. Из-за распахнутой двери послышались только вскрикивания: «О, господи, Иисусе, пресвятая дева!» Дверь снова затворилась, загремел засов. Балю покачал головой и вернулся к своим книгам.

Десять минут спустя все четверо снова появились в зале совещаний; король учтиво улыбался, принц Карл еле держался на ногах, словно пьяный; на нем лица не было. Д’Юрфэ был очень прям и очень бледен. Оливер – серьезен.

– У вас имеются еще возражения, брат мой? – ласково спросил Людовик. Карл покачал головой.

Д’Юрфэ отвечал вместо оторопевшего принца:

– Монсеньор принимает герцогство Гиеньское.

Принц Карл утвердительно кивнул.

– Отлично, – заявил Людовик самым очаровательным тоном, – теперь у нас еще остается одна пустяковая формальность: вы, любезный мой брат, напишите герцогу Бургундскому, что по собственному желанию обменяли Шампань и Бри на более выгодную для вас Гиень; и напишите, пожалуй, еще сегодня.

Снова жуткая тишина.

Д’Юрфэ отвечал за оторопевшего принца:

– Монсеньор напишет не далее, как сегодня, и передаст грамоту вашему величеству!

Принц Карл утвердительно кивнул.

– Чудесно, – сказал Людовик, – и вот еще что, братец, – если мой племянник Карл Бургундский серьезно хочет выдать Марию за вас замуж, – а я в этом сомневаюсь, – то с моей стороны вы безусловно не встретите препятствий.

Оливер, сеньор Тристан и Жан де Бон насмешливо осклабились.

Анна послала Даниеля Барта спросить мейстера, не может ли он подарить ей хотя бы четверть часа времени? Даниель Барт точно передал и слова эти и смиренный тон ее просьбы, как бы подчеркивая брошенный мейстеру немой упрек. Оливер, чрезвычайно холодно отпустив Даниеля Барта, все же поспешил в свои комнаты; он не был там уже целую неделю. Впрочем, – как он сам заметил про себя, – то не была уступка чувству; не было тут и беспокойства об Анне, но было странное какое-то предчувствие, что Анна зовет его недаром, что дело касается того самого темного и трудного вопроса, который занимал теперь и его, и короля, и на который Людовик, – благодаря непривычной внутренней борьбе трезвого политического расчета со страстью, – все еще не в силах был ответить. Оливер очень быстро уловил, что хотя король и ведет переговоры совершенно в его, Неккера, духе, запугивая брата, но это не больше, как компромисс Людовика с самим собою, компромисс, ни к чему в дальнейшем не обязывающий и ничему не могущий помешать.

Что же до династического плана Неккера, ради которого потребовалось бы отпустить Карла на известный срок и призвать на супружеское ложе королеву – старую, совсем уже чужую женщину, – то король ни единым словом, ни единым жестом не давал еще повода думать, что может на это согласиться. Оливер знал, что почти все эти ночи Людовик провел с Анной.

Анна сидела за пяльцами; она подняла бледное лицо, когда вошел Оливер. Ее черты слегка заострились, губы словно стали тоньше от невысказанных мыслей. В углах рта появились тонкие горькие складки, какие бывают у людей, прежде любивших смеяться, а теперь одиноких и безрадостных. Она принадлежала к женщинам, которые не умеют плакать, поэтому тени под слегка затуманенными глазами не носили следов слез и не старили ее, а напротив – в противоположность чистому, целомудренному рту – придавали ее лицу что-то развратное.

Оливер холодно и учтиво поцеловал у нее руку.

– Чего ты хочешь, Анна? – спросил он, скользнув по ней взглядом.

– Спасибо тебе, – сказала она тихо, глядя на него большими, широко раскрытыми глазами, – спасибо тебе, что ты так скоро пришел, Оливер. Я, собственно, ничего не хочу. Меня лишь мучит что-то вроде надежды, Оливер.

Неккер криво улыбнулся.

– Ты что ж… надеешься родить дофина? – грубо спросил он.

Она опустила глаза и печально проговорила:

– Я надеюсь, что ты ко мне вернешься, Оливер.

Неккер сурово, без единого слова покачал головой и повернулся, чтобы уйти. Анна покорно склонила голову и обняла руками колени. И она не подняла головы, когда закричала ему вслед:

– А он этого боится!

