Текст книги "Ангелы Эванжелины (СИ)"
Автор книги: Алеся Лис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Глава 30
Ригана оттесняют трое стражников, а быстро направившийся ко мне Крев, крепко хватает меня за плечо и в секунду заталкивает в большую черную карету с решеткой на окне. В ней уже кто-то сидит. Краем глаза замечаю на этом человеке белый халат, предположив, что это кто-то из персонала лечебницы. Но меня сейчас больше волнует то, что делается снаружи.
Остальные стражники тут же покидают поле битвы, рассаживаясь по коням, двое из них протискиваются в экипаж и садятся на лавку с двух сторон от меня. Я, не обращая на них внимания, приникаю к решетке и с тревогой наблюдаю за лежащим на земле Теодором и хлопочущей возле него Зоуи. Лина стоит рядом с ним и плачет навзрыд. Ригана мне не видно, зато хорошо заметен Крев, который, подойдя к пытающемуся подняться Теодору и склонившись над ним, тихо, но четко произносит:
– Об этом инциденте я упоминать не буду. На войне мы сражались плечом к плечу, как жаль, что сегодня нам пришлось встать друг против друга.
Тео ему что-то говорит, но я уже не слышу. Стражники отрываю меня от окна, и усаживают обратно на лавку.
Карета трогается, и спустя несколько минут и храм, и деревушка близь Айнверниса скрываются из виду. А за ними и шпили самого замка, ставшего мне настоящим домом.
Слезы снова выступают на глазах, и я начинаю тихо плакать. Знаю, что это совершенно бесполезно и никак не поможет в моей ситуации, но сдержаться не могу.
Боль острыми когтями разрывает грудь, выворачивает наизнанку, волнами клокочет внутри, накрывая с головой. Мой Тео, что с ним? Его поранили? Убили? Зоуи была так бледна, а Лина горько плакала. Я видела капли крови на мостовой. Эта кровь его? Или кого-то другого?
Прикрываю рот ладонью, чтобы громкий нечеловеческий вой не вырвался наружу. Я не переживу, если с ним что-то случится… Не смогу… Это все из-за меня. Мне нужно было сразу пойти к этим стражниками. Не надо было противиться, не надо было прятаться. Пойти и все. И пускай что хотели, то б и делали со мной, зато с Тео было бы все в порядке.
Истерика набирает обороты, рыдания сотрясают все мое тела, я буквально чувствую, как моя душа гибнет от ощущения беспомощности, от осознания, что из-за меня пострадал любимый, пострадали дети. А я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь.
Укол в плечо одновременно приводит в чувства и накрывает новой волной тревоги. Удивленно смотрю на впившийся в руку шприц и прозрачную жидкость в нем. Человек в белом медленно вводит лекарство, пока стражник надежно фиксирует мое тело, чтоб я не вырывалась.
– Поспи, бедняжка, – сочувственно говорит мужчина, и я ощущаю, как тяжелеют мои веки, а голова безвольно падает на грудь.
***
– Здравствуй, Эва, – надо мной склоняется улыбающееся лицо доктора Куинкея. Еще б ему не радоваться – заполучил таки меня на опыты.
Мрачно смотрю на мужчину и демонстративно молчу. В том, что я в больнице сомнений не возникает – знакомая палата, знакомая кровать, знакомые люди вокруг. Мои руки привязаны ремнями к каркасу, в вене торчит игла от шприца. Пытаюсь пошевелить конечностями, но эти гады свое дело знают – мне не высвободиться никак. Доктор в ответ на мои попытки ехидно улыбается и достает шприц.
– Ну что же ты такая дикая, Эва? Ведь можешь нанести вред сама себе…
– Что с Тео? – невежливо перебиваю мужчину, но мне плевать. Воспоминания о том, как любимый лежал на мостовой перед храмом, до сих пор стоят перед глазами и заставляют болезненно сжиматься сердце.
Куинкей не отвечает. И я снова начинаю вырваться, отчаянно дергая руками.
– Да все с ним в порядке. Было. Уже хлопочет, чтоб тебя отдали под его опеку, – вздохнув, наконец, говорит лекарь.