Оливер, весь взбудораженный, остановился: неужели Людовик сам сказал ей это? Значит, самых сокровенных своих мыслей Людовик не таит от нее, – мыслей, которые ему, Оливеру, не решается поверить? Неужто любовь эта становится опасной?

– Чего он боится? – кинул Оливер через плечо.

– Что ты, советуя ему, думал обо мне, хотел меня вернуть… хотя…

Она запнулась, боясь сказать слишком много.

– Хотя…? – настойчиво переспросил Оливер.

Она торопливо зашептала:

– Хотя ты и сказал ему, что он может ни в чем не изменять привычек своей частной жизни.

«Буквально мои слова! – удивился про себя Оливер. – У него нет тайн от нее; но он скрытничает со мной!» – Оливер снова обернулся к Анне.

– Его боязнь так же необоснованна, как и твоя надежда; теперь ты это знаешь, Анна, – сказал он сурово. – То, что я советовал ему, я советовал честно. Ты не будешь его удерживать, Анна?

Ока не глядела на него.

– У меня нет на это права, – просто отвечала она, – но видишь ли, Оливер, – она говорила все медленнее, – он, кажется, очень меня любит и… думается мне, всякая другая женщина ему противна… И он, пожалуй, не сможет…

Оливер прикусил губу. Это было как раз то, чего он боялся. Горькие воспоминания охватили его: разве сам он, обладая Анной, помышлял о другой женщине?

– Ты сегодня ночью у него? – спросил он, отвернувшись.

– Да.

– Я приду с ним вместе в башню, – сказал он. – Устрой так, чтобы ты могла слышать наш разговор.

– Да, – сказала она и протянула ему руку. Он холодно и вежливо склонился над ней и пошел к двери.

На пороге он сказал:

– Хорошо было бы, Анна, если бы ты заболела, на то время, когда здесь будет королева.

– Я охотно заболею, Оливер, – прошептала она.

Был канун отъезда новопожалованного герцога Гиеньского. Акт инвеституры [68]68
  Инвеститура – в средние века введение в феодальную должность или во владение землей.


[Закрыть]заканчивался помпезным пиршеством. В этот вечер принц Карл, благодаря вину, бесконечным тостам и поздравлениям, стал настолько беззаботен, что даже решился смеяться и болтать. Легкое опьянение помешало ему заметить, что король становился в течение вечера все сдержаннее и нелюбезнее. Но Оливер отлично знал, какие мысли роятся в мозгу Людовика и бороздят морщинами его лоб. То резкий взгляд из-под полуопущенных век, то резкое слово Людовика давали Оливеру заметить, что судьба Карла все еще не решена, что король откладывает окончательное решение на эту последнюю ночь. Оливер приготовился к бою.

В полночь, по окончании пиршества, король сам приказал Оливеру следовать за ним в башню. Там Людовик после минутной нерешительности открыл потайную дверь и поднялся по витой лестнице. Изумленный Неккер остался ждать; король впервые так неприкрыто сознался в том, что Анна здесь. Скоро Оливеру послышались голоса обоих, а затем – через несколько секунд – шаги короля, спускавшегося по лестнице. Оливер слегка усмехнулся, когда Людовик вошел в комнату и затворил за собой потайную дверь.

– Государь, – сказал мейстер, – у нас с вами одно общее желание: я, со своей стороны, тоже просил госпожу Неккер присутствовать при нашем разговоре.

Король опешил; затем рассмеялся и крикнул:

– Войдите, сударыня!

Оливер тотчас же открыл потайную дверь.

Анна стояла в дверях, застыв в испуге и замешательстве, с распущенными волосами, завернувшись в опушенный мехом ярко-красный шелковый плащ, в ватных туфельках на босу ногу.

– Войдите, сударыня, – повторил король с тонкой улыбкой и галантно пододвинул ей тяжелое свое кресло у письменного стола. – Мы оба, я и Оливер, пожелали совершенно независимо друг от друга, чтобы вы были свидетельницей нашего разговора, поэтому вам нечего больше прятаться. Займите подобающее вам место.

Анна слегка повела плечами и прошла мимо обоих мужчин мелкими шажками и опустив голову. Оливер не глядел на нее.

Она села в кресло властелина, бледная как мрамор, в пламенеющей одежде; и эта бледность лица, яркость ткани и величие трона составляли сложную гармонию, оттеняли ее манящую и необычную красоту. Она сидела прямо, не прислоняясь к спинке, сложив руки на коленях. Голова была слегка опущена. Она смотрела прямо перед собой.