Не знаю, стоит ли ему верить, но все же надежда, что он говорит правду, робко поселяется в сердце.
А пока я думаю над сказанными им словами, Куинкей невозмутимо присоединяет стеклянный корпус шприца к игле и начинает медленно вводить лекарство.
– Что это? – нахмурившись, спрашиваю. Снова нырять в беспамятство желания нет никакого.
– О, ничего страшного. Всего лишь успокоительное, – качает головой врач. – К тебе должны прийти посетители, и мне бы не хотелось, чтобы они расстраивали тебя… Или ты их…
Слово “посетители” меня пугает до дрожи. Кто это ко мне наведаться собрался? Неужели этот слизняк Лейтон?
Снова в панике начинаю дергаться, но доктор уже сделал инъекцию и теперь безмятежно наблюдает за моими попытками освободиться.
– Что вы со мной сделаете? – выбившись из сил, слабым голосом спрашиваю я. Успокоительное начинает действовать, и сознание уже понемногу обволакивает знакомая апатия.
– Это все будет зависеть от твоих настоящих опекунов, – сверкает блестящими стеклами пенсне доктор. – Чтоб ты там себе не думала, девочка, мы желаем тебе добра и хотим вылечить.
Ну, да, так я и поверила. Добра они мне, видишь ли, желают. Не знаю, чего желает доктор, а вот мысли Лейтона явно не столь благородны. Он хочет камень. В этом я не сомневаюсь ни на грамм. Но вот откуда он о нем узнал? Поверить не могу, что сестра меня предала… Только вот, похоже, что дела обстоят именно так.
Лейтона я встречаю спокойным, как у удава взглядом. Странно, но он очень отличается от того, каким проходил в воспоминаниях. На самом деле мой зять ниже ростом, не так грозен и страшен, а еще довольно-таки помят, видимо разгульный образ жизни оставил на нем свои отпечатки. Наверное, Эва его очень сильно боялась, а у страха, как известно, глаза велики.
Мне же нечего опасаться, то ли лекарства сделали меня такой смелой, то ли я верю, что Тео меня вытащит, и этот мерзавец мне ничего не успеет сделать.
Мужчина несколько минут оценивающе смотрит на меня, а потом, приблизившись, садится на край кровати.
– Соскучилась, дорогая сестренка? – проводит он пальцем по обнаженной коже запястья, и я вздрагиваю от омерзения.
– Ни капли, – сдерживая тошноту, отвечаю сквозь зубы.
– Ай-ай-ай, какая колючая, – качает он головой. – Раньше ты была более…м-м-м-м… покладистая.
– Теодор меня заберет. Он расскажет всю правду королю, и ты получишь сполна за свои прегрешения, – отрывисто бросаю я, зло сверкая глазами.
– Кто? Теодор? Да он уже и думать о тебе забыл, – хмыкает Лейтон, продолжая поглаживать мою руку. – Нашел где-то там в своем захолустье милую селяночку и развлекается с ней. К чему ему такая морока?
– Теодор никогда бы так не поступил, – ни на миг не сомневаюсь в своем женихе.
Откуда тупоголовому Лейтону знать, что мы с ним пережили. Человек, который меня защищал ценой собственной жизни, не мог спасовать перед бюрократическими трудностями. Но таким низким и гнусным людям, как муж мой сестры, этого никогда не понять. Они сами горазды предавать всех направо и налево, и думают, что остальные такие же.
Молча отворачиваюсь и принимаюсь смотреть в окно, главное не видеть гадкую рожу своего посетителя. Но Лейтон воспринимает сей жест, как мои сомнения в любимом и не может не воспользоваться ситуацией.
– А я, Эва, – наклоняется он ко мне. – Я всегда рядом. Хочешь, я заберу тебя домой. В твой дом. В дом, где ты выросла, где живут родные тебе люди, а не выскочки из деревни, как твой… бывший жених.
Не выдержав, поворачиваюсь к нему. Наши лица в опасной близости друг от друга. Я даже ощущаю запах дешевого виски, которым накачался мужчина перед визитом ко мне. Похоже он изрядно пьян.