Король прислонился неподалеку от нее к большой, тяжелой укладке. Оливер остался стоять около раскрытой потайной двери.

– Говори, друг, – просто сказал Людовик. – Ведь ты знаешь, что нужно обсудить.

Оливер покачал головой.

– Я знаю, – произнес он, четко разделяя слова, – нечто, что не подлежит уже обсуждению: принц Карл, живой и невредимый, завтра покинет Амбуаз.

– Ты отлично знаешь, – задумчиво проговорил король, – что я как раз об этом хотел с тобой говорить. В последние дни я потратил на этого несчастного выродка больше времени, чем стоит вся его никчемная жизнь. Он может мне повредить. И он повредит мне. Д’Юрфэ тотчас же начнет плести сеть своей интриги через Бретань и Нормандию к герцогу Бургундскому и через клику Немура – Арманьяка к Испании. Год – это долгий срок, Оливер. А вот если бы в течение четырех недель у меня явился законный повод объявить Гиень коронным доменом и занять ее войсками, то вся эта сеть была бы порвана раз и навсегда.

– Государь, – серьезно и строго ответил Оливер, – через час после отъезда Карла вы отправите гроссмейстера с войсками на юг, чтобы отобрать у Арманьяка область Руэрг. Тогда Гиень будет и с востока и с юга зажата между вашими землями. Нормандия и без того ваша. В течение этого года принц Карл будет сидеть смирно, а остальных фрондеров вы сумеете устранить. Проверьте себя, государь, убедительны ли для вас самих ваши доводы?

Король молчал. Оливер продолжал быстрее:

– И еще государь, – в вашем распоряжении всего десять часов. Кто даст вам в течение этого времени законную возможность объявить Гиень коронным доменом?

Людовик молчал. По лицу Оливера скользнула улыбка.

– Ваша совесть не позволит вам этого государь, – сказал он тихо, потому что ваши мотивы ничего общего не имеют с политической необходимостью и с судьбой страны. – Он сделал два шага по направлению к королю.

– Ваша совесть не допустит убийства, государь. И меньше всего на свете из-за женщины.

Людовик отстраняюще поднял руку; лицо его выражало боль. Анна не шевелилась. Оливер подошел к королю вплотную.

– Король, – отчеканил он, – не смеет выходить за пределы своей совести, так же как Балю не смеет выйти из своей клетки. Совесть должна быть тверда, как железные прутья, государь. И она говорит вам, что не Карл и не фронда представляют сейчас опасность для государства и для вас, но женщина, которая здесь сидит.

Он указал на Анну, не глядя на нее.

– Совесть заявляет вам, что альков не должен иметь ничего общего с политикой, в противном случае он становится опасен!

Анна не шевелилась. Король смотрел на нее, слегка отступив в сторону. Глаза Людовика были неспокойны. Неподвижность Анны мучила его. Он пожал плечами и задал странный вопрос:

– Почему я вас не защищаю, сударыня? – Анна подняла тихое свое лицо и попыталась улыбнуться, обнажив зубы, но улыбки не вышло. Она сказала очень тихо, как будто издалека, слегка качая головой:

– Ему нужно так говорить… Он больше не хочет меня.

– Я знаю, – прошептал Людовик смущенно, – я это знаю…

Оливер медленно отступил назад, к стене. Он не хотел показывать своего страдающего лица. Но король искал его глазами.

– И ты будешь угрожать Анне, если я не захочу повиноваться, Оливер? – внезапно спросил он.

«Неужто он все-таки видит мое лицо? – подумал Неккер, – неужто я все-таки слаб?» – И серьезно ответил:

– Короли не повинуются! Король завтра пошлет курьера к ее величеству. Никто не станет его удерживать.

– Никто, – тихо повторила за ним Анна. Людовик с воплем вскинул руки к небу:

– Несчастный я человек!

Он быстро поднял голову, словно изумляясь собственному голосу, и услышал голос Оливера, так похожий на его собственный:

– И человек повинуется королю!

Анна встала, словно слова эти были приказанием встать. Маленькими шажками прошла она мимо Людовика и Оливера, стоявшего около потайной двери и не глядевшего на нее. Уже не видно было яркой ее одежды, слышалось лишь легкое постукивание каблуков по ступенькам. Мужчины больше не говорили между собой и не глядели друг на друга. Оливер поклонился и вышел. Когда замер звук его шагов, Людовик открыл потайную дверь и поднялся по лестнице.