– Что тебе нужно? – скрипнув зубами, стараюсь отдалиться от его мерзкой физиономии.
– Что нужно, милая сестренка, – поправляет он мои волосы. – А ты не догадываешься? Подумай… Ты же умница у меня.
Плотно сжимаю губы и снова отворачиваюсь. Да, прям, так я и ответила.
Наконец Лейтон выпрямляется, избавляя меня от своего близкого присутствия, достает из внутреннего кармана сюртука флягу, жадно прихлебывает из нее и снова прячет.
– Молчишь? Гордая? – фыркает он. – Ну, что ж, не буду ходить вокруг да около. Мне нужен камень Миана, нужно, чтоб ты его достала и загадала желание.
С моих губ невольно срывается издевательский смешок.
– Чего ты веселишься? – начинает злиться Лейтон.
– Ты опоздал, – искренне улыбаюсь в его гадкую рожу. – Я уже загадала желание, и камень исчез. Теперь он недоступен никому из ныне живущих.
Глава 31
После этих слов лицо Лейтона темнеет. Я буквально вижу на нем разгорающуюся злость, готовую в любую секунду выплеснуться на меня. Но родственник крепко сжимает зубы и невероятным усилием воли сдерживает ярость. А может в этом ему помогает очередной глоток из незаменимой фляги.
– Что ж, сестренка, – вздохнув, говорит он. – Вижу, по-хорошему ты не хочешь. Но ничего. Думаю, что способ тебя заставить сказать правду мы все же найдем.
– Я говорю правду, – с нажимом произношу. – Держи меня тут, не держи, а того, что сделано, не изменишь.
– Не изменишь, говоришь… – Лейтон задумчиво закручивает крышку на фляге. – Не знаю, не знаю… Что-то сомневаюсь я в том, что твой благоверный просто так выпустил такое чудо из рук… Ну, не настолько же он глуп…
Ну, вот что этому человеку ответить, что дело совсем не в глупости, что некоторые люди ставят интересы глобальные выше собственных, что не все измеряется в деньгах, что когда кому-то что-то обещаешь нужно выполнять? Не знаю, какие эмоции проступают на моем лице, но мужчина их явно истолковывает по-своему, ибо, похлопав меня по руке, он выдает:
– Вот видишь, я так и думал… Но мне пожалуй пора уже, а ты пока полежи тут, пораскинь мозгами, авось и умные выводы сделаешь.
С этими словами он поднимается с кровати и, не прощаясь, выходит. А мне не остается ничего иного, как в молчаливом бессилии заскрежетать зубами. Ну, до чего же недалекий и гадкий человек!
До вечера я так и лежу привязанная, даже ужином меня кормят, а уже перед самим сном ко мне снова заходит доктор Куинкей, хвалит за отличное поведение и обещает, что если я себя так и дальше буду вести, то завтра уже освобожусь. Киваю со всей возможной горячностью, лишь бы избавится от пут, а то надоело уже лежать на спине под действием седативных препаратов и в туалет ходить под конвоем, терпя до последнего, пока в палату не соблаговолит заглянуть медсестра.
На следующий день после завтрака доктор меня осматривает и таки сдерживает обещание, приказав санитарам снять ремни, но только после того, как мне снова вкололи какую-то гадость.
Мне совершенно не нравится, что это лекарство делает меня какой-то апатичной и безразличной к своей судьбе. И чем больше уколов, тем сильнее и быстрее на меня начинает действовать препарат. Видимо у вещества накопительный эффект, и я ума не приложу, что с этим делать. Если б это были таблетки, я попросту их не глотала бы, но инъекция… Как ее остановить? Не жгут же себе накладывать, и то это все равно временная мера.
Хоть меня и отвязали, но, пройдясь по комнате раз двадцать от стены и до стены, постояв полчаса у окна, и снова пройдясь стены до стены, снова ложусь на кровать и сворачиваюсь клубочком. Одна надежда на Тео, что он все-таки найдет способ меня вытащить, не нарушая закон.
Тихо скрипнувшая дверь заставляет вынырнуть из уже привычного состояния отрешенной задумчивости и с любопытством посмотреть на вошедшего.
– Привет, Эва, – едва слышный голос сестры в пустых стенах палаты кажется слишком громким, слишком звучным, слишком… слишком отдающим предательством.
– Здравствуй, – сажусь на кровати, не отрывая взгляда от некогда самого родного для Эвы человека на Земле.
– Не смотри на меня так, – лицо Даниэллы бледнеет.
– Как? – поднимаю брови, едва сдерживая рвущиеся наружу слова…
Дани подходит к моей постели, но не садится, как до этого ее муж, а останавливается на расстоянии вытянутой руки.
– Я должна была, Эва… – нервно кусает губы сестра. – Должна была это сделать. Он проиграл и заложил наш дом…
Ей трудно смотреть мне в глаза, и она прячет их за опущенными ресницами, разглядывая истертую плитку на полу.
– Пожалей своих племянников… Куда мы с ними без крыши над головой? – по белой щеке катится слеза.
Мне жалко сестру, до боли в сердце жалко. И племянников тоже. Но я не Эва, я не готова жертвовать ни собой, ни тем более жизнью Тео. Перед глазами вновь возникает картина, как он лежит в крови на площади, как испуганно плачут дети, мои дети. У меня тоже есть малыши, которые мне родные.
– Дани, мне жалко твоих детей. Очень, – хрипло говорю, буравя ее тяжелым взглядом. – Но своих детей мне жальче. А ты у них забрала маму.
– Своих? – беззвучно шевелятся губы сестры.
– Да, – киваю я, впервые поймав ее взгляд. – У Теодора сыновья. Один из них совсем малыш. И у них на глазах меня забирали. Их плач до сих пор у меня в ушах. А мужа, моего будущего мужа ранили… Я не знаю что с ним.
– Я не хотела Эва, прости. Но ты должна понимать, тем более теперь, что я готова на все, – ее щеки окрашиваются лихорадочным румянцем.
– Понимаю, – киваю я. – Но ничем помочь не могу. Камня нет. Я его оставила, истратив желание, и больше не могу им пользоваться.
– Ты врешь, – вскакивает на ноги Дани. – Ты обманываешь меня! Твои племянники окажутся на улице, а тебе плевать! У тебя вообще нет ни капли сострадания. Наглая эгоистичная врунья!
Опешив, смотрю на сестру и не могу оправиться от шока. Если раньше мне было ее жаль, то теперь ни на йоту.
– Я говорю правду, – твердо произношу, не отводя взгляда. – Мне нечего скрывать. И я уже однажды расплатилась вместо твоего мужа с его долгами. Он меня продал Хендрику, просто продал, как корову! Думаю, я больше ничего не должна ни тебе, ни твоим детям!
– Можно подумать, ты очень страдала, – змеей шипит Даниэлла. – Каталась, как сыр в масле и горя не знала. Он тебя золотом осыпал.
– Осыпал, – киваю. – Днем – золотом, ночью – ударами плети.
– Подумаешь, отстегал пару раз, – фыркает сестра. – Не умерла же. Лейтон меня тоже пару раз награждал затрещинами. Такая наша доля – мужа слушаться и терпеть.
– Вот и терпи, а я тут при чем, – пожимаю плечами.
– Ах ты, дрянь! – взвизгивает сестра и кидается на меня, стараясь вцепится в волосы. Но я отталкиваю ее, прежде чем она успевает до меня дотронуться. На крик прибегают санитары, и Даниэлла повиснув у одного из них на груди, принимается причитать и рассказывать, что сестра, то бишь я, на нее ни с того, ни с сего набросилась. Все мои попытки доказать обратное, оказываются напрасны. Мне колют снова успокоительное, и я проваливаюсь в затянутую серым туманом дрему.
Пробуждение получается внезапным и каким-то немного резким. Сначала я и сама не понимаю, что вырвало меня из сна, и снова закрываю глаза в попытке нырнуть обратно в дрему. Но какое-то острое чувство опасности не дает мне это сделать, все сильнее и сильнее разгоняя кровь по венам, заставляя испуганно биться сердце и беспокойно, прерывисто дышать. А спустя несколько секунд я понимаю, что в моей палате кто-то есть.
– Кто здесь? – громко спрашиваю в темноту, стараясь, чтоб мой голос не казался дрожащим от страха.
Мне не отвечают, но я явно чувствую чье-то присутствие, теперь еще сильнее, чем вначале. Более того, могу с уверенностью сказать, что незваный гость стоит в углу возле двери, скрывшись в тени и внимательно наблюдая за мной.
– Я знаю, что вы там. И я вас не боюсь, – мой возглас звучит твердо, хоть я совсем не чувствую даже толики той смелости, которой так бравирую.
Глаза уже болят вглядываться в темноту напротив, но я все равно не отвожу взгляда от подозрительного угла и, в конце концов, от него отделяется едва заметная тень.
– Ну что же ты так волнуешься, сестренка, – голос Лейтона звучит настолько непривычно, я б даже сказала приглушенно и как-то потусторонне, что я даже сначала его не узнаю. – Это всего лишь я.
– Ты? – волосы на моей голове шевелятся от ужаса. – Что ты тут делаешь? Как вообще пробрался ночью в больницу?
Я стараюсь вложить в слова побольше возмущения и гнева, дабы не показывать насколько присутствие зятя нагоняет на меня панику. Не понимание того, как он сюда пришел, причин визита и моего беспомощного и связанного положения заставляет в тревожном предчувствии биться сердце.
– Не только у тебя есть тайны, милая Эванжелина, – подходит поближе мужчина. Теперь я вижу, что он какой-то совсем не такой, словно неживой, словно… голограмма, как в фантастических сериалах. Только совершенно непонятно, как сие возможно?
– Тайна? – как попугай повторяю за ним, начиная незаметно вертеть запястьями, чтобы освободить хотя бы одну из рук.
– О, тебе понравится моя тайна, – хмыкает мой призрачный собеседник. – Ты ведь знаешь все о древних, не так ли?
Послушно киваю. Думаю, мне даже известно чуть побольше, чем подозревает Лейтон.
– Ну, тогда попробуй угадать, кто из нас потомок Лейтумайта… – криво улыбается мужчина.
– Ты? Ты наследник Лейтумайта? Ты обладаешь его силой? – ошеломленно округляю глаза. – Но как? Как так? Твой род Главилы. При чем тут Лейтумайт?
– Как видишь, сестренка, и побочные ветви могут урвать частичку дара своих легендарных предков, – запрокинув голову, хохочет он.
– Так это ты ко мне приходил ночью? Ты следил за мной? – почему-то от этой догадки начинает невыносимо тошнить. Мысль о том, что он бывал в моей спальне в Айнвернисе, видел меня спящую, вызывает ощущение омерзения и стыда.
– Почему следил? – искренне недоумевает Лейтон. – Не следил… Скажем… оберегал, защищал. Ты такая искренняя, чистая, невинная.
Теперь уже я не сдержавшись, фыркаю. Знал бы он, где теперь объект его защиты, искренний и невинный.
– Зачем ты пришел? – смотрю исподлобья, не прекращая попыток развязать руки. – Мне кажется, мы уже все выяснили в прошлый твой визит.
– Более чем, – кивает мужчина. – И Дани тебя тоже не убедила, смотрю.
– Что убеждать, если я правду говорю. Даже если бы я и хотела помочь… Не тебе, и не ей, а племянникам, то все равно не смогла бы. Нет камня, это правда.
– Ну, что ж ты несговорчивая такая, Эва, – вздыхает Лейтон. – Впрочем, есть метод, который сделает тебя более покладистой, милая.
– Какой метод? – в сердце закрадывается смутная тревога, перерастающая в панику.
– Очень хороший. И действенный. После него все шелковые становятся. И спокойные, я б даже сказал счастливые, – его улыбка зловеще сверкает в лунном свете. – Лоботомия – воистину чудесная операция, вот увидишь…
Глава 32
Утром я сразу понимаю, что приход Лейтона не был сном или галлюцинацией, вызванной лекарствами. Он был тут на самом деле, и скорее всего говорил правду. Если я ничего не придумаю, то грозит мне незамысловатая операция, которая, по словам дорогого зятя, сделает меня спокойной, счастливой, умиротворенной и, самое главное, сговорчивой.
Зашедший во время обхода доктор Куинкей повторяет те же слова и радует новостью, что сия злополучная процедура назначена на эту пятницу. Мои попытки воззвать к его разуму и совести не имеют эффекта. В этом мире, к сожалению, пока не существует доказательств пагубного влияния лоботомии на пациентов, пройдет не менее десяти лет прежде, чем от нее откажутся, а то и больше.
– Вы же понимаете, что Эмерей этого так не оставит, – достаю последний козырь из рукава.
– Ох, милая, – протирает запотевшие стекла пенсне лекарь. – Слушание о твоей опеке назначено на четверг. Тогда-то все и выяснится. Но я в любом случае буду и ему рекомендовать эту процедуру для тебя. Ты, Эва, слишком нервная и импульсивная, легко впадаешь в состояние агрессии, кидаешься на людей, и меня беспокоит, что ты можешь неосознанно навредить себе и другим. Разве это нормальное поведение для молодой леди?
– Я ни на кого не нападала, – восклицаю, дернув запястьем и внезапно почувствовав, что ремень слегка ослабел.
– Эванжелина, ты и сейчас ведешь себя агрессивно, – поднимает брови врач. – Но поверь, тебе нечего бояться. Операция легкая и безболезненная. Ты даже не почувствуешь моего вмешательства. Тебе станет сразу же легче, а эмоции, терзающие твое сознание, утихнут.
Предпочитаю промолчать, понимая, что все, что я могла, уже сказала. Впрочем, новые доводы и аргументы все равно будут Куинкеем проигнорированы. Он так уверен в своей правоте, что даже мысли не допускает о своей возможной ошибке.
День тянется медленно. Меня так и не развязывают, и приходится час за часом смотреть в потолок, изучая на нем каждую трещинку, каждое пятнышко. Но я не валяюсь без дела. Ослабевший ремень вселяет надежду в мое сердце, и на протяжении всех этих часов одинокого лежания в кровати, я методично и весьма успешно его продолжаю расшатывать. Кожаный крепеж поддается слабо, но все же поддается. Сама не знаю, зачем это делаю, ведь уверена, что Теодор меня успеет спасти и дело в суде с блеском выиграет, но, освободив запястье, чувствую небывалое облегчение. Второе уже развязываю без особых проблем, немного провозившись с защелкой на ремне.
Вся эта нехитрая процедура освобождения занимает у меня почти весь день, и теперь за окном мерцают звезды. Пациенты сладко спят, персонал тоже, надеюсь, дремлет, несколько часов назад совершив вечерний обход.
Почему-то внутри нарастает беспокойство, понукая совершить побег. Первое, что я делаю, когда начинаю свободно владеть руками – это вновь пробую замедлить время, но у меня почему-то по-прежнему это не получается. Я, естественно, расстраиваюсь, дар мне основательно бы помог убраться отсюда, но грустить времени нет от слова совсем. Беспокойство перерастает в тревогу, и интуиция благим матом орет, что пора уже отсюда делать ноги.
Осторожно подхожу к двери и поворачиваю ручку. Коридор слабо освещен, по стене бегают алладисы, но самое главное, что я никого из работников клиники не вижу. Дорога свободна.
Толкаю створку вперед, но в последний миг улавливаю звук шагов, который вынуждает меня скользнуть обратно в темноту палаты и притаится за почти закрытой дверью. Маленькую щель я оставляю, чтобы подглядеть, кто же сюда в такой поздний час направляется.
Два уже знакомых санитара амбалистой наружности бодро и целенаправленно топают в мою сторону. Зачем они идут ко мне?
Быстро метнувшись к кровати, растягиваюсь на ней и прикрываюсь тонким одеялом. А через несколько секунд дверь отворяется, и мужчины переступают порог палаты.
Я стараюсь лежать спокойно, и ничем не выдать своего бодрствования, но с трудом сдерживаюсь, когда широкая лапища санитара опускается мне на плечо.
– Эй, блаженная, просыпайся, – трясет он меня, и я медленно открываю глаза.
Палата освещается лишь небольшим светильником на стене, позволяя мне оглядеться и прикинуть, что делать дальше.
– Что вам нужно? – нахмурившись, спрашиваю, быстро оценивая ситуацию.
– На операцию тебя отвести, – криво улыбается тот, который меня будит. Второй продолжает маячить за его спиной, нервно притопывая ногой.
– Какая операция? – поднимаю брови, уже догадавшись, о чем они толкуют. Лекарь – гад, видно сроки передвинул по какой-то причине. Главное время потянуть и отбиться как-то. Они ведь уверены, что я привязана и не могу оказать им сопротивления. – Вы что-то путаете.
– Ничего мы не путаем, – подает голос второй. – Тебя уже ждет доктор Куинкей.
Нервно сглатываю и замираю в ожидании подходящего момента, а когда санитар наклоняется, чтобы развязать мое запястье, одновременно поднимаю обе руки и ладонями ударяю его по ушам. Мужчина сдавленно охает и заваливается на бок, потеряв ориентацию. Я, не теряя времени, быстро вскакиваю и кидаюсь к двери, но меня тут же ловит второй, одной рукой схватив за плечо, а второй за волосы. Всхлипываю от боли и, извернувшись, кусаю его, а в следующий момент у меня темнеет в глазах от удара по голове.
Очнувшись, понимаю, что меня связанную тащат по коридору. И сердце замирает от страха, потому что сразу же вспоминается тот ужасный сон, увиденный мною на обратном пути, когда мы возвращались из древнего капища драодов. События повторяются с поразительной точностью – коридор, кляп во рту, двери, мимо которых мы проходим, прокушенная рука санитара и доктор, встречающий меня теми же словами.
Слезы застилают глаза, текут по щекам, плечи вздрагивают от рыданий. Тео, бедный Тео, он даже не подозревает, что сейчас со мной сделают. Больше всего жаль его и мальчиков, мне-то после процедуры будет совершенно наплевать на все. Состояние абулии, то бишь глубокой апатии и безволия, сделают меня спокойной и безразличной ко всему.
– Ну-ну, милая, не плачь, – доктор вытирает мне глаза салфеткой. – Всего лишь несколько минут, и ты станешь счастливой и беззаботной. А кто бы не стал твоим опекуном, мне еще спасибо скажет.
Успокоиться не получается, только плакать еще горше и дергать прикованными к подлокотникам запястьями, хоть и понимая, что это совершенно бесполезно.
Плечо обжигает укол, на секунду перевожу взгляд туда, видя, как один из санитаров вводит мне лекарство.
– Это всего лишь успокоительное, – объясняет врач. – Мне нужно, чтоб ты перестала дергаться и плакать. Мы сейчас немного подождем, чтоб препарат подействовал, и я сделаю надрез. Маленький, совсем крохотный, не беспокойся. Его потом и видно не будет. Ты почти ничего не почувствуешь.
Испуганно смотрю на него, но глаза врача светятся каким-то неподдельным интересом и сочувствием. Жалеет меня? Не может быть! Но верит, что делает правое дело… Наивный.
Лекарство вскоре действительно начинает действовать. По телу разливается тепло и истома. Становится как-то все равно. Апатия укутывает меня, как мягкий фланелевый кокон, и я бессильно опускаю голову на подголовник кресла, перестав сопротивляться и расслабив мышцы.
– Ну вот, так уже лучше, – потирает руки Куинкеи. – И берет со столика инструмент.
Опасное острие двигается к моему глазу, чтобы сделать надрез, а я, на секунду вынырнув из объятий спокойствия и безразличия, шумно вдыхаю, замерев от страха.
– Отойди от нее! – громкий приказ, раздается вместе с резко открывшейся и стукнувшейся об стену дверью.
– Брось оружие, и отойти от моей жены! – Снова раздается голос, и я словно сквозь туман всем своим существом стремлюсь к этому голосу, такому знакомому и такому родному, что сердце щемит от боли и радости.
